Две странницы. Девы Луны

* * *

Ночь они провели в одной постели, забывшись сном лишь под утро. Абросимов сам удивлялся своей страсти, сделавшей его, казалось, лет на двадцать моложе. Оба они избегали объяснений, словно забыв обо всем, что было между ними прежде.

Граф проснулся от ласкового поцелуя Полины, когда солнце, пробиваясь через приоткрытые шторы, уже осветило спальню. Жена склонилась над ним и сказала серьезно и тихо:

– Молю об одном: поверь, я не играю с тобой. Я грешна, но сейчас говорю искренне. Мне надо много сказать вам… тебе. Прошу, выслушай меня и знай: я не та, что раньше. Давай поговорим в твоем кабинете после завтрака.

Не дожидаясь ответа, Полина легко поднялась, подошла к креслу, на котором лежал халат графа, явив взору Абросимова совершенство линий своей обнаженной спины, и направилась в ванную. Дмитрий Константинович тоже встал и начал медленно одеваться. Он даже не размышлял над тем, как следует ему держать себя с женой, зная, что любые построения трезвого рассудка окажутся немедленно разрушены взглядом этих сине-зеленых глаз, чуть заметным кивком обрамленной рыжими локонами головы, изящным изгибом тонкой шеи…

Завтрак прошел чинно и спокойно, походя на общую трапезу в каком-нибудь благопристойном бюргерском семействе. Денис и Оленька, проявляя удивительную в их возрасте деликатность, не задавали ни отцу, ни вновь обретенной мачехе никаких вопросов, поддерживали неспешный разговор о видах на погоду сегодня и об особенностях местного климата вообще. Абросимов ощущал отчего-то теплую печаль, несущую не боль, а некое странное умиротворение.

Побежденный страстью рассудок начинал занимать позиции, добровольно оставленные его извечной соперницей, убеждал графа, что случившееся вчера не в силах ничего изменить, не в состоянии склеить осколки вдребезги разбитых супружеских отношений. Совершенно ясно было и другое: тщетны любые попытки излечиться от болезни по имени Полина. Абросимов не мог и, честно говоря, не хотел противиться этим обстоятельствам, решил отдаться во власть несущего его потока. Будь, что будет. Предстоящий разговор вызывал любопытство, но не возбуждал беспокойства, рождающего нервное напряжение.

После завтрака Дмитрий Константинович попросил Полину подождать его в кабинете, сам же отправился вместе с детьми в комнату для занятий, где дал Денису задания по географии и математике, а Оленьке – по французскому и истории. Затем он решительно тряхнул головой и направился к Полине. По дороге ненадолго задержался у висящего на стене зеркала. Отражение одарило графа грустной улыбкой и в очередной раз убедило в том, что в его внешности нет ничего привлекательного для женщин, особенно для такой красавицы, как его жена.

– Нет, – спокойно сказал он себе. – Она не любит тебя. И никогда не полюбит. Бессмысленно тешить себя иллюзиями.

С этими словами он проследовал в кабинет, где в нетерпеливом ожидании томилась Полина, испытывавшая перед предстоящим объяснением гораздо большее волнение, чем ее супруг. Абросимов предложил ей сесть и сам опустился на стул. Оба они старались держаться подальше от кушетки, на которой, сами того не ожидая, оказались вчера, избегая даже смотреть в ту сторону.

– Я слушаю, – мягко сказал граф, приглашая Полину к началу разговора.

– Я хочу повиниться перед вами в своем грехе, – проговорила она. – Честное слово, я делаю это не для того, чтобы отягчить ваше сердце своим признанием и снова ранить его. Просто… Между нами не должна стоять неправда. Вы очень дороги мне. За время нашей разлуки я поняла это. Да, я обманывала вас, да, я играла с вами, но теперь не желаю и не могу лгать.

Полина замолчала, потом зажмурилась и выдохнула:

– Я уже была обвенчана, когда выходила за вас!

Она открыла глаза и быстро взглянула на Абросимова. Зрачки его чуть расширились, но лицо оставалось спокойным. Полина заговорила торопливо и горячо, словно опасаясь, что не успеет сказать то, что намеревалась сообщить, что граф прервет ее каким-нибудь ненужным вопросом или еще что-нибудь помешает ее признанию. Она рассказала без утайки историю своей жизни до появления в доме Абросимова, опуская лишь некоторые малозначительные подробности. Поведала о мертворожденном ребенке, о безумном венчании со Штернбергом в саксонской деревушке, о предательстве Георга, о том, что ее тайна стала каким-то образом известна преследовавшему ее Ряжскому… Лицо Абросимова при упоминании имени убитого им на дуэли князя исказилось болезненной гримасой, он поднялся со стула и отвернулся к стене, возле которой простоял, пока Полина рассказывала об интригах Ростопчина.

