скачать книгу бесплатно
Марии стало не по себе – но бабушка твердо вела ее вперед, к собравшимся у края одного из столов монашкам.
– Да пребудет с вами милость господа, матушки, – чуть поклонилась старушка. – Хлоповы мы, дети боярские из Коломны. Мария вот у нас на выданье… Токмо вчера приехала.
– Пусть раздевается, коли так… – обернулись на новую невесту сразу несколько послушниц.
С помощью бабушки Федоры боярская дочь Хлопова избавилась от одежды. Стыдливо прикрывая руками грудь и низ живота, направилась к инокиням. Те тут же развели ее руки, стали смотреть и щупать за все места, заглянули в рот, в глаза, потыкали пальцами в зубы, больно и сильно дернули за косу.
– Вы чего делаете?! – не выдержав, вскрикнула девушка.
– Не блажи, – хмуро посоветовала из-за спины монашка. – Иные конский волос в косу для пущей пышности вплетают, иные чужую прикалывают. А ты…
Мария ощутила, как подергали еще, но уже не так сильно.
– Ты пригожа и без изъянов. Даром что худородна. Ну да то не нам решать. Одевайся.
– Так меня берут? – не поняла Мария.
– Да кто же сие знает? – усмехнулась другая послушница. – Вас много, а государь один. Сердцу не прикажешь. Кто же знает, кого он выберет?
– Пригожа, без изъянов… Пригожа, без изъянов… – радостно шепча, отвела ее в сторону бабушка Федора и стала расправлять нижнюю рубаху. – Ай, милая, ты гляди, как оно выходит! Пригожа, без изъянов… Не зря, выходит, ехала! Да ты одевайся, милая, чего стоишь? В следующий раз девок надобно с собою взять.
– Какой следующий раз? – не поняла Мария.
Ее многоопытная бабка только вздохнула и покачала головой.
* * *
В первый день после осмотра монашками и повитухами Мария до глубокой ночи мучилась животом и головной болью, но уже на рассвете снова стала бодра и весела. Посему неизменно деятельный дядюшка Иван Григорьевич позвал ее гулять и полдня показывал гостье Москву: сады замоскворечья, купола и стены древних монастырей, скомороший рай на Красной площади.
Москва сверкала чистой, даже девственной белизной. Ведь прошло всего три года после избавления от польской напасти! Во время осады и штурма ляхи полностью выжгли Китай-город, а царская армия князя Трубецкого разобрала много построек на осадные укрепления. Что-то оказалось порушено в боях, что-то – попорчено своими и польскими воинами, не особо ценящими чужое добро. Посему столица отстроилась заново почти целиком – и свежие постройки, новенькие тыны, только что срубленные дома и недавно набранные из осиновой дранки луковки возрожденных церквей белели влажной еще древесиной, пахли смолой и хвоей, восхищали своею чистотой.
Иван Григорьевич позволил племяннице вдосталь полетать на огромных качелях – под одобрительный посвист многих добрых молодцев; поесть куличей и пирогов, разносимых вездесущими юными девицами и крепкими коробейниками, запить это сбитнем и вином. Вернее, ковш ароматного вина выпил сам боярин, поделившись с племянницей только несколькими глотками.
Они заглянули в балаган, посмеялись над танцующим медведем, полюбовались красочными лубками, подивились на двугорбого верблюда – прокатиться на нем за две копейки девушка все-таки побоялась, после чего, уставшие и довольные, они вернулись на подворье.
В чужом доме дел у Марии не имелось, следующие два дня подряд она сидела у окна и вышивала цветным египетским бисером нарукавники. Свои. Ибо серебряных самоцветных, как у бабушки, у нее не имелось.
Окно, как водится, затягивала тонкая промасленная ткань. Свет и звуки она пропускала хорошо, а вот увидеть хоть что-то снаружи не позволяла. И распахнуть створки тоже никак нельзя – на улице каждую ночь подмораживало, так что тепло стоило поберечь.
В одиночестве девушка быстро заскучала. И потому, услышав утром третьего дня, что дядюшка Александр Григорьевич сбирается по делам в город, напросилась с ним.
