Дочь царского крестника

И заревела, открыв калитку. Все розы – все эти «невесты» и «модницы» – до единой срезаны под корень. И аккуратно сложены на тропинке, а бутоны тщательно растоптаны.

Дескать, это не пошлый грабёж, это, дорогая хозяюшка, обдуманная вредительская акция.

Мария Николаевна внучке обещала привезти «белюю лёзочку». И вот.

Да что это за сволочи такие? Что за пакостники? Она бросилась к соседу Пете, весёлому, всегда в лёгком подпитии мужичку:

– Петя, да что ж это такое? Никого не видел на моём участке?

Привела его посмотреть на картину варварства. Петя покачал головой, глядя на жалкие останки кустов роз. Посторонних он не видел, сам недавно пришёл.

Через три недели после роз рука вредителя прошлась по грядке с помидорами. Только-только начали поспевать. Все восемьдесят пять кустов были вырваны с корнями, плоды мстительно потоптаны.

За помидорами настала очередь «королев» – георгин. Их Мария Николаевна нашла у порога домика. Здоровенная охапка, по стеблям лопатой пару раз рубанули, как у свежей могилы на кладбище, чтобы исключить возможность вторичного использования. И сами клубни порублены лопатой.

В сентябре был сожжён туалет.

Заявила в милицию. Сосед Петя сказал:

– Страну разворовали до глубоких недр, а ты, Николаевна, с сортиром и лютиками лезешь к ментам! Пользуйся пока моим нужником, делов-то… И не бери в голову…

Легко сказать «не бери»… Ночевала на даче с топором в изголовье. Приезжала внезапно, не по расписанию. Делала вид, что уезжает, а сама, совершив конспиративный круг, возвращалась. Пыталась выследить таинственного вредителя и терялась в догадках – что это за вражина? Ничего в голову не приходило.

Ушла в прошлое дачная беззаботность. Не сиделось в шезлонге, не смотрелось в небо, не вспоминалось светлой грустью детство в Маньчжурии. С оставшейся в живых петунией разговаривала, как с обречённо больной. Вот-вот настанет её очередь…

Петунья вместе с бархотками достояла до морозов. Никто не прошёлся по ним безжалостной рукой и грубым сапогом.

На будущий год полсезона тоже прошли в напряжении, когда же тать вновь проявится. Не появился ни разу, Мария Николаевна начала успокаиваться: неужели пронесло? Начала ставила шезлонг, за облаками наблюдать.

Не знала, она, что вредитель сам занемог, попал в больницу. Однако выкарабкался из болезни, и снова пошло-поехало… В июле была перепорчена огуречная грядка. Разломан забытый под ранеткой шезлонг.

Снова как на линию фронта стала ездить Мария Николаевна на дачу. Снова засел в голову гвоздь: кто? За что?

Случилось самое страшное. Однажды приехала к пепелищу на месте домика. Деревянный он, как газетный лист, дотла сгорел. Одна панцирная сетка от кровати осталась…

Сосед Петя, критиковавший возможности милиции, предложил переодеваться в своём доме.

– Ты, Николаевна, главное не убивайся. Жива – жива, здоровье есть – есть. Вон как ворочаешь на грядках, за тобой мужик не угонится. Голова на плечах имеется – имеется. Чё из-за дураков в петлю лезть!

– Петя ты как скажешь – «в петлю».

– Ну, а чё реветь?! Будешь пока моим домиком пользоваться.

– Да я и в сарайчике могу переодеться.

Само собой, поревела над родным пепелищем, а потом пришло на память отцовское: «Унывать – бесам волю давать».

«Да что это я! – решила про себя. – На самом деле, жива ведь. Дети, слава Богу живы. Здоровье ещё вполне. Отец в лагерях руки не опускал…»

***

Два года «царский крестник» Николай отсидел на Соловках, потом наметилась кардинальная смена географии с сохранением тех же суровых климатических условий. Отправили на стройку социализма в Магадан. С одного крайнего севера повезли на другой, не менее крайний по погодным условиям.

Что такое Магадан с его рудниками и приисками Николаю рассказал в доверительной беседе начальник оперчасти, которому комод сделал. Безрадостную картину нарисовал. После чего вошла в Николая мысль о побеге – вернуться в Маньчжурию в безвизовом режиме.

Железную дорогу от Иркутска до Владивостока, все мосты и тоннели, спуски и подъёмы (здесь можно спрыгнуть на ходу, а здесь костей не соберёшь после приземления) – знал досконально. Столько раз прошёл её на паровозе из конца в конец.

