Семь дней

Она вытащила его. Массивный, грубоватый, мужской браслет из черной кожи с металлической пластиной. Тот самый. С фотографии. С его руки.

Мир поплыл. Звук воды превратился в отдаленный гул. В ушах зазвенело. Она отшатнулась от раковины, прижимая находку к груди, словно раскаленный уголек. Это была не просто вещь. Это было материальное, осязаемое доказательство ее падения, ее беспамятства, ее ужаса. Теперь она знала наверняка: незнакомец был здесь. В ее доме. В ее святая святых. И он оставил ей этот «сувенир» на память, как тавро на ее искалеченной жизни.

Страх, острый и животный, сдавил горло. А следом накатила новая, всепоглощающая волна паники, сметающая остатки самообладания. Она была абсолютно, окончательно и беспросветно беспомощна.

Опять звонок. Опять неизвестный абонент.

– Ну, что же, Мария, я иду в газету или к вам за конвертом? – с угрожающим тоном спросил вновь позвонивший незнакомец.

– Я достану деньги, но мне нужно пару дней, – дрожащим голосом ответила она.

– Завтра, и не днем позже, – настойчиво и в приказном тоне ответил он. – Я пришлю геолокацию, куда отнести конверт. И, Мария, не вздумайте пойти в полицию, копии фото тут же попадут в прессу, не вздумайте играть со мной.

– А какие у меня гарантии, что вы послезавтра опять не будете шантажировать меня?

– Никаких… – послышалось в трубке, и связь прервалась.

Мария отчаянно не хотела огласки: ей было и стыдно, и страшно, а хуже всего – она чувствовала себя ужасно одинокой, беспомощной и беззащитной. К кому идти с такой проблемой? Кто мог бы помочь? Муж? Того это только обрадует. Маринка? Она сейчас поглощена подготовкой к свадьбе, да и чем она поможет? Только нагонит еще больше паники. Родители? Они простые деревенские работяги. Список потенциальных защитников на этом иссяк. Одни лишь вопросы. Она решила никому не говорить, просто отдать деньги и надеяться, что это будет разовая акция.

Собрав последнюю волю в кулак, Маша решила поехать завтра с утра в банк. Решение было абсурдным, унизительным, но единственно возможным в этом кошмаре. Как ни странно, у нее была накоплена сумма чуть больше, чем требовал шантажист – отложенная когда-то «на черный день», который наступил сейчас, оказавшись еще чернее, чем она могла представить.

Она вышла из ванной, и ее взгляд снова, против воли, прилип к кровати. Большой, шикарной, когда-то символизировавшей супружеское ложе, а теперь превратившейся в немого свидетеля неведомого ей позора. И что-то в ней окончательно надломилось.

Сначала из ее груди вырвался сдавленный стон, который тут же перешел в надрывный, животный вой. Слезы хлынули градом, заливая лицо, горькие и соленые. Ее тело затряслось в конвульсиях беззвучных рыданий. Она била кулаками по собственным бедрам, не в силах вынести тяжесть этого ужаса.

А потом ее охватила ярость. Слепая, разрушительная, направленная на все вокруг. Она с ревом набросилась на постель, с дикой силой стаскивая шелковое одеяло и швыряя его через всю комнату. Подушки полетели следом, одна угодила в зеркало, с грохотом отразив ее искаженное горем лицо. Она вцепилась в простынь на резинке, та не поддавалась, и это бешенство придало ей сил. С громким треком ткань поддалась, и Мария, рыча от ярости и отчаяния, с силой дернула ее, словно пыталась сорвать с кровати саму память о прошлой ночи.

Она молотила кулаками по голому матрасу, крича сквозь стиснутые зубы: «Сука! Сука! Сука!», обращаясь и к шантажисту, и к стриптизеру, и к мужу, и ко всей своей нелепой, разрушенной жизни. Когда силы окончательно оставили ее, она рухнула на пол среди хаоса из постельного белья, всхлипывая, прижимая к лицу скомканную простынь и чувствуя, как каменеет изнутри от беспомощности и страха.

Собрав волю в кулак, Маша решила, что с утра поедет в банк, чтобы снять деньги. Как ни странно, нужная сумма у нее была, даже чуть больше. Она вышла из ванной, оглядела спальню, и взгляд ее упал на кровать. И тут ее прорвало. Слезы градом хлынули из глаз, руки задрожали, а из горла вырвался немой крик. В припадке ярости она принялась скидывать с постели одеяло, подушки, рвать простынь на резинке, которая не желала сдаваться. Мария выместила всю свою злобу на постельных принадлежностях.

