Попутчица Пречистой

– Пьяницы Царствие Небесного не наследуют! – раз за разом повторяла.

Но Василия Ивановича это не пугало, говорил, что это ей надо Царствие Небесное, а он и без него как-нибудь.

– А ты знаешь, что владыка говорит: кто от чего страдает у того и будет такой ад! – бросала в запале. – Ты будешь вечно с похмелья маяться!

– Да ладно, – отвечал муж, – как-нибудь опохмелюсь. А в аду я уже побывал – на войне. Хуже не будет!

Екатерина после таких стычек каялась на исповеди в грехах осуждения, гневливости.

Сколько раз уговаривала себя не принимать близко к сердцу частые выпивки мужа, да стоило увидеть пьяного мужа, как всё в ней переворачивалось, куда девались зароки. Трезвый Василий Иванович мог послушно просфорку со святой водичкой съесть и даже час не курить после неё. Во многом соглашался с ней, но стоило выпить.

Если в период очередного срыва мужа, получала письмо от владыки, которое он как всегда начинал с обращения: «Боголюбивейшие Василий Иванович и Екатерина Тихоновна!..» – ей хотелось тут же написать ответ: «Да какой же он “боголюбивейший?”, он водколюбивейший!»

Василий Иванович утверждал, что до войны грамма не выпивал, вкуса вина не знал. На войне пристрастился. После войны несколько лет Победу праздновал, а потом уже по инерции.

Она просила владыку воздействовать на мужа.

– Ведь не с молоком матери он пить начал, – негодовала Екатерина, – мог до девятнадцати лет не знать эту водку. Значит, может бросить. Только не хочет! Помолитесь, владыка, за него!

– Молюсь за него, Екатерина, молюсь. И не такой уж он у тебя горький пьяница, под забором не валяется!

– Ещё бы он валялся! – возмущалась таким доводом Екатерина. – На порог бы после такого позора не пустила! И так если бы не дети, выгнала давно. Да и выгоняла.

– Нет, Екатерина, не гневи Бога. Муж – твой крест до гроба.

Если владыке Екатерина жаловалась на супруга осторожно, Елизавете – в открытую. Но та ей тоже не поддакивала, наоборот:

– Катя, да ты хоть разбей лоб в поклонах, хоть каждый день в церковь бегай, а доброго дела нет, всё это ни к чему. Вера без добрых дел мертва. А твоё, Катичка, дело, жить в мире с Василием Ивановичем и не скорбеть, что он выпивает.

Возражала подруге Екатерина. Горячилась, спорила. Не могла согласиться. Почему он для неё крест, а не она. Никто у них в роду не пил, отца в жизни пьяным не видела, почему же она должна терпеть пьяного мужа?

– Ну что в этом хорошего – напиваться. Болеть после этого, маяться. Зачем это?

– Знай, Катичка, нет совершенства, – говорила Елизавета. – Один картёжник неисправимый, другой за женщинами бегает, третьему бильярд подавай каждый вечер, на деньги играет. Даже святые, Катичка, не все святы с рожденья. Чтобы он где-то не пил, ты ему сама налей.

– Ух, я бы ему налила! Владыка тоже пишет, дескать, налей чарочку на день рожденья Муренсиньке! Он и говорит: «Видишь, что владыка пишет!» Вы как сговорились. Все хорошие, а я, выходит, совсем никудышная.

– И владыка правильно говорит. Болящий Василий Иванович. Он, конечно, слабохарактерный в отношении вина, но человек хороший. А ты свой характер усмири, Катичка, усмири. Его мужское достоинство не унижай. Муж до гроба муж и друг. И поругает, и пожалеет. Дети вырастут – разлетятся, а муж до смерти рядом. Это раньше мужик был главой семьи, а теперь бабы, но это не значит, он не мужчина в доме. Считаться с этим надо. Ты его не переделаешь, а сама гневишь Бога.