Везли политических на Дальний Восток в товарняках вместе с уголовниками. Кончилась лафа Соловков. Блатные вели себя нагло, вызывающе. Дорога длинная, ехали немытые, небритые, параша в углу. Условия не позавидуешь. Николая охранники выделяли из общей массы. Спокойный, рукастый, скорый на ногу, всегда согласен воду на станции принести в вагон, баланду доставить… Николай, конечно, не посвящал никого, что втирается в доверие к охране с дальним прицелом…

Дни летят, колёса стучат, Николаю карта не нужна, всё в голове просчитал и точку побега наметил. В том месте железная дорога подходила близко к китайской границе. Это раз. Второе – перегоны между станциями давали хороший временной запас, можно далеко уйти, пока охрана хватится. На выбранном участке дорога брала подъём, паровоз километра два тащится, без увечий можно спрыгнуть.

Бежать, конечно, надо ночью.

Но как ни молился Николай – по графику движения выходило – днём подойдут к удобному перегону.

Что делать бедному зеку? «Унывать – бесу волю давать». Накануне приближения к заветному месту пошёл Николай с охранником за водой и ловко, стоило вертухаю отвлечься на проходящую молодку, бросил горсть песка в буксу. На следующем перегоне букса загорелась. Что и требовалось по плану побега. Вагон с дефектом эксплуатации не подлежит, нужен был серьёзный ремонт.

Подали взамен испорченного такой же телячий, но неприспособленный для транспортировки зеков. Контингент хоть и приравнен к рабсиле, да всё равно требуется нары поставить, отхожее место устроить.

Николай в доверии у охранников, кому как не ему вручить топор и пилу. Сверх заказанного Николай соорудил тайный лаз для десантирования.

В поезде Николай сдружился с Михаилом Лисовским, был тот из поляков, работал до ареста начальником строительного управления, где имелся тол для взрывных работ. Нашёлся доброжелаетль, стукнул: Лисовский готовит покушение на товарища Сталина. Дали десять лет. Поначалу суды скромничали со сроками. Но потом поехала по лагерям «тройка» пересматривать сроки в сторону увеличения. «Корячилась мне вышка, – рассказывал Лисовский, – покушение на самого вождя». Накануне прибытия «тройки» у Михаила началась дизентерия. С жесточайшим поносом. Изолятора в лагере не было. Перевели заразного зека в другой, в котором имелся полноценный лазарет. На счастье Лисовского «тройка» в том лагере чёрное дело уже свершила – щедро раздала всем сестрам по серьгам. Николай переоборудуя вагон взял в помощники Михаила и предложил тому бежать вместе. «В следующий раз дизентерии может не случиться, – сказал Николай. – В Маньчжурии у меня родственники, там не пропадём». Михаил, если и думал, секунд десять. И согласился на побег.

«С Богом», – перекрестился Николай и нырнул в ночь, следом скатился по насыпи подельщик. Прогрохотал в темноте поезд с охранниками. Больше с ними было не по пути. В кармане пару сухарей и малюсенький самодельный нож, один на двоих. Первые числа октября, на беглецах лёгкая хэбэшная одежда…

Ух, как бежалось по ночному простору, в котором не было колючей проволоки, вышек с вертухаями. Ноги резво отталкивались от земли. Дыхание с непривычки перехватывало, лёгкие не успевали наполняться живительным кислородом. Беглецы подгоняли себя не останавливаться, во что бы то ни стало надо переплыть до рассвета Амур. Река дала о себе знать свежим ветерком. Вот и берег. Ура! Можно перевести дух. Место низкое, гнилое, да не дом они собрались рубить. Николай пробежался по берегу и нашёл четыре брёвна. Верёвку бы ещё или проволоку. Начали спешно резать ножичком одежду и связывать брёвна.

Сердца обоих бешено колотились от сумасшедшего бега, от нервного напряжения. Где-то там в темноте берег долгожданной свободы. Сколько дум передумано о воле, и вот она рядом, только и всего перемахнуть Амур. Стараясь не шуметь, столкнули плот в воду, легли на него грудью, один с правого борта, другой с левого, и заработали руками-ногами, направляя ковчег к спасительному берегу. На реке было тихо. Ни огонька на китайском берегу, ни огонька позади, на советском. Безлюдное место. И это хорошо. Они старательно гребли руками, работали в воде ногами. Амур сильным течением сносил плот, но это не беда, главное, двигались к заветной цели. Наконец, выступила из темноты береговая линия… Прощай, лагерная жизнь, прощай, охрана. Ноги коснулись дна, плот уткнулся в берег. Шёпотом переговариваясь, решили сразу избавиться от плота-улики, с силой толкнули на течение, пусть подальше уплывёт от бдительных глаз пограничников. Сил после многокилометрового забега по пересечённой бездорожной местности и скоростной переправы не осталось. Но душа ликовала – получилось!

