Кёнигсбергские цветы

– Ох, Варя не говори лучше эти фашистских слов. Хорошо, что отец тебя не слышит, а то получила бы ты по губам.

– Прости, мам, просто так назывался раньше центр.

– Вот именно – назывался, – сказала мама сердито, – ну познакомилась ты с кем – то, и что с того?

– Он очень хороший парень… И… В общем сегодня вечером он зовёт меня погулять,– собравшись наконец, прямо сказала я.

– Только этого нам ещё не хватало, – мама отставила ведро с картошкой в сторону, и строго на меня посмотрела. – Хочешь в подоле принести после таких прогулок? Нам себя – то прокормить сложно. Ещё один рот, совсем сейчас не к чему.

«И почему я решила начать разговор с мамы? Как – будто не знала, что она это скажет» – пронеслось у меня в голове.

В этот момент к нам подошёл отец. Он вёз большую металлическую тележку, на которую грузил мешки с картофелем.

– Это вы о чём? – спросил он, и сурово посмотрел в мою сторону.

– Даже не знаю, как сказать, – замялась мама. Мы обе знали, каким был порой отец. После войны, он стал ещё более жестоким. Я могла получить от него розгами, а маме, после трёхсот граммов выпитого им самогона, доставалось иногда кулаком.

– Говори как есть, какой ещё «лишний рот»? – нервничая, спросил он.

– Я Варю ругаю, да она уже всё поняла.

– Зато я не понял, – сказал отец строго.

– Варя удумала на свидание вечером пойти, – ответила мама, понимая, что рассказать теперь уже всё равно придётся, – какой-то парень из центра пригласил её, а она уже и собралась. Только я ей сразу сказала, что отец будет против, и я тоже.

– Парень, говоришь… Что за парень такой? – обратился отец ко мне, и на моё удивление он оживился.

– Его зовут Миша, он из Смоленска приехал, живёт в центре города.

– Так и хорошо… Это очень хорошо… Пусть сходит, чего не сходить – то. Хороший парень из Смоленска. Это же совсем другое дело, не к фрицам утрам бегать.

Отец воодушевился, и с задорной улыбкой начал лихо закидывать один за другим полные мешки в тележку. Мы с мамой стояли с широко открытыми ртами и смотрели на него.

Внутри я ликовала. Мой план начал срабатывать. Я даже не могла предположить, что отец так обрадуется. Ну конечно: его дочь нашла друга в лице советского работяги. Значит, всё наладится. Значит, дружба с проклятыми фрицами выйдет у неё, наконец, из головы.

– Иди дочь, я разрешаю. Только сначала меня с ним познакомь, – сказал отец.

Я улыбнулась и кивнула.

– Олег, – растерянно сказала мама, – о чём ты говоришь? Девке всего тринадцать лет, какие ночные гулянья?

– Уже через месяц ей исполнится четырнадцать. И я уверен, она даст отпор любому, кто чего лишнего себе позволит. Да, дочь?

Он засмеялся, а потом потрепал меня пыльной рукой по голове. Он был счастлив, и я тоже.

Глава 15

«Сегодня будет особый вечер. Сегодня я смогу с ним побыть подольше, а если получится, я даже смогу взять его за руку», – думала я. Внутри у меня всё дрожало и ликовало одновременно. Мысленно я приближала этот вечер, и было так сладостно думать о нём.

У меня совсем не было никаких нарядов, выбирать было не из чего. Все платья были старые и множество раз перешитые, купленные задолго до войны. Потому, я не раздумывая, надела своё любимое белое платье в крупный красный горох.

– Я думаю, оно будет тебе в пору, – сказала мама, неожиданно появившись на пороге моей комнаты, в руках у неё было Катино платье. Это было очень красивое нежно – голубое шёлковое платье, с изящной гипюровой вставкой на груди и маленькими перламутровыми пуговками. Талию подчёркивал тоненький белый поясок. А в дополнение образа, мама принесла Катины белые туфельки на небольшом каблуке.

Я с благодарностью взяла из маминых рук платье и сразу его надела. В нём я ощущала себя совсем другой – взрослее, увереннее и красивее.

– Подумать только, кажется, ещё вчера Катюша была в этом платье на школьном выпускном, а сейчас оно уже тебе в пору, – сказав это, мама заплакала, и вышла из комнаты.

Я тоже заплакала. Правильно ли я сейчас поступаю. Ведь своим поступком я предаю память сестры, ещё и в её любимом платье.

