Не надейтесь на князей, на сынов человеческих

Едва не в первую неделю навигации сижу в каюте, вдруг пронзительный крик. Как минимум – режут кого-то. Выскочил на палубу, а там трагикомедия с Викушей за бортом в подвешенном состоянии.

– Жека, – говорю, – успокойся.

Он захохотал:

– Ефимыч, не волнуйся, это в сугубо воспитательных целях.

Макаренко, одним словом, с Ушинским вместе.

После второго вывешивания объекта воспитания за борт, я начальнику партии Модесту Феофановичу говорю:

– Жека в воспитательных порывах может далеко пойти. Швырнёт Викушу в набежавшую волну! Будем иметь фигуристый труп. Надо эту парочку списывать на берег, иначе до беды недалеко. Плавать Викуша, как я выяснил, не умеет.

Жека был парень работящий, за двоих играючи ворочал, ни от какой работы не отказывался, что ни скажешь, сделает, но приходилось выбирать.

Вторая пара химиков, Толя и Вера, полная противоположность. Никаких эксцессов. Он два раза сидел. Один раз за воровство, второй, как он объяснял, ни за что. Вера тоже на зону сходила, имела на руках отметины – наколки. Это сейчас все кому не лень себя разрисовывают, как папуасы, тогда путные девчонки наколки не делали. Толю мужики за глаза, в глаза не любил, Копчёным звали. Смуглый, сухой, ёжик тёмных волос, цепкий взгляд. Чифирил Толя зверски. Потому, наверное, и сам был коричневый. Чай куплю для столовой с расчётом на неделю, пару дней проходит – чая нет. Да что за напасть? Веру, поварихой служила, спрашиваю, она плечами жмёт. Да ларчик просто открывался – Толя пятидесятиграммовую пачку чая на один раз заваривал. Он по собственной инициативе в свободное время Вере на кухне помогал, за что брал чаем. Я нашёл выход – стал фруктовый покупать. Надолго его хватало. Ух, Толя ворчал:

– Ефимыч, зачем эти помои покупаешь? Не надо его брать! Прошу тебя, не надо!

А я вроде как не понимаю, откуда ноги неприязни к фруктовому чаю растут.

– Да какая разница? – скажу. – Подкрашен кипяток и ладно!

– Как это какая разница? – Копчёного аж передёргивало. – Это ведь не чай – пойло! Не бери ты эту гадость! Не трать попусту деньги!

За что Копчёного уважал – никогда не напивался. Умел себя держать.

Один раз у меня десятку украли. В то время хорошие деньги. В ресторане в Дудинке можно было вечер посидеть на них. Я Толе пожаловался. Он мне:

– Ефимыч, найдём кто скрысятничал. Обязательно найдём.

– Да ладно, – говорю, – может, сам потерял. Или кому-то нужнее были. Ни к чему волну поднимать.

– Волну катить не будем, но это дело принципа. На нас ведь подумают: зеки взяли.

И нашёл. Он расставил свои капканы, воришка попался. Клюнул «на живца». На брандвахте два школьника работали, девять классов окончили и устроились деньжат подзаработать на каникулах. Была такая практика на флоте, подростков на лето брать. Один из школьников зашёл ко мне в каюту и чесанул десятку. Толя его вычислил. Я попросил Толю пыль не поднимать. Ну, оступился парень. Увольнять не стали. Десятку вернул, покаялся. Слёзно попросил родителям не сообщать. Я и не собирался.

И ещё одна флотско-женская история просится в строку. Её герои – Миша и Мариша. По сей день с ними общаюсь. Бывает, звонят, просят молитв. Случилась это в 1980-м. Пароходство тот год надолго запомнило. В Москве всемирная олимпиада проходила, а в Сибири она аукнулась по женской части. Столицу тщательно зачистили от сомнительного элемента. Воров, фарцовщиков, валютчиков, нищих и проституток отправили подальше от соревнований, чтобы не подрывали честь страны. В наше пароходство прислали человек двести женщин лёгкого поведения. С наказом занять порочащий социалистическую Москву контингент общественно-полезным трудом на период навигации. Москвичек распределили по объектам, кого на корабли, кого в порты по всему бассейну, кого на базе оставили. В нашу партию Маришу прислали. Кто жил в то время помнит первую звезду эстрады Советского Союза – певицу Софию Ротару. Мариша на неё походила – высокая, стройная, утончённые черты лица, ухоженная. Прямые волосы до плеч… И языкастая…

Модесту Феофановичу, начальнику партии, говорит:

– Начальник, ты мне что, хочешь лопату дать? У меня руки не под неё заточены.

