9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши

Оказавшись перед округлым фасадом «Мажестика», Листок замер в восхищении. Только что выстроенное, сверкающее белым камнем здание – пятиэтажное, с узорными карнизами между ярусами фасада, высокими окнами первого этажа, – действительно походило на кусочек Парижа, внезапно перенесенный сюда, за тридевять земель, в Тифлис. И вновь кольнуло сердце – отгрохать сейчас, во время Великой войны, столь дорогое чудо, когда на фронтах не хватает солдатских сапог! Эх ты, матушка Русь!

В покрытом мрамором фойе встретил казак-урядник.

– Все сформлено, вашсокбродь, как приказано! – скороговоркой доложил он ротмистру. – Нумер четыреста пятнадцать. Вот и ключики, пожалуйте!

Листок, позвякивая, потряс на ладони связкой из двух ключей с массивным медным номерком.

– Что ж, молодец, пойдем глянем на твои апартаменты!

Две просторные комнаты углового номера, выходящие окнами – одна на Головинский проспект, другая на Барятинскую улицу, – показались ротмистру шикарными. По крайней мере не хуже парижского «Мажестика» или «Европейской»! От этой мысли ротмистр даже рассмеялся: признаться, в лучшей петроградской гостинице «Европейская» никогда не проживал, Парижа в глаза не видел, но отчего-то всегда в воображении именно эти заведения казались ему эталонами гостиничного шика. И все же приятно – Болховитинов и впрямь по-товарищески отнесся к его появлению в штабе!

Повернувшись к уряднику, весело подмигнул:

– Вот тебе и «Взвейтесь, соколы, орлами!». Спасибо, казак, удружил! Ставь саквояж, и вот тебе рубль на водку!

– Премного благодарен, вашсокбродь! – лихо козырнул урядник, свободной рукой подхватывая подброшенную Листком монету.

Отобедал внизу, в просторном ресторане гостиницы. Выбрал русскую кухню:

«Борщокъ съ дьяблями – за 60 коп.

Стерлядь по-русски – за 3 руб.

Мясо холодное съ дичью – за 1 руб. 25 коп.

Ризото куриные печенки – за 2 руб.».

К сему меню заказал два бокала грузинского красного вина, а на конец трапезы – рюмку коньяка братьев Форер.

Уже за коньяком Листок стал рассматривать немногочисленных посетителей – скорее от сытого самодовольства, нежели от какого-либо интереса.

Ресторан был полупустой – с десяток занятых столов. И среди присутствующих – лишь две дамы. Одна – почтенного возраста, в окружении мужчин, судя по чинности – членов одной армянской семьи. Вторая – довольно-таки хорошенькая барышня лет двадцати, очаровательно улыбающаяся двум раскрасневшимся от вина молоденьким офицерам, без умолку развлекающим свою юную подругу армейским вздором. Было нечто чарующее в ее лукавом взоре, с которым она посматривала на своих моложавых кавалеров, в милых ямочках на пурпурных щечках, которые делались еще милее и глубже от улыбки, отвечающей очередной шутке бравых ухажеров, в тонких пальцах, которыми она брала ножку бокала и не спеша подносила к кончикам губ…

Листок поймал себя на мысли, что завидует этим безусым подпоручикам, которые могут вот так беззаботно сидеть рядом с нежным существом, ощущать мягкий шорох ее девичьего платья, дышать ее ароматом… И наверное, впервые в жизни ему стало грустно оттого, что, имея за плечами уже сорок лет жизни, так и не познал радости человеческой любви – искренней, светлой, отчего-то олицетворяемой сейчас этой милой юной женщиной… Вернее не ею, а Натальей Ивановной – сестричкой из тифлисского госпиталя… Где ты сейчас, прекрасное дитя?

В фойе его поджидал все тот же казачий урядник.

– Ты, что же, вернулся, братец? – едва взглянув на него, рассеянно спросил Листок. – Забыл чего?

– Никак нет, ваше высокоблагородие! – неуместно громко, по уставу, отчеканил казак. – Велели передать, чтобы завтра к десяти часам ваше высокоблагородие явились к его превосходительству генерал-майору Болховитинову. В одиннадцать часов они-с представят вас главнокомандующему!

3

27 декабря 1916 года. Париж.

