Яблоки для патриарха

Принимать чудодейственное лекарство, Валера знал по своему опыту, следует не слишком поздно, иначе добрая часть ночи будет бессонной. «Коктейль» на Валеру действовал возбуждающе, сердце надолго переходило в галоп. Валера, утверждаясь в мысли о необходимости лечения, потихоньку подвигал себя к отмене службы.

И всё же сумел справиться с помыслом. Отбросил сомнения, «Коктейль Молотова» примет после службы и что-нибудь успокаивающее, чтобы не таращить в бессоннице глаза до утра. В конце концов, ничего не случится, если выспаться не удастся, главное – побороть хворь.

В храм (служили в Покровском соборе), как и предполагал, никто на службу не явился. Тётя Надя, беспокойная и обязательная душа, пришла, не хуже Валеры, полубольной. Валера, оценив состояние помощницы, отправил её домой:

– Тётя Надя, дорогой вы наш человек, идите и полечитесь хорошенько, чтобы в воскресенье были как огурчик, завтра какой-никакой народ будет, а сегодня как-нибудь сами справимся.

Накануне монахиню Параскеву вызвал к себе владыка, поэтому на клиросе Валера пел вдвоём с Максимом. Максиму Легкову стоит посвятить несколько абзацев… Максим сам из Казахстана. В девяностые годы… Опять эти девяностые. А куда от них деться! Слишком много вобрали в себя. Если семидесятые и восьмидесятые называют застойными, девяностые настолько разогнались, что многие граждане вылетели на обочину… Кто-то называет девяностые репетицией явления Антихриста. Кто-то началом последних времён. Храмы почему открываются? Человеку даётся выбор. Чтобы, представ перед Богом, не делал больших глаз, не начинал препираться, в какие церкви было ходить, когда их днём с огнём не сыскать! Подобные отговорки канули в прошлое. Никто лепетание про отсутствие храмов и притеснения верующих слушать не будет. Ушла в историю статистика, когда на миллион жителей одна-две церкви и те под присмотром КГБ. Церквей предостаточно, соглядатаев из органов в них больше нет, никто тебя не сфотографирует из-под полы, на работу обличающие фото не пришлёт, партком, профком, комсомол терзать не будет… Свобода…

Девяностые памятно прошлись по Максиму. Работал электромонтажником на военном заводе. Предприятие закрыли. Ни работы, ни денег, со стороны казахов начались наезды на русских. В один момент Максим сел в лодку, перекрестился: «Да будет воля Твоя, Господи» – и поплыл по Иртышу.

В России было не намного лучше, чем в Казахстане, но Иртыш нёс мутные воды в Россию и вместе с ними плавсредство Максима. Ловил Максим рыбу, ею поддерживал жизненные силы. Собирал и сдавал по берегам бутылки – на эти деньги хлеб покупал. Если видел на берегу церквушку, делал остановку и шёл помолиться. В одном храме, это уже в России, батюшка, выслушав историю странника, предложил остаться, провести электропроводку в строящемся приходском доме, помочь в службе. Там Максим научился читать по-церковнославянски, освоил клиросное пение.

До поздней весны жил при церкви, а после Пасхи поехал в Таёжку. Отец у Максима был родом из Таёжки, там жили бабушка и дядя, к ним и отправился. И прижился на новом месте. Завёл семью. Работать устроился в школу – электриком и учителем труда. Поступил в пединститут на заочное отделение. И с первого курса стал учителем широкого профиля, преподавал юным жителям Таёжки физику, математику, информатику и даже Закон Божий. Окончил институт. В последнее время работал в электросетях. Обслуживал все деревни в округе. Как говорила тётя Надя Потехина: «Максим у нас главный мастер по свету». Из жителей Таёжки в церкви он был первым помощником Валере.

Та служба шла своим чередом. Валеру знобило. Надобность в «Коктейле Молотова» к вечеру не только не отпала – возросла. Холодно в храме, холодно на улице. Осенняя плотная темнота окутала Таёжку. Ни одного уличного фонаря не горело. Их попросту не имелось. Одна-единственная лампочка светилась над входом в храм. Она и привлекла того москвича.

