Кошачья маска

А недавним вечером я снова проник в квартиру вместе с отцом, и там опять звучал плач. Но это была не мама. В моей комнате надрывался младенец! Новый ребёнок. Вместо меня.

Отец разулся, прошёл в комнату и спросил: „Что она так ревёт?“ Мама ответила: „Зубки режутся, вот и ревёт!“

Я наблюдал, заглядывая в приоткрытую дверь. Папа обнимал маму за плечо, а она держала на руках краснолицую малютку. Это моя сестра. Они назвали её Алевтинка.

Я Алёша – она Алевтинка.

Мама и папа нашли мне замену. Они смирились, что я никогда не найдусь. Пора бы и мне с этим смириться!»

Там было ещё много подобных записей.

Я пригласил Инну и показал ей эти тетради. Сказал, что нашёл их в заброшенном доме. Не знаю, почему решил поделиться секретом именно с ней. Просто показалось, что девушка не такая скептичная, как остальные друзья, и сможет в это поверить. Да и только она поинтересовалась, куда я вдруг пропал.

Инна сидела в кресле с тетрадью-дневником, водила глазами по строчкам. Тень от оправы очков неподвижно лежала на бледных щеках. На лице подруги не было удивления или недоумения, лишь строгая сосредоточенность.

– Похоже на рукопись юного писателя. Я бы не стала говорить, что это заметки сумасшедшего, – сказала Инна, закончив чтение.

– Я не к этому клоню. Потому что знаю, что всё написанное там – правда! – ответил я.

Инна подняла на меня обеспокоенный взгляд. Она ждала объяснений.

– Я видел призрака, – мне хотелось, чтобы мои слова прозвучали убедительно, насколько это возможно.

– Призрака? – девушка вскинула одну бровь над оправой.

– Что-то вроде того, – сказал я, сглотнув слюну.

– И как он выглядел? – спросила Инна с ноткой сомнения.

– Как пионер… с головой плюшевого медведя, – ответил я, сам понимая, насколько глупо это звучит.

– Юл, ты прикалываешься надо мной или что? – Инна будто надеялась, что это всё шутка.

– Я и сам хочу разобраться в том, что видел. Понять, реально это или нет, – серьёзно сказал я.

– А чем я тебе могу помочь? – спросила Инна.

Я пожал плечами:

– Не знаю. Ты умная. Хотел получить от тебя какой-нибудь совет.

Она положила тетрадь на стол и потёрла уставшие глаза под очками:

– Ну, мы знаем имя автора записей. Можно попробовать выяснить, правда ли в том доме жила семья с фамилией Петровы. Узнать, пропадал ли у них кто-то из детей. Иначе говоря, проверить информацию! У нас маленький город. Тут все друг про друга знают.

Я вскочил с места и выкинул вперед указательный палец:

– А! Говорил же: ты умная! Можно разузнать, поискать информацию о пропавших людях. В интернете, в старых газетах. Я проведу расследование!

– Юл, а зачем тебе это? – Инна сидела, вжавшись в кресло. Её слегка напугала моя бурная реакция.

– В смысле? – спросил я.

– Почему ты так загорелся? Это простое любопытство? – спрашивая, подруга смотрела на меня с беспокойством.

Я снова пожал плечами:

– Не знаю. Чем больше об этом думаю, тем сильнее увлекаюсь. А что? Тебе кажется, что я слишком на взводе?

– Вроде того… – кивнула Инна, и её взгляд скользнул по комнате. – Я тебе помогу, если пообещаешь заняться и другими делами тоже. Тебе пора здесь прибрать и… принять душ.

Я огляделся вокруг и только теперь заметил масштабы беспорядка. Воздушные шарики так и лежали на полу с самого дня рождения. На столе стояли грязные чашки, валялись пустые пакеты из-под чипсов. Додумался же пригласить девушку в такой свинарник…

И одежду давно не менял. От футболки несло потом.

– Не обидела? – спросила Инна.