Москва боярского сына Александра Желябужского – круглолицего и упитанного, с широкой и короткой окладистой бородой – оказалась совершенно непохожей на Москву его брата Ивана. По тихой набережной Москвы-реки, по берегам которой лежали вытащенные на зимовку струги, ладьи, лодки и ушкуи, вдоль пустых заиндевевших причалов Яузы, они дошли до сложенного из серых валунов Андронникова монастыря, с высоты Поклонной горы смотрящего на город черными жерлами пищалей и тюфяков через узкие пушечные бойницы.
В этой мрачной холодной твердыне Мария и Александр Григорьевич отстояли обедню, причастились и исповедались. Боярин оставил небольшой вклад на восстановление обители, после чего они вместе с девушкой отправились на местный торг, показавшийся гостье столь же мрачным, как нагорная обитель. Никаких скоморохов, качелей, лотошников – только прилавки с железом, котлами да всякой конской справой.
Здесь боярин затарился целым мешком гвоздей и скоб, двумя стамесками и молотом, с легкостью забросив полтора пуда товара себе за плечо, на углу молча купил брусок рыхлой синеватой халвы и сунул кулек с нею девушке, хмуро предложив: «Угощайся, племянница», после чего теми же тихими узкими проулками они отправились обратно на подворье.
Третью Москву Мария увидела спустя четыре дня, покинув подворье с бабушкой и двумя спешащими позади девками. Это оказался город маленьких церквушек, стоящих на перекрестках улиц. Боярская дочь Федора посетила сразу три – пахнущие внутри ладаном, гарью и воском, каждая размером всего лишь с избу-трехстенок. Эти храмы не имели иконостасов и смотрели на прихожан суровыми ликами икон, висящими прямо на грубо окоренных бревнах стен.
Помолившись понемногу в каждой, словно бы надеясь сложить воедино заступничество нескольких святых, и раздав на паперти по десять копеек мелкими новгородскими чешуйками, боярыня Федора направилась на торг. Шумный, тесный, пахнущий грушами, медом и пряностями. Здесь продавали курагу и изюм, финики и орехи, мед и сушеные яблоки, гвоздику, анис, корицу, мак, горчицу и хрен, пастилу, халву, цукаты, леваши, густую тягучую патоку…
В этот раз, просто спеша за бабушкой, Мария напробовалась сластей так, что рот перестал открываться, слипаясь от карамельной сладости. Девки же тяжело нагрузились берестяными коробами – хозяйка взяла немного того, немного другого, немного третьего. Пока прошли ряд до конца, корзины в руках служанок оказались полны до самых краев.
На долю девушки достался небольшой бочонок меда. Бабушка Федора взяла два – липовый и цветочный. Один доверила гостье, второй легко забросила себе на плечо. И хотя скоморохов и качелей в этом путешествии не встретилось, Мария вернулась на подворье очень довольная прогулкой. Правда, на будущее решила все же гулять только с Александром Григорьевичем. Но уже через день бабушка Федора запретила ей вставать с постели, принеся прямо в опочивальню графинчик с хлебным вином и ножку тушеного гуся с толстой прослойкой жира под шкурой:
– Вот выпей и поешь. Тебе к завтрему заплыть надобно, округлиться. Для красоты.
– Смотрины?! – приподнялась Мария.
– Почти. Всех отобранных повитухами девок матушка царская самолично осматривает. Грамотку вчера вестник принес. Ты выбрана, ты без изъянов. Лежи, стало быть. Я еще одно одеяло принести велю. Парься…
Этот день стал самым ужасным в жизни юной Марии Хлоповой. Все время от рассвета до заката, вставая токмо по нужде, она провела под двумя жаркими ватными одеялами, выпивая каждый час по стаканчику едкого и крепкого вина и заедая либо гусятиной, либо пропитавшейся жиром квашеной капустой, в которой он тушился. Девицу мутило, в голове стоял туман, но приходилось терпеть. Красота требует жертв.
После столь муторного дня красавица всю ночь ворочалась с боку на бок, так и не заснув, зато утром встала румяная, щекастая, с рыхлой розовой кожей. Что называется – кровь с молоком, настоящая прелестница. Есть на что посмотреть!
Вот только ощущала Мария себя так, словно ее саму набили ватой – как те одеяла, под которыми пришлось провести столько времени. Ноги двигались с трудом, плеч девица не ощущала, в ушах стоял постоянный гул, в голове кружилась пустота.
