Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы

Во время управления этим Корпусом он первый в столице завел для собственного удовольствия и для развлечения немногих сановников, задержанных против воли делами службы на берегах Невы, театральные представления. Двор в то время пребывал в Москве; актеры-кадеты разыгрывали в Корпусе лучшие трагедии, как русские, сочиняемые в то время Сумароковым, так и французские в переводах.

Репертуар французских состоял по преимуществу из пьес Вольтера, представляемых в искаженном виде68. Когда двор возвратился из Москвы, государыня пожелала видеть представление, и в 1750 году, по инициативе Юсупова, состоялось первое публичное представление русской трагедии сочинения Сумарокова «Хорев», и в том же году 29 сентября императрица изустным своим указом повелела Тредиаковскому и Ломоносову сочинить по трагедии. Ломоносов через месяц составил трагедию «Тамиру и Селим». Что же касается Тредиаковского, то он тоже через два месяца доставил трагедию «Деидамию», «катастроф» которой «было ведение царицы на жертву богине Диане». Трагедия, однако, не удостоилась даже печатания при Академии.

Но возвращаемся опять к Борису Юсупову. Императрица Елизавета, довольная управлением его Шляхетным корпусом, пожаловала ему в вечное потомственное владение в Полтавской губернии, в селе Ряшках, казенную суконную фабрику со всеми станами, инструментами и мастеровыми и с приписным к ней селом с тем, чтобы он выписал в это имение голландских овец и привел фабрику в лучшее устройство.

Князь обязался ежегодно в казну поставлять сперва 17 000 аршин сукна всяких цветов, а потом ставил 20 и 30 тысяч аршин.

Сын этого князя, Николай Борисович, как мы уже выше сказали, был один из самых известных вельмож, когда-либо живших в Москве. При нем его подмосковное имение, село Архангельское, обогатилось всевозможными художественными вещами.

Им был разбит там большой сад с фонтанами и огромными оранжереями, вмещавшими более двух тысяч померанцевых деревьев.

Одно из таких дерев было им куплено у Разумовского за 3 000 рублей; подобного ему не было в России, и только два таких, находившихся в Версальской оранжерее, были ему под пару. По преданию, этому дереву было уже тогда 400 лет.

Село Архангельское, Уполозы тоже, расположено на высоком берегу реки Москвы. Архангельское было родовой вотчиной князя Дмитрия Михайловича Голицына, одного из образованных людей Петровского времени.

При императрице Анне Иоанновне князь был сослан в Шлиссельбург, где и умер. Во время опалы князь жил в этом имении; здесь у него, по словам И. Е. Забелина, была собрана изящная библиотека и музей, которые своим богатством уступали в то время только библиотеке и музею графа Брюса. Большая часть рукописей из Архангельского перешла потом в собрание графа Толстого и затем принадлежала Императорской Публичной библиотеке; но лучшие были расхищены при описи имения – ими попользовался, как говорит Татищев, даже герцог курляндский Бирон.

Во времена Голицыных Архангельское напоминало старинное деревенское житье бояр по незатейливости и простоте. Двор князя состоял из трех небольших светлиц, собственно восьмиаршинных изб, соединенных сенями. Внутреннее убранство их было просто. В передних углах – иконы, у стены – лавки, печки из желтых изразцов; в одной светлице было два окна, в другой четыре, в третьей пять; в окнах стекла были еще по-старинному в свинцовых переплетах или рамах; столы дубовые, четыре кожаных стула, еловая кровать с периною и подушкою, в пестрядинных и выбойчатых наволоках и т. п.

При светлицах была баня, а на дворе, огороженном решетчатым забором, разные службы – поварня, погреб, ледники, амбары и пр. Невдалеке от дома стояла каменная церковь во имя Архангела Михаила, основанная отцом князя, боярином Михаилом Андреевичем Голицыным. Но что не соответствовало незатейливому простому боярскому быту тогда здесь – это две оранжереи, весьма необыкновенные по тому времени; здесь зимовали заморские деревья: лаврус, нукс малабарика, миртус, купресус и другие.

Против оранжерей был расположен сад длиною 61 саж, шириною 52 саж, в нем были посажены: самбукус, каштаны, шелковицы, серенгии (2 шт.), грецких орехов 14, божие деревья, маленькая лилия и т. п.; на грядах росли: гвоздика, катезер, лихнис халцедоника, касатики (iris) синие и желтые, калуфер, исоп и пр.

