Я понял Японию. От драконов до покемонов

Однако «поддерживать» – не значит «развивать». Политика в ту прекрасную эпоху была в застое, поскольку не представляла интереса и особо никому не требовалась. Государственные эдикты были посвящены цвету мантий и шапочек придворных, разработке ритуалов и придворного этикета уделялось больше внимания, чем экономическим вопросам, а политические указы были хаотичными – в соответствии с классическим китайским изречением чёрэй бокай («отдать приказ утром и пересмотреть его вечером»).

Результаты были вполне ожидаемы. Государственная казна пришла в запустение вследствие полного краха системы налогообложения. Описанная выше система частных земельных участков сёэн в Хэйане достигла своего апогея, а это привело к тому, что буддийские храмы стремительно богатели, а государство недополучало деньги. Единственным экономическим механизмом, обеспечивавшим стабильность системы, был сбор рисового налога с государственных земель, но странно было бы рассчитывать, что этого могло быть достаточно для полноценного развития страны.

Дошло до того, что к началу XI столетия никто толком не знал, как делать монеты: все торговые операции и налоговые выплаты осуществлялись с помощью риса – главного экономического столпа Японии. С одной стороны, это помогало хоть как-то решить проблему, с другой – откладывало её более экономически оправданное решение на неопределённый срок.

Кроме того, в это время стало окончательно понятно, что попытка построить японское государство, просто взяв административные схемы из танского Китая и вписав их в японские условия, потерпела крах. Для управления небольшой и редконаселённой страной совершенно не требовалась сложная система с тысячами чиновников. Для эффективной административной работы нужна была не только принадлежность к знатному роду, но и личные качества и способности. Для того чтобы политика приносила результаты, нужно не только разрабатывать ритуалы и думать о цветах одежд, но и заниматься более серьёзными и сложными вопросами.

Была и ещё одна проблема – внешнеполитическая. С северо-востока продолжались набеги конных банд – опасных чужаков, которые совершенно не вписывались в уютный мир хэйанских аристократов. Поскольку эти аристократы редко держали в руках что-либо тяжелее кисти, не были обучены обращению с мечом, да и вовсе не желали воевать, а хотели вместо этого сочинять стихи, решить вопрос военных набегов так просто, как всем хотелось (например, чтобы однажды они просто пропали – и всё), не получалось.

Для решения проблемы создавались пограничные посты на севере страны, но отсутствие центрального контроля вновь мешало получить ожидаемый результат. Местные чиновники использовали выделенные ресурсы и средства для личного обогащения, занимали солдат на своих хозяйствах, поэтому войска были совершенно не готовы к отражению военных набегов, и эмиси то и дело прорывали эти неэффективные блокпосты.

В общем, история эпохи Хэйан говорит нам о том, что красота стихотворений и изящество ритуалов – это, конечно, важно, но на одном этом государство существовать не может. Рано или поздно красивой цивилизации, построенной вопреки всему в одном отдельно взятом городе, должен был прийти конец. Все предпосылки для этого были созданы экономическими и политическими действиями (или, точнее, бездействием) погрязшего в утончённом разврате и сочинении стихов управляющего класса. Крушение не самого прочного режима было лишь вопросом времени.

И в середине XII века это время пришло.

Глава 2.

Жизнь легче пуха

Легче гусиного пухаЖизнь улетает.Снежное утро.Онодэра Хидэтомэ

Одна из самых знаменитых книг про самураев (и отчасти для самураев) – написанная в XVIII веке «Хагакурэ» («Сокрытое в листве») – начинается словами:

«Я постиг, что Путь Самурая – это смерть. В ситуации “или/или” без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй. Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью. Сделать правильный выбор в ситуации “или/или” практически невозможно».