Мсье Истомин

Из воспоминаний графа П.А. Игнатьева о встрече с императором Николаем II в Могилеве:

«…– Поговорим теперь на другую тему, которая сильно ранит мое сердце. Что вы думаете о слухах, циркулирующих в Париже, Лондоне, а также в иностранной печати, согласно которым я и императрица якобы хотим заключить сепаратный мир?

– Действительно, ваше величество, я слыхал об этом, не придавая большого значения слухам: мало ли какая ложь в ходу!

– Императрица очень задета подобными инсинуациями. Это гнусная клевета. Я позволяю повторить мои слова всем, кто будет заговаривать с вами на эту тему.

Очень возбужденный, охваченный сильным и глубоким гневом, император расхаживал по кабинету, чтобы успокоиться. Я также встал вместе с ним, поскольку никто не смеет сидеть, когда стоит император.

– Садитесь, полковник, – милостиво разрешил его величество, – а мне надо немного подвигаться.

Император долго ходил большими шагами по кабинету, куря папиросу за папиросой. Наконец, немного успокоившись, он возобновил беседу:

– Прошу вас, полковник, по возвращении во Францию провести глубокое расследование, чтобы узнать источник этих слухов. Используйте все ваши связи и не останавливайтесь перед расходами, чтобы добиться результата.

Император добавил несколько указаний политического и военного характера и отпустил меня, пожелав доброго пути.

Направляясь в ноябре в Париж, я сделал остановку в Лондоне, где в то время находился один из моих лучших агентов, человек очень способный и редкого ума. Я приказал ему провести тщательное расследование истоков клеветы, которая возмущала государя…»[11]

Незнакомец не спеша прошел меж шумными «кабинками», приблизился и, внимательно посмотрев в глаза ротмистра, улыбнулся:

– Алексей Николаевич?

Листок насторожился:

– С кем имею честь?

– Полковник Игнатьев Павел Алексеевич. Граф. С недавних пор – начальник Русской миссии в Межсоюзническом разведывательном бюро при военном министерстве Франции.

Листок поднялся.

– Весьма приятно, господин полковник… Признаться, ожидал видеть другого человека.

– Понимаю. Разрешите присесть?

Листок показал на свободный стул:

– Прошу…

Граф бесшумно отодвинул сиденье и, опустившись, откинулся на спинку.

– Я и есть мсье Истомин, Алексей Николаевич. Истомин – фамилия супруги. В некоторых случаях, когда нет нужды раскрывать свое истинное положение, пользуюсь этим невинным подлогом. Пусть же Истоминым я пока буду и для вас.

– Но здесь мсье Истомина, похоже, знают даже официанты.

Полковник на мгновение замер, словно соображая, что имеет в виду собеседник, и вдруг рассмеялся:

– Вероятно, вы о Серже, официанте? Да, иногда прибегаю к его услугам. Везде, знаете ли, нужны свои люди…

Неожиданно улыбка сошла с его лица, и Листок, не сводящий с графа глаз, с изумлением стал замечать, что взор Истомина становится каким-то отсутствующим. Словно на полуслове его настигла важная мысль, никак не относящаяся к разговору.

Подождав с минуту, Листок решился дать о себе знать:

– Павел Алексеевич, для чего вы желали встречи со мной?

Полковник рассеянно взглянул на него:

– Да, конечно… Сейчас принесут вина, и мы займемся нашими делами.

– Вина? – переспросил Листок.

– Я заказал Сержу то, что заказали и вы…

Однако бокал красного бордо принес не Серж, а отчего-то другой гарсон – лет сорока, но совершенно седой, с залысинами. Когда он удалился, Игнатьев в задумчивости отпил вина и, опустив бокал на салфетку, поднял глаза на ротмистра.

– Вас, вероятно, многое удивляет, Алексей Николаевич, – медленно, скорее размышляя, нежели вопрошая, произнес он. – К примеру, ваш нынешний отзыв в Русскую миссию…

– В общем-то да, но кое-что подозревал… – отозвался ротмистр. – Полгода назад, по приезде в Париж, один ваш человек уже объяснял мне, что кто-то порекомендовал меня для Русской миссии…

– …И этот человек объяснил вам, – прервал его Истомин, – что для решения в нужное время некоей проблемы нам понадобится надежный и опытный человек, которого, однако, нельзя было бы заподозрить в связях с русской разведкой во Франции. И время настало, Алексей Николаевич…

– Но этот человек не объяснил, кто именно указал на меня и с какой целью, – быстро возразил Листок.