– И владыка говорит, Бога гневлю, и ты туда же!

Однажды, произойдёт это в первых числах сентября, Екатерина расскажет владыке встрече с Пресвятой Богородицей по дороге в Новопокровку. Они шли вдвоём с вечерней службы по Тарской улице. Владыка заговорил о наступающем празднике иконы Владимирской Божией Матери. И Екатерина, неожиданно для себя, начнет рассказывать о той встрече с Царицей Небесной, о фигуре, спустившейся на лес. Говорила сбивчиво, перескакивала с пятого на десятое.

– На цыганку похожа, я заробела – цыгане колдуют. Они бывали часто в наших краях. Вдруг человек спускается с неба. Парашютист, но без парашюта. Парашютистов я знала, видела в Омске…

А завершая рассказ, сказала, что женщина, проводившая мимо гривы, лицом походила на лик, который увидела много лет спустя на Владимирской иконе Божией Матери.

Владыка выслушал молча. Ни слова не сказал. При расставании долгим взглядом посмотрел на Екатерину, благословил её. Ответил через несколько дней, поздравляя с «Владимирской!».

«Боголюбивейшие Василий Иванович и Екатерина Тихоновна! – написал в письме-поздравлении. – Сердечно поздравляю Вас с праздником в честь иконы Божией Матери «Владимирская». Мы не видим Божией Матери, мы и недостойны Ее видеть. Она является святым, а мы – грешники. Но Ее образ пред нами. Прилежно к нему притекайте и молите Божию Матерь, да защитит Она Вас от видимых и невидимых врагов и избавит от временных и вечных зол. Господь да благословит и да хранит Вас в мире и здравии. С искренним уважением».

Больше Екатерина разговор о встрече с Богородицей не заводила с владыкой, и он ничего не спрашивал.

Много позже придёт ей мысль: а ведь владыка просто-напросто оберегал её и её семью, сын военный. Владыка знал, на неё заведено дело в КГБ, значит, под постоянным присмотром. Стоит Екатерине раз-другой сказать кому-то о встрече с Пресвятой Богородицей, в органы обязательно просочится эта информация. Екатерина без того на карандаше – дружбу с опальным владыкой ведёт, в церкви каждую неделю бывает, активная прихожанка, знается со священниками. И вдруг вдобавок к этому – она свидетель явления Пресвятой Богородицы на Омскую землю. Власти как огня боятся любого события, связанного с верой в Бога, которое может вызвать широкий интерес, ажиотаж. Ничего не стоит в психушку упрятать носителя мистической информации. Какой нормальный человек может с Матерью Божией по лесу рядом ходить?

Владыка по себе знал, что такое идти не в ногу с властью. В 1937-м был арестован, четыре года провёл в тюрьме в Тюмени. Подруга Елизавета, рассказывая об этом, не один раз повторяла: чудо, что не расстреляли. На самом деле чудо. Последний батюшка Новопокровской церкви отец Василий Рублёв, как церковь в селе закрыли, уехал в Омск. Церковную службу оставил, стал каменщиком. Жена у него умерла, а детей, сына и дочь, оставил в Преображеновке у надёжных людей. Зарабатывал на жизнь семьи каменщиком. Говорят, хорошим каменщиком был. Каменщиком и арестовали, после чего расстреляли в 1937-м. Владыку в сане игумена арестовали в это же время. В его биографии была служба у Колчака. Да не просто рядовым, его мобилизовали, отправили в артиллеристское училище, после него получил чин подпоручика… Было за что зацепиться, чтобы расстрелять. Но Бог хранил.

Получается, владыка, прежде всего, о ней беспокоился. Так думала Екатерина.

Вскоре после её рассказа о явлении Богородицы и письменного ответа владыки, завёл он разговор о её монашестве. Никогда ранее не затрагивал эту тему, тут говорит, дескать, когда станет она вдовой, должна принять монашеский подстриг.