Неожиданно граф подошел к ней, заглянул в глаза, положил руки на плечи, поднял со стула, осторожно обнял и тихо сказал, гладя по голове, словно ребенка:

– Бедная моя, бедная! Сколько довелось тебе пережить! Почему ты раньше ничего мне не говорила? Почему сразу не доверилась мне?

– Я… я… – задыхаясь, прошептала Полина и вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом в плечо Абросимова.

Ей не хотелось больше быть сильной и независимой, она неожиданно ощутила, что всегда подспудно мечтала о таких нежных, верных руках, обнимающих ее, готовых оградить от любой беды, о таком любящем и благородном сердце, способном простить любое прегрешение. Из гордой амазонки, бесстрашно бросающейся в битву с судьбой, она вмиг превратилась в несчастную слабую женщину, маленькую девочку, отбросившую глупую строптивость, нуждающуюся в понимании, прощении и защите. Полина плакала. Абросимов, сознавая необходимость и целительную силу этих слез, не пытался остановить их, не утешал эту взбалмошную гордячку, такую сильную, такую неприкаянную, такую любимую. Он молча стоял посреди кабинета, продолжая обнимать Полину и гладить ее по волосам.

Потом они наперебой рассказывали друг другу о тех приключениях, что довелось им пережить за время разлуки. Полина поведала о своем пленении, о ранении, о бегстве из Москвы, когда ей стало известно о том, что иезуиты разыскивают ее мужа, охотясь за дневниками Масальского. Абросимов сообщил о нападении на дом под Гентом, предпринятом Свидерским и его людьми, о Владимире Ворте, которого Полина должна помнить по Петербургу. Она снова принялась уговаривать мужа оставить Арденны и перебраться в Москву, где граф и его семья будут в гораздо большей безопасности.

– Нет, дорогая, – покачал головой Абросимов. – Сейчас это совершенно невозможно. Я должен дождаться возвращения Ворта. Он повез дневники Масальского в Петербург и скоро уже будет здесь. Не думаю, что нам что-нибудь грозит. Кроме того, Владимир оставил здесь своего человека для охраны. Я представлял его тебе за завтраком.

Сказанное отнюдь не успокоило Полину, но, хорошо зная упрямство Абросимова, она не стала настаивать на немедленном отъезде. Может, действительно, стоит дождаться возвращения этого загадочного Ворта, которому так доверяет граф?

Приближалось время обеда. Дмитрий Константинович, не желая слушать никаких возражений, велел ставшей удивительно покладистой Полине поселиться в его доме и немедленно перенести ее вещи, оставленные в деревенской гостинице. Он вызвался сам отправиться с нею, но она уверила мужа, что в этом нет никакой необходимости, пусть идет к детям, она сама даст необходимые распоряжения хозяину постоялого двора по поводу лошадей, экипажа, дорожного кофра и тут же вернется назад. С этими словами Полина поспешила в гостиницу, желая управиться поскорее с этим нехитрым делом, дабы из-за ее отсутствия не пришлось откладывать обед. Она знала, сколь раздражают графа отступления от привычного распорядка.

Глава IV

Иезуиты

Как только Полина вошла в гостиницу, хозяин заговорщицки подмигнул ей и сообщил, что со вчерашнего дня ее дожидаются два каких-то господина, один из которых назвался ее старым знакомым. Сейчас они в столовой и просили немедленно известить, когда госпожа вернется. Хозяин, по его словам, пренебрег этой просьбой и сперва рассказал обо всем своей постоялице, дабы она сама смогла решить, насколько желательна для нее эта встреча.

Первым порывом Полины было немедленно броситься прочь и, примчавшись в дом Абросимова, уговорить его немедленно бежать из этой деревни. Но она сдержалась, понимая, что если их настигла рука масонов или иезуитов, то эти люди не позволят так просто ускользнуть. Кроме того, они сами хотели встретиться с нею, а опасности, она это твердо знала, всегда лучше смотреть в лицо. После недолгих колебаний Полина попросила проводить ее к нежданным визитерам.