Лучшее начало, кажется, невозможно придумать. Ямамото Цунэтомо (1659–1719) – самурай, после смерти своего господина ушедший в горы и ставший там отшельником, благодаря своему литературному таланту возвеличил в веках то сословие, к которому был горд принадлежать. Слово «бусидо» известно сегодня почти каждому, загадочный «кодекс чести самурая» стал культовым (хотя не до конца понятно, что именно имеется в виду), и представители воинского сословия Японии спустя пару столетий после своего исчезновения обрели в мировой культуре невероятную славу, которая им наверняка бы польстила.

Однако это эффект литературы, не имеющий прямого отношения к реальной жизни и истории. Сам Ямамото жил в то время, когда великие самурайские деяния остались в прошлом и история этого сословия двигалась к неизбежному закату; поэтому, читая красивые слова о самурайской доблести, написанные им в начале Нового времени, не следует обманываться, полагая, будто все самураи всегда жили и действовали в соответствии с ними.

За многовековую историю этого сословия самураями успели побывать самые разные люди: и благородные, и ушлые, и храбрецы, и трусы, и герои, и злодеи. Честь и доброе имя были важны для многих из них, но далеко не для всех. Некоторые могли предать, сбежать с поля боя или ударить в спину, если так было нужно или приказано: ни о каком кодексе бусидо никто и не задумывался, поскольку его как такового не существовало. Всё-таки война – это война, и прав в ней оказывается тот, кто выжил, а не тот, кто чтил кодекс.

Рассказывать историю самураев непросто, поскольку слава об их подвигах велика, образ непоколебим и благороден, а достоверные факты обросли легендами до такой степени, что очистить их от этого слоя, при этом не повредив, почти невозможно. Кроме того, историю часто пишут победители, и пишут её так, как им кажется выгоднее и как бы они хотели, чтобы потомки спустя столетия видели эти события. Поэтому остаётся вероятность, что та информация из учебников истории, которая сегодня предлагается в качестве единственной версии, не всегда является столь достоверной, как хотелось бы. Но другой у нас всё равно нет.

Для начала хочется сделать несколько важных вводных замечаний, которые должны помочь читателю лучше понять, о чем будет идти речь.

Во-первых, следует помнить: самураи – не просто военное сословие, коих немало было в разных странах; гораздо важнее, что это было правящее сословие, которое находилось у власти в Японии на протяжении семи веков подряд. Их мысли, их ценности и идеалы не могли не оказать огромное влияние на всю страну и на её развитие; большинство феноменов японской культуры, известных всему миру сегодня, появилось при их покровительстве или под их непосредственным влиянием.

Во-вторых, нужно разобраться с определением. Слово «самурай», хотя оно и используется в этой книге, является не совсем корректным. Точнее, это слово до самого недавнего времени не использовалось в Японии, и если бы вы в лицо назвали самураем кого-нибудь из героев этой главы, он бы, вероятно, снёс вам голову острым мечом в следующую же секунду. Правильнее было бы использовать слово буси (武士), где первый иероглиф указывает на отношение к военному делу, а второй – на представителей определённого сословия.

Слово «самурай» происходит от глагола «сабурау», или «самурау», и сам этот иероглиф (侍) означает «служить», «прислуживать при дворе». То есть в этом слове звучит не столько указание на доблесть и мужество, сколько указание на то, что это служилое сословие. Преданное служение своему господину, разумеется, было возведено в разряд наиболее важных добродетелей, но, как мы сможем убедиться, идеальными слугами были далеко не все. Кроме того, самураи – это японское слово, а буси составлено из китайских иероглифов, а всё, что обладало китайскими корнями, как известно, считалось более величественным и благородным.

Их часто сравнивают с рыцарством, но эти аналогии не всегда справедливы. Самураи шли на бой только за своего господина и за славу своего рода, к которому они были горды принадлежать, а не со священными лозунгами и именем Бога на устах. Не менее странной показалась бы им идея воевать за Прекрасную даму: даже к самым прекрасным из женщин у них было скорее функциональное отношение, нежели возвышенное.