Так, почти не понимая происходящего вокруг, она и пришла второй раз в Вознесенский монастырь – снова оказавшись в трапезной в окружении обнаженных и полуодетых юных девиц. Но в этот раз обнаженных «невест» уводили куда-то по одной, набросив на плечи дорогие шубы.
Раздевшись и закутавшись в охабень, Мария ждала своей очереди, наверное, с час. Наконец бабушка взяла ее за плечи, подняла, повела – и вскоре девушка распрямилась перед двумя престарелыми инокинями, удивительно похожими друг на друга круглыми лицами, морщинистой кожей и гордой осанкой, весьма странной для скромных монашек.
– Боярская дочь Хлопова, – задумчиво проговорила одна. – Не помню…
– Коломенские мы, – торопливо сказала бабушка Федора. – Древнего рода, еще князю Дмитрию Долгорукому служили.
Монашки обошли Марию кругом, оглядывая и легонько трогая руками. Девушка зажмурилась в ожидании, но в этот раз за косу ее дергать не стали. Вестимо, всех, кто с этим хитрил, изгнали после первого же смотра.
– Хороша, прямо глаз отдыхает! – признала одна инокиня. – Не то что Аглая Трубецкая, криворотая и с бровями наискосок.
– Трубецкую отчислить нельзя, она племянница Спасителя Отечества! – возразила вторая послушница.
– Одна племянница, другая княжна, третья подруга. Мы красавиц выбираем али места за столом делим? Тут не на рода, тут на косы да на зубы смотреть надобно… Зубы покажи, – уже к Марии обратилась монашка. – Ты посмотри, Марфа, чистый жемчуг!
– Вот токмо благонравна ли сия красавица? – задумалась инокиня. – Ну-ка, девица, символ веры прочти!
– А? – растерялась Мария.
– Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, творца небу и земли, видимым же всем и невидимым… – подсказала монашка.
– Господи, спаси помилуй и сохрани грешную рабу твою… – торопливо перекрестилась боярская дочь.
– И какая из нее царская невеста, коли она даже веры православной не ведает? – повернулась монашка к подруге.
– И на что тебе ее вера, Марфушка, коли в царские жены ты один ляд Анастасию Мстиславскую назначила? – возразила вторая. – Зато дщерь сия вельми красива. Выйдет на смотрины, будет хоть на кого-то с радостью посмотреть, а не токмо на княжон криворылых. Ты, вон, у жемчугов веры не требуешь. Токмо радуешься, как красотою блестят. Вот пусть и она ожерельем округ Анастасии избранной поблестит. А что веры не ведает, так ведь помолчит немного, токмо и всего.
– Богохульница ты, Евникия, – тяжело вздохнула первая монашка. – Веры христовой вовсе не чтишь.
– Кабы болтала много, была бы богохульница. Но ведь я о материях сих великих больше молчу… – возразила матушка Евникия.
– Ступай, жемчужинка, – кивнула матушка Марфа. – Послезавтра к заутрене к Успенскому собору явись. Там посмотрим.
От разговора монашек по спине Марии пополз неприятный липкий холодок, в хмельной голове прояснилось. Она невольно распрямилась, неуверенно облизнула враз пересохшие губы.
«Как же так? Но ведь это бесчестно! Почему?!»
Правда, вслух все это она произнесла только за дверью кельи:
– Как же так, бабушка? – пробормотала Мария. – Они уже все порешили! Они выбрали царицей Анастасию Мстиславскую! Как это, почему? А смотрины? А царская воля? Это же бесчестно!
– Ну, внученька… – престарелая Федора заметно понурилась. – Так уж оно… Устроено…
– Зачем же тогда все это?! Зачем я сюда ехала? Зачем все эти мучения?
– Ну, внученька… – накинув на плечи девушки охабень, пожилая боярская дочка подбила его на плечах. – Все же ты лучшей из лучших оказалась. Красавица без изъянов. О том ведь слава по всему свету пойдет. Лучшие женихи после успеха такого к тебе свататься начнут, только выбирай. А иной раз случалось, прямо на смотринах половину красавиц князья знатные расхватывали. Разве тебе не хочется жениха завидного, знатного да богатого?
Но липкое, противное, похожее на пот ощущение уже расползлось по телу красавицы, и утешения бабушки совершенно прошли мимо ее сознания.
