Не надейтесь на князей, на сынов человеческих

– Ну-ка зайдём.

Свечек купим, постоим. А то и на службу в воскресенье утром разбудит:

– Пойдёшь?

Ходил. Больше бабе Кате приятное сделать. Да и сам постою, и как-то хорошо потом весь день.

При мне не видел, чтобы молились они дома. Но каждый раз, как за стол сядем, баба Катя замрёт на минутку, про себя молитву прочитает, перекрестится, еду перекрестит, только тогда начинаем есть. Почему-то про себя молитву читала, может, меня не хотела смущать.

Ездил с ними на дачу, помогал сажать, убирать, землю копал. Сходу вписался в их семью, приняли как родного. Баба Катя знала, что я страшно люблю её солёные помидоры. Что уж был у неё за рецепт? Солила в деревянном бочонке. Помидорки небольшие, но до того вкусные. Приеду, обязательно наберёт большую миску, картошки наварит, я один всю миску уговорю.

Сейчас вспомню и корю себя. До чего глупый был, нет бы, конфет привезти им в гостинец, пряников – даже не подумаю.

В те первые два месяца рано утречком проснусь, завтраком баба Катя накормит, и бегу на электричку. В Новосибирске от вокзала поднимусь по Красному проспекту к нашему институту. Рядом консерватория, кинотеатр «Победа»…

Закрою сейчас глаза и всё это ясно-ясно вижу, будто только вчера был в тех местах…

В один из первых институтских дней с Володей Казанцевым познакомился. Он тоже не поехал на уборочную и тоже перевелся в НИИВТи – из строительного института. Полгода на строителя проучился, первую сессию сдал, во втором семестре заболел воспалением лёгких, и не стал дальше учиться, решил в речники податься. Володя был мастером спорта по боксу, а декан наш, Орлов, спортсменов привечал. С Володей в коридоре института столкнулись. Что-то он у меня спросил, разговорились, и до самой его смерти оставались друзьями. На второй день знакомства идём мимо Вознесенского собора, Володя предложил:

– Зайдём?

Купили по свечке, поставили.

– Ты попроси у Бога, чтобы ты студентом стал, – шепнул Володя, – попроси, не смущайся, Бог есть.

Удивило – серьёзно говорит о Боге. Я-то ладно, бабушка у меня верующая.

Володя был коренастый, крепкий, в очках (небольшая близорукость). Скромный, даже стеснительный в каких-то ситуация, не наглый. Физически очень сильный. На соревнованиях, бывало, против тяжеловеса выходил. В нашей команде некого выставить, он выходил. В одежде не скажешь, что атлет, а в спортзале разденется – сразу видно, очень сильный. Танцевал хорошо. Все наши девчонки без ума от него были. И вообще – имел успех у женщин. Обаятельный, предупредительный, ум острый.

Однажды меня поразил. Вроде мелкий случай, но запомнился на всю жизнь, и Володя открылся по-новому. Мы уже три года были знакомы, на четвёртом курсе заняли вдвоём комнату в общежитии. Октябрь, холодно. А в комнате хомячки от прежних хозяев. Пара забавных хомячков. Думаю, зачем они нам?

– Сейчас, – говорю, – в окно выкину или на улицу отнесу. В подвале пусть живут, на кой они сдались нам! Гадить будут, жрать просить!

Ух, Володя напустился на меня. На полном серьёзе отчитал:

– Ты чё такой живодёр? Они околеют на улице, или собаки с кошками прикончат! Это домашние зверюшки! Какой подвал? Пусть живут! Это наши братья! Беречь надо!

Много позже в письмах владыки Венедикта (Пляскина), нашего омича, прочитал, что Господь Иисус Христос искупил вместе с человеком всю тварь поднебесную, а наше Евангелие есть Евангелие всей твари. Жалеть животных – значит проповедовать Евангелие всей твари. Пронзительные слова. Прочитал и вспомнил Володю. Он по-другому сказал мне то же самое.