Эти люди были не похожи на нас, некоторые их взгляды и поступки могут вызвать недоумение у наших современников – но и время тогда было непростое, оно требовало тех качеств, которые у нас могут не проснуться за целую жизнь. Там, где жизнь легка как пух и каждый день может стать последним, всё видится немного по-другому, чем в мирное время. Как мы увидим, как раз мирное время и разрушило это сословие, для которого главным смыслом жизни была война.

Изучать этих удивительных воинов нужно внимательно и вдумчиво, отринув стереотипы и продираясь сквозь дебри и нюансы сложной японской средневековой истории. И для начала нужно вернуться туда, где закончилась предыдущая глава – в столицу Хэйан-кё, где наслаждаются жизнью, сочиняют стихи, предаются изысканным удовольствиям и утончённому разврату изнеженные аристократы.

Там живёт император со своими многочисленными родственниками и слугами и представители знатных родов. Они занимаются любовью, пьют сакэ и любуются взмахом кисти, для них политика – скорее забавная игра в подражание Китаю, нежели актуальная необходимость. В их сознании Япония – это не большая страна, требующая управления, а скорее отдельно взятый город, за пределами которого царит опасная неизвестность. Их изящная жизнь далека от реальной ситуации в стране, и такое положение дел всех долгое время устраивало; в конце концов, этой эпохе мы обязаны шедеврами японской литературы, высотами изящества и стиля, которых она с тех пор больше не достигала.

Время, впрочем, было не самым простым. Обстановка на северо-востоке страны накаляется, на дорогах орудуют «конные банды» (сюба-но то), которые терроризируют население, грабя склады и убивая чиновников. Единственный выход для наслаждающихся dolce vita хэйанских чиновников – это отправить надёжных людей для наведения порядка и контроля над этими неспокойными территориями.

Когда перед императорским двором (а по сути, перед правящим родом Фудзивара) встал вопрос о наведении порядка, решение было найдено на первый взгляд довольно эффективное: управителями в эти земли были направлены принцы императорской крови со вверенными им людьми и военными ресурсами. Эффективным оно было потому, что это были «свои люди», а значит – верные трону. Сами эти аристократы, назначенные нести пограничную службу, тоже не слишком возражали: всё равно все должности в столице были уже расхватаны и поделены, а земли и оружие открывали перед ними новые возможности.

Эффективность, конечно, была лишь видимостью. Борясь с одной проблемой, Фудзивара, сами того не подозревая, создавали другую – ещё более серьёзную. Они тем самым передавали огромную силу в руки людей, которые потом ею непременно воспользуются – когда варвары с окраин будут повержены, взгляды победителей неизбежно обратятся на представителей власти. Непонятно даже, почему они с самого начала не увидели этой опасности. Спишем это на напряжённое сочинение стихов, придумывание законов и некоторую утрату связи с реальностью.

В это время появляются два основных рода, на плечи которых легла почётная обязанность по защите страны. Один, возводивший своё происхождение к императору Камму (тому самому, который основал Хэйан-кё), получил имя Тайра. А в Исэ был направлен род, взявший имя Минамото и ведущий своё начало от внука 56-го императора Сэйва.

Тайра укрепляли свои владения на юге и западе от Киото, а Минамото – на севере и востоке. Первые прославились как усмирители пиратов, которых было немало у берегов Кюсю и во Внутреннем море, вторые – как покорители варваров и мятежников на северо-востоке страны. Эти воины оттачивали своё умение на дальних рубежах, постепенно накапливая военную мощь. Бросить вызов Фудзивара они пока не решались, но каждое их успешное военное предприятие приближало момент нешуточной схватки за власть. Нараставшее соперничество достигло своего апогея в середине XII века; нужно было буквально немного, чтобы они наконец столкнулись. Но, для того чтобы лучше понимать последующие события, нужно учитывать одну важную особенность японской политики того времени.

В эпоху Хэйан сложилась практика инсэй, согласно которой император в сравнительно молодом возрасте отрекался от престола в пользу своего малолетнего наследника, а сам принимал монашеский сан. Учитывая тот скучный образ жизни, который вели японские императоры, для многих это становилось возможностью наконец пожить нормальной жизнью, а не в обременительном статусе живого божества. Эта практика была крайне популярной, но неизбежно вызывала споры вокруг того, кто будет назначен следующим императором, поскольку все претенденты и заинтересованные лица были молоды и полны сил.