Против хором был заведен сад в длину на 190 саж, в ширину на 150 саж, с прешпективными дорогами, по которым были посажены клены и липы штамбовые. Последний из Голицыных, который владел Архангельским, был Николай Александрович, женатый на М. А. Олсуфьевой. Эта Голицына и продала Архангельское за 100 000 рублей князю Юсупову.

По покупке имения князь вырубил много лесу и принялся за капитальную стройку усадьбы. Дом был выведен в прекрасном итальянском вкусе, соединен колоннадами, с двумя павильонами, в которых, как и в семнадцати комнатах дома было расположено 236 картин, состоявших из оригиналов: Веласкеза, Рафаэля Менгса, Перуджини, Давида, Риччи, Гвидо Рени, Тиеполо и других. Особенное внимание из этих картин заслуживала картина Дойяна – «Триумф Метелла»; из мраморов Архангельского замечательна группа Кановы «Амур и Психея» и резца Козловского прекрасная статуя «Купидон», к несчастию, поврежденная при перевозке в 1812 году. Картинную галерею Юсупов собирал тридцать лет.

Но лучшая красота Архангельского – это домашний театр, построенный по рисунку знаменитого Гонзаго, для 400 зрителей; двенадцать перемен декораций этого театра были писаны кистью того же Гонзаго. У Юсупова был еще другой театр в Москве, на Большой Никитской улице, который прежде принадлежал Позднякову и на котором давались французские представления во время пребывания французов в Москве в 1812 году.

Библиотека Юсупова состояла более чем из 30 000 томов, в числе которых были редчайшие эльзевиры и Библия, отпечатанная в 1462 году. В саду был еще дом, называемый «Каприз». Рассказывали по поводу постройки этого дома, что, когда еще Архангельское принадлежало Голицыным, муж и жена поссорились, княгиня не захотела жить в одном доме с мужем и велела выстроить для себя особый дом, который и назвала «Капризом». Особенность этого дома была та, что он стоял на небольшой возвышенности, но для входа в него нет крылец со ступенями, а только отлогая дорожка, идущая покатостью к самому порогу дверей.

Князь Юсупов очень любил старые бронзы, мраморы и всякие дорогие вещи; он в свое время собирал их такое количество, что другого такого богатого собрания редких античных вещей трудно было найти в России: по его милости разбогатели в Москве менялы и старьевщики Шухов, Лухманов и Волков. Князь Николай Борисович, по своему времени, получил блестящее образование – он в царствование Екатерины был посланником в Турине. В университете этого города князь получил свое образование и был товарищем Альфиери.

Император Павел при своем короновании пожаловал ему звезду Андрея Первозванного. При Александре I он был долго министром уделов, при императоре Николае – начальником Кремлевской экспедиции, и под его ведением перестраивался Малый Николаевский кремлевский дворец.

Он имел все российские ордена, портрет государя, алмазный шифр, и когда уже нечем было его более наградить, то ему была пожалована одна жемчужная эполета.

Князь Юсупов был очень богат, любил роскошь, умел блеснуть, когда нужно, и будучи очень даже щедр, был иногда и очень расчетлив; графиня Разумовская в одном письме к мужу описывает праздник в Архангельском у Юсупова, данный императору Александру I и королю Прусскому Фридриху-Вильгельму III.

«Вечер был превосходный, но праздник – самый плачевный. Все рассказывать было бы слишком долго, но вот тебе одна подробность, по которой можешь судить об остальном. Вообрази, после закуски поехали кататься по ужасным дорогам и сырым некрасивым местам. После получасовой прогулки подъезжаем к театру. Все ожидают сюрприза, и точно – сюрприз был полный, переменили три раза декорации, и весь спектакль готов. Все закусили себе губы, начиная с государя. В продолжение всего вечера была страшная неурядица. Августейшие гости не знали решительно, что им было делать и куда деваться. Хорошее понятие будет иметь король Прусский о московских вельможах. Скаредность во всем была невообразимая».

Все Юсуповы не отличались расточительностью и старались более собирать богатства. Так, выдавая невест из своего рода, Юсуповы не давали много в приданое.