И вдруг ее осенила страшная мысль: ее могли изнасиловать. К черту шантаж! Ее изнасиловал этот стриптизер, а кто-то все снимал! Отчаяние, паника и ужас накатили новой, сокрушительной волной. В полном бессилии она рухнула на кровать, рыдая, крича и колотя кулаками по матрасу. Когда силы окончательно оставили ее, она пролежала без движения с час, уставившись в потолок отрешенным взглядом.

Очнувшись, она хотела пойти в душ. Ее кожа, казалось, помнила каждое прикосновение, каждый след чужого пота, и ей отчаянно хотелось смыть с себя это липкое ощущение чужеродности, этой грязной тайны. Она уже потянулась к ручке душа, но рука замерла в воздухе.

И тут, словно удар хлыста, в воспаленном сознании вспыхнул отрывок из какого-то старого криминального сериала. Там была девушка. Такая же потерянная и испуганная. Ее тоже изнасиловали. И первое, что она сделала, – залезла в душ. Она оттирала кожу до красноты, смывала улики, пытаясь отмыться от собственного стыда и унижения вместе с грязью. А потом, когда она все-таки нашла в себе силы прийти в полицию, следователь смотрел на нее с нескрываемым сожалением.

«Все доказательства были на вас, – говорил он в ее воспоминании. – Волосы насильника, частички его кожи под вашими ногтями, его ДНК на вашем теле… А вы все смыли. У нас теперь нет ничего. Только ваши слова против его».

Та девушка с экрана сожалела. Горько, бесповоротно. Ее лицо, искаженное мукой, теперь наложилось в сознании Марии на ее собственное отражение в зеркале. Чувство стыда и страх огласки оказались сильнее здравого смысла и инстинкта самосохранения. И преступник ушел. Остался безнаказанным. Возможно, пошел и сделал это снова.

Эта мысль вонзилась в Марию ледяной иглой. Она представила этого ухмыляющегося стриптизера, который мог бы безнаказанно продолжать свои «победы». А ее молчание, ее вымытое тело стали бы его соучастником.

Дрожь, пробежавшая по ее телу, была уже не от страха, а от ярости. Нет. Она не позволит этому случиться. Она не станет той девушкой из сериала, которая всю оставшуюся жизнь будет смотреть в потолок и сокрушаться о своей роковой ошибке.

Она разжала пальцы, отпустив ручку душа, и сделала шаг назад от искушающей, чистой воды. Теперь это была не просто вода – это была ловушка. Ловушка, в которую она не собиралась попадаться.

Собрав остатки здравого смысла, Маша решила сначала позвонить своему гинекологу. Пальцы дрожали, когда она листала список контактов, находя знакомое имя – Анна Владимировна. Эта женщина принимала наблюдала ее годами, и сейчас мысль о ней была единственным проблеском надежды в этом хаосе.

Трубка была поднята почти мгновенно.

– Алло, Мария? – послышался спокойный, знакомый голос.

– Анна Владимировна… – голос Маши сорвался на шепот, и она сглотнула ком в горле. – Простите, что беспокою… Мне… мне срочно нужно вас увидеть.

– Машенька, что случилось? Ты плачешь? – тон врача мгновенно сменился с профессионального на участливый, почти материнский.

– Я… не помню вчерашний вечер. Я проснулась, а у меня… – она задохнулась, пытаясь подобрать слова. – Мне кажется, меня… изнасиловали.

На той стороне линии на секунду воцарилась тишина, тяжелая и понимающая.

– Глубоко вдохни, Мария. Слушай меня внимательно, – заговорила Анна Владимировна, и ее голос стал мягким, но твердым, как сталь, обернутая в бархат. – Ты все правильно делаешь, что позвонила. Ничего не трогай, не мойся, не переодевайся. Я сейчас же еду в клинику. Встретимся там через сорок минут. Я все тебе устрою, сама все посмотрю и возьму все необходимые анализы. Ты не одна, я с тобой, я все понимаю.

Эти простые слова – «я с тобой», «я все понимаю» – стали тем якорем, который не дал Маше полностью погрузиться в пучину паники. Она кивнула, забыв, что ее не видят, и прошептала:

– Спасибо… Я сейчас вызову такси.

– Жду тебя. И, Мария… – голос Анны Владимировны снова стал очень мягким, – будь осторожна. И не корите себя. Вы ни в чем не виноваты.