На «Шестопсалмии» в притвор вошёл мужчина. В кожаной стильной куртке, фирменных джинсах, интеллигентного вида. С достоинством перекрестился, сделал глубокий поклон. Не местный. Валера дал знак Максиму – читай, сам направился к незнакомцу. Мало ли, может, свечи нужны. Мужчина поздоровался, сказал, что из Москвы, православный, помогает храмам. За Таёжкой, в Каменке, у него прадед сидел в лагере. Был репрессирован в тридцатые годы. Отбывал срок в Каменке. С группой заключённых совершил побег и бесследно сгинул в тайге. Никакой дополнительной информации в архивах разыскать не удалось. Мужчина ехал в Каменку с сыном, поклониться месту гибели прадеда. Спросил:

– Ваш священник будет за раба Божия Иннокентия молиться?

– Прадед крещён? – спросил Валерий.

– Точно сказать не могу, документов нет, прабабушку я не знал, бабушку не спрашивал, но тогда всех крестили. Сам он русский, из Калуги.

Мужчина достал и протянул пятитысячную купюру:

– Хочу пожертвовать на ваш храм, чтобы молились за прадеда.

Валера принял деньги со словами:

– Батюшке обязательно передам вашу просьбу.

Валера, конечно, сразу подумал о долге Лаврентьеву за кругляк. Семь тысяч нужно, а тут сразу пять…

– Спаси вас Господи, – с поклоном поблагодарил Валера незнакомца.

– Не подскажете, – спросил тот, – как в Каменку проехать?

Валера пошёл на клирос, отправил Максима к мужчине, сам принялся читать дальше.

Боковым зрением увидел, Максим с мужчиной вышли из церкви, затем Максим вернулся, подошёл к клиросу и положил перед Валерием ещё одну пятитысячную купюру:

– Жертвует на храм. И просит меня поехать с ними, показать дорогу до Каменки.

Валера кивнул: езжай.

Как рассказал потом Максим, мужчина был главным энергетиком крупного московского предприятия. Можно сказать, коллега Максима. До Каменки они не доехали один километр, дорогу перегородила огромная лужа. Решили не рисковать. Пошли пешком, освящая путь мощным фонариком. От Каменки ничего не осталось. Лагерь закрыли в пятидесятые годы, деревня разъехалась лет на десять позже. Ровно шумела тайга. Верховой ветер, носившийся в небесных просторах, крылами касался вершин могучих дерев. Спелые звёзды лили холодный свет из вселенских далей, пахло прелым листом, осенью.

– Вот где настоящие звёзды, – произнёс мужчина и достал из внутреннего кармана куртки фляжку с коньяком. Открутил крышку, сказал: – Мой духовник, отец Андрей, говорит, что по православной традиции не следует поминать вином, давайте выпьем за то, что наконец-то я нашёл Каменку и приехал к прадеду, Царствие ему Небесное. Сколько лет собирался сюда. Бабушка слёзно просила съездить. Однажды, будучи студентом института, почти было поехал, да друзья в последний момент сманили в горы. Нынче подумал: нельзя больше откладывать.

Они выпили из металлических стаканчиков.

– Перед Первой мировой войной прадед учился в Германии, в Кёльне, в университете, – рассказал мужчина на обратной дороге к машине. – У студентов была шутка, новичку предлагалось в пивнушке из сапога выпить пива. Наливают полный сапог – пей. Шутка юмора в том, что обязательно обольёшься с ног до головы, если не знаешь гидродинамики, начнёшь пить, держа сапог носком вверх. Прадед прекрасно знал и не доставил удовольствия немчуре. Они думали, перед ними русский олух, да олухами сами оказались. Русский выпил одним духом, искусно ориентируя сапог в пространстве, ни капли не пролил на себя. Любую схему электрическую, на какой бы большой простыне ни была нарисована, прадед запоминал с одного просмотра, потом воспроизводил по памяти. Это мне рассказывал профессор нашего института, он меня учил, а его – мой прадед.

Высаживая Максима в Таёжке, мужчина крепко пожал ему руку:

– Вовремя мы заметили свет в вашей церкви…

В воскресенье Валера вручил Мише Лаврентьеву семь тысяч долга. Три тысячи отдал отцу Евгению.

На проскомидии, вынимая из просфор частички, поминает он теперь и раба Божия Иннокентия.