Модест Феофанович мужчина суровый и конкретный, начальником партии работал бессчётное количество лет. Почти все лоцманские карты на Енисее были за его подписью. Своеобразный человек, коммунист, пунктуальный до противности и страшно хозяйственный… У нас в партии в закромах чего только не было. Забрасывай партию всем составом на Северный полюс – не пропадём. В геодезии, гидрографии был непререкаемым авторитетом, кроме этого и слесарь, и механик, и завхоз, который ни одну верёвку так просто не выбросит, мимо гвоздика, валяющегося на земле, не пройдёт…

Модест Феофанович Марише коротко бросил:

– На понт брать не советую. Если что, на необитаемый остров высажу, комарики быстро красоту на твою физиономию и остальные части фигуры мигом наведут. Так что если и лопату дам, не переломишься. Заточишь свои холёные ручки на черенок…

Мариша, дурачась, козырнула:

– Есть.

Но поняла, Модест высадит на остров, не поморщится, а что такое сибирский комар уже познала.

После разговора с начальником тише воды, ниже травы не стала и целомудренней тоже. Как-то смотрю, Петя Соболев, молодой мастер, с синяком. Спрашиваю его: кто фингал поставил? Петя заюлил. Я и без него вскоре узнал: из-за Мариши подрался.

Оболтусов, молодёжи-холостёжи хватало в партии, кто после красноярского речного училища, кто школу окончил и перед армией пошёл работать, кровь играет, а тут Мариша глазки всем подряд строит, вся команда за ней увивается. Два дурака подрались через это. Нехорошая атмосфера в партии. Пакостная. Мариша то с одним, то с другим. Оболтусы между собой грязно смакуют похождения. Игорь Прохоров в армию по осени уходил. Девятнадцать лет, но выглядел старше. Светлые волосы, голубоглазый. Мариша его выделяла среди других, зато он ни во что её не ставил. Игорь с Петей как-то раз сцепились.

Я вызвал Маришу на разговор, она дурака принялась валять:

– По вашему приказанию, товаришш начальник, явилась, не запылилась!

– Марина, – говорю, – зачем тебе это нужно? Оболтусы смеются над тобой, грязно говорят. Не знаю, как в Москве, здесь легкомысленное поведение женщины всегда осуждается. Ты сегодня с одним, завтра с другим, потом с третьим. Это само по себе нехорошо.

– У вас тут ни танцев, ни кафе, надо же как-то разряжать трудящихся, вот я и вдохновляю на трудовые подвиги.

Я будто не слышу ёрничества:

– Остановилась бы на одном.

И советую ей Мишу-механика.

– Он, – говорю, – неженатый, самостоятельный, не то, что эти салаги, им только гы-гы, да га-га, ветер в голове. И ничего серьёзного.

Миша Мироненко был рыженький, незаметный. Эти все дерзкие, а он скромный парень, держался сам по себе. Хорошие родители. Окончил Красноярское речное училище, армию отслужил.

– Присмотрелась бы к нему, – советую. – Судя по всему, робкий с девушками, сам не подойдёт, да не мне тебя учить.

– Это уж точно! – захохотала.

– Вот и займись, а парням мозги не пудри! – попросил, особо не надеясь на результат.

Она дурашливо приложила руку к «пустой» голове:

– Есть!

Провожая, подумал, зря время тратил, ничего из нашего разговора не выйдет. И ошибся.

Пришли мы в Курейку, в посёлок гидростроителей, смотрю – Миша с Маришей в магазин вместе отправились. Потом встретил их на берегу, романтической парочкой гуляли.

Оболтусы обзывать-то её обзывали, а тут занервничали. Она с Мишей и больше ни с кем. Как жених с невестой. Отошла коту масленица. Самые резвые подумывали на Мишу наехать, чтобы оставил Маришу в покое, и всё бы вернулось на круги своя, да Парфёныч узнал и это дело пресёк.

Парфёныч – морской волк. Лицо продублённое. Заместителем начальника партии был. И человек корневой, старых правил. Было ему шестьдесят лет, но возрастом не кичился, на равных мог поговорить с тобой, чарку другую выпить, посмеяться от души, если на то повод имеется, но в его присутствии не зарывайся, следи за речью, не дай Бог про старших плохо скажешь, про женщин. Отчитает по всей строгости закона. Фронтовик. И всегда выручал, если что. По рации изложишь проблему:

– Парфёныч, мне надо срочно в Енисейск.