– Владыка, какая из меня монахиня? – испугается Екатерина. – Я многогрешная! Лет мне много.

– Помнишь евангельскую притчу о работниках? Богу служить никогда не поздно. А что грешная, так монахи не святые. Будешь о спасении своей души молиться, ближним молитвенно поможешь. Я отойду ко Господу, глядишь в иное время обо мне, недостойном, вспомнишь.

– Как это вы умрёте? – растерянно произнесла Екатерина. – А как же я?

– Ты что, хочешь, чтобы я после тебя почил? – заулыбается владыка. – А кто будет за моей могилкой ухаживать? Ты это брось, Екатерина Тихоновна! Как и договаривались, рядом с родителями моими похороните на Старо-Восточном кладбище. Будешь к нам на могилку ездить. Литию прочитаешь, расскажешь о своём житье-бытье.

Могилу родителей владыки Екатерина знала. Не один раз бывала на кладбище с ним и Любовью Васильевной. Владыка рассказывал об отце, протоирее Василии, настоятеле «Знаменской» церкви в Омске, своей маме, тоже из духовного сословия, епископ Омский и Семипалатинский Григорий (Полетает) был её двоюродным дедом.

На могиле родителей владыка служил панихиду, Екатерина с Любовью Васильевной подпевали. В последний раз Катерина была на кладбище за месяц до смерти владыки. Во вторую родительскую субботу Великого поста владыка попросит съездить с ним на кладбище:

– Надо попроведовать папу с мамой.

Екатерина хотела спросить, почему не подождать до Радоницы, когда снег растает, земля просохнет, проще подойти к могилкам, пасха поздняя, на Радоницу хорошо будет, но сдержалась, владыке лучше знать, что и когда.

Поехали вдвоём, Любовь Васильевна накануне простыла, владыка велел ей остаться дома. Кладбище утопало в сверкающем под щедрым мартовским солнцем снегу. Но они легко подошли к могиле. Неподалёку чернела свежей землёй новое захоронение, к нему вела в глубоком снегу утоптанная многими ногами тропа. По ней и прошли. Вытоптали площадку у своей могилы. Владыка разжёг кадило, остро запахло ладаном, владыка начал служить панихиду… На кладбище было сверкающе бело и тихо-тихо, только глуховатый голос владыки плыл над могилами.

Владыка спел в полный голос «Вечную память», перекрестился, и они пошли к выходу. По дороге, владыка скажет Екатерине:

– Мужа ты, Екатерина Васильевна, береги. Василий Иванович – это твой крест, пронеси его достойно. Думаю так, умрёт он раньше тебя. Ты после этого принимай монашеский постриг, принимай монашеский крест.

Игумен Борис

В 1976 году на Благовещение Екатерина чуть запоздала на литургию, уже читали часы. Увидела Елизавету, встала рядом.

– Владыка Венедикт в алтаре, – прошептала подруга.

После литургии Екатерина дождалась владыку у храма, взяла благословение. Владыка улыбнулся ей, как улыбался только он. Выглядел уставшим. Как оказалось, это была их последняя встреча. Через неделю, накануне Вербного воскресенья его парализовало. Екатерина пришла с веточками вербы в храм, надеялась и на этот раз увидеть владыку, а ей сообщили – у него инсульт. Всю службу стояла со слезами на глазах, непрестанно повторяя: «Господи, помоги епископу Венедикту!»

Умер владыка в светлую пятницу. Екатерина корила себя, что не побыла рядом в последние часы, Елизавета звонила, звала, но ни в четверг, ни в пятницу Екатерина не могла, решила в субботу утром поехать.

Елизавета рассказывала:

– Умер тихо. А перед этим лицо просияло. Я, думала, мне показалось, нет, все заметили. Комната озарилась… Бывает, у лампочки накал плохой, еле тлеет, потом вдруг загорится в полную силу, и снова упадёт напряжение. Так и тут комната на короткое время посветлела. Потом смотрим, владыка отошёл ко Господу.