Не был сентиментальным, нет, и вот – хомячки. Поразил реакцией. У меня число по-деревенски рациональное отношение – бегают под ногами, гадят. Однажды голубя принёс со сломанной конечностью. Наложил шину из палочек, перебинтовал. Жил у нас бедолага, пока не околемался.

Володя всего на год старше, да у меня тогда ветер в голове гулял, а он ко всему подходил основательно, серьёзно, не одним днём жил. Я от природы не был расположен к боксу. Он убеждал: «Тебе надо!» Раз друг настаивает. На первых курсах в разных комнатах жили, идёт на тренировку, за мной зайдёт. Тренировался (и сам тренировал) в «Динамо», в «Локомотиве», в нашем «Воднике». И везде лидер. Я ходил в «Водник». Если утро Володя начинал с пробежки, звал с собой. Рассказывал уже о боях на чемпиона коридора. Это как раз на первом курсе, когда Казанцев меня к боксу приучал.

В любом виде спорта чувствовал себя уверенно, в гребле, настольном теннисе… В игровых видах – ручном мяче, баскетболе… Везде нарасхват. За факультет надо выступать – Володя, выручай. Не отказывался, раз надо. Яхтами одно время увлёкся… Я лучше всех в группе бегал на короткие дистанции – сто и двести метров. Он меня по весу более чем на десять килограммов тяжелее, да и не бегун. Но ни за что не уступит на дистанции, даже если начнёт отставать, взорвётся и обгонит. Пришёл новичок в секцию бокса и продемонстрировал трюк. Ставит стул спинкой перед собой и с места перепрыгивает его. Мы языками цокаем: вот это ноги! Стали пробовать – ни у кого не получилось. Казанцев подошёл, постоял, посмотрел, примерился и перемахнул. Никогда до этого не делал, а тут раз. После чего парень удивился – впервые его трюк кто-то повторил.

И на гитаре виртуозно играл. Казалось бы, спортсмен, боксёр. А он серьёзно гитарой занимался. На институтских концертах выступал как классический гитарист. И сольно, и в ансамбле. Играл с ребятами из консерватории. Рядом с ним и я немного научился тренькать. Моему старшему сыну Казанцев внушил: осваивай гитару. Тот в конечном итоге музыкальное училище по классу гитары окончил.

Володя был из тех, кто последним мог поделиться. Этим пользовались. Когда в девяностые занялся бизнесом, его подло подставили. С товарищем развернули дело, доверился ему, а когда хорошо пошло, компаньон, така сказать, по-товарищески кинул Казанцева. Дешёвкой оказался. В общаге Володя был притчей во языцех. Деньги занять у кого? Да у Казанцева. Последние отдаст. Скажу:

– Володя, ну чё ты такой простодырный.

– Ну как же – человеку надо.

Не мог отказать. Сам из Усть-Каменогорска, оттуда много училось в НИВТИ. Земляки постоянно за деньгами к Володе бегали. Был Гоша Ротов, любитель выпить, а займёт, клещами долг не вытащить. Сто надо напомнить, прежде чем совесть проснётся.

Я выработал тактику. Гоша на порог, но рта не успеет раскрыть, я на опережение:

– Гоша, займи трояк. Решили врезать с Казанцевым, шланги горят, а не хватает на пузырь.

Гоша кислую физиономию скорчит:

– У меня самого не хватает, думал у вас перехватить.

– Так ты дай нам, у тебя всё одно мало.

Он быстренько за дверь.

Казанцев мне давал деньги на сохранение:

– Шура, возьми, эти балбесы выклянчат, а мне туфли надо купить.

Или за гитарой придут. У него концертный инструмент, не дрова с мебельной фабрики за семь рублей. А берут не на концерт, а под пиво песни поорать. Залапают руками в селёдке. Володя потом вытирает гитару и чуть не плачет. Сказать «нет» не в его характере, как же – ребята попросили.