Мсье Истомин внимательно посмотрел в глаза ротмистру:

– А сами вы этого не знаете?

Не отводя взгляда, Листок помотал головой.

– Вот как? – Истомин помолчал. – Впрочем, для нашего разговора это уже неважно… Мы достаточно хорошо изучили вас. И простите, как и было предписано, намеренно поспособствовали вашей отправке в Русский экспедиционный корпус. Вашему появлению во Франции необходима была надежная легенда. Именно потому мы и встречаемся с вами не в Русской миссии, а здесь, в «Веплере».

Листок хотел было возразить, что и здесь, в этой шумной таверне, могли быть глаза и уши недругов, но полковник, словно предвидя это, быстро добавил:

– Конечно, и здесь наверняка сидят агенты Второго бюро Сюрте Женераль, но это в конечном счете не шпионы Николаи[12], а какие-никакие союзники. И потом, это, вероятно, наша единственная встреча на публике…

Он замолчал, но, заговорив вновь, голос его больше походил уже на доверительный полушепот.

– Признаться, заполучив несколько месяцев назад вашу кандидатуру, мы еще не знали ни сути предстоящей миссии, ни как с наибольшей пользой использовать ваши возможности. Это время, не скрою, было использовано для большего изучения вашего потенциала. И теперь, когда мы знаем о вас почти все, когда после моей поездки в Петроград предельно определилось задание, в коем вы могли бы принести наибольшую пользу, пришло время раскрыть вам суть предлагаемой миссии…

Он замолчал, а помолчав, вновь испытующе посмотрел на ротмистра:

– Если, конечно, вы еще не знаете о ней…

Листок уже с раздражением заметил:

– Господин полковник! Вы как будто в чем-то меня подозреваете! Уже год, как вашего покорного слугу достают намеками об особой миссии, так уж будьте любезны – хотел бы наконец знать, чего вы все от меня хотите!

Взгляд Истомина, казалось, потеплел. Он отпил вина.

– Что ж, Алексей Николаевич, извольте… Дело непростое – деликатное, со многими неизвестными и, не скрою, опасное… Потому прежде должны знать: как только будете посвящены во все его детали, дороги назад не будет! Посему обязан спросить – готовы ли помочь нам?

Листок откинулся на спинку стула.

– Ваше право, господин полковник, посвящать или не посвящать меня неизвестно во что… Но если вы действительно хорошо меня изучили, то должны бы знать, что подобные сомнения могут быть для меня оскорбительными!

Граф улыбнулся:

– Что ж, другого не ожидал, Алексей Николаевич… Но с этой минуты, все, что услышите, должно умереть вместе с вами!

Он вновь пригубил бокал вина.

– Сначала об одной истории. А история такова… Совсем недавно, в конце октября сего года, высочайшим повелением я был назначен руководителем Русской миссии во Франции. Перед отъездом в Париж государь принял меня в Ставке, в Могилеве. Разговор состоялся при закрытых дверях, с глазу на глаз, в его рабочем кабинете…

Внутри Листка екнуло – кажется, судьба вновь пересекалась с судьбой самодержца. Невольно придвинулся ближе, дабы в кабацком шуме не пропустить ни единого слова полковника.

– …Беседа длилась около сорока минут, – продолжал Истомин. – Его величество интересовало мое мнение о союзниках и противниках России. Однако в конце беседы император задал вопрос, глубоко ранивший мое сердце: он спросил, что я думаю о слухах, имеющих хождение в печати Парижа и Лондона, согласно которым и он, и императрица Александра Федоровна – немка по происхождению – желают заключить сепаратный мир с Германией.

– Сепаратный мир? – не поверил своим ушам Листок. – Как же такое можно? Надеюсь, вы убедили его величество, что это не так?

Игнатьев покачал головой:

– По всему видно, Алексей Николаевич, до окопов Русского корпуса мировые сплетни не доходят… И слава богу! Однако лгать своему государю я не мог; ответил, что о них слышал, но никакого значения подобным пасквилям не придавал. И тогда государь с горечью изрек, что подобной клеветой особенно уязвлена императрица, и оттого он настоятельно требует доводить всем, кто заговорит во Франции о сепаратизме правящего Дома, что самая мысль о том есть мерзкая инсинуация. И к слову, только это дает мне сейчас право передать вам всю озабоченности нашего с вами императора.