Двое мужчин сидели за угловым столом и были заняты поглощением обеда, который подавала им хозяйка. Один из гостей сидел спиной к двери, лица его было не разглядеть, второй же – человек средних лет с ничем не примечательной внешностью – оказался ей совершенно незнаком.

– Добрый день, господа! – громко произнесла Полина, быстро подойдя к обедающим. – Вы желали меня видеть?

Ее приход оказался неожиданным для обоих. Один из них так и застыл, не донеся до рта ложку с томатным супом, второй поперхнулся и резко повернул голову. Теперь уже настала очередь Полины изумляться. Этот мужчина и в самом деле был ей хорошо знаком. Перед нею сидел Влакис-Арконада. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом тонкие губы иезуита растянулись в приветливой улыбке, он встал и, учтиво поклонившись, произнес по-русски:

– Чрезвычайно рад встречи с вами, графиня. Не соблаговолите ли сесть и разделить с нами скромную трапезу?

С этими словами он чуть отодвинул ближайший стул, приглашая Полину к столу.

– Я не голодна, – холодно ответила она, но заняла предложенное место.

Арконада сделал короткий жест, его спутник, поспешно схватив свою тарелку, встал и перешел в противоположный угол комнаты, а хозяйка, подчиняясь властному взору иезуита, поторопилась скрыться за дверью.

– Я бы не хотел, чтобы содержание нашей беседы стало известно посторонним, – пояснил Арконада. – Хотя никто, кроме нас, не говорит здесь по-русски, но все же…

– И что же привело вас в эту сельскую глушь, Василий Карлович? Что заставило оставить Москву, вверенную вашему чуткому попечительству? – участливо спросила Полина, полностью оправившаяся от своего изумления, готовая к борьбе, напряженная, как струна.

По губам иезуита вновь прозмеилась улыбка.

– Не думаю, что ваш сарказм уместен, Полина Ивановна. Вам прекрасно известно, зачем я здесь. Немного поразмыслив, вы могли бы догадаться и о том, как я попал сюда. Мне, поверьте, было весьма приятно предаться беззаботной болтовне о том, что случилось со мною после нашей последней встречи, послушал бы и о ваших приключениях, хотя они мне хорошо известны, но у нас мало времени.

– Вы следили за мной?

– Конечно. Правда, в расположении русских войск ваш след был потерян. Но в Вильно мы снова напали на него и уже не упускали вас из виду. Когда вы задержались в Генте, стало ясно, что цель близка, и я поспешил во Фландрию. Дальнейшее, надеюсь, не нуждается в объяснении.

– Чего вы хотите?

– Все того же. Нам нужны дневники Масальского. Теперь, когда к ним подобрались масоны, которые, не сомневаюсь, в самом скором времени тоже будут здесь, эти бумаги необходимы нам больше, чем когда бы то ни было. И я очень рассчитываю на вашу помощь.

Полина открыла уже было рот, чтобы сообщить, что дневников в настоящее время нет у графа, но прикусила язык. Подчиняясь неясному чувству, она решила не говорить об этом. Она удивленно вскинула брови:

– На мою помощь? И чем же я могу помочь вам, мсье Арконада? Или у вас теперь иное имя?

– Вы должны понимать всю серьезность сложившегося положения, – сказал иезуит, пропуская вопрос собеседницы мимо ушей и не обращая внимания на ее язвительность. – Я исполняю личное поручение генерала ордена. Надеюсь, вы осознаете, что это значит? Так вот, генерал настаивал на быстрых и решительных действиях, считая нецелесообразными любые переговоры. То, что я беседую с вами, грубо нарушает полученные инструкции.

– Что вы подразумеваете под быстрыми и решительными действиями?

– Мне велено завладеть дневниками любой ценой. Слышите? Любой!

Арконада ненадолго замолчал, давая Полине возможность оценить сказанное, потом продолжил:

– У меня достаточно людей, готовых исполнить любое приказание. Дом графа со вчерашнего вечера находится под неусыпным наблюдением. Все возможные пути бегства перекрыты. Графу, его детям, теперь, естественно, и вам просто некуда деться. Если к завтрашнему вечеру я не получу бумаги Масальского, нам придется захватить дом и завладеть ими силою. Но в таком случае… В таком случае неизбежно прольется кровь. Вы можете думать обо мне все, что угодно, но я не хочу напрасных жертв. Я был против насилия и пытался объяснить генералу… Впрочем, сейчас это уже не имеет никакого значения. Я воин Иисуса и исполню полученный приказ. Вы должны это понимать.

