Кёнигсбергские цветы

– Сегодня какой – то особенный вечер, – сказал Гюнтер. В глазах его был совершенно не свойственный ему отблеск мечтательности.

– Правда, почему? – спросила я.

– Ты сегодня какая – то другая. Красивая, но по – другому… Ты очень красивая, Варя.

Я смутилась, а он лишь улыбнулся.

Марты и Евы сегодня не было с нами. Они были в соседней комнате. Марта читала дочери в слух что – то на немецком языке, а Ева вышивала крестом разноцветные узоры на льняной салфетке.

Вся эта атмосфера была такой домашней и родной для меня. Казалось, что мы одна большая и дружная семья, коротаем один из своих многочисленных, тихих вечеров. Словно нет нависшей над нами угрозы расставания, нет болезни Гюнтера, нет ненависти к ним моего отца, и вообще нет этого страшного и болезненного прошлого. Есть только здесь и сейчас.

В этом доме в воздухе царила любовь. Она была осязаема, как нежный, пьянящий туман, такой тёплый и обволакивающий нас.

– Я хочу тебя кое о чём попросить, – немного смутившись, произнёс Гюнтер, – но конечно, если ты сама этого захочешь… Если ты не хочешь, тогда не надо…

– Гюнтер, о чём ты хочешь меня попросить?– прямо спросила я его.

Он ненадолго замолчал. Я видела, что эта просьба даётся ему непросто. Потом, собравшись с духом, он поднял на меня свои большие синие глаза и посмотрел в упор с тем самым, свойственным только ему вызовом.

– Поцелуй меня, – тихо произнёс он.

После этих слов меня накрыло волной жара. Словно огненная лавина прошлась от самых моих стоп до кончиков волос. Я понимала, что проваливаюсь и тону в бесконечном омуте его сапфировых глаз, и справиться с этим не в моих силах.

Я уверенно подошла к нему, села на табурет рядом, и наклонилась к его лицу, так близко, на расстоянии сантиметра от него. Я не отрываясь смотрела в его глаза, проваливаясь в них всё глубже и глубже, чувствуя его дыхание на своей коже. Сердце моё колотилось как сумасшедшее, и казалось, вот – вот выпрыгнет из груди. Потом я дотронулась рукой до его щеки и шеи. Его кожа пылала, а под пальцами я ощущала, как бешено стучит его пульс.

И я поцеловала его. Сначала мой поцелуй был робким и осторожным. Словно я касалась губами той самой фарфоровой чашки, которую боялась разбить. Но потом я уже целовала его смелее и увереннее. Гюнтер отвечал на мой поцелуй, и где-то внутри, в самом низу живота у меня пылал костёр, зажигая всё моё тело. Впервые в жизни я это почувствовала, и это было так приятно и сладостно.

Я не знаю, сколько времени длился наш поцелуй. Внезапно я услышала громкий удар входной двери, который заставил меня оторваться от Гюнтера.

Я совершенно не могла понять, что происходит. По – прежнему мне казалось, что это фантастический сон. Такой приятный и сказочный сначала, он в одну секунду превратился в кошмар.

На пороге входной двери стоял мой отец.

Кажется, он окаменел, от увиденного. Он ничего не говорил, просто стоял, выпятив на нас огромные глаза. Молчание длилось не больше нескольких секунд, но для меня они показались вечностью.

Я видела, что отец приходит в себя, и глаза его наливаются кровью и ненавистью.

– Шлюха, немецкая подстилка, – закричал он,– так вот значит, как ты проводишь время с Мишей. Я видел его… твоего ненаглядного. Вышел вечером за снастями и встретил Мишу, одного… без тебя… Он пытался там что – то мне наврать, да я уже его не слушал. Мне и так понятно где ты… Ты у этих немецких свиней… Ты врала мне всё это время, ты сюда приходила вечерами, а не с Мишей гуляла.

На его крик выбежали Марта и Ева. Они были удивлены и очень напуганы. Марта перегородила собой дверь в комнату, не позволяя Еве выйти, а потом очень строго сказала ей что – то на немецком. Ева вернулась снова в комнату.

– Как же ты могла? – продолжал отец, – как же ты могла? Твою сестру насиловали десятки немецких ублюдков, а ты сама отдаёшься этому убогому фрицу. Лучше бы это ты была там… Слышишь, потаскуха. Лучше бы тебя там… А моя Катюша была бы здесь. Но из – за этих мразей нет её.