– Ну, давай, мы тебя подбросим.

Возьмёт на корабль, ты у него как на курорте. Он тебя и деликатесами накормит, и рюмку поднесёт. Бывало, утром надо рано-рано сойти на берег, боишься не проспать. Парфёныч заверит: «Не боись – сам разбужу». Железный мужик. Не уснёт, пока не высадит. Всё у него всегда было по-хозяйски. Вот и наших оболтусов поставил на место, предупредил, если беспредельничать начнут, вылетят из партии в двадцать четыре секунды. На помощника капитана, коим являлся Миша-механик, буром идти никому не позволит.

До конца навигации Мариша с Мишей неразлучны были как два голубка, а в ноябре поженились. Миша представил возлюбленную родителям, в Енисейске жили, они приняли Маришу, как дочку. Миша всю команду на свадьбу пригласил, но никто из оболтусов не пошёл, только мы с Парфёнычем вдвоём из всей партии гуляли, желая счастья молодым. Парфёныч сразу командовать начал:

– Не вижу на столе солёных огурцов! Как без огурцов гулять!

Сам груздей трёхлитровую банку принёс.

– Да у нас есть грибы! – ему говорят.

– Мои не помешают, сам собирал и засол специальный.

На ура пошли его грузди…

Мариша в свадебном наряде вообще красавица. На корабле комары ей лицо подпортили. Кожа не привыкла к гнусу. К свадьбе всё прошло. Один к одному София Ротару.

Преобразился человек. Наносное слетело, нормальной женщиной стала. Больше в навигации не ходила, выучилась после свадьбы на кондитера, стала работать в Енисейске по специальности. Зимой сидишь в техучастке, бумажки перебираешь, она тортик принесёт. Один раз попал я в больницу, Мариша с Мишей принесли банку брусники. Ещё что-то из вкусностей было, но ту бруснику я запомнил на всю жизнь. Мариша несколько раз повторила: очень полезно для меня. Уже начала разбираться в местных снадобьях. И откуда что взялось, стала хозяйственной, заботливой.

Ко мне относилась как к старшему брату, хотя почти ровесниками. В середине зимы принесла пирожные в техучасток, я чай поставил, вдвоём сидим, пожаловалась: не может забеременеть.

– Ты поговори со старухами, – посоветовал и отправил к Прохоровне.

Одно время жил на квартире у Дарьи Прохоровны. Мудрая, повидавшая жизнь старуха, природной интеллигентности. Прохоровна дала Марише какой-то корень, настойку делать. Корень помог или ещё почему, Мариша забеременела, родила сына. Позже у них дочь родилась, но это уже без меня.

Мы переписывались, перезванивались. Моё рукоположение в священники поначалу Миша с Маришей восприняли настороженно, будто я в сектанты подался. Но потом у Мариши даже порыв был, звонит:

– Вот бы детей к вам крестить привезти, заодно Омск им показать.

С крещением не срослось, а так Мариша время от времени звонит, просит помолиться, если болеет кто из семьи или затевают серьёзное дело. Недавно Мишина мама умерла, молюсь как за новопреставленную…

Вот такая история с Мишей и Маришей.

А Розу я больше в нашем соборе не видел. Исповедалась у меня, причастилась и всё. Где она, что – не знаю. Наверное, в Красноярске живёт. Там у неё квартира была, двое сыновей.

Рассказ батюшки Виталия о том, как он не стал семинаристом

Наше неторопкое повествование подошло к поворотному событию в жизни героя, которое определило его на путь пастырского служения. Был в нашей Церкви короткий период времени, лет десять, от силы пятнадцать, когда в большом количестве открывались новые храмы, а иереев катастрофически не хватало. Сейчас духовные семинарии едва не в каждой митрополии, без малого четыре десятка насчитывается, тогда раз-два и обчёлся – Москва, Ленинград, Одесса. Даже в советское время они половины потребности церкви в иереях не закрывали, тут стали один за другим открываться новые приходы, а священников нет… В иереи, монахи пошли офицеры, медики, водители, инженеры. Батюшка Виталий – один из них. Что привело его в церковь? Однозначно не ответишь, но сыграли своё два года, проведённые в Одесском Свято-Успенском монастыре. Ниже батюшка об этом сам расскажет. Предварительно покаюсь перед тобой, уважаемый читатель, публикуя откровения батюшки, совершу авторский плагиат. Работая над этим романом, на короткое время «вильнул в сторону» и написал повесть «В Одессу к батюшке Ионе», в ней коснулся темы пребывания батюшки Виталия в монастыре. Данное повествование требует в чём-то повторить себя. В чём и каюсь, предоставляя ниже слово батюшке Виталию.