Вижу такое дело начал гонять гитаристов, у которых всё мастерство на трёх аккордах заканчивается.

– Не-не-не! – хватаю гитару. – Не дам, сам сажусь заниматься. И вообще, что вы за музыканты без своего инструмента?

Казанцев давай благодарить:

– Шура, ой, спасибо! У меня сердце болит давать в такие руки гитару.

После окончания института Казанцева профессор Дегтярёв оставлял на кафедре. Володя под его кураторством научной работой занимался, Дегтярёв ставку на него делал. Володя выбрал Пермь, ему хорошее предложение оттуда поступило, и не прогадал в плане карьеры, быстро продвинулся до капитана-наставника земснарядов. Эту должность получали обычно, кто десять и более лет на земснаряде отработает, а тут совсем молодой получил. Я после армии в Молдавии работал, к нему в Пермь в гости поздно осенью приехал. В лёгоньком плащике, в Молдавии тело, а в Перми мороз под двадцать.

– Володя, – говорю, – одевай, пропадаю.

Он свой китель отдал. Я-то не знал, что на кителе серьёзные нашивки, пошёл в нём в кафе, а оно относилось к ОРСу речников. Не успел за столик сесть, ко мне директор заведения летит. Как же высокий чин пришёл, а вдруг с проверкой. Я быстро в роль Хлестакова вошёл… Хорошо откушал и выпил…

Бог призвал

Батюшка не пропустил ни одной встречи однокашников по случаю круглых дат со дня окончания института. Ездил на каждый юбилей. Праздник возвращения в юность ждал с нетерпением. Дружная группа едва не полным составом съезжалась. Заранее списывались, созванивались, договаривались. В тот раз батюшка пришёл в институт в облачении. Мало кто из сокурсников знал, что однокашник недавно рукоположен в священники. Да и то, одно дело знать, другое воочию лицезреть. Удивил батюшка Виталий друзей, несказанно удивил. Любимец группы Шура – балагур, шутник, вечно настроенный на позитив, и вдруг он иерей. Кое-то откровенно смутился. И Шура перед ними, и не Шура. Как обычно с широкой улыбкой, огоньком в глазах, громкоголосый, но на груди крест серебром отливает, чёрный подрясник до пола. Шурой такого не назовёшь, да и Виталей язык не повернётся.

– Слушай, – спросил Казанцев на правах друга, – ты и в ресторан так пойдёшь?

– Нет, переоденусь?

– Разве в гражданской одежде можно?

– Почему нельзя.

– Переоденься, не знаю как кому, мне вино при священнике не с руки употреблять…

В ресторане скажет батюшке:

– Ты молодец, Виталя, Бог призвал – ты всё отринул и пошёл. Я бы не смог…

Подобного не было никогда в нашей церкви, никогда больше не будет. В девяностые и нулевые годы Господь Бог мобилизовал армию священников из мирян – призвал к себе на службу сотни и сотни взрослых мужчин. Инженеров и учителей, музыкантов и врачей, водителей и каменщиков, офицеров и профессоров, партийных работников и милиционеров. В этом была жизненная необходимость и Промысел Божий. Иереи прибыли не откуда-то, они были воспитаны той же системой, той же средой, что и паства. Не молодые, только что оперившиеся юнцы, а сформировавшиеся мужи, за плечами которых опыт мирской жизни.

У меня был хороший товарищ – Александр. Эрудит, интеллигент, историк по образованию, изучал философию, писал стихи. После окончания университета работал учителем, затем чиновником, наконец – журналистом… Он повлиял на моё воцерковление, наши столы в редакции стояли рядом, мы много о чём переговорили с ним. В возрасте сорока лет Александр окончил Омское епархиальное духовное училище. Это был один из первых выпусков. Ему, гуманитарию до мозга костей, учёба давалась легко. Учился с интересом, погружаясь в новый для себя мир.