Лицо Полины побледнело, губы плотно сжались. У нее возникло страстное желание выхватить стилет из ножен, спрятанных в левом рукаве платья, вонзить его в горло этому негодяю, а там… Нет. Это не годится. Если ей и удастся убить Арконаду сейчас, это ничем не поможет Абросимову и его семье. Кроме того, она постоянно чувствовала нацеленный ей в спину цепкий взгляд спутника иезуита. Этот человек вовсе не походил на деревенского увальня. Убить Арконаду будет не так просто, да и не даст его смерть ничего, даже отсрочки, наоборот, только ускорит развязку. Иезуит напряженно ждал решения Полины, внимательно изучая ее лицо, которое оставалось непроницаемым, никак не отражая тех чувств, что бушевали сейчас в груди графини.

– Что я должна сделать?

В глазах Арконады промелькнули облегчение и торжество.

– Найти дневники, забрать их, передать мне. Не думаю, что вам стоит сообщать мужу о нашем разговоре. Сколько я знаю, граф неимоверно упрям и верит в идеалы рыцарства. Почти уверен, что ни при каких условиях он не согласится расстаться с бумагами Масальского. Будет лучше, если вы все сделаете тайно. В этом случае я обещаю, что никто не пострадает: ни вы, ни граф, ни его близкие, а мы немедленно покинем эти места, позволив вам и дальше наслаждаться деревенской тишиной, покоем, прогулками в Арденнских лесах. Вы знаете, что я держу свое слово и всегда соблюдаю условия договора.

– Значит условия договора таковы: дневники Масальского в обмен на жизнь Абросимова и его семьи?

– Именно так, – кивнул Арконада.

– Но вы забыли сообщить мне еще кое-что.

– Что же?

– Сумму, которую я получу, если выполню ваше задание.

Арконада снова улыбнулся и укоризненно покачал головой.

– Боюсь, Полина Ивановна, вы все-таки плохо представляете себе свое положение. Вам следует думать не о деньгах, а о том, чтобы остаться в живых. Разве жизнь не лучшая награда за ваши труды? Кроме того, с чего это вы вдруг стали столь меркантильны? Помнится, на борту «Фелиции» вы отказались от денег, которые я предлагал вам.

– Обстоятельства изменились, господин Влакис. Если я похищу так необходимые вам дневники, это неминуемо приведет к окончательному разрыву с мужем. Вряд ли он сохранит за мной то содержание, которое я получаю теперь. Я слишком хорошо знаю, что такое нужда, и слишком долго сама добывала себе средства к существованию. Если я потеряю все то, чего с таким трудом добилась, то должна получить достойную компенсацию. Что до ваших угроз… До того, что вы позволили себе пугать меня смертью… Вам должно быть хорошо известно, что я не раз рисковала жизнью и по более ничтожному поводу, а теперь…

– Хорошо! Хорошо! – замахал руками Арконада. – В чем-то вы даже правы. И сколько вы хотите?

– Двадцать тысяч франков. Золотом.

– Однако! – присвистнул иезуит. – У вас неплохой аппетит. Ладно, не будем торговаться. Вы сможете получить эти деньги через неделю в Брюсселе. Вам следует прийти…

– Я получу эти деньги завтра, когда передам вам дневники.

– Но, сударыня… Вы же понимаете, что я не вожу с собой столь крупных сумм. Необходимо время, а его у нас, как я вам уже сказал, нет.

– У вас впереди целые сутки. Зная возможности ордена, не сомневаюсь, что это достаточный срок, чтобы раздобыть и значительно большую сумму. Завтра я передам вам бумаги в обмен на деньги.

Арконада задумался, внимательно поглядел на Полину, наконец, кивнул:

– Хорошо, вы получите то, о чем просите.

– И еще. Не удивляйтесь, если я явлюсь на нашу встречу не одна.

– Бог с вами, Полина Ивановна! Разве я хоть раз обманул вас?

– Я опасаюсь не вас. Мне после нашей сделки придется бежать из этих мест, а слабой женщине не стоит путешествовать одной со столь большими деньгами.

– Если дело в этом, я могу предоставить вам надежную охрану.

– Мне будет куда спокойнее, если меня будет сопровождать человек, которому я безусловно доверяю. О вас, сударь, я подобного сказать не могу.