– Нет, всё норм, – мои щёки так и запылали от смущения.

Я проводил подругу до порога, ещё раз поблагодарил за совет и, как только она ушла, побежал в ванную. Намыливался и одновременно чистил зубы, точно пытаясь смыть с себя этот позор.

Уборка, конечно же, осталась на завтра. Сил хватило лишь на то, чтобы рухнуть в кровать и погрузиться в пустоту.

А утром меня ждал сюрприз!

Теперь моя комната была не просто грязной, а разгромленной! Содержимое шкафа и тумбочек валялось на полу. Одежда, учебники – всё вперемешку.

И тетради пропали… Сразу стало ясно, чья это работа. Снова приходил этот безголовый пионер, забрал свои дневники и отомстил мне, изорвав книги, разбив рамки с фотографиями.

А я крепко спал и ничего не слышал…

* * *

Теперь я стал ощущать это… потустороннее присутствие! Казалось, что в пустых комнатах всегда кто-то есть. Детский страх темноты снова нашёл себе место в душе.

На улице я постоянно оглядывался, думая, что за мной наблюдают. Меня преследовала мысль: «Они здесь, среди нас, просто мы их не видим!»

Я нервничал, искал подтверждение своим страхам в каждом случайном шевелении кустов и шелесте листьев.

И вот однажды, идя по своему двору, я увидел плюшевую медвежью голову! Только не коричневую, а серую, облезлую. Она торчала из-за высокой липы, смотрела на меня выцветшими глазами-бусинами.

Я подпрыгнул на месте, но, присмотревшись, понял, что это всего лишь мягкая игрушка, приколоченная к дереву гвоздями.

И там таких был ещё десяток: одноухая мышка, промокший зайчик, облезлый бегемотик с разорванным пузом…

Я смотрел на эту плюшевую экспозицию и думал: зачем кто-то приколачивает к деревьям во дворе старые мягкие игрушки? Кто-то считает это красивым? Выглядели они унылыми и жуткими.

А может, это вовсе не попытка украсить двор, а чей-то непонятный ритуал? Как много странного, необъяснимого в нашем мире.

Внезапно мне вспомнился вопрос Инны: «А зачем тебе это?» Правда, зачем? Может, стоило не играть в детектива, а побольше заниматься своими делами?

Наконец-то я навел порядок в своей комнате. Снял остатки праздничных украшений, почистил ковёр, отправил постельное бельё в стирку. Уборка под музыку растянулась до самого вечера, и выносить мусор пришлось уже в темноте.

Идти по неосвещённому двору было страшновато. И этот страх оказался обоснованным. Когда я стоял у мусорных контейнеров, мне в лопатку прилетело что-то тяжёлое, отскочило и звонко покатилось по асфальту. Это была стеклянная бутылка.

– Ай!

Я обернулся. В нескольких метрах от меня стоял пионер с медвежьей головой.

– Эй, полегче! Чего кидаешься?! – вырвалось у меня.

От страха закололо сердце.

Мальчишка стоял в злобной позе, уперев руки в бока.

Я не хотел вражды, поэтому сказал:

– Нам надо прекратить этот конфликт. Ты влез в мой дом, я влез в твой. Долго это будет продолжаться?

Пионер молчал. По его плюшевой морде нельзя было определить, что он думает.

Я попробовал обратиться к нему по имени:

– Алёша… Давай забудем про всё и разойдёмся, ок? Я понял, что ты украл игрушку не для себя. Прощаю! И ты прости, что читал твои дневники. Хотелось бы тебе помочь, но я ничего не смыслю в потусторонних мирах… Меня недавно подруга спросила: нужно ли мне всё это? Думаю, нет! Давай мирно разойдёмся?

Пионер медленно опустил руки. Теперь его поза казалась мирной.

– Ну что, без обид? – уточнил я, вглядываясь в глаза-бусины, будто надеясь уловить в них хоть что-то.