«Нет», – услышала я откуда – то изнутри себя, – «Не предаёшь. Гюнтер и его семья не виноваты в смерти твоих близких. Они тут не при чём».

Я встала и вытерла слёзы. Впервые я расплела свои длинные, до самого пояса косы, и волосы, красивой светло – русой волной легли на мои плечи. Часть волос я убрала заколкой назад, а часть оставила распущенными.

– Ну ты это… Не очень поздно, – сказал ошеломлённый отец, когда я, немного смущаясь, вышла к нему на кухню. Он не ожидал, что его младшенькая Варька так быстро вырастет.

– Кажется, я упустил тот момент, когда ты стала взрослой, – только и сказал он.

Ровно в восемь вечера в дверь постучали. Это был Миша. Папа выровнял осанку, и деловито пригласил его в дом. Всем своим видом, и без лишних слов, он хотел дать понять парню, что открутит ему голову, если со мной что – то случится.

Миша всё время улыбался и кивал, и этой своей добродушной податливостью, с первой же минуты понравился и маме, и отцу. Я видела это, и ликовала ещё больше.

Отец расспрашивал его о войне, о том, где он воевал, что стало с его домом, и почему он решил сюда переехать. Миша охотно отвечал на все его вопросы, а когда выяснилось, что они оба любят рыбалку, мне показалось, что из дома мы никогда не выйдем, настолько воодушевленно они беседовали.

Наконец, наговорившись с моим новым другом, отец нас отпустил.

Мы с Мишей вышли из дома, и пошли вдоль улицы, мимо полуразрушенного дома Гюнтера. Было уже достаточно темно, и я могла бы незаметно зайти, но мне нужно было объясниться с Мишей.

– Ты так странно пригласила меня на свидание, – смущённо сказал парень.

– Нет, Миша, ты не правильно понял. Это не свидание… Это моя огромная просьба, которую ты согласился выполнить, и я очень благодарна тебе за это.

– Но… Я не понимаю.

– Миша – ты единственный человек, к кому я могла обратиться за помощью. И, несмотря на то, что мы видели друг друга всего один раз, я была уверена, что ты не откажешь мне, и поможешь.

– Конечно я помогу… Только в чём помочь – то?

– Выбраться мне сегодня вечером из дома.

Миша остановился, и с удивлением уставился на меня.

– Понимаешь, – спешно продолжила я, – у меня есть друзья, и сегодня у них праздник. Они пригласили меня, но папе они… Как – бы не очень нравятся. Он не за что не отпустил бы меня к ним. А мне очень – очень надо пойти. И единственный выход для меня – это ты.

– То есть твоему папе друзья как – бы не нравятся, и он тебя не отпускает, а со мной – незнакомцем, он легко отпускает тебя?

– Ну вы же сегодня познакомились, – выпалила я, совершенно не зная, что ещё сказать.

– Так себе объяснение.

– Да, я понимаю. Всё это очень странно для тебя, но я всё тебе объясню подробно, только позже, может даже завтра, а сейчас мне уже пора бежать.

– Но я не могу так просто тебя отпустить в ночи. Твой отец спустит с меня шкуру, если с тобой что – то случится, – встревожено сказал Миша.

– Да ничего со мной не случится. Я буду совсем рядом с домом. Обещаю, – сказала я, и с мольбой посмотрела на него, не оставляя ему никаких вариантов, кроме одного – согласиться со мной.

– Хорошо, – спустя минуту сказал он, – но давай я тебя хотя бы провожу. Не нужно тебе в темноте ходить по этим улицам.

– Нет, не нужно меня провожать. Я уже почти на месте, пять минут и я там.

– Но темно же.

– Я живу на этой улице уже три года, и знаю здесь каждый закуток.

Смирившись, он кивнул, а я, сама не зная почему, подошла и поцеловала его в щёку. Это была моя благодарность за его помощь.

Глава 16

Когда я вошла в дом Марты, я услышала музыку. Это была та же самая мелодия, что играла утром. В доме было очень тепло и уютно от приглушенного света старой лампы под абажуром, и запаха корицы.

Марта и Ева хлопотали на кухне. Ева о чём – то рассказывала дочери на немецком, и они обе заливисто смеялись. Гюнтер сидел у окна. На нём была синяя рубашка, подчёркивающая его большие сапфировые глаза.

Когда я зашла, он сразу меня увидел. Он не улыбнулся мне, как это было обычно, а просто молча смотрел на меня. Кажется, он не верил своим глазам.