– Не знаю, почему вы хотите меня обидеть, но это ваше дело. И кто же сей надежный человек?

– Это уж мое дело. Назначайте время и место нашей следующей встречи. Мы увидимся здесь?

– Не думаю, что это разумно. Тут слишком много посторонних глаз. Встретимся в лесу за домом графа. В гору поднимается тропа, в поллье пути она разветвляется, вам следует идти по правой дорожке до поваленной сосны. Мы будем ждать вас там завтра в два часа пополудни.

– Хорошо, – сказала Полина и кликнула хозяина гостиницы.

Она велела ему доставить ее вещи в дом за каменной грядой, туда же отогнать лошадей и экипаж, после чего щедро расплатилась за недолгий постой, наградила Арконаду холодной улыбкой на прощанье и покинула постоялый двор. Спутник иезуита все это время безмолвно просидевший за угловым столом быстро вскочил на ноги и сделал шаг к двери, вопросительно глядя на Арконаду. Но тот жестом велел ему вернуться на место. Не было никакого смысла следить за Полиной на деревенских улицах. Тем более, что бежать ей, действительно, было некуда. Арконада прекрасно знал это.

* * *

Во время обеда Абросимов бросал беспокойные взгляды на свою жену. Что означала ее просьба о новом важном разговоре? Почему она потребовала, чтобы на нем присутствовал Филипп? Отчего она почти ничего не ест, лишь рассеянно блуждает глазами по комнате, невпопад отвечая на невинные вопросы детей? Графу не терпелось поскорее завершить трапезу и удалиться с Полиной в кабинет, дабы получить ответы на мучившие его вопросы, но он старался держать себя в руках и никак не проявлять своей взволнованности. После обеда, когда дети ушли к себе, а Осип принялся убирать со стола, Дмитрий Константинович пригласил Полину и Филиппа в свою рабочую комнату, плотно запер за собою дверь.

Полина лаконично, но не упуская важных подробностей, изложила содержание своей беседы с Арконадой, сообщив попутно то, что было ей известно об этом человеке. Филипп выслушал все с хмурой невозмутимостью. Абросимов же вскочил на ноги и принялся метаться по кабинету, с трудом сдерживая переполнявшую его ярость.

– Негодяй! – вскричал он, когда Полина перешла к рассказу об Арконаде, не сообщая, разумеется, о ночи, проведенной ею с иезуитом в Москве. – Негодяй! Я сейчас же отправлюсь к нему и вызову этого мерзавца. Он не посмеет отказаться! Я…

– Он не станет драться с вами, – остановил его порыв Филипп, не проронивший до этого ни слова. – Устав ордена запрещает воинам Иисуса участвовать в поединках, они предпочитают убивать из-за угла. Прошу вас успокоиться, ваше сиятельство, нам необходимо найти выход из сложившегося положения, а для этого нужна холодная голова.

Полина взглянула на говорившего с уважением. У этого человека была душа бойца, от него исходила неколебимая уверенность в собственной силе. Полине было хорошо известно, как важна подобная уверенность в жестоких схватках. Слова Филиппа отрезвили графа, он опустился на стул, стиснул голову руками, словно пытался собрать воедино разбегающиеся мысли, но вскоре снова вскочил на ноги.

– Мы будем оборонять дом! – воскликнул он. – Мы будем драться! Пусть только заявятся сюда, их будет ждать достойный прием.

– Простите, ваше сиятельство, но и этот план трудно признать разумным. В доме лишь трое мужчин, двое из которых… гм… простите меня еще раз… не очень искушены в военном деле и не имеют опыта участия в подобных баталиях. Мы не знаем, сколько людей у Арконады, но, думаю, их не меньше дюжины. Не сомневаюсь, что все они владеют оружием. Кроме того, в доме дети, им негде укрыться, если начнется стрельба.

– Значит, – возмущенно выкрикнул Абросимов, – вы предлагаете сдаться?

– Это, безусловно, было бы самым разумным, – спокойно проговорил Филипп, невозмутимость которого ничуть не поколебало возбуждение графа. – Но в данных обстоятельствах мы не можем пойти на это. Дневников Масальского здесь нет, стало быть, нам нечего предложить этим людям. Сомневаюсь, что нас пощадят, даже если мы сообщим, где интересующие их бумаги. А в этом случае мы поставим под угрозу жизнь Ворта и судьбу империи.