От каждого сказанного слова он становился всё злее и злее. В один момент мне даже показалось, что я вижу перед собой не своего отца, а чужого мне озверевшего мужика.

– Папа, пожалуйста, папа, давай мы выйдем отсюда и я всё тебе объясню, – я протянула вперёд руки и пошла к нему. Самое главное для меня было увести его подальше от Гюнтера.

– Это я тебе сейчас объясню, – проорал он, и, схватив, меня за волосы со всей силы швырнул в сторону. Я упала и больно ударилась лицом о край деревянного стола. Кровь тонкой горячей струйкой полилась из моей губы.

Отец сделал шаг в направлении Гюнтера. Увидев это, Марта пулей подбежала к нему.

– Nein… Nein… Нет… Пожалуйста нет, – молила она, и беспомощно била отца кулачками по груди.

Отец оттолкнул её, а потом с размаху ударил кулаком по лицу так сильно, что она как тряпичная кукла отлетела в другой конец комнаты.

Я понимала, что главная его цель – это Гюнтер. От одного такого удара отца, он вряд ли выживет.

Гюнтер смотрел на него прямо и смело. В глазах его было только презрение. Не говоря ни слова, всем своим видом он показывал, что не боится ничего, даже смерти.

Я не знаю, как мне это удалось, но я молниеносно подбежала к столу, схватила лежавший там большой кухонный нож, и перегородила собой Гюнтера.

– Не смей, – сквозь зубы прошипела я, – Не смей, слышишь. Это ты нацист, потому что готов уничтожить людей, не способных себя защитить. Не тронь его… Не позволю…

Мои глаза, казалось вот – вот выскочат из орбит. Растрёпанные волосы спадали на лицо. Каждое слово я говорила сквозь зубы, но чётко и громко. И, казалось, эти произнесённые слова больно били отца по голове.

Он поморщился и попятился назад. Он был шокирован от того, что услышал от родной дочери, никогда не перечащей ему Вари. Не говоря больше ничего, он вышел из дома, оставив в доме Марты лишь хаос и тишину. Болезненную тишину.

Я положила нож на стол, и взглянула на Гюнтера. Глаза его были не подвижны, словно из стекла, будто только что он увидел привидение. Я не могла понять его состояние, но смотреть на него было невыносимо. Я бросилась к нему на колени.

– Милый, любимый, родной… всё хорошо. Слышишь, всё хорошо. Всё закончилось. Он больше не придёт. Он больше никогда не придёт.

Я обнимала и целовала его, заливая слезами и своей любовью. Но он всё также оставался в оцепенении, не говоря ничего и не сводя взгляда с одного и того же места.

Внезапно он произнёс что – то на немецком, что – то адресованное Марте. Она подошла к нему. На её лице с левой стороны был огромный красный отёк, который неминуемо перерастёт в синяк. Я отстранилась от него, и Марта увезла его в другую комнату, где послушно всё это время находилась Ева, не выходившая во время потасовки с отцом.

Я осталась сидеть на полу в комнате одна. От былого уюта и покоя здесь больше ничего не осталось. Вместо этого, были лишь нависшие в воздухе слова отца: «Лучше бы это ты была там… Слышишь, потаскуха. Лучше бы тебя там… А моя Катюша была бы здесь. Но из – за этих мразей нет её».

А потом я услышала громкий, невыносимый мне плачь. Это был он. И никогда ещё моё сердце не рвалось так от боли. Он повторял на немецком одну и ту же фразу: «Mutter bitte lass uns gehen… Mutter bitte lass uns gehen», и мне не нужен был словарь, чтобы перевести её: «Мама, пожалуйста, давай уедем… Мама, пожалуйста, давай уедем».

Я вернулась в своё время, свою квартиру. По щекам градом лились слёзы.

Я подошла к окну, за которым яркими красками разлилась осень. Стоящие стройным рядом ивы, склонили свои пожелтевшие ветви над озером, отражаясь в его водах. Там плавали утки, громко крякая и приглашая желающих их покормить. Вдоль озера по аллеям гуляли прохожие. Вид из окна был как всегда прекрасен, но сегодня он не впечатлял меня. Я смотрела на небо, чистое и прозрачное. Оно было невероятного синего цвета, такого же синего, как его глаза.