Хоронили на Радоницу. Гроб стоял в Крестовоздвиженском соборе. Пасхальным чином служили Божественную литургию, затем владыку отпели, обнесли гроб вокруг собора и повезли на кладбище. Похоронили рядом с родителями.

Опустело в душе Екатерины, близкого человека похоронила. Не хватало писем владыки, его приездов в «баньку». Оставаясь дома одна, брала на руки Муреньсиньку.

– Переселилась в Небесные обители душа нашего с тобой любимого владыки, – говорила со слезой. – Сироты мы горемычные.

В конце жизни Екатерина, уже матушка Евгения, будет говорить, в её духовной жизни было три незабываемых наставника. После владыки Венедикта таковым стал иеромонах Борис.

В тот раз на всенощную Екатерина пошла в Николо-Казанскую церковь. Потом и вспомнить не могла, почему туда, а не в Крестовоздвиженский собор. Скорее всего, по какой-то надобности поехала в Ленинский район, заодно решила службу отстоять в Николо-Казанской церкви. Да всё промыслительно. Народу стояло в церкви немного, в основном пожилые женщины. Почему-то клироса как такого не было. Как уж так получилось, куда все подевались, служил один священник, без дьякона, и на клиросе читал и пел один человек. С места, где стояла Екатерина, было не видно его. Пел он исключительно. Такого в церкви не слышала. Хрустальной чистоты высокий мужской голос выпевал молитвы легко, свободно.

«Кто это может быть?» – подумала. И тут же услышала за спиной восторженный шёпот, одна женщина другой сообщала:

– Это новый батюшка, иеромонах отец Борис. Сегодня он за весь клирос отдувается.

– Откуда он?

– Из Тобольска.

Позже Екатерина скажет игумену Борису:

– Батюшка, как вы тогда пели! Особенно «Свете тихий»! Услышала и сердце обомлело. И всю-то службу один на клиросе! Но какая служба! Никогда не забуду.

– Неполезное говоришь, Екатерина.

Не любил похвалу, смущался, что женщины вокруг него роятся. А как женщинам устоять – молодой красивый монах. Залюбуешься, когда шёл по церковному двору – высокий клобук, чёрная ряса, динамичная походка. Или он выходил с крестом из алтаря на проповедь. Стоял на амвоне в серебристо-белом облачении на Рождество Христово, в золотисто-красном – на Пасху Господню. Красивый энергичный, а уж когда начинал петь. Молодые иереи по тем временам – крайняя редкость, как же не будешь любоваться. Женщины есть женщины, как мух на мёд, тянуло к батюшке. Почитательниц прибавилось после тысячелетия Крещения Руси, государственный атеизм начал давать слабину, в церковь пришло много новоначальных, в основном женщины. После службы обступят батюшку. Ладно, если по делу спрашивают, а то лишь бы рядом постоять, стрекочут-стрекочут. Батюшка не гнал, не торопился отделаться. Говорил мягко, доходчиво, успокаивающе. Суетное уходило, души просветлялись, будто падал на них ангельский свет.

В тот раз, когда один заменял весь клирос в Николо-Казанской, «Свете Тихий» пел негромко, бережно выводя звуки, будто боясь расплескать молитвенное состояние, нарушить его неосторожным движением голоса. В храме повисла внемлющая тишина. Поющий мог набрать полную грудь воздуха, запеть во всю силу, но он благоговейным голосом благодарил Господа за прожитый день, за увиденный закат солнца и свет вечерний.

Через две недели Екатерина придёт причащаться и снова увидит отца Бориса, он принимал исповедь. Под епитрахилью она вдруг расплачется.

– Простите, батюшка, – начнёт хлюпать носом.

– Поплачьте-поплачьте. Не стесняйся, слёзы это хорошо!