***

В 1986 году поехал в Одессу поступать в семинарию. Сказать, что было твёрдое желание стать иереем – нет. Два знакомых по приходу парня собрались в Одессу в семинарию, я про себя думаю: почему не попробовать. Тем более – лето, море. Семьёй не обременён, деньги на поездку – не проблема. Пошёл за благословением к владыке Максиму, архиепископу Омскому и Тюменскому. Владыка не знал меня, напрямую не дал благословения, отправил к игумену Борису (Храмцову), в Никольскую церковь на Трудах, дескать, раз ты туда ходишь, пусть он решает. Скажет «да» – езжай с Богом.

Игумен Борис мне нравился, молодой, мой ровесник, но из батюшек старого закала. Выслушал и говорит:

– Есть желание попробовать – поезжай, а там как Бог даст. Поживёшь в монастыре, увидишь монашескую кухню изнутри, может, не понравится. Пройди этот искус.

Я и поехал, положившись на волю Божью.

Одесская семинария на территории Свято-Успенского монастыря располагалась. Самый центр города, берег моря… В трёх минутах ходьбы «самое синее в мире Чёрное море…» Походил, посмотрел и решил про себя – буду учиться. Пожить в этом райском месте четыре года – об этом только мечтать можно. Сдал документы. Вскоре ректор семинарии протоиерей Александр Кравченко (интеллигент, интеллектуал) на собеседовании вызвал и огорошил:

– Слушай, ну зачем мы тебе нужны? Сам посуди: мы – отщепенцы, а у тебя два высших образования. Ты коммунизм должен строить, а не с попами дремучими водиться.

Из документов увидел, у меня за плечами институт водного транспорта, армия, работа на реке, а ещё худграф Омского пединститута, который я заочно окончил. Я-то думал, меня, не желторотого десятиклассника, с руками и ногами возьмут, а получилось, мои дипломы, жизненный опыт наоборот портили всю картину. Ректор честно сказал: одесский уполномоченный по делам религий костьми ляжет, не допустит такого семинариста, не даст добро. И руководство семинарии по шапке получит от властей за самодеятельность и утрату бдительности. Молодой, самостоятельный мужчина, на обучение которого государство угрохало уйму денег, не рай вознамерился строить на земле со всем народом, засучил рукава, а норовит съехать на обочину столбовой дороги в светлое коммунистическое завтра, пытается увильнуть в церковный омут.

Потом-то я узнал, ректор не стал во все политические тонкости посвящать, не стал рассказывать, что у КГБ установка – с высшим светским образованием не допускать «в попы». А у меня два высших… Вдвойне «держи! не пущай!».

Собрал я вещи… Понятно, в каком настроении поплёлся из монастыря. Прощай Одесса – «жемчужина у моря». Иду и у ворот столкнулся с отцом Ионой. Ничем иным как промыслом Божьим это встречу не назовёшь. Был он в ту пору лишь иноком. Потёртый старенький-престаренький подрясник на нём. В монастыре жил около пятнадцати лет.

Увидел меня понуро бредущего с чемоданом, поинтересовался, отчего печаль-кручина на светлом лике. Объяснил, что с семинарией не выгорело, ректор отец Александр наладил домой, слишком образованным оказался для будущего иерея. Батюшка Иона выслушал и спрашивает:

– У тебя что – дети в Омске плачут?

– Нет, – говорю, – не плачут, и жена не ревёт, по той простой причине – ни того, ни другого не завёл пока.

– Вот и не спеши в свою Сибирь, никуда от тебя не денется.

Предложил остаться дня на три. И повёл в насосную станцию, что находилась у ворот монастыря. В насосной батюшка Ионы оборудовал себе келью, тут же хранил косы, грабли. У стены стояла чурка с бабкой – косы отбивать. Бывало, отобьёт лезвие, брусок мне сунет: «Точи». Помещение просторное, насос где-то в углу, в глаза не бросался. Включался время от времени, не мешал. Уже в то время к отцу Ионе шли люди, а был простым иноком, в насосной их принимал.