– Александр, пора бороду отпускать, – говорил владыка Феодосий перед окончанием учёбы, – батюшка из тебя импозантный выйдет.

Бог призвал его к Себе: пойдём, поможешь Мне, послужишь во спасение ближних, но Александр не отозвался. За время учёбы в духовном училище романтики в нём поубавилось, понял, какое бремя берут батюшки на свои плечи, и отошёл в сторону. Как те ученики, которые ходили за Христом до той поры, пока Он не сказал: «Кто хочет идти за мною, отвергни себя, и возьми крест свой и иди за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережёт её». Александр придумал себе отговорку: «Ну, какая, спрашивается, из моей жены матушка? А иерей без матушки – ничто». Знал я его жену – совершенно невоцерковлённый человек, но, думаю, была бы не хуже других матушек. Они тоже в подавляющем большинстве были воспитаны атеистическим миром. Откуда другим взяться? Мужья служили в церквях и параллельно возрастали духовно, и матушки с Божьей помощью.

Александр не смог «отвергнуть себя», в корне поменять жизнь. Любил комфорт, сибаритство… Рос у матери один – пыль с сына сдувала, всё для Сашеньки. Супруга, может, и не сдувала денно и нощно, но снизу вверх на интеллектуала супруга смотрела. Не знал он, что такое ходить по магазинам, заниматься бытом. Воспринимал своё положение в семье как данность и вдруг всё изменить. А если владыка пошлёт в село на приход? Где и церкви нет, строить надо, и туалет во дворе, а вода в колодце…

Когда настигнет его смертельная болезнь, коротко произнесёт: «Зря, наверное, не пошёл в священники…» В голосе прозвучит и вопрос, и утверждение – «зря»…

Батюшка Виталий не испугался расстаться с холостяцкой жизнью, не испугался взвалить на себя крест иерея. В сорок лет круто поменял жизнь…

***

А тогда на встрече с однокашниками в Новосибирске крестил Казанцева.

– Мысли не было, – рассказывал, – что Володя некрещёный. В институте много раз вместе заходили в церковь. Благо, церковь рядом с институтом. Идём мимо, время есть – зайдём. Иконы любил разглядывать. Известных святых знал и меня учил, кто есть кто. Скажет, вот Серафим Саровский, вот Сергий Радонежский, это Никола Угодник. И вдруг – некрещёный. Как обычно в первый день всем курсом пошли в ресторан, а на второй нашей группой поехали на дачу к сокурснику. И зашёл разговор о крещении, человек пятнадцать было, трое некрещённых, Казанцев среди них.

– Как так? – спрашиваю Володю. – В церковь ходил, «Отче наш» знал…

– А вот так, – улыбнулся, – всё собирался… Помнится, говорил тебе однажды, что не крещён, наверное, позабыл…

– Не мог такого забыть…

Батюшка я тогда был ревностный, куда бы ни ехал, облачение брал, требник, миро… Мало ли, в дороге всё может случиться, кому-то священник понадобится. На той встрече покрестил наших, в том числе Казанцева.

Так получилось, и отпевал его. Четыре года назад похоронили Володю. Будь другим по натуре, жил бы ещё, а он склада Эрнеста Хемингуэя. Любил его книги и в бокс пошёл, следуя примеру Хемингуэя и его героев. Меры не знал – горел по жизни. Будучи в возрасте не давал себе никакой поблажки, ходил в спортзал, в спаррингах дрался с молодыми так, что с ним боялись связываться, взрывался и молотил всех. Пятьдесят пять, шестьдесят лет – старик для бокса, а по выплеску энергии – юноша. Приезжаем на встречу в Новосибирск. Ему под шестьдесят. Покупает катамаран, ещё что-то и тяжеленные сумки тащит. Я на вокзале попробовал – неподъёмные. На катамаране выходил в Бухтарминское море. Врачи строго-настрого наказали соблюдать послеоперационный режим, в противном случае обещали самые печальные последствия. Он чуть почувствовал себя здоровым, сразу начал активную жизнь: спортзал, походы в горы. Сына берёт, и вдвоём на катамаране идут на острова. А Бухтарма – это море. И красоты морские, и шторма нешуточные. Меня всё агитировал сходить с ним. Если Миша Ложкин, сокурсник, по сей день в хоккей с мужиками играет, но это в охотку, без надрыва. Как у русского мужика – по настроению в хоккей поиграл, в баньке попарился, парю рюмок на грудь принял. У Казанцева всегда всё по максимуму.