По завещанию, например, княгини Анны Никитичны, умершей в 1735 году, дочери ее к выдаче назначено было в год только 300 руб., из хозяйственных статей: 100 ведер вина, 9 быков и 60 баранов. При выдаче замуж княжны Евдокии Борисовны за герцога курляндского Петра Бирона дано было в приданое только 15 000 руб. с обязательством со стороны отца невесты снабдить будущую герцогиню алмазным убором и другими снарядами с означением цены каждой вещи. Княжна-невеста была ослепительной красоты и прожила в замужестве за Бироном недолго.

После смерти ее Бирон прислал на память Юсупову ее парадную постель и всю мебель из ее спальни; обивка мебели была голубая атласная с серебром.

Интересен также свадебный договор князя Дмитрия Борисовича Юсупова с окольничим Актинфовым, который обязался в случае, если не выдаст за князя свою дочь к назначенному сроку, уплатить ему 4 000 руб. неустойки – сумма весьма значительная для половины XVII столетия.

Село Архангельское не раз было удостоено приездом высочайших особ; императрица Мария Феодоровна гостила по нескольку дней, и в саду есть памятники из мрамора с надписями, когда и кто из высочайших особ там бывал. Очень понятно, что, принимая царственных особ, Юсупов давал и праздники великолепные.

Последний из таких праздников дан был Юсуповым императору Николаю после его коронования. Здесь были почти все иностранные послы, и все удивлялись роскоши этого барского имения. Праздник вышел самый роскошный и великолепный.

В этот день в Архангельском был обед, спектакль и бал с иллюминацией всего сада и фейерверком.

Князь Николай Борисович был другом Вольтера и живал у него в Фернейском замке; в молодости своей он много путешествовал и был принят у всех тогдашних властителей Европы. Юсупов видел в полном блеске двор Людовика XVI и его жены Марии-Антуанетты; Юсупов не раз был в Берлине у старого короля Фридриха Великого, представлялся в Вене императору Иосифу II и у английского и испанского королей; Юсупов, по словам его современников, был самый приветливый и милый человек, без всякой напыщенности или гордости; с дамами он был изысканно вежлив. Благово рассказывает, что когда в знакомом доме ему, бывало, приходилось встретиться на лестнице с какою-нибудь дамой – знает ли он ее или нет – всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать ей пройти. Когда у себя летом в Архангельском он гулял в саду, туда тогда допускались все желающие гулять, и он при встрече непременно раскланяется с дамами, а ежели встретит хотя по имени ему известных, подойдет и скажет приветливое слово.

Пушкин Юсупова воспел в прелестной своей оде «К вельможе». Князь Николай Борисович управлял театрами с 1791 по 1799 год, и, как и его отец, положивший начало русскому драматическому театру в Петербурге, он на этом поприще сделал тоже для искусства много; у князя была в Петербурге собственная итальянская опера-буфф, доставлявшая удовольствие всему двору.

По словам биографа Николая Борисовича, он любил театр, ученых, художников и даже в старости приносил дань удивления прекрасному полу! Нельзя сказать, чтобы и в молодых летах Юсупов бегал от прекрасного пола; по рассказам знавших его, он был большой «ферлакур», как тогда называли волокит; в деревенском его доме была одна комната, где находилось собрание трехсот портретов всех красавиц, благорасположением которых он пользовался.

В спальне его висела картина с мифологическим сюжетом, на которой он был представлен Аполлоном, а Венерой была изображена особа, которая более известна была в то время под именем Минервы. Император Павел знал про эту картину и, при восшествии своем на престол приказал Юсупову убрать ее.

Князь Юсупов под старость вздумал было пуститься в дела и завел у себя зеркальный завод; в то время все зеркала были больше привозные и стояли в большой цене. Это предприятие князю не удалось, и он потерпел большие убытки.

Последние годы своей жизни князь Юсупов безвыездно проживал в Москве и пользовался большим уважением и любовью за свою чисто аристократическую обходительность со всеми. Одно только немного вредило князю, это – пристрастие к женскому полу.

Князь Н. Б. Юсупов был женат на родной племяннице князя Потемкина, Татьяне Васильевне Энгельгардт, бывшей ранее замужем за своим дальним родственником Потемкиным. Жена Юсупову принесла колоссальное богатство.

Супруги Юсуповы не знали счету ни своих миллионов, ни своих имений. Когда у князя спрашивали: «Что, князь, имеете вы имение в такой-то губернии и уезде?», он отвечал: «Не знаю, надо справиться в памятной книжке».

