скачать книгу бесплатно
Она посмотрела на свои босые ноги. Подчеркнуто, со значением.
– Почему ты все время ходишь босая? – вдруг дошло до меня. – Здесь целая батарея босоножек и шлепанцев Серегиной мамы. Судя по тому, что ее одежда тебе подошла, обувь тоже должна быть впору.
Тави покачала головой.
– Ты думаешь в верном направлении, но неправильно ставишь акценты. Подумай еще раз.
Я присел на одно из плетенных кресел, подумал. И понял.
– Тебе нужны твои башмаки?
Она прищурилась.
– Я не могу говорить об этом. Но ты не будешь так любезен…
Тави вздохнула и повторила:
– Я была очень милой с тобой.
– Какого черта! – до меня дошло. – Я думал, мы безумно влюблены, а не просто «милые друг с другом».
– Летавица не может быть влюбленной, – произнесла Тави, и я поперхнулся своим негодованием.
– Как ты сказала?
– Я – летавица, милый, – она с удивлением посмотрела на меня. – Неужели ты не догадался?
– Что значит – летавица? Впервые слышу, – на меня вдруг свалилась вся тяжесть мироздания.
И ощущение: сейчас Тави скажет что-то намного ужаснее, чем «была милой с тобой». В груди нарастал снежный ком, тут застывая нетающей льдиной.
– Это моя сущность, – непонятно объяснила она. – Вот твоя сущность – человек. Моя – летавица.
Она вдруг соскользнула с перил, одним движением плеча сбросила с себя легкий сарафан и осталась совершенно нагая. Невообразимо тонкая, фарфоровая, так и не загоревшая за все лето, и вся мерцала своим необыкновенным светом изнутри. А за спиной у нее развернулись прозрачные нежные крылышки. Как у стрекозы.
Я остолбенело смотрел на ее узкую спину и никак не мог понять: почему не замечал этих крыльев раньше? Мы спали в одной постели два месяца, я, казалось, наизусть знал все изгибы ее тела, но вот это… Что за морок был у меня на глазах? Или… Это сейчас морок?
– Ты – не человек? – растерянно спросил.
Осторожно потянулся, чтобы потрогать и убедиться, что крылья – настоящие. Она вздрогнула и отстранилась.
– Скорее всего, нет… Не уверена… Но… нет.
– А кто? – добивался я от нее.
– Летавица, я же сказала, – мои вопросы стали ее утомлять. – Давай вернемся к важному…
– Да что может быть важнее! – я повысил голос, забыв: Тави не переносит резких звуков. – Мне нужно знать…
Вдруг в голову пришло:
– Ты – фея?
Разговор становился все более абсурдным.
Тави покачала головой.
– Можно сказать и так. Да, давай остановимся на этом. Пусть – фея.
– Но… как… это… все?
Я неловко повел руками, словно пытаясь охватить ими и чудесный, прогретый солнцем дом, и веранду с уже нападавшей шуршащей листвой, и тропинку в тенистый мшистый лес, и дальнюю речку со скрипучим мостиком, и вообще все, все, все. Весь мир, в котором нам было бы так прекрасно… Так прекрасно… Если бы Тави любила меня.
Счастье закончилось вместе с летом. И с этим разговором. Я отдал Тави ее башмачки. Догадался, потому что, в отличие от нее, любил. А значит, читал ее желания, даже не произнесенные вслух. По намекам понял, что она отныне свободна от наших встреч. Но, несмотря на пустоту, поселившуюся во мне с того самого туманного утра на веранде, не стал держать женщину насильно. Как-то это… Не то чтобы недостойно… Мерзко, вот и все.
Хотя волком хотелось по ночам выть.
Всю зиму я просыпался, шаря рукой скомканные простыни, шел в душ под струи ледяной воды, уничтожая бесконечно счастливые сны, которые при пробуждении оборачивались кошмаром. Я завалил себя работой, только чтобы не думать о Тави, исчезнувшей из моей жизни так же легко, как и появившейся.
Но однажды – прошло уже больше полугода – она опять возникла. Впервые в моей квартире. Я вернулся тогда поздно, собирались с ребятами в баре по случаю счастливого воссоединения Славика и Лизки. Они подали заявление в ЗАГС, и это мы отмечали предварительно в дружеском кругу без бесконечных родственников, что прибудут на свадьбу.
В доме было пусто и темно. Я во мраке прошел в комнату, свет зажигать не хотелось, лунная дорожка, протянувшаяся от окна, таинственно мерцала сквозь колышущиеся занавески. Апрель выдался теплым, я оставлял форточки открытыми. Весенняя свежесть залечивала раны в моей душе.
Внезапно в темноте я услышал сдавленный стон. Сначала показалось, что звук доносится с улицы, словно пищит маленький потерявшийся щенок. Но стон повторился уже ближе и ярче, я щелкнул выключателем.
Внезапный свет резанул глаза, но я сразу увидел Тави, скорчившуюся в кресле. Она обессилено свернулась клубком, схватившись двумя руками за огромный живот, который ходил ходуном. Я с ужасом смотрел на темные пятна, покрывшие ее прекрасное фарфоровое лицо, и ладони, перепачканные красным – явно кровью.