Граф, помолчав, вздохнул:

– Но и это не все, Алексей Николаевич. Дело в том, что в конце разговора, его императорское величество высочайше повелели по возвращении во Францию провести глубокое расследование источников слухов, не останавливаясь ни перед чем!

Игнатьев уставился на ротмистра, словно вопрошая, понятна ли ему вся важность царского поручения.

– И вы желаете… чтобы этим занялся я? – не выдержав, спросил Листок.

На этот раз полковник ответил не сразу. Поднес к губам бокал, сделал несколько глотков и как-то нарочито медленно опустил бокал на салфетку.

– Не совсем так, Алексей Николаевич. Кое-что уже сделано без чьей-либо помощи. Направляясь в Париж, я совершил остановку в Лондоне и поручил двум своим лучшим агентам из высших лондонских кругов провести, как и требовал государь, тщательное расследование источников клеветы. Ими было установлено, что тенденциозные слухи исходят от ряда печатных органов Голландии и в большей степени – Швейцарии. Однако было неясно, кто конкретно инспирирует эту гнусную информацию, перепечатываемую во всех европейских изданиях…

Игнатьев, замолчав, поводил желваками.

– А тут, в середине ноября, в швейцарских органах социалистического толка – «Тагбкатт» и «Бернертагвахт» – один за другим выходят передовая статья «Слухи о мире» и заметка «К сепаратному миру», в которых с новой силой муссировалась прежняя мысль – русские за спиной союзников ведут переговоры о сепаратном мире. Вы, кстати, читали?

Листок поморщился:

– На передовой, знаете ли, не до того…

Игнатьев с пониманием кивнул.

– И вновь встал вопрос: с чьей подачи в столь серьезных газетах появились эти заведомо ложные инсинуации? И вот удача – один из моих швейцарских агентов оказался знакомым одного из редакторов «Тагбкатта»!

– И он, конечно же, установил причастность к этому немцев! – не выдержав, перебил Листок.

Граф одобрительно мотнул головой:

– В общем-то так и случилось. Агенту было позволено скрытно присутствовать при разговоре редактора с неким германским дипломатическим представителем в Швейцарии, и в ходе беседы господин редактор незаметно перевел разговор на интересующую нас тему – мол, неправильно публиковать «жареный» материал без ссылок на надежные источники, тем более если речь идет о сепаратных переговорах.

– И… что немец?

– Как и ожидалось, немец набросился на газетного господина, как бешеная собака. Это якобы ваша обязанность убеждать общественное мнение в достоверности слухов, а для того достаточно и простого намека на ваши чертовы официальные источники! Ни больше, ни меньше! В общем, и редактор – вероятно, не особенно вникавший до того в источники информации, – и мой агент – оба в одночасье убедились, что вся дезинформация целенаправленно исходила из германского посольства. А «пекли» ее либо в германском Генштабе, либо в недрах берлинского МИДа.

Игнатьев небольшими глотками допил вино и, промакнув салфеткой губы, вновь уставился на явно обескураженного Листка.

Алексей Николаевич хотел было что-то сказать, но ему не дала какая-то возня в центре зала, взорвавшаяся воплем нескольких луженых глоток: «Bonjour, Margot! Oui, vive l’amor!»[13] Он невольно посмотрел в сторону, откуда исходил истошный крик, но, ничего не разглядев, также допил свой бокал.

– Все это впечатляет, Павел Алексеевич, – негромко произнес он. – Но для чего вы мне это рассказали? Дело-то, выходит, сделано… Моя-то какая роль? Ведь для чего-то я вам нужен, коль пригласили на встречу…

Игнатьев улыбнулся:

– Нужны, Алексей Николаевич, даже очень… Я бы и рад доложить государю об исполнении его воли, да, к сожалению, не могу, не имею права… Дело в том, Алексей Николаевич, что вышеупомянутый германский дипломат в кураже выболтал еще кое-что, весьма нас насторожившее… И ведь всего одна фраза: «Погодите, и в начале января вы получите из Цюриха такой компромат на русскую кровь кайзера, что содрогнется весь мир!» Процитировал вам дословно, как было доложено…

До Листка не сразу дошел смысл сказанного графом, а когда дошел – кровь ударила в голову.