Один из таких кризисов во власти случается в 1150 году, когда неожиданно умирает шестнадцатилетний император Коноэ; ходили слухи об отравлении, но доказать это так и не удалось. Разумеется, нужно решить вопрос о престолонаследии. Оба претендента – и предыдущий император Сутоку, которого до этого фактически вынудили отречься от престола, и претендующий на власть Го-Сиракава – решили в военном противостоянии выяснить, кто из них достойнее. Тут-то им и пригодились люди, умеющие хорошо обращаться с оружием.

Смута Хогэн – первое и последнее масштабное военное сражение того времени, в котором друг против друга воевали смешанные армии, состоящие из самураев как Тайра, так и Минамото. После этой битвы два великих военных рода воевали только друг с другом – вплоть до полного уничтожения одного из них.

Жарким днем 29 июля 1156 года две армии сошлись в сражении, которое положило начало великим самурайским битвам последующих пяти веков. Сражение было не только масштабным, но и крайне галантным, наполненным всеми правилами военного этикета: оно началось с боевых кличей, а лучники, выпускавшие первые стрелы, громко провозгласили свои родословные и личные достижения. Только после этого началась кровавая битва.

В ней благодаря неверному стратегическому решению в лагере противника одержала победу армия под руководством Тайра Киёмори. Императорская резиденция проигравшего битву Сутоку была предана огню, а спасавшихся в панике людей самураи расстреливали при свете огромного пожара, озарившего всё ночное небо. Теперь Киёмори мог считать себя настоящим победителем: за помощь Го-Сиракаве в обретении власти он стал ближайшим императорским советником и потеснил с этих надёжных позиций род Фудзивара.

Впрочем, в то время любая, даже самая уверенная победа была окончательной лишь относительно; всегда было несколько людей, оставшихся недовольными и мечтавших о свержении власти в свою пользу.

Тайра Киёмори был, судя по сохранившимся историческим свидетельствам, не самым приятным человеком: властолюбивым, жестоким, подозревающим всех и каждого в возможной измене. «Хэйкэ моногатари» (в русском переводе «Повесть о доме Тайра») рассказывает о том, что по городу теперь ходили кабуро – юноши 14–15 лет с одинаковыми короткими стрижками и в одинаковых красных куртках – и следили, не говорит ли кто-нибудь плохого о Тайра. Если виновный находился, у него отбирали имущество и вели на жестокую расправу – мера была эффективной в той же степени, в какой и настраивала людей против власти.

Со временем отношения между Го-Сиракавой и Киёмори стали весьма напряжёнными: император не был согласен с суровой политикой последнего и вскоре по хорошей традиции отрёкся в пользу своего пятнадцатилетнего сына. Впрочем, и после отречения он принимал участие в заговоре против Киёмори, который был в итоге раскрыт с последующей казнью всех причастных к нему.

Мятеж против жестоких узурпаторов из рода Тайра рано или поздно должен был случиться, и неудивительно, что его подготовили недовольные сложившимся положением Минамото. А именно, самурай по имени Минамото Ёситомо – один из тех представителей этого рода, которые выбрали правильную сторону в сражении Хогэн и благодаря этому выжили, но завистливо чувствовали себя обделёнными властью, свалившейся на их врагов.

Обида Ёситомо подкреплялась и тем, что после победы он должен был отдать приказ о казни собственных отца и деда: проявить малодушие в тот момент означало бы выразить неверность императору, за которого он воевал. Некоторое время после победы он ходил равнодушной тенью среди упоённых величием самураев Тайра, а затем разработал план военного переворота.