Глава двадцатая

Гости

Той осенью пробурили скважину в монастыре. Данное гидросооружение имеет свои тонкости – для создания подземной линзы следует качать воду днём и ночью. Сначала качать для создания линзы, потом для поддержания её в рабочем состоянии, чтобы не заиливалась. Стояла задача: организовать слив воды за территорию монастыря. Для чего провести трубопровод из пластиковых труб, само собой – утеплить их. Схема такая, что по территории монастыря трубопровод идёт на высоте полутора метров над землёй. За оградой монастыря надо преодолеть дорогу, для чего прокопать траншею, проложить трубу, сделать над ней накат из брёвен. Работы много. Одному не справиться.

Валера позвонил хорошему знакомому из районного села Вите Смолину, он согласился на недельку приехать, помочь с трубой. Витя – человек сельский, руки из нужного места растут – всё умеет. К тому же на пару с женой Татьяной люди православные, на Крещение, Пасху и Троицу любят в Таёжку паломничества совершать.

В тот раз тоже вдвоём приехали. Валера с Витей в монастыре работали, Татьяна дома по хозяйству. Началось всё хорошо, да тут же и закончилось. В первый день мужчины в монастыре на славу потрудились, вывели трубу за забор. Рассчитывали дня через три начать прокачивать скважину. Как писали раньше в газетах, с чувством удовлетворения от проделанной работы вернулись домой. Татьяна ухи наварила, драников наделала. Мужчины проголодались зверски: весь день на улице, а это первые числа ноября, морозец. Навалились на уху…

Татьяна какую-то минутку посидела за столом и говорит:

–Что-то нехорошо мне, прилягу.

Валера с Витей не придали значения, устал человек. Татьяна днём развернула бурную деятельность – генеральную уборку в доме затеяла, полы, окна вымыла, занавески постирала. Легла в комнату на диван, а ей хуже и хуже. Да не просто давление, температура или ещё что-то подобное: с головой непорядок – околесицу понесла. По дивану мечется, бредит, от кого-то отмахивается.

Валера сбегал за фельдшером, та вызвала «скорую». Врач Валеру спрашивает:

– В психушке женщина не наблюдалась?

Валера Вите переадресовал вопрос. Тот с обидой:

– Да вы что? Никогда! Намёков не было!

– Вы же видите, – доктор говорит, – человек не в себе.

Повезли Татьяну в район, муж вместе с ней уехал.

Валера снова остался один, со стола убрал, посуду вымыл и тоже почувствовал себя нехорошо – головная боль, слабость.

Поначалу подумал, давление подскочило. Это у него бывает, гипертоник со стажем и опытом. Посему препараты всегда под рукой, при надобности сам себе уколы ставит. В тот раз таблетку выпил, подождал начала действия препарата, да никаких сдвигов к улучшению не почувствовал, наоборот – катастрофическая слабость навалилась, а в голове будто пудовым молотом застучали – бух-бух, бух-бух! Тяжелейшее состояние. И симптомы не гипертонические.

Валера кое-как ночь перетерпел, в надежде, что к утру рассосётся. Ничего подобного, нисколько лучше не стало.

В тот год Валера ограничил хозяйство до коз, козлят и курочек. Это, конечно, не пять быков и сто гусей, а всё равно, хочешь не хочешь, можешь не можешь, корми.

«Поднялся с кровати, – рассказывал о том дне Валера, – а ноги не держат. Здоровый мужик, расклеился, как старик. С грехом пополам (стыдно сказать, где и на четвереньках, с остановками) выбрался из дома, бросил сена козочкам, зерна – курочкам. Вернулся, лёг. Надо идти в монастырь, там дел невпроворот, да какой из меня работник. Думаю, полежу, потом видно будет. Таблетку выпил – не помогает.

Ближе к вечеру дом окончательно выстыл, пора печку топить. Заставил себя подняться. Открываю дверцу топки, а она полная углей, ещё красных. На вьюшку бросил взгляд – закрыта. Вот это да! Вот это номер! Быстренько распахнул входную дверь, дымоход открыл, схватил телефон, звоню фельдшеру: “Сообщите в больницу, у Татьяны Кротовой отравление угарным газом”».

Фельдшер потом позабавила Валеру терминологией:

– В «скорой» везём, а у неё православный бред. Про церковь торочила, про исповедь с причастием. Сроду с таким уклоном бреда не слышала. Ваш брат верующие даже бредите не так.

Сама Татьяна рассказывала, что в бессознательном состоянии оказалась в кольце врагов. Отвратного вида, они перечисляли грехи её, злорадно повторяя: ты теперь наша! Татьяна не поддалась на наглые претензии духов злобы поднебесной, пошла в атаку, сказала, что в названных грехах покаялась на исповеди, поэтому «не их она, а Божья!»