– Ты пришла, – наконец сказал он, и глаза его засверкали. А я смущенно и нервно засмеялась.

– Я же сказала, что приду.

Увидев меня, Марты и Ева очень обрадовались. Было такое ощущение, что они только меня и ждали с минуты на минуту. Словно зная наверняка, что я смогу прийти. Было уже довольно позднее время, а ложились они очень рано, но до сих пор они не садились за праздничный стол.

А праздничный стол был очень прост. Он состоял из ароматной шарлотки, сливового варенья, яблок, груш и чая, в очень красивых фарфоровых чашечках, из которых было страшно сделать глоток, настолько хрупкими они мне казались.

– Варя, ты сегодня удивительно красивая,– сказала мне Ева.

– Она всегда красивая, – поправил её Гюнтер, а я покраснела до самых кончиков ушей. Ева и Марта переглянулись и улыбнулись.

Гюнтер ничего не ел и не пил. Он не хотел, чтобы его при мне кормили, и я понимала, что это было оговорено им с родными заранее, потому что никто из женщин не предлагал ему ни питья, ни еды.

Я же есть совсем не могла. В горле у меня был огромный ком. Никогда ещё я не была от него так близко. Так близко, что когда я наклонялась к столу, наши плечи соприкасались. Мысли мои при этом путались. Я не могла ничего сказать. Хорошо, что Марта и Ева болтали без умолку. Они старались говорить на русском, но местами переходили на немецкий. Я почти не слушала их. Я была в своём мире, где был только юноша с большими синими глазами.

– Почему ты ничего не ешь, тебе не вкусно? – спросил он.

– Что ты, всё очень аппетитно и вкусно, просто я не голодная. И… я волнуюсь немного, – ответила я, не поднимая на него глаз.

– Я тоже волнуюсь, Варя, – неожиданно признался Гюнтер, – даже ладони мокрые, – немного смутившись, добавил он.

Я не знаю, что двигало мной в тот момент, но я, просто поддавшись своим чувствам, взяла его руку в свои. Ладонь у него и правда была влажная, и такая тёплая, и мягкая. Совсем не такие руки как у меня, огрубевшие от работы. В этот момент я словно отключилась от всего. Только большие сапфировые глаза, открыто и прямо смотрящие в мои, его горячие руки, и музыка… музыка… музыка…

Я вернулась, когда мелодия закончилась, а иголка проигрывателя подпрыгивала на пластинке, и противно скрипела.

«Так вот оно значит как… Он тоже любил её. Он любил её»,– ликовала я внутри. Меня переполняли смешанные чувства от лёгкого возбуждения, ведь я только что пережила такой трепетный момент в доме Марты, до страха. Мне не было известно наверняка, чем закончится эта история, но в их положении… В конце истории хеппи энда явно не стоило ожидать. К тому же, его болезнь… Я предвидела драматический финал.

И опять меня стали одолевать сомнения: хочу ли я увидеть, чем всё это закончится? Хочу ли пережить эти чувства?

Я решила поступить как Скарлетт О’Хара – подумать об этом завтра, и легла спать.

На моё удивление я не видела снов. Ночь пролетела молниеносно, и я проснулась отдохнувшей и собранной. Однако, я решила дать себе немного времени на восстановление, и пока не погружаться в эту историю.

Благоухающие розы и проигрыватель были отправлены в кладовку, а я решила начать записывать то, что узнала от старухи и прожила сама. Получалось у меня очень коряво и бессвязно. Казалось, события всё ещё жили во мне, но передать их было очень сложно. Я по нескольку раз переписывала одну и ту же строчку. Так хотелось передать чувства и эмоции максимально глубоко, но мне казалось, что получается это у меня не достаточно хорошо.

Глава 17

– Попробуй записывать всё сразу же, как только увидишь, – посоветовала мне старушка – цветочница, когда через три дня я снова её навестила.

– Но тогда я не смогу записать то, что было в самом начале, и упущу важное.

– Нет, не упустишь. Тебе важно начать, а потом всё пойдёт «как по маслу». К тому же назад ты всегда сможешь вернуться. Это в жизни назад нельзя вернуться, а в этом деле можно,– сказала она, и грустно улыбнулась.

– А вы вернулись бы назад, если бы это было возможным?

– Вернулась бы Аня, вернулась бы.

– Вы бы изменили там что – то? – снова прицепилась я с расспросами к старухе, но она промолчала.

– Почему ты не замужем? – вдруг спросила она меня.