Подходящего момента ждали довольно долго. Но однажды в середине января 1160 года, когда Тайра Киёмори вместе со старшим сыном направились на поклонение в святилище Кумано, тот самый момент настал. Выждав четверо суток, чтобы отряд отъехал на значительное расстояние от столицы, самураи Минамото под предводительством Ёситомо ворвались в бывший дворец императора, подожгли его и начали убивать всех, кто там находился.

Эпизод, известный в японской истории как смута Хэйдзи, поражает своей безжалостностью. Суровые неотёсанные воины с окраин столицы преследовали придворных дам, выбегавших с пронзительными криками из уютных спален, и с азартом выискивали тех, кто спрятался под деревянным настилом, закалывая их на месте. Грохот рушившихся балок и крики людей, сгорающих и умирающих в самом центре столицы Мира и Спокойствия, говорили о том, что уходит время поэзии и утончённых любований природой, а на смену ему приходит неизбежное и страшное новое время.

Тайра вернулись в столицу так быстро, как смогли, учитывая скорость распространения в XII веке новостей из столицы до экипажа в пути: через полмесяца. Но вернулись готовыми к бою. Вначале Тайра незаметно выкрали императора, переодев его в женское платье, а затем дали ещё один бой Минамото, в ходе которого одержали победу. Ёситомо вынужден был спасаться бегством в горы, а через несколько дней был предан и убит собственным вассалом.

Теперь торжество Тайра было оправдано и безгранично. Киёмори должен был действовать сообразно обстоятельствам и не собирался щадить почти никого: в живых остались лишь старики и дети, сосланные в самые удалённые концы Японии. К старикам за свою долгую верную службу императору был причислен пятидесятичетырехлетний Минамото Ёримаса, а в числе детей, которых благородно недооценил Киёмори[20], оказался четырнадцатилетний Минамото Ёритомо. Именно этот хмурый и обозлённый подросток спустя много лет совершит военный переворот, отбросивший Тайра на обочину японской истории.

Впрочем, до этих событий оставалось ещё около двадцати лет. Немалый срок – и за эти два десятилетия Тайра успели успокоиться, отвыкнув от бесконечных притязаний на власть со стороны противников. Киёмори стал ленивым и богатым стариком со скверным нравом, а Минамото как раз перевели дух и были готовы к очередной попытке захватить власть. Поводом для того, чтобы жернова войны вновь завертелись, стал вполне серьёзный политический документ.

Принц Мочихито, обделённый властью сын императора Го-Сиракавы, издал прокламацию, в которой призывал храбрецов Минамото объединить усилия и свергнуть ненавистный диктаторский режим Тайра. Этот документ положил начало войне Гэмпэй (1180–1185) – самой известной самурайской войне в японской истории.

Слово Гэмпэй состоит из первых двух иероглифов названий воинствующих родов: Гэндзи (альтернативное название Минамото) и Хэйкэ (альтернативное название Тайра). Иногда эту войну сравнивают с войной Алой и Белой Розы из истории Англии, поскольку цвет знамен Тайра был красным, а Минамото – белым. Словно кровь падает на снег. Война Гэмпэй – одна из самых кровавых страниц японской истории, хотя при этом и одна из самых героических.

Призыв принца Мочихито поддержал семидесятичетырехлетний Минамото Ёримаса, которого, казалось бы, никто не мог и заподозрить в заговоре против власти, поскольку он так давно смиренно ей служил. Однако, узнав о прокламации, он сжигает свой дом, собирает верных людей и возглавляет заговорщиков. Первым масштабным сражением, которым началась война Гэмпэй, стала битва при Удзи.

Сегодня город Удзи славится своими чайными плантациями, там выращивают одни из лучших сортов чая во всей Японии. Ещё там течёт красивая река, а на её берегу стоит Бёдоин – вилла семейства Фудзивара с роскошным павильоном Феникса. Даже само это здание выполнено в форме летящего феникса – настоящий шедевр японской храмовой архитектуры. В 1180 году на берегу этой реки остановился Ёримаса со своими людьми, здесь они ждали союзников в лице монахов-воинов из Нары.