Она плакала под епитрахилью, батюшка терпеливо стоял рядом. Что-то говорила, но больше плакала. А когда успокоилась, вытерла платочком слёзы, батюшка, ничего не спрашивая, сразу прочитал разрешительную молитву и допустил к причастию.

Почти десять лет Екатерина будет духовным чадом отца Бориса. Несла к нему, как к бесконечно близкому человеку, горести, печали. Он утешал, наставлял, как делать мог делать только он. Мягко, деликатно, переживая твои грехи, как свои собственные. Каждый раз после исповеди словно тяжёлый камень падал с души. Легко делалось, счастливо.

Елизавета тоже отмечала:

– Батюшка Борис что-то исключительное. Такие грехи вспоминаю на исповеди. Притаились, затерялась за давностью лет, рядом с ним вся грязь всплывает, проявляется.

После смерти мужа Екатерины, батюшка Борис скажет:

– Ну, теперь принимайте монашество, Екатерина Тихоновна.

Она не воспримет эти слова как волю Божью, считая себя недостойной монашеского подвига. Хотя сразу вспомнит владыку Венедикта, его слова о монашестве. Он предсказывал ей долгую жизнь после смерти мужа.

– Будете вы матушкой, – улыбнётся отец Борис. – Должны быть.

И засветятся его глаза.

– Понимаю, сын у вас военный, боитесь подвести его, но можно тайный постриг принять.

Пройдёт более десяти лет, прежде чем они встретятся как два монаха. В 1990 году отец Борис поедет в Москву на сессию, учился в духовной академии, да там и останется. Вступит в братство Троице-Сергиевой лавры. Дадут ему послушание – восстановить Черниговский скит, что располагался недалеко от лавры. Екатерина побывает там у батюшки. Это ещё до иноческого пострига. Сын у неё служил в Подмосковье, к нему в гости поехала, и, конечно, в Троице-Сергиеву лавру совершила паломничество поклониться Сергию Радонежскому и Черниговский скит разыскала. Сколько радости было увидеть отца Бориса. Пособоровалась у него. Он проводил ежедневные соборования, и каждый день было много народа. Перед каждым соборованием шла исповедь.

– Батюшка, как много народа к вам приезжает! – восклицала Екатерина.

– Земля, Екатерина Тихоновна, слухом полна. Столько лет люди жили без молитвы, покаяния, причастия, слава Богу, времена изменились. Поэтому нам с вами надо усиленно молиться.

В скиту Екатерина познакомится с москвичкой Верой, на обратной дороге в электричке, Вера расскажет, что часто бывает у батюшки, он взял её в духовные чада.

– И образованные к нему ездят на исповедь, соборование – учёные, офицеры, педагоги… Даже, говорят, министр был. Я совсем больная к нему приехала. По его молитвам исцелилась.

После того раза Екатерина сколько ни собиралась, не получалось снова съездить в Москву. Началась свистопляска в политике, экономике, деньги обесценились, пенсия без того небольшая, ещё и не получишь вовремя. Не до поездок. Сын Виктор и то не всегда мог к ней в Омск выбраться. С батюшкой Борисом изредка обменивались письмами, поздравляли друг друга с праздниками. Из Черниговского скита батюшка был отправлен на восстановление Троице-Сергиева Варницкого монастыря, близ Ростова, а оттуда вынужден был уехать в Ивановскую епархию. Только тогда, в конце девяностых, удалось матушке Евгении попасть к игумену Борису.

– Кабы не Таисия, – говорила матушка всем своим знакомым, – я бы никогда отца Бориса не увидела и на Святую землю не попала.

Таисия, сестра по приходу Скорбященской церкви, предложит однажды:

– Матушка, а давайте поедем в Иерусалим?

– Господь с тобою, Тая, откуда у меня такие деньги?

– Деньги у меня есть, оформляйте загранпаспорт.