Я не могла принять происходящего. И я знала, что Варя тоже не может его принять, я её чувствовала. Почему именно так? Почему они не могут остаться вместе? Да, он инвалид, но они бы обязательно справились. Она же так его любила…

Глава 21

Солнечный октябрьский день. Золотая осень щедро осыпала своими красочными дарами парки и улицы старого, удивительного города. Погода баловала нас солнышком и теплом, позволяя сполна насладиться этим временем года.

Прошла неделя, с того дня, как я увидела, а точнее сама прожила события в доме Марты.

Несколько дней, я не хотела больше ни под каким предлогом возвращаться туда, настолько тяжело перенесла я те моменты. А после… Когда я всё же решила окончить начатое, я просто не смогла туда вернуться. Казалось, что меня туда не пускают. Не пришло время.

В этот солнечный день, я шуршала листвой в строну старухи – цветочницы. У меня было ещё очень много вопросов. А вернуться туда я никак не могла. Ни цветы, ни пластинка больше мне не помогали. Внутри меня была твёрдая уверенность узнать, чем всё это закончилось.

Я не договаривалась со старухой о встрече, но на моё удивление мне удалось её застать. Варвара Олеговна стояла на том же самом месте, как и обычно. Вокруг неё неизменно стояли пустые пластмассовые зелёные вазы, и лишь в одной из них был букет из пяти белых цветов. И мне было известно, для кого он оставлен.

– Я знала, что ты сегодня придёшь, – сказала она, улыбаясь мне.

– Откуда вы знали?

– Есть вещи, которые просто знаешь, и не к чему никакие объяснения.

– Почему я больше не могу туда вернуться? – спросила я сходу.

– Значит, время ещё не пришло, – сказала мне старушка свою любимую фразу.

– А когда оно придёт? – взволнованно спросила я.

Старуха молча пожала плечами. Между нами повисло молчание. Одной этой своей фразой: «время ещё не пришло», она заранее отрезала все мои попытки узнать продолжение их истории.

– Милая, становится холодно, – вдруг сказала она, – и мне уже в тягость здесь бывать. Да и цветы мои уже отошли. Больше мне не чем радовать людей.

– Значит, вы больше не будете приходить? – с тревогой в голосе спросила я её.

– Да, милая. Больше не буду.

– Вы оставьте мне свой адрес, чтобы я смогла вас навещать. Я бы очень этого хотела. Или хотя бы свой номер телефона оставьте.

Мне казалось, что я вот – вот разрыдаюсь. Это было для меня невозможным – потерять с ней всякую связь.

– Анечка, теперь это не к чему, – сказала она с улыбкой.

– Ну что, бизнес леди, ты готова? – услышала я за спиной мужской голос, который показался мне очень знакомым.

Я обернулась и остолбенела. Передо мной стоял высокий мужчина с тёмно – русыми волосами и большими синими глазами.

– Здрасьте, вы значит та самая Аня, – протянул он мне руку и улыбнулся той самой улыбкой, которую я уже знала.

Словно лишившись дара речи, я безмолвно смотрела то на него, то на цветочницу.

Увидев эту картину, старуха громко засмеялась. Она хохотала без умолку, и никак не могла успокоиться.

– Эй… Женщины, у вас всё нормально? – спросил молодой мужчина, явно не понимая, что здесь происходит.

– Да, Игорюша, всё у нас нормально, – не унимаясь, ответила старуха.

– Вот и ладненько, – сказал он, не обращая больше внимание на меня, в образе статуи. – Бабуль, что мне с вазами этими делать, забираем? Может давай их уже выкинем… А? Или другим старушкам оставим, пусть пользуются.

Старуха запротестовала, и стала заботливо складывать свои вазы одна в другую. А я как стояла с открытым ртом, так и продолжала стоять.

«Бабуля? Так это её внук что ли? Но он же… Он же копия Гюнтера. Как это возможно? Ведь он же был парализован», – крутилось у меня в голове.

Молодой мужчина прихватил все, собранные старухой вазы, и понёс их в сторону припаркованного в десяти метрах джипа. На прощание он крикнул мне:

– Аня, до свидания.

– До свидания, – еле слышно произнесла я.

Скинув все свои котомки внуку, старуха осталась лишь с букетом роз, которые протянула мне. Я полезла в сумку за деньгами, но она замахала руками в знак протеста.

– Но вы же сами сказали, что любой труд должен быть оплачен.

– Вот и считай, что это плата за труд, который тебе предстоит, – сказала она, а потом добавила,– напиши её.