Мальчик с медвежьей головой вдруг повернулся и пошёл прочь, в сторону старых гаражей.

В груди разлилось чувство облегчения. Казалось, мы поняли друг друга. Наконец-то!

Я честно пытался забыть обо всём и сосредоточиться на рутине. Но, как нарочно, на следующий день мне позвонила Инна и объявила:

– Юл, у меня для тебя новости!

– Хорошие? – спросил я.

– Сам решай! – ответила она. – Я тут, можно сказать, случайно выяснила, что у моей мамы есть знакомая по имени Алевтина. И знаешь, какая у неё девичья фамилия? Петрова! А теперь угадай, где она жила в детстве?

– Не может быть! – сердце так и подскочило в груди.

– Да я сама не поверила! – звучал в трубке восторженный голос девушки. – Хочешь с ней пообщаться? Я сказала, что ты собираешь материал о пропавших людях для городского портала.

– Тогда придётся правда написать статью, чтобы никого не обмануть, – сказал я, чувствуя весёлый азарт, несмотря на общую усталость.

– Напишем! – поддержала Инна. – Давай зайдём к ней в гости? Мне и самой теперь интересно!

Разговор закончился, и я вдруг поймал себя на том, что улыбаюсь во всё лицо. Стоило этой девушке только позвонить, и обещание не лезть в тёмные дела мигом забылось. Все это как-то отошло на второй план. Видимо, она и правда мне очень нравилась…

* * *

Алевтина оказалась милой женщиной за пятьдесят. Её глаза излучали только доброту и спокойствие, словно её жизнь ничто не омрачало.

Она часто улыбалась и этим располагала к себе. Даже седина была ей к лицу.

Я ей немного завидовал. Эта женщина была полна живой энергии, а у меня подёргивался глаз.

Мы с Инной сидели в гостиной, у низкого столика, пили чай и слушали её историю.

– Мама и папа мало говорили про Алёшу, – рассказывала Алевтина. – Для них это была больная тема. Но его фото всегда стояло у нас на комоде. Вот оно!

Женщина поставила перед нами чёрно-белую фотографию в рамочке. На ней был мальчик лет двенадцати в пионерской форме и с букетом цветов в руках. Он стоял на фоне школьного здания, его взгляд казался серьёзным, почти взрослым. Я сразу узнал паренька по одежде и телосложению. Только голова у него была нормальной, мальчишеской.

– Алёша пропал в семидесятом году, – продолжила Алевтина. – Вышел в булочную и не вернулся. Его могли похитить. Тогда в городе исчезли ещё несколько детей. Никого из них не нашли.

– Такой милый мальчик, – сказала Инна с сочувствием.

– Да, – кивнула Алевтина. – Гордый. Хорошо учился, любил клеить модели самолётов. Я всё детство с ними играла, когда родителей не было дома. Они не разрешали их трогать.

– Жаль, что вы никогда не виделись с братом, – тихо сказал я.

– И мне жаль, – грустно вздохнула Алевтина. – Хотя мне всегда казалось, что он рядом. Приглядывает за мной, оберегает, как ангел-хранитель. Когда я была маленькая, Алёша мне часто снился.

– А в ваших снах он выглядел как на этой фотографии или как-то по-другому? – спросил я с намёком.

Женщина это почувствовала и ответила, прищурившись:

– Вы как будто что-то знаете… Почти, но не совсем. Голова у него была почему-то медвежья… Только не от настоящего медведя, а от игрушечного. Всегда являлся в таком виде. Интересно, почему?

Инна с удивлением посмотрела на меня. Теперь она поверила. Но я промолчал. Не стал ничего рассказывать, чтобы не вносить смуту в спокойную и уютную жизнь Алевтины.

Когда мы шли домой, подруга спросила:

– Юл, почему ты ей ничего не сказал?

– Тогда бы пришлось выдавать другие, неприятные подробности, – ответил я.

– А мне расскажешь? – спросила она с интересом.