– И что означает, Павел Алексеевич, сей пассаж? – повысил он голос. – Намек на сепаратные…

– Тш…ш… – перебил его Игнатьев, приложив палец к губам. – Не так эмоционально, ротмистр…

И, склонившись над столом, в полголоса проговорил:

– Если только это не очередная «утка» германской разведки, то означать это может одно: в начале января тысяча девятьсот семнадцатого года в швейцарском Цюрихе неизвестным нам лицом или лицами – вероятнее всего, связанными с Россией – произойдет передача неких компрометирующих августейшую фамилию материалов. И нет сомнений, что принимающей стороной станет некто из подданных одной из стран Центрального союза – в любом случае работающий на Германскую империю. И так же нам неведомый…

Истомин откинулся на спинку, но продолжил говорить все так же вполголоса:

– Последние события, однако, показали, что это далеко не «утка», Алексей Николаевич… Нам стало известно, что из Дармштадтского замка – резиденции Эрнста Людвига, великого герцога Гессенского, – на пятое января семнадцатого года заказан номер в цюрихской гостинице «Eden au Lac». На чье имя – неизвестно…

– Откуда, из Дармштадта?! – перебил полковника Листок. – Из резиденции… родного брата императрицы?

Истомин многозначительно опустил и поднял веки – «да».

– Но это же означает, что все исходит из самого Дома Романовых!

Листок, выпучив глаза, уставился на графа.

Истомин ответил, не повышая голоса:

– Безусловно, все может оказаться простым совпадением, Алексей Николаевич. Но у нас нет права оставлять этот факт без внимания. И если «инкогнито» из Дармштадта все-таки окажется германским посланником, чего бы это ни стоило, мы не должны допустить его встречу с эмиссаром из России.

– Но кто – «мы»?

– «Мы» – это те, кто безгранично предан своему государю и государыне. Уверен, и вы из их числа…

Прием тонкий. Разве мог ротмистр Листок – грудью защитивший своего императора – этому возразить? И все же было что-то неприятное в том, во что его посвящали; ощущение, словно втягивали в неведомый ему заговор…

– В Ставке-то… знают? – помолчав, спросил он.

– Тот, кто знает, тот и санкционировал принятие мер, – уклончиво ответил Истомин. – Монарху же, как я уже имел честь упомянуть, пока не докладывали… Естественно, до установления истины.

– Но как вы ее установите, если не ведомо ни одно действующее лицо – ни из русских, ни из гессенцев. Да и гессенцы ли это вообще?

Граф задумчиво пригладил пальцем правый кончик усов.

– В этом, пожалуй, вся сложность, Алексей Николаевич. Возможно, все произойдет и не в цюрихском «Eden au Lac», а в любой другом месте. Это мы понимаем. Но вот близкое родство гессенского герцога с императрицей, вкупе с намеком германского дипломата на швейцарский компромат, – все это наводит на мысль, что именно цюрихская гостиница окажется наиболее вероятным местом компрометирующей встречи.

– Боже! Неужели все-таки тайный сговор, Павел Алексеевич? – в сердцах воскликнул Листок. – Как же в таком случае возмущение его императорского величества, о котором вы только что говорили? Это же непостижимо!

– О сговоре семьи речи не идет! – голосом, вдруг ставшим жестким, ответил Истомин. – Скорее источником предполагаемого компромата являются круги, близкие к Дому Романовых. Но это вы и должны будете прояснить.

– Я?!

– Да, Алексей Николаевич, именно вы! И выбор на вас пал, вероятно, по ряду причин. Во-первых, вы человек, совершенно неизвестный германской разведке, агентами которой теперь кишит вся «нейтральная» Швейцария. А уж ей-то, судя по признанию немецкого дипломата, хорошо известно о предстоящей встрече! А во-вторых, вы сносно говорите по-немецки, что в Цюрихе немаловажно. И в-третьих, ваша кандидатура была предложена…

Истомин смолк, словно споткнулся о невидимый барьер.