Поставив диагноз себе и Татьяне, Валера двери открыл, угли из топки выгреб, во дворе водой залил. С каждой минутой делалось ему лучше и лучше. В ногах твёрдость появилась, в голове прояснилось. Что называется, жизнь стала налаживаться. Дом с дверями нараспашку окончательно выстыл, Валера терпел холод, дабы ни капли угарного газа не осталось в помещении. Под одеяло залез в одежде, нос наружу выставил перископом.

Через какой-то час Валера вообще полностью восстановился, будто и не умирал ночью. Как огурчик стал.

Бодро поднялся, печь растопил.

Татьяна отходила труднее, десять дней в больнице держали, настолько серьёзной была интоксикация. Первые сутки врачи ничего понять не могли, не знали, что с ней делать? Только когда Валера позвонил, принялись снимать отравление.

«Вот такой загадочный случай, – говорит Валера, – хотя ясно, кто руку приложил. На следующий день поехал к Татьяне в больницу, спрашиваю, как так получилось, что вьюшку закрыла? Ладно, была бы городским жителем, который впервые в жизни печь увидел. Каждый день имеет дело с печью.

– Как помрачение нашло, – пожимала плечами Татьяна, – ничего не пойму.

Один Господь знает, в чём причина. Бывает, человек приезжает в тот или иной монастырь на месяц или больше. Его благословляет игумен нести послушание. Однако проходит день-два и находится причина, из-за которой паломник срочно вынужден уехать. Монастырь не принял его, вытолкнул. Татьяна с Виктором искренне хотели помочь обители, бескорыстно поработать, принести посильную помощь, а Господь не допустил».

Возможно, предполагает Валера, Татьяна не вместила святыню. В доме у него хранился Потир – Святая Чаша, святыня из святынь в церкви, в которой вино пресуществляется в кровь Христову. В то время в храм по субботам приезжал служить отец Анатолий из-за реки. Когда приобрели на деньги жертвователей новую Чашу, старую батюшка надумал увезти к себе, упаковал в коробку, но в последний момент передумал. Не решился везти святыню на пароме, день воскресный – многолюдье, толкотня. Благословил Валере взять Чашу домой. Валера – церковнослужитель, живёт один и благочестиво – приемлемый вариант. Чаша стояла в коробке под иконами в ожидании отца Анатолия. Когда приехали Татьяна с Виктором, Валера попросил их к углу с Потиром не подходить.

Во времена гонений советской власти на церковь миряне уносили из церквей Чаши, антиминсы, дарохранительницы и держали у себя дома. Богоборцы ни перед чем не останавливались, добираясь до святынь. Издевались над иконами – глаза святым выкалывали, топором образа рубили, что касается Святых Чаш – из них бражку пили, антиминсами чистили сапоги.

В жизнеописании схимонахини Любови Верейкиной есть такой факт. Матушку называли гением христианства. Неграмотная, знала наизусть всё Священное Писание по главам и стихам. В годы гонений на церковь приняла немало скорбей и дожила до наших дней, умерла в возрасте девяноста шести лет в 1997 году.

В монахини была пострижена тайно в катакомбной церкви. Ни о каком монастыре тогда и речи не могло быть, обители закрывали, монахов расстреливали и разгоняли, матушка жила у себя дома в Сочи. Отличалась прозорливостью, иногда юродствовала, в Сочи её знали все. Не один раз арестовывали. Однажды с диагнозом шизофрения определили в тюремную больницу, куда собрали разом под видом сумасшедших пятидесятников, баптистов, адвентистов… Можно сказать, конгресс всевозможных конфессий в стенах психушки. Из православных была только матушка. В таком собрании не мог не вспыхнуть спор на вечную тему, чья вера истинная. Матушка предложила не празднословить в дискуссиях, не состязаться в красноречии, а провести состязание: ни есть, ни пить, а чья вера правая, тот и выдержит пост. Сама рассказывала так: «Когда все уже сдались, у меня как полилось славословие, стала безостановочно славить Господа – аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!!! И псалмы полились… Они говорят: “Всё, всё, всё… твоя вера правая…”»