– Потому что ещё не встретила своего Гюнтера, – с улыбкой ответила я.

– Ты обязательно его встретишь, Аня, непременно встретишь, – сказала она, и как-то лукаво на меня посмотрела.

Ох и странная же бабушка – эта Варвара Олеговна.

Мою голову всё также переполняли многочисленные вопросы, и пока бабуля была в хорошем настроении, я решила этим воспользоваться.

– Варвара Олеговна, скажите, неужели вас не пугало и не останавливало то, что он был инвалидом? – спросила я.

– Нет, милая, не минуты. Мне кажется, я об этом и вовсе не думала. Скольких калек за годы войны мне довелось повидать. А он держался так, что по нему и не скажешь, что он инвалид. Мне порой казалось, что если бы ему об этом сказали, он бы удивился и ответил: «Кто инвалид? Я?», – после этих слов она заливисто рассмеялась, и я вместе с ней.

– И вы не думали о том, что будет дальше?

– Поначалу нет. С того самого дня его рождения я поняла, что чувства мои взаимны, и от этого всё распирало у меня в груди. Меня жгло невероятным огнём, и я думала только о нём. Ходила с блаженной улыбкой, и постоянно о нём думала… В поле, дома, перед сном, после пробуждения. Он заполнял все мои мысли. И я знала, что он думает также обо мне, – бабуля рассказывала это, а у меня в груди загорался огонь, я знала, о чём она говорит, я сама это чувствовала.

– Думала ли я о будущем? – продолжила она, – Или думала ли я хоть немного, чем закончится вся эта история – нет. На тот момент совсем не думала. Мне было тогда важнее другое: когда же я снова его увижу, и когда, наконец, я решусь его поцеловать.

Старушка лукаво на меня посмотрела, а потом мы снова вместе рассмеялись.

Мне очень нравилось видеть её такой – открытой и весёлой. В эти моменты у меня появлялась надежда, что эта история закончится хорошо. Она ведь могла бы и хорошо закончится.

– Варвара Олеговна, я всё время забываю спросить вас о цветах. Почему с помощью них я могу быстро вернуться в ваше прошлое?

– С них всё началось… Они словно якорь, останавливают тебя в моменте и помогают настроиться и углубиться. Я думаю так, – сказала она, и снова улыбнулась.

Глава 18

Я пришла домой в очень романтичном настроении. Мой дар начинал мне нравиться. Было так необычно чувствовать влюблённость чужого человека, как свою. Мне хотелось петь и танцевать, мне хотелось обнять весь этот мир, и, мне хотелось поскорее погрузиться в то время, снова стать Варей, хоть я и не представляла, что ждёт меня дальше.

Не минуты не медля, я достала из кладовой цветы и проигрыватель. Поставила их на журнальный столик, а сама села напротив. Но мне даже не пришлось ставить пластинку. Легко и быстро я вернулась сквозь время в послевоенный Кёнигсберг.

Маленький, но очень уютный дом, в нём полная тишина, в комнате только я и Гюнтер. Марта и Ева пьют чай во дворе, иногда я слышу доносящийся оттуда смех, а потом снова тишина, перемешенная с вечерним полумраком.

С тех пор, как у меня появился «парень Миша», я стала приходить к Гюнтеру по вечерам. Теперь я могла спокойно проводить с ним несколько часов. Риск был, конечно, большой, но Миша стал для меня отличным прикрытием.

По нашей договорённости, Миша приходил за мной несколько раз в неделю. И мы шли гулять. Гуляли мы полчаса, не больше, а потом я отправлялась в дом Марты.

Конечно же, мне пришлось рассказать всё Мише, и в восторге от моего замысла он совсем не был. Но этот простой и добрый парень никак не мог выносить моих слёз, и я откровенно этим пользовалась. Я была уже не ребёнком, и понимала, что Миша не из дружеских чувств делает это для меня, но ответить ему взаимностью я не могла.

Я не сказала ему о своей влюблённости в немецкого парня. Сказала лишь, что подружилась с Мартой и её детьми, что они учат меня немецкому языку и игре на фортепьяно. Хотя никакого фортепьяно у них никогда не было. Разумеется, Миша не разделял моих увлечений, и часто грубо об этом высказывался.

– Почему именно фрицы? – говорил он, – Неужели из русских ребят никто не играет на фортепьяно. И этот их омерзительный язык, как только вспоминаю его, так сразу кровь закипает в жилах, – при этих словах глаза его вспыхивали злобой, а на шее начинали бегать желваки.