– Коля, – какой ты молодец! – повторял Михаил.

– Слава Богу, – сказал Николай, – только давай уйдём от воды, вдруг катер какой.

Из одежды, что осталась на них после строительства плота, всё было мокрое. Пока плыли, холода не замечали, на берегу быстро продрогли. В кустах ивняка, сели спинами друг к другу, дрожа от холода и перевозбуждения. Но сердце пело – ушли!

Не совсем свобода. От одной колючки удрали, теперь надо ухитриться другим властям в лапы не угодить. Стояла задача до родственников Николая тайком добраться, там будет проще натурализоваться. Теперь дождаться восхода китайского солнышка, при его свете провести разведку, определиться – куда путь держать.

С рассветом осторожно, дабы из советского огня не угодить в японское полымя, принялись проникать вглубь китайско-японской территории. Граница есть граница, а тут два полуголых человека шастают на ее полосе. Надо быстрее уйти подальше от пограничных постов, подойти поближе к мирной жизни. Шагов сто прошли по зарослям – о, ужас! Перед ними снова Амур. До противоположного берега с полкилометра. Они на острове. Причём, советском. Это определили по кораблику с красной звездой на борту, который проследовал мимо острова вверх по течению. Значит, границу не перешли, она по фарватеру проведена!

Николай и Михаил, соблюдая все меры предосторожности, обследовали остров. Он оказался небольшим. Вот уж что такое не везёт! Надо же было на остров наткнуться! Проплыли бы мимо и сейчас были бы в Китае. Обшарили остров, но никакого плавсредства не обнаружили – ни лодчонки, ни брёвнышка, один ивняк кругом рос. Корзину из него сплести можно, да на ней далеко не уплывёшь. По берегу, который они ночью покинули, проследовал наряд пограничников. Слава Богу, в воду не полезли, интереса к их острову не проявили.

Недосбежавшие зеки загрустили. Желудок от голода ноет, осеннее солнышко не греет, и самое печальное – они в ловушке. Если начнут настоящий поиск, поймать беглецов не составит труда. Хотя перегон длинный, в каком месте беглецы спрыгнули, никто не знает. На берегу, конечно, наследили, делая плот… Остаётся надеяться, никто следы побега не увидел…

– Унывать – бесу волю давать, – сказал Николай, – а воля нам самим нужна!

Думай не думай, гадай не гадай: другого варианта не было: пока с голодухи не обессилели или того хуже – пограничники не нагрянули на остров, надо плыть. Днём плыть безумие, дождались ночи, вечеру тучи заволокли небо, ночь опустилась самая воровская – тёмная, безлунная. Выждали какое-то время и вошли в холодную воду. Энтузиазм был не тот, что на старте из вагона.

Плавал Николай хорошо, как-никак на реке Урал рос, пусть он не такой могучий, как Амур, да всё одно серьёзный. В парнях Николай на спор легко переплывал Сунгари туда и обратно в районе Харбина. Думая на острове о предстоящем заплыве, опасался одного – как бы судорогой не скрутило ногу в холодной воде. Беда пришла с другой стороны. В один момент стали катастрофически покидать силы. Уже преодолел большую часть реки, впереди угадывался берег, и руки смерть как отяжелели. И он взмолился своему Небесному покровителю Николаю Угоднику.

Лет пять назад в Пограничной священник, батюшка Серафим, восхищаясь резной шкатулкой, которую смастерил Николай, попросил киот для храма сделать. Мастер отказался, сославшись на дефицит времени. В поединке с Амуром, взывая к своему святому, дал ему обещание сделать большой киот, если выплывет. Закажет храмовую икону Николая Угодника, а киот под неё сделает сам. В конце даже не молился, тупо твердил: «Никола, помоги – сделаю, помоги – сделаю…»

Сколько помнила себя Мария Николаевна в детстве, отец редко ходил в церковь. Был из тех, кто убеждён: вера в Бога – это не на людях молиться, а дела добрые совершать. Тогда как престольные праздники соблюдал по всей строгости. Считал: если в праздник выполняешь работу – в будни клеиться не будет. Помолись, отдохни, после праздника вдвое больше сделаешь и лучше.