– Не сегодня. В другой раз, ладно? – я чувствовал себя опустошённым.

Слишком много эмоций пришлось пережить за такое короткое время.

– Ладно! – ответила Инна без обиды.

Я проводил её до автобусной остановки, а потом побрёл домой, надеясь, что на этом события сегодняшнего дня и закончатся.

Однако возле подъезда, рядом с пустой лавочкой, меня ждал некто маленький.

Я подумал: вдруг опять плюшевый парень? Но нет, это был кто-то другой. Тоже метр с кепкой, но не худой.

Ребёнок в старой маске клоуна с облезлым носом и улыбкой до ушей. Одет он был в кофту с капюшоном, свисавшую аж до колен. Штаны и ботинки тоже были ему не по размеру.

«Этот пацан вырядился в одежду кого-то из взрослых или у нынешних детей такая мода?» – думал я, проходя мимо.

– Эй, приятель! Не торопись! – пропищал ребёнок в клоунской маске. – Перед тобой открывается удивительный мир, полный тайн и чудес!

– Ты тут рекламу раздаёшь или что? – спросил я.

– Ну вот! Тебе уже интересно! – обрадовался мальчишка, раскинув короткие ручонки.

– Не особо! Ты уж извини. – Я подошёл к двери с домофоном, вынул магнитный ключ и уже хотел приложить его к замку, как вдруг этот мелкий клоун начал хамить:

– Куда же подевалось твоё любопытство, олух? Разве ты не любишь совать нос в чужие дела?

Я обернулся и ответил тем же:

– А ты не обнаглел, случаем? Маску нацепил, и можно старшим грубить? Или рожи своей стесняешься?

Я пытался рассмотреть глаза пацана в дырках маски, но их было не видно.

– Красоты не стесняются! Можешь посмотреть, если так интересно! – ответил коротышка, и это был уже не детский голос, а хриплый, почти стариковский.

Он скинул капюшон и сорвал маску. Это оказался не ребёнок, а карлик. И его лицо было настолько уродливое, что он не походил на человека! Скорее уж на хищную рыбу.

Кожа в свете фонаря казалась ярко-розовой. Глаза жёлтые и выпуклые. Зубы как у пираньи.

– Да кто ты такой?! – вскрикнул я.

– А-а-а! И это тебе надо знать? – говорил человек-рыба, топая башмаками. – Хочешь, чтобы я сказал тебе своё имя? И что ты мне отдашь за этот секрет? Ухо? Глазик? А может, язык?

Он подступал ко мне всё ближе и ближе.

– Да пошёл ты! – ответил я, ударил ключом по замку и нырнул за железную дверь.

Этот карлик напугал меня не на шутку. Сердце нервно билось, горло пересохло.

А тот уродец скрёбся в дверь и гоготал. Давился смехом, прокашливался и снова гоготал:

– Ха-ха-ха! Ну куда ты? Ты же хотел узнать, кто я такой? Хочешь знать моё имя? Ну! Хочешь знать моё имя?!

Оливий

Записки бездомного по прозвищу Тихий

На двери подвала висел здоровый квадратный замок. Но в щели под дверью торчал узелок верёвочки. Потянув за него, я вытащил ключ. Каким надо быть простаком, чтобы прятать его рядом с дверью?

Хотя сторож мог быть и добряком, он понимал, как тяжело бездомным холодными ночами, и специально прятал ключи так, чтобы их нашли. Или же он просто глуп. В любом случае, я был ему благодарен.

Для кого подвал, а для меня хоромы! Там, внизу, были тёплые трубы, деревянные поддоны, на которые я постелил одну из своих курток. Был там и свет – лампа на двух проводах. Как раз то, что мне нужно!

Я раскрыл свой брезентовый рюкзак, куда помещалось всё моё имущество. Раскрутил патрон лампочки, оголил провода и подключил к ним свой кипятильник. Он у меня не с вилкой, а с двумя прищепками, как раз для таких целей.