Остаток дня Мария провела в постели, терпеливо дожидаясь, пока из головы выветрятся остатки хмеля, и снова, раз за разом переживала услышанное.
Когда промасленное полотно в окне совершенно почернело, в опочивальню вошла худенькая хозяйка, одетая в одну лишь полотняную рубашку.
– Вставай, внученька. Банька протоплена. Для тебя ныне это аккурат то, что надобно.
– Я больше никогда не стану пить вина, бабушка, – ответила ей девушка. – Все это так мерзко…
– Послезавтра тебе надобно идти на смотрины, – тихо напомнила бабушка Федора.
– Царицей все равно станет княжна Мстиславская, – приподнялась девушка. – Чего ради стараться?
– На людей посмотреть, себя показать, – пожала плечами щуплая старушка. – Ты же первая красавица державы! Ее лучшая жемчужина! Грех от такой чести уклоняться.
– Но вина пить не стану! – решительно мотнула головой девушка и тут же поморщилась от приступа тошноты. Тихо закончила: – К чему мне за красотой гнаться, коли все едино не изберут?
– Однако на смотрины ты пойдешь? – осторожно переспросила старушка.
– В Кремль… Одной из избранных красавиц… – Мария слабо улыбнулась. – Знамо пойду! Не царицей, так хоть жемчужиной.
– Вот и умница, – облегченно перевела дух бабушка Федора. – А теперь в баньку. Кваску выпьешь, на полке пропаришься, сразу дух хмельной и отпустит.
* * *
Выстеленная поверх дубовых плашек от великокняжеского дворца до дверей Успенского собора длинная шерстяная дорожка алела ярким пурпуром. На кошму, предназначенную для самого государя, казна дорогой краски не пожалела.
Вдоль красной ленты с обеих сторон выстроились многие сотни людей. И это тоже была выставка роскоши и драгоценностей: бобровые и собольи шапки, песцовые и куньи воротники, крытые роскошной парчой шубы, усыпанные самоцветами широкие оплечья и толстые золотые цепи, браслеты, перстни…
Первые красавицы державы выстроились в первом ряду – в вышитых золотом опашнях[8 - Опашень – разновидность охабня; верхняя летняя одежда.], пушистых шапках, из-под которых сверкали височные кольца и серьги, на шеях переливались жемчужные ожерелья. Мария тоже стояла здесь, среди знатных красавиц, ловя на себе взгляды многих мужчин и женщин. Пусть и не самая роскошная, но тоже сверкающая самоцветами и серебром, тоже с родственниками за плечами, всегда готовыми защитить или поддержать, но на сей раз – бодрая и с ясным рассудком. А что розовощекая и жарко дышащая – так это просто от волнения.
– Государь, государь! – побежал по рядам тревожный шепоток.
Со стороны крыльца послышались шаги – и все стоящие возле пурпурного пути люди почтительно склонили головы.
Царская свита неспешно прошествовала мимо самых знатных людей великой державы. Мария, даром что стояла на самом лучшем месте, увидела только дорогие пояса, подолы шуб и зипунов и мелькающие под ними цветные сапоги. Хоть и оказался Михаил Федорович всего на удалении руки, а все равно что за каменной стеной прогулялся. Рук – и то не разглядела.
Государь вошел в собор, все остальные люди поспешили за ним. Князья, знатные бояре, дьяки и подьячие, воеводы и епископы – боярским детям нашлось место только у самых дверей, у дальней стены, откуда разглядеть происходящее у алтаря оказалось невозможно.
Марии стало от этого немного грустно – но не более. Невестой государя ей ведь все равно не стать, она с сим уже смирилась. Коломенской боярышне хотелось всего лишь побыть немного в царском окружении – когда еще худородной девице честь такая выпадет? Да еще Михаила Федоровича своими глазами увидеть. Но это так – обычное женское любопытство, не более. Повезет – хорошо. А нет – так и ладно. Посему весь молебен «царская невеста» простояла с полным смирением у самой дальней стены, не пытаясь пробиться вперед.
Служба закончилась. Свита вместе с государем покинула собор. Следом медленно потянулись к выходу знатные прихожане. Среди этого неспешного движения к дальней стене протолкалась пожилая монахиня и остановилась перед боярской дочерью Хлоповой. Слабо улыбнулась:
– Вижу, ты скромна, жемчужинка. Место свое понимаешь. Сие есть великое достоинство, ибо пустые скандалы нам всяко не нужны. Третьего ноября утром готова будь. За тобой приедут. Со всем почетом и уважением сюда отправишься. Все соседи увидят!