– Тави! – закричал я. – Что?! Почему?! Ты ранена?
– Дурак, – вдруг выдохнула она, перекошенными от боли, синими губами. – Я рожаю.
Ноги подкосились, я сел прямо на пол и глупо спросил:
– Как?
– Каком кверху, – эта фраза совсем не вязалась с моей нежной, воздушной Тави, но и вся эта ситуация совершенно не вязалась с ней.
Она опять охнула, а потом вдруг резко взвизгнула:
– Да сделай же что-нибудь! Мне больно! Из-за тебя все…
– Скорую нужно… – растерянно пролепетал я, не решаясь подойти.
Она билась то ли в родовых схватках, то ли в истерике. Легкий сарафан сполз с ее плеча, светились нежные крылья. Что я скажу врачам про них?
– Ну да, – сказал я. – Но как… У меня… Блин, Тави, я не знаю, что делать. Не умею.
– Научись! – совсем не волшебно гаркнула она.
И началась долгая, самая долгая в моей жизни ночь. Та самая, в которой у меня появился Чеб. Не скажу, что она была прекрасна, эта ночь, но я благодарен судьбе за нее.
Утром я, обмыв истошно орущего младенца теплой водой из-под крана, завернул в пушистое полотенце. Предварительно пересчитал пальцы на руках и ногах – откуда-то я знал, что так полагается делать. Все пальчики оказались на месте, в пушистом полотенце он притих, зажмурился. Лежал у меня на руках теплый и мягкий, весь в шелковистом светлом пушке.
– Тави! – сказал я, вынося дитя из ванной, – посмотри!
Но комната была пуста. По ней валялись окровавленные простыни и полотенца, сарафан, напоминающий сейчас половую тряпку, свешивался со спинки кресла, занавески ходуном ходили у распахнутого настежь окна, приглашающего морозную влажность уходящей апрельской ночи.
Тави покинула нас. Улетела, как только смогла подняться.
Приехавшая утром на мой вызов Скорая помощь зафиксировала здорового новорожденного без каких-либо отклонений. Мне пришлось долго объяснять, что его мать сбежала, наверное, врачи впервые сталкивались с таким феноменом, поэтому все никак не понимали, что я имею в виду.
Наверное, Чеб был единственным младенцем, у которого в свидетельстве о рождении в графе мать стоял прочерк. Зато отца указали без всяких сомнений. И это был, конечно, я. С чьей-то точки зрения – идиот. Но, несмотря на всю абсурдную неожиданность ситуации, в конце концов, я принял ее как должное.
Мама оставалась с нами, пока Чебику не исполнилось полгода. Несмотря на ее неоценимую помощь, я запретил ее спрашивать о чем-либо, касающемся появления сына. Она и не спрашивала, по крайней мере, вслух, но я постоянно натыкался на ее печальный, осуждающий взгляд, и вздохнул с облегчением, когда она вернулась к себе домой. А мы остались вдвоем: я и Чеб.
Глава шестая. Смирение приходит через скорби
Попасть к Ирине Анатольевне, нашему нейропсихологу, удалось не сразу. В Яруге мне сложными путями посчастливилось найти только одного специалиста по речевым детским задержкам. Слышал, последние годы в Москве и Санкт-Петербурге стали появляться клиники, работающие в данном направлении, и понимающие специфику этой работы. Но и там их очень немного.
Ирина Анатольевна поставила Чебику диагноз «минимальная мозговая дисфункция» (ММД), и каждое наше посещение успокаивала меня, что впадать в панику еще рано. ММД – одна из самых распространенных нервно-психических патологий. Она встречается у пяти процентов детей младших классов, среди дошкольников заболеваемость составляет двадцать два процента. Практически у половины детей в процессе взросления, сказала Ирина Анатольевна, все клинические проявления бесследно исчезают. Задержка психического развития при условии полноценного лечения почти всегда носит обратимый характер.
А так же Ирина Анатольевна каждый раз при нашей встрече уверяла: я прекрасный отец и делаю все правильно. Так что я тоже получал свою долю психологического лечения.
Но единственный нейропсихолог в нашей клинике была настолько востребована, что даже при учете прекрасного личного отношения ко мне и Чебику, она никак не могла перенести наш плановый прием на близкую дату.
К этому времени, преодолев мучительный процесс согласования с заказчиком, я уже сомневался, что и в самом деле слышал, как Чеб сказал «Лимпопо».
Тошкинская птицефабрика, промучив меня целый месяц переделками, наконец, разразилась: «Вот теперь – все идеально. Полный восторг, Захар, вы согласны?»
– Согласен! – выдохнул я. – Только никому не говорите, что это я сделал.
Услышав бульк смс-ки (пришли деньги от птицефабрики), поднялся и с наслаждением потянулся.
Чебик, все это время остававшийся «прекрасным неприставучим мальчиком», увидев, что я расслабился, бросил свою раскраску с машинками, по которой он уже несколько часов елозил исключительно синим карандашом.
Подскочил и, по своему обыкновению, обнял меня за ногу, заглядывая снизу в глаза.