– Миша, война закончилась, помнишь? Ты сам сказал: нужно жить.

– Да, Варенька, нужно жить, но в нашем мире, а им в этом мире не место. Я понимаю твоего отца, и почему он не отпускает тебя к ним.

– Хватит, – резко оборвала я его речь, – неужели ты не понимаешь, что они ни в чём не виноваты. Эта проклятая война виновата во всём. Слышишь, это проклятая война, – чуть ли не срываясь на крик, сказала я.

Миша молчал, он знал, что спорить со мной и убеждать бесполезно. Я всё равно пойду к ним.

В тот вечер мы с Мишей прошлись совсем немного, и я убежала к Гюнтеру. Сегодня он был сам не свой. То шутил и смеялся, то впадал в какое-то оцепенение и грусть.

– Знаешь, иногда я думаю о том, что будет с нами дальше, – сказал Гюнтер, неожиданно став серьёзным.

– Зачем ты об этом думаешь? – спросила я.

– Потому что всё рано или поздно заканчивается. Заканчивается либо хорошо, либо плохо, – сказав это, он замолчал, а я увидела в его глазах нестерпимую боль.

– Ну, ещё ведь ничего не заканчивается, – сказала я, стараясь выглядеть беззаботно, но внутри у меня всё переворачивалось.

Он промолчал и задумался. Эта тишина удручала. Я не знала, что ещё сказать, все слова казались не уместными. Я понимала, что с ним что-то происходит.

– Всему своё время, – сказал он, наконец, и эта фраза повисла в воздухе. Я не понимала её. Какое ещё время? Вот оно время, здесь и сейчас наше время. И в это время надо жить, надо любить.

– Что с тобой? – наконец не выдержав, спросила я его.

– Посмотри там, – кивнул он головой в сторону стола, – там письмо.

Я взяла белый конверт, он был аккуратно вскрыт ножницами. В нём была официальная бумага с подписью и множеством печатей. Я пробежалась глазами по письму, но ничего не могла понять. Там были написаны их фамилии и имена, даты рождения, место проживания.

– Что это? – спросила я Гюнтера.

– Это постановление.

– Какое постановление? Я не понимаю.

– Постановление о депортации.

Я онемела и растерянно села на диван, письмо медленно сползло с моих колен на пол.

«Как? Как же это возможно?» – только и крутилось у меня в голове.

– Когда? – еле выдавила я из себя. Слёзы, которые мне так не хотелось ему показывать, предательски скатывались по моим щекам.

– Пока не известно. Они не дали нам срок. Уверены, что получив бумагу, мы уберёмся сами.

– И как же теперь? Что же теперь? – только и сказала я.

– Мама решила, что мы никуда не уедем, пока не придут выселять. Сроки ведь не указаны, так что, по сути, мы не нарушаем. Ведь собираться мы можем долго, – усмехнулся он со злобой.

– Может Марте снова попросить… Может в ваше положение войдут и вас оставят… Ведь раньше…

– Нет. Мама больше не будет никого просить, – холодно перебил он меня.

Я не знала, что ещё сказать. И, впервые за всё это время, я задумалась о будущем. Что же будет, если они уедут? Что будет со мной, если уедет он?

– А могу я поехать с вами? – выпалила я, сама от себя этого не ожидая.

– Ты с ума сошла, Варя, – со злостью в голосе ответил Гюнтер, – Хочешь быть там так же, как мы здесь? Чужой, изгоем. И ты же понимаешь, что я не смогу тебя защитить, уберечь… О поездке с нами и речи быть не может, я никогда этого не допущу… Возможно, я и сам никуда не поеду.

После этих слов мне стало страшно. Если им нужно уехать, то пусть лучше они все вместе уедут, и все вместе приедут в назначенное место. Обязательно вместе.

– Пока ещё мы здесь, и никуда не уехали, а значит, не будем больше говорить об этом, – сказал он, – Я расстроил тебя, Варя. Извини меня, пожалуйста. Ты должна знать. Ты стала частью нашей семьи, а значит, ты должна была это узнать.

Видение прервалось. Я сидела словно в густом белом тумане, обволакивающем меня со всех сторон. Всё ещё были слышны голоса, но я уже не различала слов. Я снова была в своей квартире, на своём диване.

Спала я очень скверно. Мысли были о нём, о его депортации, о том, насколько судьба жестоко играет с людьми.