На следующее утро батюшка позвал меня косить траву монастырским коровкам.

– Косить умеешь? – спросил.

– А как же, рос в сельской местности.

– Пошли!

По берегу моря вблизи монастыря располагались дома отдыха, на пустырях рядом с ними среди кустарников мы и косили. Угодья такие, что не разгонишься в трудовом азарте – «раззудись плечо, размахнись рука»: на одном пятачке пару-тройку раз литовкой махнёшь, на другом покрутишься. Зато место какое! Берег высоченный, а внизу, на сколько глаз хватает, море. Купол неба, чаша моря, золотой шар солнца, валы волн до горизонта…

Недавно в интернете попалась чёрно-белая фотография батюшки Ионы, стоит на высоком берегу в старом подряснике, за спиной море, а в руках коса лезвием вверх. Таким был, когда вместе косили.

Ему понравилось, как я запросто с косой обращаюсь. А для меня дело привычное.

– Молодец! – похвалил.

Как батюшка Иона косил, я, конечно, не мог, да и никто в монастыре. Прокос широкий… Когда на лугах с ним косили – картина! Идёт и идёт, идёт и идёт, ни миллиметра лишнего движения. Крестьянская кровь. Я почти на тридцать лет моложе, а не поспевал за ним. Неутомимый. Так-то Ильей Муромцем не назовёшь, но в грудь кулаком себя в шутку стукнет, звук, как по железу удар.

С той косьбы началось наше общение, батюшкино покровительство. Первые две ночи оставлял на ночлег в насосной, затем в келью, что в монастырских воротах, определил. Жил, без благословения отца настоятеля, то бишь – нелегально. Недели через три батюшка Иона представил меня эконому отцу Виталию (Гаенко). Сказал, что лично проверил – сибиряк не из белоручек, работящий, зря монастырский хлеб есть не будет. Эконом против меня ничего не имел, замолвил слово наместнику монастыря отцу Вадиму (Семяшко). Тот благословил остаться трудником.

Отец эконом новоиспечённого насельника сразу отправил в полымя – на коровник, самое тяжёлое послушание. Зато на коровнике я познакомился с архимандритом Арсением. Много позже понял, каким подарком для меня были монастырские послушания. Тогда не задумывался, вот они исповедники веры православной. Это было закрыто для моего разумения, понимал – хорошие люди, очень хорошие, не больше. Тот же отец Иона. Мог ли я предположить, что пройдёт короткое время, он станет игуменом, духовником монастыря, почитаемым в православном мире старцем. В келью к нему станут приходить за благословением греческие епископы, патриарх Кирилл. А уж простой люд нескончаемой вереницей потянется за утешением, исцелением, духовными советами. Никогда я не слышал от батюшки: вот бы стать иеромонахом, человеком был редкого смирения. Одну мечту лелеял – поехать на Афон. Собрал целую коллекцию видов Святой горы. Песни любил про Афон. Сам пел, голос у него тихий, ровный…

Я, грешным делом, думал: мечтать не вредно – кто тебя пустит на Святую гору? В советское время паломничество туда простому человеку было заказано. Атеистическая власть поставила задачу добить русские монастыри на Афоне, для чего общение с соотечественниками всячески пресекалось – не положено! Обители разваливались, монахи голодали, братия естественным образом убывала, а притока русских насельников почти не наблюдалось. При мне лишь келаря отца Никона неожиданно для него самого включили в делегацию от патриархии. Что было равносильно чуду.

К счастью, я ошибался. Мечтать, оказывается, не вредно, вредно не мечтать – батюшка девятнадцать раз ездил на Афон, подолгу жил там. Ему предлагали остаться на Святой горе – отказался. В бесовское время он нужен был на Украине.

Батюшка вечно кого-то устраивал в монастыре. Смотрю, на тележке везёт гору матрасов, значит, надо паломников обеспечить ночлегом. В праздник гостиница всегда полна-полнёшенька, если насосная набивалась под завязку, размещал паломников прямо в храме. Матрацы на пол и почивайте, братья и сёстры. Монастырское начальство возмущалось до крика: Иона, куда ты опять? А он будто не слышит, буркнет в ответ и по-своему сделает. Каши из трапезной паломникам принесёт. К нему шли и шли с бедами, болезнями, за советом, поддержкой, за его молитвами. Терпеливый на редкость, десять раз одно и то же спросишь – ответит. Не было, чтобы занервничал, дескать, сколько можно долбить одно по одному? Ко всем, кто бы ни обращался – учёный, колхозник, бомж – одинаково относился…

Любил молиться, любил службы, не чурался никакого труда…

Я не понимал тогда – передо мной великий угодник Божий. Знал, чувствовал, большого сердца человек, он тебе как близкий родственник, как отец родной, но не поверил бы, скажи мне тогда: пройдёт совсем немного времени и батюшку будут сравнивать с Кукшей Одесским, могила которого на монастырском кладбище была святым местом для паломников.