Положив трубку, Мария впервые за последние несколько часов почувствовала, что по телу разливается не тепло, а хоть какая-то опора. Одна, но реальная. Она вызвала такси, понимая, что садиться за руль в таком состоянии – это чистое самоубийство. Теперь оставалось только доехать и сделать самый страшный шаг в своей жизни.

В ожидании машины Мария нервно теребила телефон, расхаживая по кухне. Последний час ей названивала Маринка, наверняка желая обсудить вчерашний вечер, но Маша сбрасывала звонки и игнорировала сообщения. И когда телефон зазвонил снова, она не выдержала:

– Что тебе от меня надо?! – сорвалось с ее губ, прежде чем она успела подумать. Голос прозвучал хрипло и резко, пропитанный всей болью и гневом, которые клокотали внутри. – Оставь меня, пожалуйста, в покое хоть на минуту!

Наступила секунда тишины, и затем прозвучал голос, от которого у Маши кровь застыла в жилах.

– Мария Владимировна, здравствуйте, это Елена… – голос ее ассистентки прозвучал не просто удивленно, а скорее шокированно, даже ранимо.

У Маши перехватило дыхание. Словно ее поймали на месте преступления.

– О, Боже… Елена Александровна… простите, я… я не хотела, я не думала, что это вы… – она запуталась в словах, чувствуя, как горит лицо от стыда.

– Мария Владимировна, что случилось? – на этот раз в голосе Елены не было и тени обиды, только нарастающая, острая тревога. – Вы говорите так, будто… с вами что-то произошло. Скажите прямо.

– Нет… Ничего… – попыталась соврать Маша, но голос ее дрогнул и предательски сорвался. – Просто… думала, что звонит другой человек. Вы что-то хотели?

– Я хотела отпроситься на понедельник, но это сейчас не важно, – Елена отмахнулась от своей просьбы, как от назойливой мухи. – Мария Владимировна, я слышу ваш голос. Вы плачете. Или пытаетесь не плакать. Это… Виктор? – ее шепот стал совсем тихим, полным сочувствия и готовности в любой момент броситься в бой.

Услышав это имя, Мария не выдержала. Губы ее задрожали, и она, прислонившись лбом к холодному стеклу панорамного окна, сдавленно выдохнула:

– Нет… Хуже…

– Господи… Машенька, родная… – в голосе Елены вдруг не осталось ничего от строгой ассистентки. Зазвучали теплые, почти материнские нотки. – Мы с вами не чужие люди, мы столько лет бок о бок. Я не позволю вам оставаться одной в такой момент. Где вы? Дома?

– Да… – прошептала Мария, чувствуя, как по щекам снова текут предательские слезы облегчения от того, что кто-то просто спросил «где ты?».

– Слушайте меня внимательно, – голос Елены стал твердым и ясным, как приказ, но приказ, спасающий жизнь. – Я сейчас бросаю все и еду к вам. Не говорите «нет». Не надо отнекиваться и терпеть. Вы не одна. Я буду рядом. Я подержу, помогу, просто посижу с вами в тишине, если нужно. Но я не оставлю вас. Никогда. Скажите, что я могу сделать прямо сейчас?

И в эти слова, простые и искренние, Мария поверила как ни во что другое за этот день. Это был прочный берег, до которого она наконец-то доплыла.

И тут Мария не выдержала и зарыдала, да так громко и со стоном отчаяния в голосе, что Елена только и смогла сказать уже намного более мягким голосом:

– Тише, тише, Машенька, успокойся, – Елена даже не заметила, что перешла на «ты», переступая через все свои профессиональные принципы. Ее голос дрогнул от сочувствия. – Я сейчас же выезжаю. Брошу все дела.

– Нет, не надо… – всхлипывая, попыталась возразить Мария. – Я… я жду такси. Мне нужно в клинику…

– В клинику? – сердце Елены сжалось от дурного предчувствия. – Маша, родная, что случилось? Ты заболела? С тобой все в порядке?

– Я… я не помню вчерашний вечер… – голос Марии прерывался от рыданий. – Проснулась сегодня, а у меня… фотографии… какие-то ужасные… И этот человек… стриптизер… Он был в моем доме, Елена! В моей постели! Я ничего не помню!

Елена замерла на другом конце провода, чувствуя, как земля уходит из-под ног. – Господи… Машенька… Тебе… тебе сделали что-то? Насильно? – произнесла она шепотом, с трудом подбирая слова.