Ему приносили памятную книжку, в которой по губерниям и уездам были записаны все его имения; он справлялся, и почти всегда оказывалось, что у него там было имение.

Князь Юсупов в старости был очень моложав и любил трунить над своими сверстниками-стариками. Так, раз, когда он пенял графу Аркадию Маркову по поводу старости его, тот на это ответил ему, что он одних с ним лет.

– Помилуй, – продолжал князь, – ты был уже на службе, а я находился еще в школе.

– Да чем же я виноват, – возразил Марков, – что родители твои так поздно начали тебя грамоте учить.

Князь Юсупов был дружен с известным графом Сен-Жерменом и просил у него дать ему рецепт долгоденствия. Граф всей тайны ему не открыл, но сказал, что одно из важных средств есть воздержание от пития не только хмельного, но и всякого.

Князь Юсупов, несмотря на свою галантность с женщинами, в бытность свою директором театра умел быть, когда надо, строгим с подчиненными ему актрисами. Однажды какая-то певица итальянской оперы по капризу сказалась больной; Юсупов приказал под видом участия к ней не выпускать ее из дому и к ней никого не впускать, кроме врача. Этот деликатный арест так напугал капризную артистку, что мнимую болезнь у нее как рукой сняло.

Князь Юсупов, как мы говорили, был женат на вдове Потемкиной. В жизни этой богачки, как упоминает Карнович, представлялось одно замечательное обстоятельство: приехавшая при Екатерине Великой в Петербург сильно чудившая герцогиня Кингстон, графиня Уорт, так полюбила молодую еще в то время Татьяну Васильевну Энгельгардт, что хотела взять ее с собою в Англию и передать ей все свое несметное состояние. Герцогиня приехала в Петербург на собственной великолепной яхте, имевшей сад и убранной картинами и статуями; при ней, кроме многочисленной прислуги, находился оркестр музыки. Татьяна Васильевна не согласилась на предложение герцогини и, овдовев, вышла в 1795 году за Юсупова. Супруги впоследствии не очень поладили и жили не вместе, хотя не были в ссоре. Князь умер ранее жены, последняя умерла после него, спустя лет десять. У них был один сын. Замечательно, что в этой линии Юсуповых, как и в младшей линии графов Шереметевых, постоянно в живых оставался один только наследник. Теперь, кажется, это изменилось – у Шереметевых есть несколько, а у Юсуповых – ни одного.

Татьяна Васильевна Юсупова тоже не отличалась расточительностью и жила очень скромно; она сама управляла всеми своими имениями. И из какой-то бережливости княгиня редко меняла свои туалеты. Она долго носила одно и то же платье, почти до совершенного износа. Однажды, уже под старость, пришла ей в голову следующая мысль:

«Да если мне держаться того порядка, то женской прислуге моей немного пожитков останется по смерти моей».

И с самого этого часа произошел неожиданный и крутой переворот в ее туалетных привычках. Она часто заказывала и надевала новые платья из дорогих материй. Все домашние и знакомые дивились этой перемене, поздравляли ее с щегольством ее и с тем, что она как будто помолодела. Она, так сказать, наряжалась к смерти и хотела в пользу своей прислуги пополнить и обогатить свое духовное завещание. У нее была только одна дорого стоившая страсть – это собирать драгоценные камни. Княгиня купила знаменитый бриллиант «Полярная звезда» за 300 000 рублей, а также диадему бывшей королевы Неаполитанской Каролины, жены Мюрата, и еще знаменитую жемчужину в Москве у грека Зосимы за 200 000 рублей, под названием «Пелегрина», или «Странница», некогда принадлежавшую королю Испанскому Филиппу II. Затем Юсупова много тратила денег на свое собрание античных резных камней (cameo и intaglio).

Единственный сын Татьяны Васильевны, Борис Николаевич, известен как человек весьма деятельный и заботливый в выполнении своих обязанностей. По рассказам его современников, он умирал на службе и за хозяйственными делами своих обширных имений, и за день до своей смерти занимался делами службы. По словам его биографа, «счастье открывало ему блестящее поприще».

Он был крестником императора Павла и еще в детстве получил Мальтийский орден, а от отца к нему перешло потомственное командорство Ордена св. Иоанна Иерусалимского. По выдержании экзамена при Комитете испытаний в С.-Петербургском Педагогическом институте, он поспешил вступить в гражданскую службу.

Как уже мы сказали, трудолюбивая деятельность была отличительною чертою его характера. Князь, владея в семнадцати губерниях имениями, каждый год обозревал обширные свои имения. Даже такие страшные вещи, как, например, холера, не удерживали его от хозяйственных забот; и в то время, когда последняя свирепствовала в Малороссии, он не побоялся приехать в свое село Ракитное, где в особенности губительно действовала эта эпидемия; не опасаясь заразы, князь всюду ходил по селу.

В домашней жизни князь чуждался роскоши; все утро его было посвящено служебным и хозяйственным делам.

Но в час обеда он всегда был рад встретить у себя своих приятелей и знакомых: он не делал разбора и различия по чинам, и, однажды приглашенные им, получали к нему доступ навсегда.

В разговоре князь был шутлив и остроумен и умел ловко подметить странности своих знакомых. Вечером князь всегда был в театре, любовь к которому унаследовал от отца, долгое время управлявшего театрами; князь, впрочем, любил только бывать в русских спектаклях.

Князь превосходно играл на скрипке и имел редкое собрание итальянских скрипок. Борис Николаевич не любил своего Архангельского и никогда не живал в нем подолгу; одно время он начал многое оттуда вывозить в свой петербургский дом, но император Николай Павлович, помнивший его Архангельское, велел сказать князю, чтобы он Архангельского своего не опустошал.

Князь никогда не давал празднеств в этом имении и, приезжая в Москву, обыкновенно останавливался в своем древнем боярском доме, подаренном, как мы выше говорили, его прадеду императором Петром II.

Дом этот в Земляном городе, в Большом Харитоньевском переулке представлял редкий памятник зодчества конца XVII века; прежде он принадлежал Алексею Волкову. Каменные двухэтажные палаты Юсуповых с пристройками к восточной стороне стояли на пространном дворе; к западной их стороне примыкало одноэтажное каменное здание, позади каменная кладовая, далее шел сад, который до 1812 года был гораздо обширнее, и в нем был пруд. По словам А. А. Мартынова, первая палата о двух ярусах, с крутою железною крышею на четыре ската, или епанчой, отличается толщиною стен, сложенных из 18-фунтовых кирпичей с железными связями. Прочность и безопасность были одним из первых условий здания. Наверху входная дверь сохранила отчасти свой прежний стиль: она с ломаною перемычкою в виде полуосьмиугольника и с сандриком вверху, в тимпане образ св. благоверных князей Бориса и Глеба. Это напоминает заветный благочестивый обычай русских молиться пред входом в дом и при выходе из него. Здесь были боярская гостиная, столовая и спальня; к западной стороне – покой со сводом, об одном окошке на север, по-видимому, служил моленною. В нижнем этаже, под сводами – то же разделение; под ним – подвалы, где хранились бочки с выписными фряжскими заморскими винами и с русскими ставленными и сыпучими медами, ягодными квасами и проч. Пристроенная на восток двухэтажная палата, которая прежде составляла один покой, теперь разделена на несколько комнат.

Здесь князь Борис Григорьевич угощал державную дочь Петра Великого, любившую верного слугу своего отца. Над палатою возвышается терем с двумя окнами, где, по преданию, была церковь; из него в стене виден заложенный такой же тайник, какой находится в Грановитой палате. Дом этот в роду Юсуповых находится около двухсот лет; в этот дом по большим праздникам сбиралась с хлебом-солью, по древнему заведенному обычаю, тысячная толпа крестьян для принесения поздравлений. Сюда же были принесены на руках теми же крестьянами смертные останки князя Юсупова для погребения в подмосковное село Спасское. Князья Юсуповы погребаются в особой каменной палатке, пристроенной к церкви; на гробнице Бориса Николаевича вырезана следующая надпись, написанная самим умершим:

«Здесь лежит русский дворянин князь Борис, княж Николаев, сын Юсупов, родился 1794 года, июля 9-го, скончался 1849 года., октября 25-го», внизу написана по-французски любимая его поговорка: «L’honneur avant tout».

В основании видны золотой крест и якорь; на первом надпись «Вера в Бога», на втором – «Надежда в Бога». Князь Борис Николаевич был женат два раза: первая его жена была княгиня Н. П. Щербатова (умерла 17 октября 1820 года); вторая – Зинаида Ивановна Нарышкина, родилась в 1810 году; во втором браке за иностранцем, графом де Шево. От первого брака сын князь Николай Борисович, родился 12 октября 1817 года. Князь считался последним в роде: сыновей у него не было – были только дочери.

ГЛАВА XIV

Матвей Гагарин. – Губернаторство его в Сибири. – Роскошные палаты князя Гагарина в Москве. – Суд и казнь князя Гагарина. – Загородный дом. – Гагаринские пруды. – Дача Студеней. – Граф Закревский. – Дом князя Б. И. Гагарина. – Князь Г. П. Гагарин. – Муж Лопухиной. – Княгиня П. Ю. Гагарина. – Домашние спектакли. – Актрисы Семенова и Жорж. – Домашние спектакли в павловское время. – С. Марфино. – Театралы александровского времени. – Награды театралов в старое время. – Театрал Сибилев. – Ф. Ф. Кокошкин. – Анекдоты про Кокошкина. – Французские любительские спектакли. – Загородные дома вельмож в екатерининское время.

Упоминая о доме Юсуповых, нельзя пройти молчанием московского дома князя Матвея Петровича Гагарина, в петровское время московского губернатора и сибирского; дом этот, искаженный только в своем виде, цел посейчас: стоит он на Тверской улице и разбит на мелкие квартиры и магазины.

И. Снегирев говорит: когда еще в Белом городе в царствование Петра Великого между уютными каменными домами бояр стояли не только деревянные хоромы, но даже избы горожан, тогда князь М. И. Гагарин воздвиг великолепные палаты на образец венецианских, вероятно, по проекту одного из иностранных архитекторов, которые вместе с русскими строителями украшали столицу произведениями церковного и гражданского зодчеств. Мы еще помним первобытный наружный вид этих палат и можем наверное сказать, что они составляли украшение Царской, или Тверской, улицы.

Великолепие внешности его палат соответствовало и роскошному внутреннему убранству. Разного рода дорогое дерево, мрамор, хрусталь, бронза, серебро и золото употреблены были на украшение покоев, где зеркальные потолки отражали в себе блеск люстр, канделябр, в висячих больших хрустальных сосудах плавали живые рыбы, разноцветные наборные полы представляли узорчатые ковры. Одни оклады образов, находившихся в спальне его, осыпанные бриллиантами, стоили, по оценке тогдашних ювелиров, более 130 000 рублей.

Где стояли эти каменные палаты, в 1657 году был двор князя Ивана Дашкова; по отъезде своем в Сибирь князь отдал этот дом своему сыну Алексею, женатому на дочери вице-канцлера Шафирова. Молодой Гагарин, большой кутила, долго путешествовал по Европе, живя там как владетельный князь. После смерти своего отца, казненного Петром Великим, он был разжалован царем в простые матросы и служил при Адмиралтействе.

Причину казни князя Гагарина современники толкуют неодинаково. Берхгольц говорит, что он был повешен за расхищение царской казны, но в то время Меншиков, Брюс и Апраксин тоже крали, но их не вешали. Страленберг утверждает, что до царя дошли слухи о намерении Гагарина сделаться в Сибири независимым от России владетелем. Это подтверждается запискою некоторых дворян, составленною в 1730 году, в то время, когда шли в Москве толки о форме правления при вновь избранной императрице Анне:

«Не видели ли мы, – сказано в записке, – как при самовластном, но молодом монархе, велику власть имеющие, Мазепа действительно, а Гагарин намерением подданство отложить дерзнули».

Берхгольц рассказывает, что Гагарин не хотел признаваться в своих проступках и потому несколько раз был наказываем кнутом. Когда князь Гагарин был уже приговорен к виселице и казнь должна была совершиться, царь за день перед тем словесно приказывал уверить его, что не только дарует ему жизнь, но и все прошлое предаст забвению, если он признается в своих, ясно доказанных преступлениях. Но, несмотря на то, что многие свидетели, и в том числе родной его сын, на очных ставках убеждали в них более, нежели сколько было нужно, виновный не признался ни в чем. Тогда в самый день отъезда царя в Ригу он был повешен перед окнами Юстицколлегии в присутствии государя и всех своих знатных родственников. Через несколько дней виселица была перенесена в другое место, на Большую площадь. Берхгольц пишет, что он слышал, будто для большего устрашения тело будет повешено в третий раз, по ту сторону реки, и затем отошлется в Сибирь.