– Идем к Ирине Анатольевне, – кивнул я.
Чебик, засидевшийся дома, запрыгал от радости.
Но повторить «Лимпопо» на приеме категорически отказался.
– Мне не показалось, – оправдывался я перед Ириной Анатольевной. – Няня Антона тоже слышала.
– В любом случае – это хорошо, – сказала врач.
И, покосившись на занятого игрушками Чеба, шепнула:
– Он знает о случившемся в «Лимпопо»?
Ирина Александровна, конечно же, была хорошо осведомлена о нашей дружбе с зоопарком.
– Не уверен, – развел я руками. – Как мог, скрывал это, но вы же понимаете, насколько у детей всегда ушки на макушке.
Врач кивнула:
– Скорее всего, Антошка в курсе. И то, что он начал говорить, имеет двоякий смысл. Первый – не очень хороший. Хоть мальчик и не показывает, но, очевидно, он подвергся сильному эмоциональному стрессу. При его заболевании…
Я кивнул. Чебику необходимо спокойствие. Насколько это возможно, я выдерживал его режим. А когда не мог – отводил к бабАне, она-то уж точно не позволяла отклониться от расписания.
– А с другой стороны, – продолжила Ирина Анатольевна, – психологический барьер сломлен. Мы полностью убедились, что в его речевом аппарате патологий нет. Он просто не хочет говорить. Будем работать над этим.
Она ободряюще улыбнулась.
На обратном пути после занятий Чебик, конечно же, потянул меня в зоопарк.
– Завтра, – сказал я. – Обещаю, что в зоопарк мы пойдем завтра. А сегодня – к бабАне, она наверняка соскучилась по тебе. У меня – встреча с новым заказчиком. Понимаешь?
И Чебик важно кивнул.
***
Я с самой первой встречи почувствовал, что нравлюсь Лизе, и она тоже была мне симпатична, но, отравленный летавицей, уже много лет не мог смотреть ни на одну особь женского пола, как на большее, чем боевую подругу.
Когда связал дважды два, то сначала даже подумал, что летавицы и в самом деле должны вырабатывать нечто вроде яда, обеспечивающее их потомству, которым они явно никогда не занимались, надежную заботу самцов. Это немного утешало, так как умаляло Тави в моих глазах до уровня животного. Даже насекомого, о чем просто кричали прозрачные, трепещущие крылышки за ее спиной. Пауки «черные вдовы» бесхитростно съедают самцов после соития, а летавицы обрекают своих партнеров на безбрачие и одинокое отцовство. Как сказала бы бабАня – ни себе, ни людям.
Хорошо, что в этот вечер я решил заглянуть домой перед тем, как забрать Чеба у няни. Заскочив в квартиру с не очень удачных деловых переговоров, застал совершено неправильную картину.
Вообще-то, по моим представлениям, я должен был порассуждать сам с собой в тишине. Но ни о каких одиноких размышлениях и речи быть не могло. Во-первых, почувствовал запах табака, как только открыл дверь. В сигаретном дыму до моего слуха доплыли звуки голосов. Кажется, двух. Беседа имела явно весёлый и беззаботный характер.
Тави! А с ней – Лиза.
Меня прошиб холодный пот. Летавица заявилась ко мне, в наверняка отслеживаемую квартиру, не подозревая, что за ней по пятам рыщет какой-то жуткий управник «до выяснения обстоятельств забрать с собой». А, кроме того, вопреки всем моим строжайшим запретам, «вошла в контакт» с близко знакомым мне человеком.
Я немым укором завис на пороге кухни и хмуро уставился на пирующих. Девочки пили вино, заедая какими-то пирожными, крошки от которых рассыпались по всему столу. Лиза курила, а Тави болтала, не прерываясь даже на то, чтобы выслушать ее мнение. На мое появление она отреагировала без энтузиазма.
– А, зануда явился, – только и произнесла, покачивая ножкой в мягкой балетке.
По своему обыкновению, которое я терпеть не мог, летавица сидела прямо на столе. Среди крошек и бокалов с красным, густым вином. Счастье еще, что крылья Тави были спрятаны. Она хотя бы догадалась надеть мою футболку, в которой просто утонула.
– И тогда я плеснула на эту тварь первым, что попалось под руку, – продолжила она, отвернувшись к Лизе. – Только потом поняла – кофе. С сахаром и горячий.
Тави прозвенела колокольчиком. Своим неповторимым хрустальным смехом. Кажется, Лиза была уже совершенно и без остатка поглощена обаянием невесомого существа. Да кто бы мог сопротивляться? Первые несколько месяцев знакомства с летавицей ходишь как завороженный. Пока она не сотворить тебе количество пакостей, превышающее допустимый предел. Но у меня не имелось достаточно времени ждать разочарования Лизы.
Они вообще не должны были встретиться. Никогда в жизни никто из моих знакомых в Яруге не должен знать о Тави. Я приложил столько стараний, чтобы этого не случилось. И теперь все коту под хвост.
– Что ты здесь делаешь? – мрачно спросил я, обращаясь сразу к обеим девушкам.