– Я не знаю! – крикнула Маша в отчаянии. – Но теперь кто-то шантажирует меня этими фото! Требует денег! А я… я даже не знаю, что вчера было… И я нашла его браслет у себя в ванной…

– Все, я все поняла, – голос Елены внезапно стал твердым и решительным. – Такси отменяй. Я за тобой заеду через пятнадцать минут. Мы вместе поедем к гинекологу, а потом сразу в полицию. Ты не должна делать это одна.

– Но… эти фото… Если я обращусь в полицию, их все увидят… – Мария пыталась найти возражения, но ее сопротивление было сломлено.

– Пусть видят! – твердо заявила Елена. – Это не ты должна стыдиться, а тот подонок, который это сделал. И тот негодяй, который пытается на тебе нажиться. Ты не одна, Маша. Я буду с тобой на каждом шагу. Сейчас выезжаю.

Когда такси с Машей и Еленой подъехало к клинике, у входа их уже ждал мужчина. На вид ему было лет тридцать с небольшим – мужественные, четко очерченные черты лица, коротко стриженные темные волосы с проседью на висках, что придавало ему солидности, и спокойный, внимательный взгляд умных глаз. Он был одет не в строгий костюм, а в темные джинсы и просторную клетчатую рубашку с закатанными до локтей рукавами, что делало его вид одновременно неформальным и уверенным.

– Маша, это мой младший брат, Роман, – мягко представила его Елена, бережно поддерживая Машу под локоть. – Он адвокат. Я позвонила ему, потому что хочу, чтобы все было сделано правильно. С самого начала.

Елена раньше рассказывала Маше о своем брате, успешном адвокате, но лично не была с ним знакома. Она видела его только на фото, которые иногда показывала Лена.

Роман кивком поприветствовал Марию, его взгляд был теплым, но собранным, без тени праздного любопытства.

– Мария, очень неприятно знакомиться при таких обстоятельствах, – его голос был ровным и глубоким, внушающим спокойствие. Он протянул ей руку не для формального рукопожатия, а так, чтобы она могла опереться, если нужно. – Елена вкратце мне все объяснила. Вы поступили абсолютно правильно, что не стали молчать.

– Я уже поговорил с Анной Владимировной и предупредил, что буду представлять ваши интересы. Врач предупреждена о юридическом сопровождении, так что все процедуры будут оформлены с учетом будущего уголовного дела.

Мария молча кивнула, с трудом находя слова.

– Я… я не знаю, что делать дальше, – тихо призналась она.

– Сейчас главное – зафиксировать все документально, – объяснил Роман, его тон был деловым, но участливым. – Осмотр врача – это первый и ключевой этап. Я прослежу, чтобы все процедуры были проведены корректно, а все заключения и биологические образцы были правильно оформлены для передачи в полицию. Это будет вашей главной уликой.

– То есть… вы пойдете с нами? – неуверенно спросила Маша.

– Если вы не против, – Роман мягко улыбнулся, и в его глазах мелькнула ободряющая доброта. – Считайте меня своим юридическим щитом. Моя задача сейчас – чтобы ваши права ни на секунду не были нарушены. И чтобы у этих ублюдков не было ни единого шанса избежать ответственности. Идемте, – он сделал шаг к дверям клиники, жестом указывая путь. – Давайте действовать по плану. Сначала врач, потом – заявление. Вы не одна, Мария. Мы с Леной будем с вами на каждом этапе.

Кабинет Анны Владимировны дышал стерильной чистотой и профессиональной строгостью. Светлые, без лишних деталей стены, функциональная мебель из светлого дерева и хрома, идеально организованное пространство. Ничего лишнего, только необходимое: современное гинекологическое кресло, застеленное одноразовой простыней, стеклянные шкафы с безупречно расставленными инструментами, строгий стол с компьютером.

Но в этой клинической точности читались и нотки тепла и уюта: на подоконнике стояли три пышных фиалки в аккуратных горшках, у кресла – небольшая корзина с одноразовыми тапочками и простыми, но мягкими хлопковыми халатами для пациенток. На стене, рядом с лицензиями и сертификатами в строгих рамах, висела репродукция нежной акварели с пионами – единственный штрих нежности в этом царстве порядка.

Когда они вошли, Анна Владимировна, в безупречно белом халате, встретила их. Ее движения были четкими и выверенными. Она обняла Машу быстро, но крепко, и в этом жесте читалась не сентиментальность, а солидарность и поддержка.