Однажды её нашёл монах и передал на хранение святыни – окровавленные скуфью и четки убиенного митрополита Крутицкого и Коломенского Петра Полянского, местоблюстителя Патриаршего престола. Митрополита расстреляли в октябре 1937 года, но ещё за год до этого пустили чекисты слух, будто он умер в тюрьме естественной смертью. Патриаршим местоблюстителем стал митрополит Сергий Страгородский. По митрополиту Петру Полянскому отслужили панихиду. На всякие ухищрения шли в НКВД, стремясь умалить церковь. И сегодня есть исследователи, которые о священномученике Омском Сильвестре говорят, никакой он не мученик, вот медицинское заключение о естественной смерти архиепископа Омского и Павлодарского. Что на это скажешь? Попробовал бы врач написать честно и откровенно, что гражданин Ольшевский после многодневных истязаний садистски убит. Тут же сам доктор «естественной» смертью почил бы от сердечной недостаточности или ещё какой скоропостижности…

Никогда матушка Любовь того монаха больше не видела, он отдал святыни со словами: «На тебе должно истинное Православие устоять!» Как говорила она: «Монах это был или ангел, я и не знаю». Верейкина спрятала дома святыни. А жила под одной крышей с мужем, Мартыном Ивановичем. Приняв монашеский постриг, никаких супружеских отношений с ним не имела, жили, как брат с сестрой. Святыни были переданы матушке тайно, она тоже никого из окружающих не посвящала в этот факт.

Мартын Иванович изготавливал мебель, имел в подвале дома мастерскую. По рассказам матушки, отличался он кротостью и смирением. Однако в ту ночь матушка открывает глаза, а у кровати Мартын Иванович со страшным лицом – глаза безумные, борода всклокочена, в руках топор. Говорит: «Почему не пришла в подвал, весь день прождал. Бесы велели убить тебя. Сказали, если не убью, они меня самого…» Матушка в ответ начала читать заклинательную молитву: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…» Крестным знамением осенила мужа. Он топор опустил, сел в изнеможении. Матушка поведала ему о святынях, которые передали ей на хранение, и о своём решении уйти из дома, иначе бесы замучают его. Мартын Иванович воспротивился уходу супруги – боялся один оставаться. Тогда матушка (в соответствии со словами Евангелия «сей род изгоняется постом и молитвой») наложила на себя и мужа строгий пост – сорок дней воздерживаться от пищи и молиться: «Иначе мы не спасёмся». Муж согласился. Постепенно с него всё сошло, бесовские преследования прекратились. Перед смертью Мартын Иванович принял монашество с именем Симеон.

Позже матушка вынуждена была из-за гонений сжечь четки и скуфью митрополита Петра. Предполагается, что ей было открыто поступить так, а не иначе. В 1991 году она переехала в Москву к своим духовным чадам. Окормляла мирян, окормляла священников.

«Возможно, здесь произошло то же самое, что с супругом матушки Любови, – говорит Валера. – В случае с Татьяной и Виктором мы все могли от угара погибнуть. Бог миловал. Виктор приехать в монастырь больше не смог. Да я и не приглашал. Трубу для слива воды из скважины доделывал с Максимом Легковым, и Жора Майсурашвили помогал».

Глава двадцать первая

Похороны монахини

Умерла монахиня Параскева от рака желудка. На момент смерти была одна в обители. Валера приходил накануне днём, она под утро умерла. Прислонилась к стеночке, видимо, села помолиться… Обнаружила её тётя Надя, что несла послушание на свечном ящике в церкви. Пришла рано утром в обитель, матушка ещё тёплая была… Тётя Надя сбегала за фельдшером, та определила время смерти. Местные потом говорили, несколько человек были свидетелями (в том числе тётя Надя), в этот час по селу прошёлся сумасшедший порыв ветра. Будто оторвался от бури, что шла где-то стороной, и понёсся в Таёжку. Хлеща темноту полотнами снега направо и налево, ворвался в предутреннюю тишину, громыхнул ставнями, прогудел в трубах, сорвал со стожка сена в огороде у Миши Лаврентьева брезентовый полог и через Выселки ушёл в урман.

У Валеры за год до этого родственник умер от рака желудка, страшно мучился, дня не мог прожить без наркотиков. Матушке Параскеве Господь Бог устроил так, что невыносимых болей не было, она до последнего понемногу ела. Ослабла до крайней степени, но боли не донимали.