Слово «монах» не должно вводить в заблуждение: монахи-воины (сохэи) представляли собой серьёзную военную силу, будучи куда ближе к воинам, нежели к монахам. Поскольку буддийские храмы не облагались налогом, под их протекторат переходили многие люди в поисках экономической выгоды и облегчения своего существования. Этот важный ресурс, разумеется, был использован вовсю: монахи превратились в самостоятельную военную силу и неоднократно являлись ко двору с ультимативными требованиями. Ещё император Сиракава в XI столетии с грустью замечал: «Хоть я и правитель Японии, есть три вещи, над которыми я не властен: водопады на реке Камо, падение игральных костей и монахи горы Хиэй».

Храм Бёдоин. Удзи, преф. Киото, Япония

Теперь вся надежда Ёримасы была только на них – он внимательно вглядывался в туманную рассветную дымку на противоположном берегу, пытаясь увидеть, кто будет первым: сохэи, которые помогут ему одержать победу в этой битве, или самураи Тайра.

Затем из тумана раздался боевой клич, лишавший надежды. Первыми были Тайра.

Ночью самураи Минамото предусмотрительно разобрали настил на мосту, чтобы врагам было не так легко перебраться через бурную реку, и бой на разобранном мосту продолжался до тех пор, пока его не покрыли тела убитых. После этого Тайра стали форсировать реку под огнём стрел противника, и большинство успешно справилось с этой задачей. Первым выскочил на берег восемнадцатилетний Асикага Тадацуна, про которого известно, что он превосходил остальных в трёх вещах: «силой, которая была равна силе сотни людей, голосом, который разносился на расстояние в десять ри, и зубами, которые были длиной с палец». За ним подоспели и остальные самураи.

Воины Минамото были в явном меньшинстве, и чем ближе их оттесняли к воротам Бёдоин, тем отчетливее Ёримаса, раненый в правую руку, понимал, что сражение проиграно.

Он воспользовался небольшой передышкой, пока его сыновья держали ворота под вражеским натиском. У него было всего несколько минут, и медлить было нельзя. На оборотной стороне боевого веера он написал короткое стихотворение:

Как дерево сухое,С которого не снять плодов,Печальна жизнь моя была,Которой суждено пройти бесплодно.

После этого он взял короткий меч вакидзаси и разрезал себе живот: вначале сделал вертикальный надрез, затем – крест-накрест – горизонтальный, тем самым совершив классический пример знаменитого способа самоубийства, столь любимого среди самураев, – сэппуку, которое мы обычно называем «харакири».

Эти два слова записываются одними и теми же иероглифами – 腹 («живот») и 切 («резать»), однако меняются их порядок и чтение. Слово харакири (腹切) читается по японским чтениям иероглифов, сэппуку (切腹) – по китайским. Китайские более благородные, поэтому слово, читающееся по китайским канонам, звучит торжественнее, чем его японский аналог[21].

Этот вид самоубийства удивителен и поражает своей суровой эстетикой (не случайно он стал одной из визитных карточек Японии в массовом сознании). Его истоки не совсем понятны, и можно считать его одним из тех немногих японских феноменов, который не был взят из Китая, а сформировался внутри страны. По одной из версий, истоки лежат в древнем айнском мифе про богиню, которая распорола себе веткой живот, но и это – всего лишь версия.

Важно помнить про восприятие японцами живота как части всего организма. Если для нас это бесчувственный анатомический орган, который в основном переваривает пищу, то в дальневосточной культуре живот – это важнейшая часть тела, в которой заключена жизненная энергия и которая отвечает за все наши чувства и эмоциональные состояния. (Похожим образом мы сейчас романтизируем сердце – хотя оно на самом деле просто перекачивает кровь, а вовсе не ответственно за влечение к другому человеку.) Неслучайно в Китае существует понятие «киноварного поля» – энергетического центра человека, который находится примерно на три сантиметра ниже пупка, – это и есть всё средоточие энергии человека. Центр пересечения вертикального и горизонтального рассечений приходится примерно на эту точку.