– Машенька, родная, – прошептала она, – все образуется. Главное – ты не одна. Сейчас мы все аккуратно проверим.

Елена, не спрашивая, заняла место рядом с креслом и взяла Машу за руку. Ее хватка была твердой и надежной.

– Анна Владимировна, – тихо начала Мария, – я… я ничего не помню. Только обрывки. И фотографии…

– Все понимаю, детка. Сейчас возьмем все необходимые анализы: на инфекции, передающиеся половым путем, и… на возможную беременность, – врач произнесла это как можно мягче, видя, как Маша вздрагивает. – И обязательно кровь на наркотические вещества. Если тебе что-то подсыпали, мы это найдем.

Перед началом осмотра Мария тихо, почти стесняясь, обратилась к Анне Владимировне:

–Анна Владимировна, я… я взяла с собой чистые вещи. Если это возможно… я бы хотела переодеться после… – ее голос дрогнул. – На мне все еще то, в чем я была… там.

–Конечно, Машенька, я все понимаю. Сейчас принесу тебе одноразовый халат, а свои вещи ты сложишь в этот пакет, – она протянула Марии стерильный пакет для биоматериалов. – Это важно. Их тоже нужно будет передать в полицию для экспертизы. И вот пакет для того браслета, что ты нашла дома.

Процедура осмотра проходила в почти полной тишине, нарушаемой только спокойными, четкими указаниями врача. Маша сжимала руку Елены, глядя в потолок.

– Ну что, Машенька, – наконец сказала Анна Владимировна, снимая перчатки, – признаков насильственного полового акта я не вижу. Слизистые не повреждены. Это хорошая новость.

Мария выдохнула с облегчением, но тут же снова напряглась:

– Но как тогда… фото? И почему я ничего не помню?

– Скорее всего, тебе действительно подсыпали что-то в напиток, – покачала головой врач. – Возможно, все ограничилось теми… ласками, что на фото. Но мы во всем разберемся. Анализы будут готовы через несколько дней.

В этот момент в кабинет вошел Роман.

– Все документы готовы к оформлению, – сообщил он деловым тоном. – Протокол осмотра и направление на судмедэкспертизу. Анна Владимировна, будьте так добры, внесите все данные. Даже при отсутствии изнасилования, факт дачи наркотических веществ и шантаж – это уголовно наказуемо.

– Конечно, Роман, – кивнула врач, беря в руки бланки. – Все будет сделано по закону.

Мария, все еще держась за руку Елены, смотрела на них – на врача, на подругу, на адвоката. Впервые за этот день она почувствовала не просто поддержку, а настоящую команду, выстроившуюся вокруг нее для защиты.

Пока Роман с врачом оформляли докуиенты, Мария решила наконц-то переоделься. Теперь на ней были простые синие джинсы и белая майка, которые она принесла с собой. Свою вчерашнюю одежду – ту самую, в которой она была в клубе и которая хранила неизвестно какие улики, – она, сдала в прозрачном пакете на экспертизу. Расстаться с вещами было странно – будто отрезали часть вчерашнего кошмара, отправив его в стерильный пакет и закрыв в нëм.

Оформление документов в полиции растянулось на несколько часов. Роман руководил процессом с тихой, но непререкаемой уверенностью: его низкий, ровный голос звучал четко, формулировки в протоколах были безупречны, а требования – законны и обоснованны. Мария, сидя рядом, почти не говорила, лишь кивала и подписывала бумаги, которые он бережно подкладывал перед ней. Она чувствовала себя пассажиром в шторм, доверившим штурвал опытному капитану, и это ощущение было одновременно непривычным и бесконечно спасительным.

Фото с ее телефона, как вещественное доказательство, прикобщили к делу. Мысль, что теперь чужие люди будут изучать эти унизительные снимки, вызывала приступ тошноты, но Роман, предвидя это, положил свою ладонь на ее сжатый кулак – короткий, твердый и обнадеживающий жест. «Это необходимо, Мария. Экспертиза установит, настоящие это фото или монтаж. Это фото скорее всего фикция, я уверен, что проверка это докажет», – тихо сказал он, и она покорно кивнула.

Все это время Елена была ее тихой тенью: незаметно приносила воду, а когда у Марии наворачивались слезы от бессилия и стыда, просто брала ее руку в свои и крепко сжимала, не требуя слов.