– Варвара Олеговна, это ваш внук? Но он же… Очень похож… Это же не возможно… Как это возможно? – с дрожью в голосе спросила я. Меня просто всю трясло. Я ничего не понимала.

– Аня, всему своё время.

После этих слов она подошла и обняла меня, а я обняла её в ответ. За эти полтора месяца эта женщина стала мне невероятно родной. Я знала её, наверное, как никто другой.

Уже сидя в машине внука, она смотрела на меня, не отводя своих бледно – голубых глаз. Когда машина тронулась, она улыбнулась и как ребёнок стала махать мне рукой. Я помахала ей в ответ, но вместо улыбки по моим щекам стекали слёзы.

Это была наша последняя встреча.

Глава 22

Прошло почти два месяца, после тех событий. Жизнь моя изменилась кардинальным образом. То ли это Варя поделилась со мной своей смелостью, то ли мой дар сделал меня другой. Я перестала бояться, и научилась доверять. Доверять вселенной, доверять самой себе.

Я, наконец, уволилась с нелюбимой работы. Легко и просто, я написала заявление и, отработав две недели, ушла, тепло со всеми попрощавшись. Мне больше ни минуты не хотелось тратить свою жизнь на то, что тяготит.

Как именно я буду жить дальше, я не имела понятия. Просто знала, что всё разрешится. Просто знала. Благодаря небольшим сбережениям, можно было спокойно не думать о «хлебе насущном» ещё несколько месяцев.

Я продолжала прогулки по городу, стала выезжать в область, осматривала старинные вековые постройки, и была в постоянном вороте тех событий, которые пережила.

Иногда, выйдя из собственного дома, я видела не элитные новостройки, а груды из красного кирпича и разруху, голодных немецких детей и русских переселенцев, которые по душевной теплоте отрывали им куски хлеба. Я видела смерти на улицах города, очень много смертей, и сердце моё болезненно ныло.

Мне стало легче, когда я серьёзно взялась за записи. Всё, до мелочей, что пережила сама, всё, что рассказала мне старуха, не приукрашивая и не придумывая ни одного слова, я записывала в чёткой последовательности. И история стала складываться в цельный пазл. Ранние записи, казались школьным сочинением, в сравнении с тем, что было сейчас. Сейчас это был не просто рассказ или история – это был роман. Грустный и трагичный роман о первой любви, но он был не окончен. И я не знала, смогу ли увидеть всю историю до конца, смогу ли дописать его.

В один из дождливых декабрьских дней, я решила прогуляться в том районе, где познакомилась с цветочницей. У меня была надежда встретить там её. Не думаю, что она стояла на том же месте и продавала цветы, но скорее всего она жила где-то рядом, и мы могли встретиться там случайно. Конечно, это было очень глупо и по – детски, но мне ничего не оставалось делать. Просто сидеть и ждать, я больше не могла.

Одевшись потеплее, и прихватив с собой зонт, я отправилась на поиски. Погода была совсем не для прогулок. Моросил мелкий и противный дождь.

Я приехала к тому самому перекрёстку, там никого не было. В такую непогоду, вряд ли какая – то бабушка выйдет продавать яблоки.

Я обошла весь район вдоль и поперёк, всматривалась в лица всех прохожих старух, разглядывала участки в дачном секторе, нет ли там розовых кустов. Думаю, я вполне походила на сумасшедшую.

Устав, и сбив себе ноги, я вернулась домой ни с чем. На душе было противно, так же противно, как и на улице сегодня.

Я надела тёплую уютную лавандовую пижаму, заварила себе горячий чай, укуталась в плед и села у окна. Заняла своё любимое место в доме. Вид был совсем не такой радостный как осенью.

Гладь озера, вокруг чёрные деревья, сиротливо стоящие без своего убранства, всё те же вечно крякающие утки, и несколько гуляющих прохожих. В сумерках, в свете уличных фонарей, всё казалось серо – чёрным и не привлекательным.

Я думала о книге. Придумывать самой окончание романа мне не хотелось. Да и было бы это не честно по отношению к старушке, и по отношению к Гюнтеру.

Мои мысли прервал телефонный звонок. На экране телефона высветился незнакомый номер.

– Да, – отвечаю я, заранее приготовившись сбросить, в случае очередной банковской рекламы.

– Аня, здравствуйте, это Игорь, – слышу я знакомый голос, и внутри меня словно рвётся какая – то болезненная струна.