Не дожидаясь ответа, монашка развернулась, но отправилась не к распахнутым на улицу дверям, а к алтарю. Для сестры Божией дом был здесь.
– Убей меня кошка задом! – громко хмыкнул Иван Григорьевич и с силой подергал себя за тощую бородку. – Да ты, племянница, никак последние смотрины прошла! Теперь токмо к царю!
3 ноября 1616 года
Москва, улица Чертольская
– Едут, едут! – Выставленные еще на рассвете мальчишки из дворни со всех ног кинулись в проулок, застучали кулаками в ворота подворья боярских детей Желябужских. – Еду-у-ут!
По широкой улице, ведущей к Новодевичьему монастырю, ухоженной, чистой, выстеленной жердями и с тесовой пешеходной дорожкой по краям, – по этой улице проскакали два десятка рынд в белоснежных зипунах, с топориками в руках и саблями на золотых поясах, верхом на серых длинноногих туркестанцах. Седла были украшены бархатом и обиты золотыми гвоздиками, на уздечках позвякивали звонкие серебряные бубенчики. Все бояре были крепки и широкоплечи, с окладистыми бородками. Как-никак – личная царская стража! Один взгляд восхищение вызывает.
Государевы телохранители натянули поводья возле узкого проулка, с тесовой дорожкой в две доски и земляным, перемешанным с соломой проездом. Шестеро воинов спешились, остальные разъехались чуть по сторонам, зорко поглядывая на быстро сбегающихся зевак.
С небольшим опозданием сюда же подкатилась карета. Не колясочка крытая и не тесовая кибитка – а настоящая карета, с резным кузовом, позолоченными углами и дверцами, бархатными занавесками на больших окнах и запряженными цугом шестью серыми же лошадьми.
– Где здесь невеста царская?! – громко спросил один из гарцующих рынд.
– Здесь она, боярин! Ведем! – Со двора Желябужских первыми вышли братья Александр и Иван: в добротных рысьих шубах и горностаевых шапках, сверкающие перстнями на пальцах и золотыми цепями на шеях. Ради такого случая боярские дети нацепили на себя все ценное, что токмо имелось в доме.
Следом за ними вышагивала в парчовом опашне сама Мария, которую с одной стороны поддерживала под локоть бабушка Федора, а с другой – крепкая дворовая девка, ради такого случая тоже наряженная в зипун.
Вся семья торжественно прошествовала по проулку, поднялась в карету, расселась. Слуги захлопнули дверцу, убрали скамейку, запрыгнули на запятки. Рынды тоже поднялись в седла. Старший громогласно объявил:
– В Великокняжеский дворец!
Карета тронулась с места, с хрустом давя жерди окованными железной полосой колесами.
– Честь-то какая, Мария! – отодвинув занавеску и глядя на изумленных соседей, прошептала боярыня Федора. – Этакого в Москве никто не забудет. Оглядываться на тебя все станут, на улицах узнавать. Сваты завтра же в очередь соберутся. Ниже князя никого даже на порог не пустим!
Спустя четверть часа карета остановилась возле Грановитой палаты. Вышедшие первыми братья Желябужские встретили племянницу, подав ей руки каждый со своей стороны, затем помогли спуститься матушке, проводили царскую невесту наверх по парадному крыльцу, вошли все вместе в сверкающую золотом просторную залу с большими, забранными слюдой окнами.
Здесь уже собралось изрядное число народа. И все сплошь – знать, родовитые князья да бояре. Само присутствие здесь для боярских детей – великая честь и возвышение, на века записанное в Разрядную книгу. Многие будущие поколения благодаря сему случаю старше своих братьев по оружию и службе в приказах считаться станут.
Многие невесты уже находились здесь. Братья Желябужские обратили внимание, что они стоят лишь в сарафанах да шелковых или сатиновых платках – и стали торопливо разоблачать племянницу.
– Мария Ивановна? – поклонился им слуга в ярко-зеленой атласной рубахе, подпоясанный нарядным матерчатым пояском. – Пойдем, я тебе место назначенное укажу.