Совсем немного возни, и я вскипятил воду в маленькой кастрюльке. Достал из рюкзака гранёный стакан и заварочные пакетики, уже бывавшие в кипятке и высушенные. Напиток получился бледноватый, но согревал не хуже крепкого чая.

Кастрюлю с остатками кипятка я накрыл тряпкой и положил сверху чёрствый ломоть хлеба, чтобы тот стал мягче. И ещё у меня было немного колбасы. Такой вышел ужин.

Я утолил голод, согрелся и был так доволен, что почти счастлив. Насколько может быть счастлив одинокий и бездомный человек, у которого к тому же больное колено.

Однако тем вечером вовсе не оно меня растревожило, а то, что я увидел, когда допил чай. В мутном стеклянном донышке моргнул знакомый жёлтый глаз, а в гранях заиграли отблески малиновой кожи.

Я уже видел этого коротышку. Он являлся мне, когда я лежал в тяжёлой горячке, во время которой мерещатся черти. Как раз за чёрта я его и принимал. Этот коротышка не похож на человека. Ну, две руки, две ноги, тело бочонком. Но голова! Совсем другая анатомия. Рыбий череп, обтянутый розовой кожей, зубы острые, как бритва, и глаза расположены криво: один задран до лба, другой почти на щеке. Одет он был и сам как нищий.

Малиновый коротышка приходил ко мне в знойном бреду, глядел на меня через дно стакана и не то посмеивался надо мной, не то был у него такой нервный кашель.

Коротышка со мной разговаривал, составлял мне компанию, пока я лежал в беспамятстве. Думал, если ко мне приходит малиновый чёрт, значит, мне скоро хана.

Какая бы жизнь у меня ни была, умирать не хотелось, поэтому я выкарабкался, поправил здоровье, как мог. А этот коротышка опять пришёл. Значит, не в болезни дело, а в том, что я кукарекнулся.

Так я и спросил своего нынешнего гостя: что со мной делается? Неужели двинулся рассудком? Я видел его уже прямо перед собой.

Трудно было разобрать, что отразилось на его лице: то ли улыбается, то ли просто скалит зубы.

– Дело не в твоём уме, – голос коротышки звучал как скрип старых пружин. – Это всё твой стакан. Ты меня через него увидел – вот я и здесь. Он для меня как дверца.

– Как это? – я рассмотрел сверкающие грани. Стакан и стакан, ничего в нём волшебного.

Коротышка сел рядом на поддон, а я от него отодвинулся.

– Был карьер, там добывали песок, – рассказывал он. – Людям говорили, что копать в том месте нельзя. Но кого бы они слушали? Черпанули ковшом, слой песка обвалился, а там кости в саванах, гнилые гробы и груды черепов. Это было древнее кладбище. Вот о чём их предупреждали. Добычу остановили всего на один день, а потом рассудили так: любой песок и любая глина – это чей-то прах. Так что же, не копать теперь? И продолжили работать. Тот песок пошёл на нужные вещи. Из него делали стекло для стаканов, графинов, ёлочных игрушек и линз для дверных глазков. В бликах и отражениях этого стекла можно увидеть иной мир, который населяют мёртвые и никогда не жившие. Такие, как я!

– Да кто же ты такой? – я ещё отодвинулся от коротышки.

– Я мастер разных экспериментов, всегда искал способы стереть грань между нашим и вашим миром, – кряхтел мой жуткий гость. – Открывать новые двери – моя работа. А это особое стекло – как раз то, что нужно. Я нарочно отражался в его бликах, стоял у дверей с глазками, ждал, когда меня заметят. Кто меня увидел, тот и пригласил к себе. Вот мы теперь и связаны. Оливий меня зовут.