Архимандрит отец Арсений, с которым работали на коровнике (он тоже станет в девяностых годах духовником монастыря), нёс послушание скотника – убирал за коровами, кормил их, бывало, и дояром подвизался, монахини-доярки на службу пойдут, он с подойником сядет под корову. Из себя не богатырь, но посмотришь на руки – трудяга. Был родным братом отца эконома архимандрита Виталия.

Мне в жизни везло со студенчества на интересных людей. Свято-Успенский монастырь – особая статья. Тот же отец эконом – сверхлегендарная личность. Бессменный эконом монастыря на протяжении многих лет. А это не шутка – всё хозяйство обители тащил на себе до старческих седин. Кого ни поставят – не тянет. За неделю-другую вникнет в суть дела, поймёт до конца, куда встрял и сколько всего в хозяйстве (насосная, дизельная, холодильники, коровник, свинарник, гараж, склады, водопровод, канализация) на него взвалили. За голову схватится, в ноги отцу наместнику упадёт: не справлюсь! Хоть куда – только не сюда! Отец Виталий как взвалил на свои плечи крест эконома в молодости, так и нёс, пока вконец не обессилел. Лишь после этого потом отец Христофор взял бразды правления в свои руки.

В моё время отец Виталий ого-го-го – бравый, крепкий, красивый человек. В холодное время ходил по обители в генеральской из серого каракуля, без кокарды папахе, офицерским ремнём подпоясанный. Истинное слово – генерал. Юмор не воспринимал. Я пару раз пошутил, и понял – не проходит, лучше держать язык с юмором за зубами. В прошлом подводник отец Виталий пользовался большим уважением у моряков, военная часть которых располагалась впритык к монастырю. Мореманам частенько излишки молока с нашего коровника доставались, в пост – особенно. Было взаимополезное сотрудничество: моряки нам помогали, чем могли, монастырь – в ответ.

И не только моряки, отца Виталия знали на многих предприятиях Одессы, в хозяйствах области. Мог обратиться в частном порядке к директору завода с проблемами монастыря, в свою очередь обитель в долгу не оставалась. Политику и дипломатию вёл тонкую. Уполномоченному по делам религии то одно, то другое везли из монастыря. Я однажды участвовал в распилке и погрузке дров для его дачи. Монастырское вино время от времени ему отправляли. Славное делал молдаванин отец Ефим. В продажу не шло, а в качестве валюты отец эконом использовал. Скажем, начальство Госавтоинспекции задобрить. Как-никак в монастыре парк машин, водители.

Хозяйство обители строилось в советское время по принципу – государство в государстве. Своя монастырская насосная станция – воду из скважины качать в случае отключения или поломки городского водопровода. Дизельная подстанция – вдруг город электричество отрубит. От безбожной власти любых козней жди. И воду отключали, и электричество, брали на измор, делали жизнь насельников невыносимой, стремясь выдавить «долгогривых» из монастыря. Расстреливать уже не расстреливали, как в двадцатые-тридцатые годы, но в покое не оставляли.

Мне однажды отец эконом доверил информацию о наличии в монастыре секретного склада бензина. Об этом знал узкий круг лиц. На территории монастыря была тайно зарыта в землю большая ёмкость, в которой на экстренный случай, вдруг на заправках не станет горючего, хранился бензин. И ведь случалось – в городе возникали перебои с горючим. Не один раз отец эконом посылал меня к ёмкостям с канистрой. Делалось это со всеми предосторожностями. Чаще по темноте, это если кому-то срочно понадобилось ехать, и машину надо заправить…

Имелись склады продовольствия. В них держали продукты, овощи, фрукты, закрутки собственного приготовления, бочки с вином. Хранилища заполнялись не по щучьему велению. Свой огород на территории монастыря, виноградник. Всё грамотно организовано, продумано. На чердаках висели связки лука, чеснока, тут же орехи грецкие. Отвечал за обширное хозяйство отец эконом.