Клятву Святителю Николаю, данную в водах Амура, Николай сдержал. В 1954 году бабушка в Свято-Никольском соборе Харбина подвела Марию Николаевну, тогда Машеньку, к киоту, что отец смастерил. Мастер сидел в советских лагерях, а у творения его рук по-прежнему молились прихожане. Икона была среднего размера, а киот большой, метра два с половиной высотой. Две полуколонны, исписанные резьбой, украшали верхнюю часть. Резьба шла вокруг иконы, была на постаменте…

В 2007 году Мария Николаевна побывала в городе детства Харбине. Когда-то исключительно русский город стал исключительно китайским. На месте собора, в котором стоял сделанный отцом киот, была разбита огромная клумба… Собор уничтожили за пятьдесят лет до этого хунвейбины Культурной китайской революции.

Беглецы из последних сил доплыли до берега, шатаясь от бессилия, прошли чистое прибрежное пространство, залезли в какие-то заросли, в изнеможении упали пластом землю.

С рассветом обнаружили, находятся среди дикого винограда. Жадно набросились на кислые ягоды, вторые сутки крошки во рту не было. Набивали его средних размеров ягодами, давясь, глотали…

Наелись до оскомины… Потом огляделись и обнаружили вдали поднимающиеся к небу дымки. Китайская деревушка с фанзами. Соблюдая все предосторожности, подкрались ближе. Стали наблюдать и увидели русских женщин. В приграничных деревнях по китайскому берегу Амура немало жило смешанных семей: хозяйка русская, а хозяин – местный, китаец. Русские невесты, замечено, отличаются толерантностью с давних пор. Со всеми нациями даже с неграми считают возможным сочетаться браком. Русские мужчины в Китае воротили нос от местных красавиц, не выбирали их спутницами жизни. Подружить какое-то время с представительницей жёлтой расы не возбраняли себе, но в жёны лучше русской женщины не сыскать.

В деревушке, к которой выплыли Николай с Михаилом, русские хозяйки едва не в каждой второй фанзе заправляли. Мужская часть населения с утра пораньше куда-то подевалась. У деревенских китайцах заведено, мужики внедомашнюю работу работают. Скорее всего, на тот момент они на огородах, что за деревней, находились. Наши беглецы увидели двух русских женщин, пошептались-посовещались между собой, и решили выйти к ним, попросить поесть, может, что-то из одежды дадут. Были бы китаянки, не вышли, а тут русские – должны помочь.

Одна из женщин пригласила соотечественников в фанзу, накормила чечевицей. Тем временем вторая оперативно сбегала за жандармом. Проявила бдительность. Не взыграло в ней христианская заповедь о помощи ближнему. Возможно, премию за доносительство давали. Как бы там ни было, и двух суток не пробыли беглецы на свободе. Снова стали шпионами. На этот раз – советскими, которые де пересекли границу с целью нанесения вреда японским властям Маньчжурии.

Для начала избили нагайками нарушителей границы, требуя признания в шпионских намерениях. Затем переправили в столицу Маньчжурии Харбин. Сами японцы худосочные, в очёчках многие. Китайцы тоже небогатырская нация, но встречаются среди них рослые да упитанные экземпляры, японцы сплошь тощего замеса. Ух, какое им доставляло удовольствие над крепким русским парнем, коим был Николай, поиздеваться. Били, морили голодом, бросали в бетонные мешки. Без того тюрьмы холодные, тут и подавно туберкулёзные условия. Требовали у Николая раскрыть явки, назвать резидента, рассказать все детали диверсионного задания.

С Михаилом их в Харбине сразу разделили, и, что с товарищем по побегу стало, Николай так и не узнал. Освободившись, сталкиваясь с поляками в Харбине, обязательно спрашивал о Лисовском. Никто ничего не слышал о таком. Возможно – не вышел живым из японских застенков.

Без малого год числился Николай шпионом, пока не навели о нём все справки. Про то, что перегонял для советских паровозы и динамометрическую лабораторию из Маньчжурию в Читу и Иркутск, Николай промолчал, японцы сами не докопались. Скорее всего, это и не было где-то задокументировано. Так что ничего подозрительного не обнаружили узкоглазые контрразведчики, но не отпустили пленника, на всякий случай поместили под домашний арест в дом бывшего белого офицера, лояльного японцам, чтобы тот со своей стороны прощупал перебежчика.