Когда они наконец вышли из здания участка, на город уже опустился прохладный вечер. Воздух, после спертой казенной атмосферы, казался невероятно свежим. Мария остановилась, запрокинула голову и глубоко вдохнула, пытаясь очистить легкие от запаха страха и официальных бланков.

Она смотрела на спину Романа, который в паре шагов впереди что-то говорил Елене, и в ее измученном сознании никак не укладывалась простая мысль: этот чужой, абсолютно незнакомый ей вчера человек, потратил весь свой выходной, чтобы помочь ей. Бескорыстно. Профессионально. По-человечески. После лет, проведенных рядом с Виктором, где любая «помощь» была лишь разменной монетой для последующих унижений, такая простая человеческая доброта казалась чем-то фантастическим.

– Все самое страшное уже позади, – тихо сказала Елена, как бы читая ее мысли, и обняла ее за плечи. – Теперь ты не одна. Мы с тобой.

Мария молча кивнула, глотая ком в горле. Да, самое страшное – признаться и сделать первый шаг – было позади. Но впереди ее ждал долгий путь, и сейчас, в сумерках, она в полной мере за этот бесконечный день почувствовала, что у нее есть надежная, хоть и очень неожиданная, опора в лице Елены и ее брата.

После такого утомительного дня Роман твердо заявил, что им необходимо обсудить дальнейшие действия и делать это намного приятнее за ужином. «Война войной, а ужин по расписанию» – заявил Роман тоном не терпящим отказа. Девушки, обессиленные и очень уставшие, даже не пытались отказываться, а просто согласились с ним. К тому же, Мария с ужасом осознала, что не ела уже второй день.

Машина Романа была темной и комфортной иномаркой, в салоне пахло кожей и легким, древесным ароматом. Девушки устроились на заднем сиденье. Елена, прикрыв глаза, тут же погрузилась в полудрему, а Мария, прислонившись лбом к прохладному стеклу, смотрела на мелькающие огни города.

Роман, управляя машиной, время от времени бросал взгляды в зеркало заднего вида. Его внимание притягивала не сестра, а Мария. Ее профиль, очерченный неоновым светом фонарей, задумчивый и печальный, показался ему невероятно красивым. В ней была какая-то хрупкая, но несгибаемая внутренняя сила, которая тронула его гораздо сильнее, чем могла бы тронуть любая внешняя красота. Он украдкой ловил ее отражение, стараясь делать это незаметно.

Чтобы разрядить тишину, он включил музыку. Из динамиков тихо полились первые, узнаваемые с первых нот, фортепианные аккорды. Это был кавер на легендарную «In the End» Linkin Park – тот самый, который когда-то был саундтреком к ее студенчеству, к тем временам, когда мир казался проще, а боль – лишь повод для романтичного надрыва.

Мария невольно вздрогнула и оторвалась от окна, ее глаза в темноте салона встретились с его взглядом в зеркале.

–Ой, – невольно вырвалось у нее, – это же…

–Случайное совпадение, – мягко улыбнулся Роман, снова глядя на дорогу. – Но приятное. Вы любите Linkin Park?

–Раньше… очень, – тихо призналась она, и в ее голосе послышались теплые нотки ностальгии. – Это был мой гимн в универе. Теперь предпочитаю именно каверы, они вносят столько трепета и тепла в классическое исполнение, что хочется погружаться в ностальгию по прежним временам.

Он ничего не ответил, лишь сделал звук чуть громче, позволяя знакомой музыке заполнить пространство машины. Для Романа это была просто хорошая песня. Но для Марии в эти несколько минут, под аккомпанемент когда-то родного трека, гнетущий ком в груди начал понемногу рассыпаться. А Роман, украдкой наблюдая за тем, как она тихо напевает знакомые слова.

Ресторан на набережной оказался не пафосным заведением, а уютным, почти домашним местом с небольшим количеством столиков и открытой верандой, выходящей к воде. Летний июльский вечер был по-настоящему теплым и приятным, в воздухе витал аромат цветущих лип и речной прохлады. На веранде горели мягкие светильники, создавая интимную, расслабляющую атмосферу.

Официант принес меню. Елена и Мария уткнулись в него с видом людей, пытающихся решить судьбу мира.

–Я, пожалуй… не знаю, – растерянно сказала Мария. – Мне кажется, я забыла, как выглядит еда.

–Я тоже, – вздохнула Елена. – Салат «Цезарь»? Или может, пасту?

Роман наблюдал за ними с легкой, почти отеческой улыбкой.