Я не стал жать его руку, а только сказал, что имя какое-то древнее. Сам называться не стал. Коротышка спросил, как меня угораздило стать бездомным. Я ответил, что уже забыл. Это была правда. Первое, что помню из своей жизни, – как жил в переходе вместе с другими такими же детьми. Мы сидели на расстеленных одеялах и просили милостыню. Нас называли беспризорниками. Мы всего боялись: злых людей, милицию. Боялись оказаться в интернате или в спецшколе. Говорили, там хуже, чем на улице.

Но открывать душу коротышке я не стал. Он был моим мучителем. Когда я лежал беспомощный, он оттягивал мне веки, осматривал глаза, тянул за губы, заглядывал в рот. Изучал меня, словно я кукла. Это осталось в моей памяти.

Когда он уполз под трубу, я разбил стакан о стену, несмотря на то, что другого у меня не было.

«Найду себе где-нибудь кружку и больше не увижу этого беса», – подумал я, прижавшись спиной к тёплой трубе.

* * *

Мне снова не удалось ни к кому напроситься, и опять пришлось самому искать ночлег. Знал я одно место за старой фабрикой. Там в одном подвальном окне были выбиты стеклоблоки. Я туда еле влез со своим больным коленом, а как буду выбираться утром, и не представлял. Слишком узкая лазейка. Но это было дело следующего утра, главное – сейчас отдохнуть и хоть немного отогреться.

В сыром подвале стояла темнота. Здесь не было ламп и электричества, только уличный свет, лившийся через стеклоблоки сплошным потоком.

Я не заметил во тьме и ударился ногой о мягкую кучу тряпок. Колено стрельнуло жгучей болью. Проклятая нога!

Тяжело дыша, я опустился на пол и разглядел, что это не куча тряпок, а человеческое тело. Женщина! Или девочка. В темноте не разобрать.

– Ты посмотри! Посмотри, какая красота! – это был скрипучий голос коротышки.

Оливий… я запомнил его имя… Он пришёл из глубины подвала. У него в руке болталась закопчённая лампа, и в ней трепыхался огонёк. И откуда малиновый коротышка там взялся?

Он подошёл, поставил лампу между мной и телом. От запаха гари и керосина стало нечем дышать.

– Ты смотри! Лицо изрезано! Красиво? – Оливий, прыская смехом, повернул тело лицом вверх.

Девушка. Совсем молодая, худенькая. Из дыр в куртке торчал пух, окрашенный кровью.

– Какая погань это сделала с человеком? – не удержался я. – Ты?

– Я?! – возмущённо гаркнул малиновый карлик. – Твои братья это сделали! Грязные бомжи! Это всё такие, как ты!

Он поднял её белую, еще не окоченевшую руку и помахал мне:

– А знаешь! Я могу её оживить. Наверняка всё получится. Она оживёт и станет мне дочерью. Но это всего лишь тело, а мне нужна душа… Где бы мне взять душу?

Я не стал ему ничего подсказывать. Ох, замучил меня этот коротышка хуже моей подагры. Я кое-как выбрался из подвала и пошёл по морозу искать другое место.

На душе было неспокойно. Я думал про убитую девушку. Кто с ней так жестоко? Правда, что ли, такие же бездомные, как я? Или врал бес?

Он смотрел на её раны и говорил: «Красиво!» Чего же там красивого?

Ночь я провёл в помещении, где стоят банкоматы. Спал у батареи. А утром меня оттуда прогнали пинками, наградили «комплиментами»: «Живой, а воняешь так, будто давно протух!»

Ударили в спину и бросили меня в сугроб. Такова была плата за ночлежку в отделении банка. Я знал, на что шёл.

К слову, в бане я был совсем недавно… Да, мы, бездомные, тоже иногда моемся. Но зимой одежду не постираешь, переодеться не во что, да и сушить негде. Вот и таскаешь с собой вонищу. Сам-то давно принюхался, а люди шарахаются.

* * *

От храмов нищих не гонят, но прихожане обычно деньги дают с неохотой. За целый день только на батон хлеба наберёшь. Я побираюсь у столовки автовокзала. Там можно получить по горбу от охранников, но иной раз люди дадут денег, булочку купят, а бывает, целым обедом накормят.