Ближе Валеры у матушки никого в Таёжке не было. Призналась ему, что враг накинулся на неё с двойной энергией после приговора врачей. Назначил дату смерти, мол, тебе один месяц осталось жить – на Рождество Христово умрёшь. Валера стал горячо убеждать: нельзя врагу верить, ни в коем случае нельзя впускать его слова в голову.

В Рождество матушка сказала, улыбаясь:

– Валера, жива я вопреки прогнозам. Так и до Крещения Господня доживу.

Вся организация праздника Крещения свалилась тогда на Валеру. Обустройство Иордани, организация охраны порядка – пьяные обязательно притащатся с желанием бухнуться в прорубь. Установка палаток для раздевалок. Масса дел… Максима Легкова вызвали в головную фирму, Жора Майсурашвили болел, только Миша Лаврентьев помогал.

В тот год последний раз ночью шли крестным ходом к Иордани. Мороз под сорок, это не остановило паломников, не менее трёхсот машин приехало… Полная церковь была. Батюшка Евгений служил всенощную. После неё крестным ходом с хоругвями, пением отправились к Иордани…

Ночь кромешная, прожектор вырывает из темноты купель… В ней не вода – огонь… Ты ещё не погрузился, а уже всей кожей чувствуешь, как опалит тебя студёным жаром. Вылетаешь из Иордани с одним желанием – скорее-скорее сорвать с себя ледяным холодом прилипающую к телу рубаху… Валера никому не разрешал в трусах погружаться. Сразу предупредил, ни: одного в нижнем белье не пустит в святую воду, только в рубахах.

Стоит очередь перед купелью в длинных белых рубахах с крестами на спине. Вот ещё один счастливец, совершив погружение, выскочил из проруби в объятия крещенского мороза. Вода на ресницах, бровях моментально замерзает. Бежит такой Дед Мороз к палатке по выстланной соломой дорожке.

До трёх часов колготился православный люд у Иордани. Валера вымотался, но всё получилось. Последним ушёл с реки, поднялся на берег, смотрит – в обители свет. На всенощную в храм Покрова матушка не в силах была пойти, молилась в храме обители. Валера набрал для неё два пятилитровых пластиковых баллона крещенской воды, нёс в каждой руке по одному. Поначалу не хотел ночью матушку беспокоить, увидел свет и зашёл. Матушка ждала в храме обители.

– Слава Богу за всё! – воскликнула, выслушав Валеру. – С Божьей помощью получился у нас праздник!

«Она была моим другом и помощником, – повторял Валера. – На неё всегда мог положиться. Не предаст, никакой подлости не сделает. И всегда поможет. Таких людей больше не встречал ни среди духовенства, ни среди мирян, мама да она. Симеон Дивногорец, живший в VI веке, говорил, что в последние времена из восьмидесяти-ста монахов спасётся один, а из мирян – один из десяти тысяч. Господь в лице матушки показал мне истинного монаха. Дал наглядный пример, каким должен быть православный человек. Перед смертью практически не могла передвигаться, а мимо кельи проходишь, она поклоны бьёт, молится. Любила церковь, любила монастырь, все силы отдавала людям и Богу».

Умерла матушка в феврале. Всё получилось по её упованию: выросла в тайге, и местом упокоения Господь дал таёжное кладбище. Валера руководил организацией похорон. Крест сделали на пилораме у Миши Лаврентьева из листвяжного (десять на десять сантиметров в сечении) бруса. Высокий, голубец украшен резьбой. В книге об оптинских мучениках Валера подсмотрел дизайн резьбы голубца и попросил Мишу сделать по подобию. Собственноручно покрыл крест специальным составом, чтобы простоял долго-долго. На кладбище самый приметный.

Место для могилы ездили выбирать с главой администрации. Морозы к тому времени отпустили, двадцать градусов казались совсем несерьёзными. Кладбище утопало в снегу. Белые шапки венчали кресты и памятники. Ограды могил едва виднелись из-под снега. Бывший житель Таёжки обещал построить часовню на кладбище. Валера видел могилу матушки Параскевы рядом с будущей часовней: могила первой монахини обители, в нескольких шагах от неё часовенка.

Глава администрации указал место неподалёку от входа на кладбище:

– По-моему – самое лучшее.

Валера засомневался:

– Здесь же холмик, наверное, могила заброшенная.

– Могилы быть не может, – возразил глава, – эта земля находилась за кладбищем, за старым забором, который ставили в начале шестидесятых, мы расшили кладбище, здесь ещё не хоронили.