– Спаси тебя Господь, конечно, хочу на Святую землю. Но как так – на твои деньги ехать. У меня есть немного…

– Я вам говорю, не берите в голову. Считаю, такой человек как Вы, просто обязан побывать в Иерусалиме!

– Без благословения владыки Феодосия нельзя. Надо у него благословение взять.

Таисия, молодая предприимчивая, зарабатывала на жизнь торговлей. В девяностые годы, вся страна превратилась в купи-продай базар, каждый второй стоял за прилавком или подгонял к нему товар. Таисия специализировалась на шубах. Возила изделия из мягкой рухляди из Европы. Получалось удачно.

С матушкой Евгенией они отправились по святым местам на круизном лайнере. Начинался маршрут в Одессе. Сибирские паломницы загодя прилетели к месту старта, один день провели в Свято-Успенском монастыре. Поклонились мощам святого преподобного Кукши Одесского, он года за четыре до этого был канонизирован. Взяли благословение у старца Ионы (Игнатенко). Принял он сибирячек в келье, помазал святым маслицем, а матушке вручил терновый венец. Матушка потом говорила:

– Прозорливый батюшка Иона, предвидел, что предстоят мне скорби. В мае у него были, а осенью мне операцию назначили.

Батюшка помазал омичек маслицем и вместе с ними вышел на свежий воздух. Воздух был вкусным, на морском просторе настоянный, весенним солнцем пронизанный.

– Коровкам раздолье начинается, – сказал батюшка, – травка пошла.

– У нас в Сибири ещё рано выгонять на пастбище, – подхватила тему матушка. – Нынче весна поздняя… Трава никак не проклюнется.

Оба из крестьян, они заговорили о коровах, сене, особенностях сибирского и украинского травостоя… Батюшка с улыбкой вспомнил своё послушание на коровнике. Заправляли там две монахини-скотницы, если что не по ним, могли не только настоятелю пожаловаться, ничего не стоило помоями облить. Расслабляться не давали.

– Я в девчонках любила корову доить? – сказала матушка Евгения. – А вы умеете доить!

– А как же, сестра. И доить, и косить, и тракторист, и моторист. Сельской, что называется, парень. В обитель взяли послушником, думал, наконец-то буду молиться с утра до вечера в тишине, а меня в дизельную. Дизелист понадобился, потому и взял настоятель. На послушников власть тогда строгий запрет наложила, душили обитель со всех сторон. Благодаря дизелю попал сюда. До этого не брали, жил в пещерке, что в берегу моря. В дизельную поселился, а мотор тарахтит денно и нощно. Вот тебе и молитвенная тишина.

Пройдёт время, в памяти Таисии всплывёт разговор двух монахов про коровок и сельскую жизнь. У обоих в молодости свершилось чудо встречи с Пречистой. Минует с год после их с матушкой паломничества в Иерусалим, и облетит прихожан Скорбященской церкви весть: монахиня Евгения, их матушка Евгения, сподобилась в военное время быть спасённой Божией Матерью. Поначалу Таисии показался сей факт неправдоподобным. С недоверием восприняла его. Торговля приучила, доверяй, да проверяй. Опять же сам митрополит Феодосий сказал об этом в своей проповеди. Владыке верила безоговорочно. От самой матушки услышит о чуде, когда с ней и группой паломников поедут в Тамбовку. Матушка поведёт к месту встречи с Богородицей. Начнёт рассказывать о раннем утре в последних числах августа того военного года, «цыганке» спустившейся с неба… И Таисия поверит окончательно.

– Вот здесь, – сказала матушка, стоя посреди луга, – Она подошла ко мне…

Луг, по которому шла когда-то к Екатерине «босоногая цыганка», покрывал ковёр шелковистой травы, кто-то из паломников озорно предложил:

– А давайте походим босиком!

Было их человек восемь, все, кроме матушки, проворно разулись, сначала осторожно ступали на траву, потом осмелели. Нашлись, кто пробежался, вспоминая давно забытые ощущения от прикосновения пяток, ступней с травой, землёй. Матушка смотрела, как на расшалившихся детей, и улыбалась.