А утром, едва поднявшись, я позвонила на работу и сказала начальнику, что плохо себя чувствую, потому на работу прийти не смогу. После, я выпила чашку крепкого кофе, натянула старые синие джинсы и чёрную водолазку, и побежала к моей знакомой цветочнице.

Я не могла ни минуты медлить. Слишком много было вопросов. И мне почему-то казалось, что у меня очень мало времени, чтобы успеть получить на них ответы.

Глава 19

– И вы никогда больше не говорили с ними о депортации? – с ходу выпалила я при встрече со старухой.

– Здравствуй, Аня,– улыбнувшись, сказал она.

– Здравствуйте, простите, я сама не своя. Мне нужно много узнать.

– Ты узнаешь всё, что следует, – не прекращая улыбаться, ответила мне старуха. Эта её манера заинтриговать, доводила меня буквально до трясучки.

– Так говорили или нет? – нервно спросила я.

– О депортации мы не говорил. Для них это была больная тема, а для меня тем более. Мы просто продолжали жить дальше, как – будто не было никакой бумаги. Я всё также приходила к ним. Своё четырнадцатилетние, я тоже отметила у них. Как ты уже поняла, в нашей семье не принято было устраивать из этого дня праздник, а мне очень хотелось праздника. Потому вечером, в свой день рождения, я пошла гулять с Мишей, а потом к ним.

– А что же Миша, он вас не поздравил? – перебила я старушку.

– Миша подарил мне красивую серебряную брошь с большим голубым камнем, таким же, как мои глаза, – с явным удовольствием вспоминала старушка. – Думаю, эта красивая штучка принадлежала какой-то знатной немке в своё время, а Миша выкупил её в ювелирной лавке. Тогда этого добра полно было в лавках. Немцы до депортации сдавали всё, что у них было почти даром, часто отдавали ценные вещи за еду.

– Разве Миша не хотел провести этот день с вами?

– Конечно же, хотел, – засмеялась она, – ещё как хотел. Помню, он говорил: «Ты ненормальная идти в свой день рождение к фрицам». Мне было плевать на его слова. Вот сейчас вспоминаю и думаю, откуда было это во мне. Я была очень смелая и, наверное, даже дерзкая. На многое было мне тогда плевать. И знаешь что, – она ненадолго задумалась, – я ведь кокетничала с Мишей, чем давала ему надежду. Конечно, это был мой план. Имея надежду Миша с радостью помогал мне, ожидая, что рано или поздно я отвечу ему взаимностью… Ох, и пользовалась же я этим тогда… Да что уж там… Всю жизнь я этим пользовалась.

– Всю жизнь?

Мои глаза стали круглыми, чем ещё больше рассмешили старуху.

– Милая, я же сказала: всему своё время, – не прекращая смеяться, сказала она.

– Но вы сами забегаете вперёд, – сердито ответила я ей, – теперь вопросов стало ещё больше.

Она смеялась так громко и заливисто, что прохожие улыбались, глядя на неё, настолько заразительным был её смех, словно звенят маленькие хрустальные колокольчики. Не выдержав, я рассмеялась тоже.

– Вот и в молодости я была такой, – сказала она, успокоившись от смеха, – стоило мне рассмеяться, как все вокруг хохочут. И Гюнтер всегда смеялся со мной. У него был тихий и сдержанный смех, но глаза при этом светились, – сказав это, старуха мечтательно улыбнулась.

– Варвара Олеговна, – произнесла я, выдержав небольшую паузу, – вы так хорошо и ярко рассказываете о своей жизни, что мне не нужно больше это видеть и проживать самой. Сейчас я уже в курсе всего, и, думаю, что смогу написать продолжение по вашим рассказам. Тем более, я уже начала, и, на мой взгляд, получается довольно неплохо.

– Есть события, которые тебе необходимо увидеть и почувствовать. Они очень важны. Иначе ты не сможешь, не передашь всей глубины, – сказала старуха серьёзным голосом.

От её слов по моей спине пробежал холодок. Я поняла, что события эти будут не о бабочках и цветочках. Я, молча ей кивнула.

Глава 20

На моём журнальном столике прозрачная стеклянная ваза, а в ней цветы – белоснежные розы с огромными бутонами. Их аромат пьянит и дурманит меня, уводя за собой далеко – далеко. Уводя меня снова в маленький полуразрушенный дом к мальчишке, с глазами цвета сапфир. В этом доме мне так хорошо, здесь на старом патефоне играет пластинка с нежным женским голосом, здесь пахнет яблоками, корицей и розами, которые я только что принесла для своего любимого.