– Вы меня помните? Я внук Варвары Олеговны, – продолжает он.

– Да, конечно… Я помню вас.

– Тут такое дело, – он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, – В общем, бабушка умерла. Позавчера. Завтра похороны, на старом городском кладбище. Вы вроде некоторое время общались с ней. И она… В общем, если хотите…

– Во сколько? – обрываю я его речь.

– В одиннадцать часов.

– Я буду.

– Хорошо, Аня… Тогда, до завтра.

– До свидания, – говорю я дрожащим голосом, и кладу трубку.

Слёзы ручьём льются из моих глаз: «Вот как всё вышло. Значит, эта история так и останется неоконченной».

Глава 23

Ясный, солнечный день, слегка подморозило. После череды бесконечных дождей и хмурых туманных дней, так приятно вдыхать свежий морозный воздух. Вокруг тишина и покой, как и должно быть на кладбище: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Старое городское кладбище. В довоенные годы оно называлось кладбищем Королевы Луизы – ещё одно наследие старого города. Тысячи умерших жителей Кёнигсберга нашли здесь пристанище, а после оккупации покой здесь стали находить и души советских граждан.

До войны в городе было около полусотни кладбищ, и многие из них располагались прямо в центре города. Это были как небольшие погосты при кирхах, так и места для захоронения тысячи умерших. После эпидемии чумы, было принято решение не хоронить больше горожан в густонаселённых районах, и кладбища стали образовываться за пределами центральной части города. В настоящее время практически все старые захоронения застроены жилыми комплексами и торговыми центрами. Старое городское кладбище является одним из немногочисленных захоронений, оставшихся со времён Кёнигсберга.

Я неспешно иду по старой каменной брусчатке. Если не обращать внимание на надгробные плиты и кресты, есть ощущение, что я гуляю в красивом старом парке. В дали от шума и городской суеты, среди вековых деревьев, я словно проваливаюсь куда – то, где нет тревог и забот, есть только тишина…

– Аня, – знакомый мужской голос останавливает меня.

Оборачиваюсь. Меня догоняет Игорь.

– Аня, извините, – говорит он, пытаясь отдышаться, – Я даже не подошёл к вам поздороваться. Сами понимаете…

– Всё в порядке.

– Вот и сейчас, пока всех по машинам рассадил, пока всё уладил, оборачиваюсь, а вас уже и нет. Хорошо успел вас догнать. Вы поедете с нами, на поминки?

– Нет, не поеду.

– Как скажете, – говорит он, и замолкает ненадолго. – Бабушка кое – что передала для вас, но я не могу сейчас вам это отдать. Родные меня ждут. Могу я завтра вечером к вам заехать?

– Да, конечно можете, – отвечаю я.

– Хорошо. Вы скиньте мне свой адрес в Вайбере, и я часиков в семь заеду. До свидания, – говорит он и убегает.

Я стою на месте в растерянности. Что могла передать мне старуха? Ещё одну пластинку… Или что? Даже после смерти она не переставала меня заинтриговывать.

Я неспешно продолжаю путь к выходу кладбища, и думаю уже об Игоре.

Игорь – это Гюнтер, только раза в два старше. Те же глаза, тот же голос, та же улыбка. И этот взгляд – смелый и с вызовом. Тот, которым так восхищалась старуха, и который я видела сама.

Во время похорон я украдкой наблюдала за его семьёй. Семья – это он, уже пожилые мама и отец. Было ещё человек пятнадцать, видимо дальних родственников.

У Игоря не было ни малейшего сходства с родителями. Но было очевидно, что его мама и была дочь Варвары Олеговны. Такие же глаза, небольшой нос, овал лица, и множественные морщинки вокруг глаз, такие, которые с возрастом появляются у очень весёлого человека. Стройная и невысокого роста, она выглядела довольно молодо, хотя ей должно было быть уже под семьдесят. Отец Игоря, напротив, был высоким и седовласым старичком.

Во время захоронения бабули, никто не плакал и не причитал. Глубокая тоска и боль повисла в воздухе, но никто не показывал её. Моя эмпатия была в этот момент совсем некстати. Я чувствовала их боль физически, всё тело ломило, а сердце сжималось от нестерпимой тоски. Хотелось поскорее убежать оттуда.

Во время траурной процедуры захоронения глаза Игоря были словно из стекла, он смотрел, не моргая в одну и ту же точку – могилу бабушки. Этот взгляд я уже видела у Гюнтера в тот вечер, когда к ним в дом приходил Варин отец.