Там я встретил своего знакомого Тёму. Сразу не узнал его: он густо зарос. Тёма всё время болел. Удивительно, что жив до сих пор.

Мне от него кое-что было надо. Я уже примелькался, где только мог, меня отовсюду гнали, и каждый раз приходилось искать ночлег. И ещё я не хотел спать один, ведь где бы ни заснул, везде меня доставал жуткий острозубый карлик. Из-за него я стал бояться темноты.

– У меня такое место, что ты ахнешь! – пообещал Тёма. – Ты мне с деньгами помоги, а я тебя к себе пущу.

Я купил ему поесть. Он взял с меня обещание никому не рассказывать про это место, привёл к старой котельной и показал люк в земле. Под ним оказалось просторное «жилище». Там были настелены матрасы, одеяла и даже имелись подушки. На стенах лампы. Трубы огненные – можно еду согреть.

Тёма напевал песни, которые часто крутили на вокзале. Слов он не помнил и додумывал свои. Я лежал на матрасе, листал книжку, которую нашёл в мусорном баке. Читать я когда-то сам выучился. В той книге кто-то кого-то любил, страдал… Ничего из этого понятным для меня не было.

– Туши свет, спать будем! – велел Тёма.

Я бросил книжку и погасил лампы, быстро уснул. И так же резко проснулся. Мой товарищ дёргал меня за ногу. Он не мог произнести ни слова, но, казалось, своими хрипами умолял помочь.

Я зажёг свет, и в моей памяти навсегда запечатлелась эта сцена: мой несчастный друг лежал на матрасе, а на его животе сидела девушка. Её лицо скрывала белая маска с кошачьими ушами. Я видел только острый подбородок и тёмные блестящие локоны. Она сложила руки в замок и давила на грудь Тёме. Сперва я не понял, почему он так беспомощно бьётся и не может освободиться от такого хрупкого создания, но потом заметил… Девушка в маске вонзила в его грудь нож и старалась протолкнуть лезвие ещё глубже.

Я слышал последние вздохи Тёмы отчётливее, чем хотелось бы.

Посмотрел на убийцу, вгляделся в прорези маски и не увидел глаз. Мне стало ясно, кто она. Та убитая девушка, лежавшая в подвале. Оливий воскресил её из мёртвых. Стоило о нём подумать, и сразу послышался его смех.

– За что? – кое-как выговорил я, отползая к лестнице.

Девчонка в маске встала на четвереньки, выгнула спину, зашипела и отпрыгнула в темноту. Она будто и вправду была дикой кошкой.

– За что? – повторил малиновый коротышка, склонившись над мёртвым. – А то бы и не за что? Знаешь ли ты, что твой друг и был одним из убийц? Это он в приступе раздражения выколол девочке глаза! Она до сих пор слепая. Но, как видишь, я её оживил. Поселил в её тело кошачью душу. В подвалах много кошачьих душ… Я её обучу, она станет человеком. Но пусть умрут все, кто убил девочку. Тогда она совсем оживёт.

Я молил, чтобы коротышка оставил меня в покое, но он только издевательски смеялся и подзывал свою кошку в девичьем теле:

– Муся, а Муся… Киса-киса-киса!

Она ползала перед ним на коленках, сновала по-кошачьи. Я не мог вынести этого дикого зрелища.

При мне зарезали моего приятеля. Я выбрался из люка, ушёл в холод и ночь. Мне хотелось сесть где-нибудь в сугроб, и плевать, если замёрзну насмерть. Тоска рвала душу. Не было мне покоя: где бы я ни устроился на ночлег, везде появлялся коротышка. И никто не станет мне помогать.

Бездомные никому не нужны.

* * *

Всё-таки мне удалось на какое-то время отделаться от коротышки. Дожил до весны, а там уже стало не надо прятаться от морозов. Нашёл крышу и переночевал.