Такие натуры, как Казанцев, живут на полную мощность всю дорогу, организм в конечном итоге не выдерживает. За спортивную жизнь столько было травм, переломов. И в драки серьёзные попадал. Это не прошло бесследно. Диагностировали онкологию. Сделали две операции. Вроде – всё хорошо. Необходим режим, а тлеть не для него. Много раз говорил Володе: остановись, остепенись. Года за два до смерти зазвал его к себе в Омск. В соборе была как раз моя неделя. Я рано утром в храм собираюсь, он со мной. Я служу, он в келье поспит, почитает, выйдет погулять по городу, зайдёт в храм, постоит, помолится.

– Хорошо здесь, у тебя, – скажет, – спокойно.

Дня четыре пожил, на большее не хватило. Несколько раз предлагал ему: давай, договорюсь, и поедешь в монастырь в Одессу (тогда на Украине было спокойно). Поживёшь среди монахов месяц-другой. Не будет ни чрезмерных физических нагрузок, ни моральных. Другой мир с размеренной жизнью. Будешь всё делать по воле Божьей и по силам. На службы ходить, в монастырском огороде ковыряться. Захотел – по Одессе погулял, или на море сходил, оно в пяти минутах. Да, соглашался Володя, хорошо бы вот так бы уехать, где тебя никто не знает, пожить без дерготни… И всё собирался. Мол, вот разделаюсь с кое-какими делами и махну. И прособирался.

Как родной брат мне Володя. Ближе в институте друга не было. И для семьи его я как родной человек. Был и есть. Четыре года назад жена его, Наташа, звонит:

– Володя умер. Просил, перед смертью, чтобы ты по возможности отпел.

***

Батюшка подзывает меня к компьютеру, открывает папку с институтскими фотографиями. Показывает фото Казанцева. Взгляд уверенного в себе человека. На другом снимке группа ребят в общежитие. Молодые, полные жизни, весёлой энергии через край. У одного в руках гитара, на столе трёхлитровая банка с пивом. Вечеринка. На другом фото институтская аудитория. За столом преподаватель с мощной совершенно лысой головой. Могучие плечи, богатырского вида мужчина. Вокруг него несколько студентов.

– Наш декан Павел Николаевич, – прокомментировал батюшка, – это мы пришли на консультацию по курсовому проекту.

Ещё одно чёрно-белое фото. Тёплый летний день. Почему-то думается – воскресенье. Река, брандвахта, лёгкий трап сброшен на берег, на нём стоят две девушки в лёгких коротких платьях. Почему-то босиком. Одна держит туфли в руке. Лет, может, по двадцать, но совсем ещё девчонки. Чистые, скромные. Батюшка открывает новое фото. Скорее всего – май, город залит солнцем, группа парней на фоне здания. В куртках, пиджаках. Батюшка в центре, совсем молодой, двубортный пиджак, поднял руку в приветствии.

– Это мы у нашего общежития, «Домом студентов» именовалось. И вправду пять лет родной дом, – говорит батюшка. – Три последних курса жили с Казанцевым в одной в комнате, но начинал я общежитскую эпопею с третьекурсниками. Мама факультета Клава, секретарь деканата Клавдия Фёдоровна руку приложила. На первом курсе, сразу после ноябрьских праздников вызвала меня в деканат и на свой страх и риск, я ещё не был студентом, выписала направление в общежитие по адресу Красный проспект, 75. В этом была вся наша Клава.