– Что же вы предлагаете? – спросил Абросимов, почти побежденный хладнокровием Филиппа.

– Нам… Вам следует бежать отсюда.

– Я должен спасаться бегством? – Дмитрий Константинович снова начал закипать.

– Доблесть не в том, чтобы бессмысленно погибнуть, погубив жену и детей, но в том, чтобы сохранить их жизни.

Абросимов, ничего не говоря, прошелся по кабинету и снова сел.

– Хорошо, – смиряясь, проговорил граф. – Но как мы сможем убежать отсюда? Ведь у нас нет шапок-невидимок!

– Не знаю, – покачал головой Филипп. – Но это то, над чем всем нам следует размышлять. Должен быть какой-то выход.

В это время раздался осторожный стук в дверь и послышался острожный голос Осипа:

– Простите, барин, там мальчишка экипаж пригнал.

– Дай ему денег и пусть… – раздраженно начал Абросимов, не отворяя двери, но Полина, которой в голову пришла неожиданная мысль, остановила его.

– Подождите!

Она повернула ключ в замке, вышла из кабинета и попросила слугу отвести ее к посланцу из гостиницы. Ничего не объясняя оставшимся мужчинам, Полина удалилась вместе с лакеем. Абросимов недоуменно смотрел ей вслед. Филипп продолжал хранить невозмутимость, хотя маневр графини и для него оставался загадкой. Она вернулась через несколько минут, неожиданно широко улыбнулась и сказала:

– К счастью, он забыл в гостинице мой саквояж, и ему придется прийти сюда еще раз, чтобы доставить недостающие вещи.

– Кто он? Что это значит? – спросил, ничего не понимая, Дмитрий Константинович.

– Мальчишка. Его зовут Пьер. Сын одного из местных крестьян. Отец отпускает его помогать хозяевам гостиницы. Те платят весьма скромно, но зато кормят обедом. Короче, все довольны. Мы с ним познакомились, когда я приехала.

– И что? – продолжал недоумевать граф.

– Мы очень мало знаем о нашем противнике и не имеем никакой возможности отправиться на разведку. Нам нужен кто-нибудь, кто смог бы сделать это за нас. Никто лучше деревенского мальчишки, знающего окрестности как свои пять пальцев, с этим заданием не справится. Теперь же благодаря забытому саквояжу у него есть повод вернуться и рассказать нам о своих наблюдениях.

Филипп одобрительно кивнул головой, он явно не ожидал от этой так внезапно появившейся в доме молодой женщины подобного. Граф с восхищением смотрел на Полину.

– Пьер сметлив и наблюдателен, – продолжала она. – Он сказал, что еще вчера заметил в лесу каких-то незнакомых людей, которые мало походили на иногда забредающих в эти края охотников. Мальчик пообещал, что немедленно отправится со своими сверстниками в лес, где они предадутся обычным играм деревенской детворы, выяснив попутно, сколько человек у Арконады и где они скрываются. Через пару часов он принесет саквояж и обо всем расскажет.

Настроение у собравшихся в кабинете несколько улучшилось, хотя каждый понимал, что, по сути, в их непростом положении ничего не изменилось. Следующие несколько часов они ломали голову над тем, как обмануть бдительность иезуитов и улизнуть от них. Все соглашались с тем, что главное – это спасти детей. Конечно, они могли отправиться с отцом на обычную прогулку, которая не вызовет особых подозрений. А там уж попытаться ускользнуть из-под опеки людей Арконады. Они наверняка будут тайно следить за ними. Интересное открытие, совершенное Абросимовым, еще когда он лазил по окрестным скалам с Вортом, делали выполнение этой задачи возможным, но возникала новая проблема: граф с детьми не смогут оставаться в укрытии долгое время, следовало выбираться из леса, а дороги иезуиты, без всякого сомнения, перекрыли, выследить и схватить беглецов не составит большого труда. Тут Полина вспомнила о том, что вскользь упомянул Пьер, когда рассказывал о странных людях, замеченных им около деревни.

– Сено! – воскликнула она. – Он сказал, что видел двоих, укрывающихся за деревьями, когда вез сено. Пьер по поручению отца возит сено в Бастон.

Филипп и Абросимов удивленно смотрели на Полину, не понимая, как то обстоятельство, что мальчик возит сено, может помочь им. Она, досадуя на бестолковость мужчин, всегда готовых сражаться, но при этом не способных придумать что-нибудь вразумительное, пояснила: