скачать книгу бесплатно
Ключник промолчал, возясь с дверным замком.
– Не помнишь… – сделала вывод инокиня Евникия.
– Но никак не пропадала, матушка! – толкнул тесовую створку старик. – Все твои вещи в целости и сохранности лежат. Ни иголочки не унесли!
Все трое они вошли в темную кладовую, заставленную сундуками.
– Ничего, сказываешь, не трогал? – уточнила монашка.
– Токмо рухлядь четыре раза в году перебираю, проветриваю. Дабы моль не завелась.
– Я помню, ты завсегда был слугой прилежным… – Инокиня Евникия в сопровождении мальчишки прошла в глубину комнаты, указала на один из сундуков: – Открой.
Ключник отомкнул замок, поднял крышку. Свет свечей упал на сложенные в несколько рядов серебряные кубки, блюда, тарелки.
– Не то… – сразу отмахнулась монашка. – Вот этот отвори!
– Там одна медь, матушка, – забренчал ключами Никифор. – По праздникам на низ стола выставляю.
Инокиня промолчала, и потому холоп поднял крышку. Монашка мельком глянула внутрь и махнула рукой:
– Нет, среди посуды она быть не может… Вот этот открой.
В очередном сундуке оказалась утварь золотая, и матушка Евникия опять покачала головой:
– Не то-о… Где же она может быть? – Женщина задумалась, поглаживая ладонью подбородок, затем решительно указала на обитый медью сундук с красно-синими тесовыми стенками: – Этот посмотри!
Слуга послушался. Под поднятой крышкой блеснули вышитое бисером оплечье, несколько лежащих без окладов икон, березовые туески, лаковые шкатулки, какие-то бутылочки и короба.
– Ну слава богу, нашлась! – Наклонившись, монахиня раздвинула сваленные кучкой берестяные туески и вытянула из-под них деревянную чашку размером примерно на три полных горсти. Чистая и гладкая внутри, снаружи она была украшена гладкими овальными самоцветами и обита тонкими золотыми полосками, идущими по стенкам спиралью.
Инокиня Евникия подняла чашу перед собой. Покрутила, любуясь отблесками свечей на камнях. Глубоко вздохнула, перекрестилась:
– Никифор, вели подать в мои старые покои кувшин стоячего меда, какие-нибудь расстегаи и ветчину. Соскучилась я что-то по хорошей ветчине.
– Да, матушка, – поклонился ключник.
Монашка снова полюбовалась чашкой и вышла из кладовой, осторожно неся ее на ладони.
Она поднялась в свои покои, оставленные много лет назад, но ничуть не изменившиеся, встала перед слюдяным окном, выставив деревянную посудину на свет, еще раз старательно осмотрела. Заметила пыль, тихонько подула, осмотрела снова, вздохнула и отерла ее всю подолом рясы.
Без стука распахнулась дверь, дворовые девки на двух подносах внесли два серебряных кубка, расписной кувшин, поставили тарелки с нарезанными пирогами, семгой, салом и розовой бужениной.
– Почему два? – немного удивилась инокиня.
– Ключник так велел, – ответила холопка. – Полагал, ждешь ты кого-то, матушка.
– Почти угадал Никифор. – Монашка аккуратно опустила чашу на край столешницы, сама опустилась в кресло с высокими боковинами. – Я жду сыновей. Но вряд ли они захотят со мною пить.
– Еще что-нибудь желаешь, матушка? – Закончив накрывать стол, служанки остановились, сложив ладони на животе.
– Ступайте, – разрешила гостья и потянулась к кувшину…
Вечер был тихим и спокойным. Сладкий хмельной мед, пироги с рыбой, ветчина. Монашка отдыхала за трапезой, поглядывая на слюдяное окно, каковое становилось все темнее и темнее. Оно стало совсем черным, когда в дверь наконец-то постучали:
– Матушка, ты здесь? Дворня сказывала, ты решила нас навестить!
– Пусть поменяют свечи, – негромко распорядилась инокиня. – И принесут еще меда.
– Мама, как мы рады тебя видеть! – Братья Салтыковы, длиннобородые и плечистые, с солидными животиками, спрятанными под дорогую парчу, с двух сторон опустились возле кресла, обняли гостью и по очереди поцеловали в щеки. – Давно ты уже нас не навещала!
– Так ведь в Кремле видимся, мальчики мои, – обняла за плечи обоих женщина. – Нечто соскучились?
– Разве же это встречи, мама?
Дворня тем временем обновила стол, запалила свежие свечи, поставила еще два кубка и исчезла снаружи, притворив дверь.
– Как ни жаль, чада мои, но я ныне здесь по делу, – отпустила сыновей монашка. – Как там, поведайте, служба ваша? Как государь, как невеста?
– Да все не нарадуются молодые, матушка, души друг в друге не чают, – ответил один из рыжебородых князей. – Государь по три письма в день ей строчит, она пятью отвечает. К заутрене бегут, ровно утята к птичнице, дабы рядышком в церкви постоять.
– Михаил Федорович еще одно паломничество замышляет, желает снова вместе с Марией прокатиться, – добавил второй. – Зело ему предыдущее путешествие понравилось!
– Плохо сие, – покачала головой монахиня. – Все плохо. Прежде всего не следует жениху с невестой до свадьбы видеться. Надобно соскучиться, истосковаться. Не стоит им вдвоем к одной службе ходить, видеться и письма писать. Да и вообще…
– Что, мама? – не поняли братья.
– Матушка Марфа от свадьбы наступающей в бешенстве, – тихо сообщила инокиня Евникия. – Нелюба ей Мария. Ненавидит ее отчего-то матушка царская, терпеть не может. Ведьмой считает. Не желает она сей свадьбы. А коли не желает, то и не допустит!
– Как же она помешает, мама? – переглянулись окольничьи. – Слажено ведь все уже накрепко, выбор сделан, день назначен! Поместный приказ свадебный чин готовит.
– Вы недооцениваете матушку Марфу, мальчики мои, – покачала головой инокиня. – Она всегда добивается своего. Добивалась даже тогда, когда ей противостояли силы куда могущественнее наших. Если она сказала, что свадьбы не будет, значит, ее не будет.
– Что же она может сделать, мама? – Один из братьев поднялся и присел на край стола. – Не убийц же к невесте подошлет!
– Чур, тебя, чур! – торопливо перекрестилась монашка. – Скажешь тоже! Токмо душегубства нам не хватает… Но вот коли вдруг обнаружится, что по болезни невеста способность к чадородию утратила, то сию весть из ваших уст матушка Марфа несомненно сочтет за добрую.
– Но она здорова, мама!
– Чада мои наивные… – вздохнула инокиня Евникия. – Боренька, ты ныне кто? Ты окольничий, друг близкий царю, дьяк Бронного приказа. А ты кто, Мишенька? Ты дьяк Аптечного приказа, окольничий и близкий друг царя. Напомнить вам, как вы вознеслись до сих мест? Подняла вас при дворе матушка Марфа после того, как мы с нею сдружились и я доверие ее смогла заслужить. Ныне подруга моя во гневе и готова карать и истреблять всех, кто токмо девице Хлоповой в ее сближении с государем помогал. Поверьте мне, мальчики, скинуть вас в простые сотники моя подруга способна так же легко и быстро, как и подняла из обычных воевод в приказные дьяки. Наш государь, ее послушный сын, и ради вас ссориться с матерью не станет. Сами понимаете, у чад и родителей размолвки еще случаются, но вот настоящей вражды не бывает. Коли она попросит, Михаил Федорович хоть сейчас от вас откажется. Опять же, у супруги новой свои друзья и родичи имеются, так что места окольничих надолго не опустеют. Надобно вам сие али нет?
Братья переглянулись.
– Государь есть наш повелитель, помазанник божий, – кивнула инокиня Евникия. – Мы его чтим и уважаем. Но наша сила и опора, увы, не в нем, а в его матери. Каковой близость сердечная Михаила и Марии словно ножом по сердцу…
– Они такие счастливые, мама… – пробормотал Борис.
– Ваше счастье, дети мои, беспокоит меня куда сильнее… – Монахиня широко перекрестилась. – Да простит господь всемогущий великие мои прегрешения. Но Марфа зла сверх всякой меры и вполне способна сотворить что-нибудь недоброе. Как бы нам с вами на пути ее гнева не оказаться-то.
– Так и что нам делать?
– Умишком своим пораскинуть, мальчики, – посоветовала монашка. – Я вам поведала достаточно. Теперь ступайте. Я устала. Сегодня останусь здесь.
* * *
Около полудня нового дня по ступеням, ведущим в теремные палаты, поднялась скромная послушница, появление которой заставило телохранителей почтительно склонить головы:
– Благослови нас, матушка, ибо мы грешны.
– Я тоже не безупречна, служивые, – одарила каждого из них крестным знамением монашка. – Да пребудет с вами милость Господа нашего Иисуса Христа.
Рынды распахнули перед гостьей дверь, инокиня вошла внутрь, на мягкие ковры, выстилающие пол, прошла в глубину, тихонько постучала в одну из дверей:
– Здесь ли моя жемчужинка пребывает?
Створки почти сразу распахнулись, наружу выглянула светлая, сияющая счастьем девушка в легкой шелковой рубашке, поверх которой был надет бархатный сарафан без рукавов – зато с золотым шитьем на груди, животе и по подолу.
– Матушка, это ты?! – радостно воскликнула царская невеста и опустилась на колено, поцеловала монашке запястье: – Благодарю тебя, матушка!
– Вот видишь, жемчужинка, не зря я за тебя хлопотала, – погладила ее по голове монахиня. – Ты оказалась самой красивой.
– Всю жизнь за тебя молиться стану, матушка! – Поднявшись с колена, царская невеста перекрестилась и поклонилась гостье.
– И как тебе здесь живется, жемчужинка? – прошла дальше в покои гостья.
– Как в раю, матушка, – честно призналась невеста.
– Рада за тебя, красавица… – осмотрелась монашка. – Хорошо здесь получилось. Нарядно, уютно, светло.
– Да, матушка.
– До свадьбы, сказывают, всего две недели осталось?
– Девятнадцать дней, матушка.
– Скоро обретешь свое счастье, жемчужинка. Ты, главное, не испорти ничего.
– Ты о чем, матушка? – тут же забеспокоилась девушка.
– Невеста кисею свою токмо после таинства венчания поднимает, жемчужинка. Коли поспешишь и слишком рано сблизишься, чем мужа после свадьбы порадуешь? Какой тайной, каким сокровищем одаришь? – вкрадчиво произнесла монашка. – Чего ждать он станет с нетерпением, о чем мечтать, на что надеяться? Не зря люди сказывают, увидеть невесту до свадьбы плохая примета! Чем сильнее жажда, тем слаще глоток воды. Чем суровее разлука, тем ярче радость свидания. Тебе ныне лучше воздержаться от встреч близких с женихом своим. От служб совместных, от писем частых. Пусть настоящая разлука и настоящее ожидание сделает вашу свадьбу истинной долгожданной радостью.
– Мне нельзя встречаться с Михаилом Федоровичем? – облизнула губы враз погрустневшая девушка.
– Это царский двор, жемчужинка. Здесь много глаз, много ушей. Здесь все всё видят, ничего невозможно скрыть. Когда невеста что ни день с женихом своим рядом воркует, о чем люди подумают? Чистоту свою надобно беречь, милая! Слухи легко рождаются, от дурных намеков трудно отмыться. Лучше до всего этого не допускать.
– Благодарю за заботу, матушка…
– А я и забыла совсем! – словно бы встряхнулась гостья. – Я же с подарком!
Монашка вынула сверток, что все это время находился у нее под мышкой, развернула цветастый набивной платок и достала на свет деревянную чашу, обитую снаружи золотыми полосками и украшенную самоцветами.
– Матушка государя нашего, Михаила Федоровича, в знак своего благословения желает одарить невесту священным сосудом, выточенном из сандалового дерева, выросшего на берегах священной реки Иордан и там же намоленном. – Гостья протянула чашу девушке. – Пусть милость Господа нашего и покровительство царской матери через сию вещь перейдут на тебя и согреют твою душу.
– Какая красота! – восхищенно выдохнула избранница, принимая дар. – Спасибо! Спасибо большое! Передайте матушке Марфе мой нижайший поклон! Вот токмо не знаю, чем отдариться…
– Ты еще успеешь, милая, – пообещала гостья. – У тебя вся жизнь впереди.
Она уважительно поклонилась и отправилась к дверям.
Мария проводила гостью до самой лестницы, после чего стремглав кинулась к себе в покои:
– Бабушка, бабушка, смотри, какую красоту мне Мишина мама подарила! Настоящий сандал! Золото, самоцветы! С берегов реки Иордан!
Она вошла в светелку для вышивания, показала боярыне Федоре чашу и гордо заявила:
– Я хочу выпить кваса!
– Как скажешь, внученька, – не стала перечить старушка, взяла со столика кувшин, налила немного в серебряный стаканчик, отпробовала, после чего наполнила чашу.
Мария с видимым наслаждением, маленькими глоточками выпила и широко улыбнулась:
– Как вкусно, бабушка! Какой аромат! Вот что значит настоящий сандал!
* * *
Государь Михаил Федорович, стоя на просторном крыльце Грановитой палаты, взвесил саблю в руках, затем резко выдернул из ножен, рубанул ею воздух, быстро покрутил по сторонам от тела, резко остановился, поднес клинок к глазам.
Окольничий опасливо попятился, однако царь всея Руси с османским подарком более не играл. Провел подушечками пальцев вдоль лезвия, вернул в ножны и повернулся к князю Салтыкову:
– А что, Борис Михайлович, по силу ли нашим кузнецам такой же славный и красивый меч отковать?
– Да раз плюнуть, государь, – огладил окладистую, хорошо вычесанную рыжую бороду дьяк Бронного приказа. – Кузнецов, чтобы лучше русских оказались, нигде в мире не сыскать!
– Дамасский булат! – напомнил окольничему царь.
– Тот-то и оно, что дамасский, – презрительно дернул губой князь. – Наш булат на две головы лучше будет, без непроваров.
– Каких непроваров? – не понял Михаил Федорович.
– Коли мастер криворукий, государь, то слои железа переплетенного воедино не сливаются и трещинки мелкие на клинке возникают. Наши кузнецы за таковую поруху подмастерий порют, а басурмане сии грехи золотом затирают и за достоинство выдают.
Михаил Федорович приподнял брови, полувытянул саблю из ножен, посмотрел на золотую паутинку, бегущую по стали, хмыкнул, вогнал обратно и протянул окольничему:
– Отнеси в оружейную палату чудо османское. Пусть там сия красота сберегается, коли токмо для изящноства годится. – И тут же поинтересовался: – От Марии весточек нет?
– Нехорошо оно, государь, до свадьбы с невестой встречаться, – покачал головой князь. – Примета дурная. Себя надо бы чтить и к первой встрече настоящей взаправду готовиться.
– Да сговорились вы все, что ли?! – резко вскинулся царь всея Руси. – Вот и Мария мне то же самое чуть не слово в слово пишет! Что перед свадьбой надобно чувства свои разлукой усилить. Дабы встреча на свадьбе многократно слаще стала…