Листок с изумлением посмотрел на графа:

– Кем? Неужели…

– Не будем называть имен, Алексей Николаевич, – не дал договорить Истомин. – Однако думаю, вас специально и держали здесь – до поры до времени, так сказать… Только времени-то на раскачку теперь нет – встреча может состояться уже пятого января. А посему выезжать, Алексей Николаевич, надлежит немедленно. Легенду вам предлагают простую и близкую к действительности: ротмистр Листок – офицер Русского экспедиционного корпуса во Франции – после тяжелого ранения получает отпуск для поправки здоровья в Швейцарии. Таких случаев нынче пруд пруди, так что это не вызовет особых подозрений у швейцарской полиции, сотрудничающей с секретными немецкими службами. И это, поверьте, лучше, нежели мы слепим из вас, за неимением времени, черт знает что – какого-нибудь шведского корреспондента или коммерсанта! А станут проверять – так и врать незачем. Ибо вы действительно с передовой, из состава 1-й Особой пехотной бригады генерала Лохвицкого. И ранены не понарошку – только что из госпиталя… В общем – герой, которому заслуженно предоставили фешенебельную гостиницу в самом сердце Цюриха! А соответствующие документы по ранению и отпуску завтра будут готовы. Как вам такая идея?

На скулах Листка выступили желваки. Поводив ими, он сдержанно, сквозь зубы выдавил:

– Идея, может, и неплохая… Только от такого ротмистра разбежится весь Цюрих, а не только русские да гессенские эмиссары.

Истомин покачал головой:

– Может, разбежится, а может, и нет… Видите ли, уважаемый Алексей Николаевич, какой бы реалистичной ни была ваша легенда, приезд русского офицера в ту самую гостиницу, где должна произойти упомянутая встреча – да еще накануне назначенной даты, – это не может не насторожить какую бы ни было разведку. Расчет на то, что именно ваш статус русского офицера заставит их самим выйти на вас и – хоть и слабая надежда – каким-то косвенным образом подсказать, кто есть кто. Оттого и появиться в Цюрихе желательно пораньше, чтобы германец успел вас «заглотить»!

– Сомневаюсь, однако, Павел Алексеевич, что этот расчет что-либо даст, – медленно произнес Листок. – Сдается, все выйдет как раз наоборот. По здравому смыслу – «русского офицера» всеми способами постараются изолировать от ваших «эмиссаров»…

– Наверняка постараются. Только здесь есть одна заковырка, Алексей Николаевич. Меня смущает, что германский дипломат, по сути, пообещал, что миру будет представлены доказательства о намерениях русских вести сепаратные переговоры. Согласитесь, подобные переговоры не ведутся для того, чтобы ознакомить с ними весь мир. Значит, не исключено, что великий герцог Гессенский действует по своей инициативе, без ведома дяди-кайзера. Неслучайно и дипломат намекал на «русскую кровь кайзера». А значит, германская разведка может знать о дате встречи, но ничего о ее конкретных участниках. И тогда ищейки Николаи будут пытаться одним выстрелом убить двух зайцев – и уличить в измене великого герцога, и объявить союзникам о закулисных переговорах русского двора! Если все обстоит именно таким образом, то появление в Цюрихе русского офицера непременно заставит их думать о нем – то есть о вас – как о непосредственном участнике секретной встречи, который и выведет их на гессенцев…

Брови Листка сдвинулись к переносице.

– И что это даст? Я отведу внимание от реальных посланников, но встреча-то все равно произойдет…

– Если встреча не предназначена для кайзера, то и это уже немало. По крайней мере у германского Генштаба не будет на руках козырей, а мир не получит лживую информацию о сепаратном сговоре. Если же все обстоит не так, если гессенский эмиссар окажется посланником Вильгельма, то вас, русского офицера, конечно же, постараются свести с ним, и, как вы понимаете, реальной встречи эмиссаров вообще не будет!

– А что в этом случае будет со мной? Я только дурная «обманка» для немца?

Истомин отчего усмехнулся:

– Думаю, с гессенским посланником вам встречаться не придется… Вам лишь необходимо будет его вычислить и через него выйти на русского мерзавца. Что делать с последним – о том вам позже будут даны инструкции, а вот как гессенца вычислить – у вас есть надежная подсказка.

– Подсказка?

– Да, «пятое января тысяча девятьсот семнадцатого года».

– Не понимаю, – мотнул головой Листок.