После захоронения он положил на могилу гигантский букет белых роз. И продолжил безмолвно смотреть в одну и ту же точку, как – будто внутри себя он прокручивал какой – то фильм. Фильм о ней.

Я не стала долго задерживаться, положила цветы и ушла. Мне не терпелось покинуть эту тягостную атмосферу, и просто немного прогуляться. Я и подумать не могла, что Игорь меня догонит с новостью о неожиданном наследстве.

Глава 24

Весь следующий день я ждала его. Было так странно видеть человека из своих видений в реальной жизни. И это был не просто человек, а мужчина, от которого там, в далёком Кёнигсберге у меня подкашивались ноги.

Приближались новогодние праздники, и что бы хоть как – то занять себя, и отвлечься от томительного ожидания, я взялась наряжать искусственную сосну. Эту пушистую хвойную красавицу, с длинными тёмно – зелёными пластиковыми иглами, мне подарила мама на прошлый новый год. До этого у меня не было новогодней атрибутики, всегда было как – то не до праздничной мишуры.

Я достала из шкафа коробку с сосной, вытащила её и расправила веточки. Дерево оказалось не маленьким, и заняло довольно внушительный участок комнаты.

«Ну да ладно, праздник так праздник» – подумала я, и достала имеющиеся немногочисленные ёлочные украшения. Ими оказалось с десяток золотых шаров и две пушистых мишуры синего цвета. Сочетание не очень, но всё же лучше, чем ничего. Не хватало ёлочных огоньков. За ними я и собралась идти, когда услышала звонок в дверь. Подумать только, я так увлеклась, что не заметила, как пролетело время.

Я открыла дверь. На пороге стоял Игорь с большим тёмно – зелёным горшком цветущих белых роз. Тех самых.

– Фух… А лифт у вас давно не работает? – запыхавшись спросил он.

Я молчала, еле сдерживаясь от смеха. Эта картина показалась мне очень смешной. Варя постоянно носила цветы Гюнтеру, а Игорь притащил мне целый куст этих же цветов, да ещё и в горшке.

В конце – концов, я не могла больше сдерживаться и засмеялась. Он рассмеялся тоже. Минуту мы просто хохотали.

– Чего смеёмся… Не понятно, – отходя от смеха сказал он, – куда поставить эту красоту?

– Ставьте вот здесь, – показала я место в прихожей, а потом предложила ему пройти на кухню, где красовалась моя «недоделанная» новогодняя сосна.

– Ой, да у вас уже праздник, – сказал он с улыбкой, увидев дерево.

– Почти… Пару штрихов и она готова.

– Красивая, – вежливо соврал он.

Я налила ему чай, и мы сели друг напротив друга. В один миг, мне на секунду показалось, что я опять в доме Марты, а напротив меня сидит Гюнтер, только он не скован страшным недугом, говорит чуть иначе и много жестикулирует.

– Я думаю, вы догадались, что цветочки вам передала моя бабушка, – сказал он, – такое вот для вас интересное наследство. Она ещё в сентябре их посадила в горшок и ухаживала, а в день её смерти они зацвели, – он замолчал, и опустил глаза на кружку, которую держал обеими руками, согревая пальцы.

– Она взяла с меня слово, что после смерти эти цветы я доставлю вам, оставила бумажку с вашим номером телефона, – продолжил он, – и я не имею понятия, для чего ей было так это важно. Она вообще обожала свои розы, и именно эти – белые. Носилась с ними вечно как курица с яйцом. Сколько её помню, всегда в своём цветочнике, – он снова ненадолго замолчал, а потом посмотрел на меня и добавил, – я думаю, вы что – то значили для неё, раз именно вам она передала их.

– Она тоже для меня много значила, – с грустью сказала я.

– Она в последние месяцы постоянно упоминала о вас, но толком ничего не объясняла, да я и не расспрашивал. Вечно был в делах и заботах… Вообще, сколько я помню, у неё никогда не было подруг, никто не приходил к ней в гости. Несмотря на то, что она была очень дружелюбной и весёлой, она сторонилась близких знакомств. Откуда вы её знаете?

– Мы познакомились несколько месяцев назад. Я покупала у неё розы, а потом мы разговорились. Она много рассказывала мне о послевоенном Калининграде, о первых переселенцах. Мне это очень интересно.