Место было только в комнате третьекурсников. Семь человек в комнате, в основном деды – после армии ребята. Витя Доровских, Володя Сидоренко… Уже не ветер, как у вчерашних школьников, в голове. Понимали кое-что в жизни. Я оказался как среди старших братьев. С ними никогда не голодал. Питание в комнате поставили чётко. Вечером сковороду в полметра диаметром картошки нажарим с мясом вперемешку. Садимся всемером, а то и в гости кто придёт. Пять минут – и сковороды как ни бывало, мыть не надо – до блеска выскоблили. Чаю попьём. Бывало, суп или борщ сварят. Я не варил. Повар я такой – сварю, никто есть не будет. По магазинам ходил за хлебом или за крупой, макаронами. Бывало – за водкой пошлют.

– Что, молодой, – скажут, – за фунфыриком сбегаешь?

– Легко.

Не гнушался. Сам никогда с ними не выпивал. Привыкли, что отказываюсь, гостям говорили: молодой у нас молодец – не пьёт.

Весной к нам Фан – Ваня Рымаренко – нелегальщиком поселился. Я уже упоминал его, боксёр. Его из института выгнали, армию отслужил, собрался восстанавливаться.

В средине декабря я стал студентом, освободилось место в группе, парня одного отчислили, Клавдия Фёдоровна тут же оформила на меня документы, получил студенческий билет и зачётку. Сессию сдавал как полноценный студент.

Первые два курса были самые сложные. Теоретическая механика, физика, высшая математика, черчение, геодезия. Дядя Вова знал, что говорил, факультет был самый сложный в институте. Какие только предметы не читали нам, каждый учить и учить надо – сопромат, гидрология, гидравлика, электротехника. Но я втянулся…

С высшей математикой проблем не было. Не зря брат Александр хотел из меня вундеркинда сделать по математике, химии и физике. «Вышку» преподавала Шабалина Валентина Ивановна, куратор нашей группы, это как классный руководитель в школе. Замечательная женщина, переживала за каждого из нас, не гнушалась участвовать в наших мероприятиях. Зимой с нашей группой ездила в Мочище под Новосибирск на лыжах кататься. Накатаемся, потрапезничаем. По-семейному было. Казалось бы – зачем ей, деньги за это не платили, но понимала – она в ответе за группу.

Что у меня не пошло – теоретическая механика и сопромат тяжело давался, хотя на четыре его сдал. Науки нудные, душа к ним изначально не лежала. Повезло, термех читала старушка Вольская, с ней друзьями стали. Вечно что-нибудь забывала дома – учебные пособия, плакаты. Боялась, в институте молодые лаборанты засунут и не найдёшь потом. У неё было много пособий лично её. В своё время заказывала, приобретала на свои деньги. А память уже не та. Забудет дома или перепутает, не то захватит, заохает: как же это я? Жила рядом с институтом, идти всего ничего. Но пока она будет бегать с её-то ногами, лекция пройдёт. Она меня в качестве гонца привлекала. Ключи даст:

– Кузнецов, принеси не в службу, а в дружбу.

– Если в дружбу, Вера Андреевна, я всегда готов.

Это лучше, чем на лекции сидеть.

Ещё напутствие даст:

– Не торопись, под ноги смотри, скользко сегодня!

Мне куда торопиться, я у неё успею ещё и чайку попить.

По-свойски вёл себя. Пол подмету, если мусор увижу, ведро вынесу, коврик вытряхну. Смотрю, шпингалет на окне на честном слове держится, прикручу. Частенько забывала свет выключить. Хозяйки нет, а в квартире иллюминация: в коридоре, ванной, на кухне горят лампочки в своё удовольствие. Вернусь в институт, доложу – то и то сделал. Ей нравилось моя самодеятельность. Ставила на экзаменах твёрдую четвёрку. Хотя на твёрдую точно не знал. Да и слабину давал себе при подготовке, считал, двойку всяко-разно не поставит. Вольская послушает мои тык-мыки, улыбнётся:

– Давай зачётку, Кузнецов. Парень ты хороший, жизнь заставит, и термех на пятёрку выучишь.