Много позже Таисия прочтёт в интернете о случае из жизни тракториста Владимира Игнатенко (в будущем старца Ионы Одесского). Пахал он ночью зябь, и забылся, впал в дрёму. Тёмная, густая, хоть на хлеб мажь, осенняя темнота, монотонный гул двигателя… Проснулся, как от толчка, в свете фар в двух шагах перед капотом стояла женщина. Заглушил мотор, выскочил отогнать, отругать… А никого нет и трактор в метре от края оврага… Лишь много позже поймёт тракторист, Кто сберёг его в ту тёмную осеннюю ночь…

Жили паломники на теплоходе, переезжая с одного святого места на другое. Был в группе свой батюшка, он исповедовал, причащал. Матушке Евгении к тому времени восемьдесят исполнилось, но за всеми поспевала. Постоянно боялась, как бы не отстать, но случалось, сама вперёд убегала. При этом то и дело повторяла:

– Тая, не бросай меня, не бросай!

– Матушка, да кто кого бросает? Только что рядом были, гляжу – уже впереди всех.

Матушка сокрушалась, глядя на стоящий без крестов храм Святой Софии:

– И не перекрестишься. Столько лет в плену у мусульман! Неужели конца этому не будет?

И во Влахерне без креста церковь Пресвятой Богородицы. В небо пустая кровля смотрит. Внутри храм, снаружи, как молельный дом в советское время.

– Матушка, – заметила Таисия, – а ведь если подумать, ваша Новопокровка сродни Влахерну. В этом храме Богородица раскинув Покров, защитила Константинополь от сарацин. С той поры учредили праздник Покрова Пресвятой Богородицы. От него Новопокровка название берёт.

– А я, Тая, ещё и родилась на Покров.

– Это место для вас вдвойне святое! Представляете, здесь была Богородица! В этом храме во Христе юродивый Андрей увидел Её. Как горячо надо было молиться всем, чтобы молитва до неба дошла и Богородица спустилась оттуда на землю. И почему-то не всем было дано увидеть Её, только блаженному.

Таисия тоже помогала матушке часовню в Тамбовке строить. У неё была знакомая в Омском речном пароходстве, та по просьбе Таисии договорилась с капитаном судна, он бесплатно перевёз брёвна сруба из Усть-Ишима в Омск. А ещё Таисия несколько раз давала деньги матушке, когда той надо было рассчитываться с рабочими.

Однажды спросит матушку:

– Матушка, почему вы мне не сказали, что Богородица вас спасла? Во Влахерне вы, наверное, вспоминали вашу встречу с Царицей Небесной. А мне ни слова, ни полслова.

– Ты разве поверила бы? К простой деревенской девушке в глухом сибирском краю Пречистая Богородица спустилась? Скажи честно, поверила?

– Не знаю.

– То-то и оно! А за меня мама молилась. Во Влахерне вся церковь молилась, и Богородица спасла город, а за меня мама просила…

В Иерусалиме паломники молились на Божественной литургии в храме Гроба Господня. Служба там начинается в двенадцать часов ночи. С матушкой произошёл пассаж. «Отче наш» пропели, она Таисии громко шепчет:

– Тая, где батюшка?

И таким тоном, будто что-то стряслось.

– Зачем он вам?

– Тая, потом скажу. Давай искать!

Таисия и сама носом клевала на службе, хоть в два раза младше матушки. Разница во времени нешуточная: в Иерусалиме двенадцать ночи, в Омске четыре утра. Матушка на Евхаристическом каноне задремала, а придя в себя, пустилась в панику. Как с таким грехом к причастию идти? Поволновалась, разыскивая батюшку. Народу много, вот-вот вынесут Святую Чашу, она по церкви мечется, Таисия еле поспевала за ней. В последний момент наткнулись на своего батюшку.