С геодезией так получилось – думал, точно не моё, в жизни не пригодится, правдами и неправдами сдать и забыть. Но на преддипломную практику после четвёртого курса попадаю в изыскательскую партию на Чулым, и ставят техником. Думал, лебёдчиком-мотористом куда-нибудь на земснаряд, а меня техником. Елки-палки, от чего бегал, туда и угодил. Ну да ничего, всё получилось. А после армии вообще прорабом в изыскательской партии на Енисее работал. Но это отдельный разговор.

Первую сессию сдал, начал стипендию получать, легче стало. И себя уверенней почувствовал. Кто-то отсеялся, а я зацепился.

Не маменькины сынки

Иногда мы перебрасываемся с батюшкой письмами в «Одноклассниках». Бывает, коротко, в телеграфном стиле: вопрос – ответ. Чаще я что-то уточняю. В другой раз «разговоримся», не заметишь, как час промелькнёт. Батюшка горячо реагирует на любую несправедливость. На очередное проявление «заботы» государства о своих гражданах – повышение цен, тарифов, налогов. Не помню, за какую тему тогда зацепились, несколько раз обменялись репликами, а потом батюшка написал, видимо, постоянно об этом думал, что тяжело заболел брат Александр. Онкология.

Когда я пришёл к батюшке в очередной раз, он начал разговор с брата:

– Отец рассказывал, что Саша резко изменился после смерти матери. Мне было шесть лет, а ему восемь. Я ещё толком ничего не понимал. Народ пришёл, мама лежит в гробу. Будто не со мной происходило. Как в кино. Много людей. Никогда так много не собиралось у нас. Даже когда гости приходили. В доме люди, во дворе стоят, все серьёзные… Думал, это временно – она полежит, проснётся. Не хотел, чтобы по-другому. Верил, скоро всё закончится, пройдёт время и будет по-прежнему. Громыхнёт калитка железной защёлкой, стукнет дверь в сенях, мама ступит на порог и скажет: «А что у меня есть для моих мальчишек-шалунишек? Отгадайте». И достанет жестяную круглую коробку с леденцами. Одна коробка чего стоит! Золотистая, крышка разрисована цветами, или жар-птица изображена. Открываешь, а внутри разноцветные леденцы… Съешь, после чего в коробке можно хранить разные ценные вещи: значки, марки, шарики от подшипников. Мама знала, на двоих одна коробка не делится, каждому своя нужна, поэтому две принесёт. Или достанет из сумки два пряника в форме медведя, зайца или коня. Большие, глазурью облитые, и до того вкусные.

Жизнь-смерть было выше моего понимания. Умел читать, даже писал немного, а так умишко детский. Даже после кладбища не хотел верить, мамы нет навсегда.

Саша на два года старше. Во второй класс в тот год пошёл, ему восьмого мая восемь исполнилось. Мама перед первым сентября за школьной формой для него отправилась, поднялась на виадук, и с ней приступ. С её смертью у Саши изменились темперамент, характер. Из весёлого, жизнерадостного паренька превратился в замкнутого, не по годам задумчивого.

Я каким был, таким и остался. Оптимистом. Как бы плохо ни было, я находил хорошее. Бабушка скажет: завтра встаём рано, идём пасти коров. Конечно, с ребятами играть интереснее, чем за коровами бегать, но я не делал трагедии, наоборот, разве плохо, весь день с самого раннего утра на лугу, у речки. И коров пасёшь, и купаешься. Бабушка разрешала. А то костёр соорудим, опять хорошо.