Домашний арест, это не тюрьма, Николай провёл операцию под кодовым названием «Шерше ля фам». Смастерил дочке офицера, тринадцатилетней Тамаре, изящный пенальчик, следом – шкатулочку. Втёрся к ней в доверие и уговорил тайком от отца доставить записку по указанному адресу. У Николая в Харбине жил родной дядя, ему послал с девчонкой весточку. Состоятельный родственник подключил свои связи и выкупил пленника-племянника…

***

Бросила Мария Николаевна погорелую дачу после того, как был сожжён сарайчик. Решила – хватит. И дочь потребовала:

– Ты извелась вся! Тебе это надо страдать из-за ведра помидор, да ведра огурцов. Бросай к едрене фене!

Дочь любила замысловатые выражения. В том числе и ругательные. И вправду, подумала Мария Николаевна, что это я рву сердце! Жизнь-то одна! Поставила крест на даче. Забросила её к той самое «едрене фене».

Два года жила без георгинов, шезлонга, ежедневных поездок к земле. И… затосковала от безделья, начала киснуть душой, хиреть телом. Захотелось, хоть убей, покопаться в грядочках. Силы есть, времени сколько угодно…

Дочь видит: опять мается мама, на этот раз по другому поводу.

– Хватит, – решила дочь, – ерундой страдать! Раз уж ты такая крестьянская душа – покупай дачу. Денег я тебе дам! Только нетрезвонь на всех углах. Купи по-тихому. Где, что, в каком районе не говори.

Мария Николаевна, никого не информирую, тайком от всего света нашла подходящий вариант. Шесть соток, домик аккуратненький, яблоньки, вишня, ранет. Цветник завела. Ездила туда со всеми предосторожностями. Один из вариантов конспирации: выходила из дома, как в театр наряженная, и садилась в автобус, идущий в противоположную от дачного кооператива сторону, делала пересадку, а то и две – бережёного Бог бережёт. И никому ни слова, ни полслова куда, зачем и по какому адресу…

А как пело сердце, когда опять припадала щекой к белоснежным розам-невестам, вдыхала по вечерам аромат петунии, любовалась строгими георгинами, действительно королевские цветы! Ругала беспардонные ирисы…

Ни цветочка не пропало в первый год. Кто-то с ведро огурцов снял, но это из другой оперы… Элементарное воровство! Можно сказать, пустяковое.

***

Освободившись, Николай пошёл в таксисты. На паровоз как неблагонадёжного его не взяли, поэтому решил на дорогах без рельсов зарабатывать на жизнь. Сначала трудился наёмным водителем, потом обзавёлся своей машиной. Одной, второй… Стал нанимать водителей. И опять двадцать пять. Основными клиентами таксосервиса были японцы. Русские пообнищали с их приходом, для китайцев такси всегда было непозволительной роскошью. В основном ездили японские офицеры. Надутые от важности, как же – завоеватели. Насолили сразу двум империям – советской и китайской. Хотя, когда советские войска в августе 1945-го вошли в Маньчжурию, бежали японцы, только шум стоял. Зато гонору было и наглости, пока не удрали. Для них ничего ни стоило не рассчитаться с таксистом. Дескать, кому я должен – я всем прощаю. Начнёт водитель справедливо возмущаться, япошка выхватит нож или штык. Сказывалась самурайская культура – приверженцы холодного оружия. В подпитии особенно. Таксист начнёт отказываться везти на окраину города пьяных, ему нож в бок приставят: «Вези, русский дурака».

Многие русские в районе КВЖД до прихода японцев имели советское гражданство, хоть и жили не в СССР. Японцы превратили их в эмигрантов с клеймом. Заставляли носить специальные значки. Живи и знай, кто ты на самом деле. Собрался за порог – блямбу нацепи на верхнюю одежду, чтобы издалека было видно, что ты за фрукт. Японцы даже собирались возвести в центре Харбина храм своей верховной богине Аматерасу. Отучать в нём русских от православия. Только не получилось внедрить среди русских поклонение богине-солнцу. Подёргались в этом идеологическом направлении и отстали, тем более запахло жареным, советские войска к тому времени стали теснить немцев по всем фронтам, японцы понимали, потом за них, немецких союзников, могут взяться.

Японцы смех как выглядели в морозы. Климат в Маньчжурии не слабее забайкальского. Зима заворачивала – только держись. Птицы на лету замерзали. Не сравнить с тепличностью Хонсю или Кюсю. Мёрзли завоеватели, жалко смотреть. В лютые холода для утепления лица надевали чёрные намордники спецпошива, типа респираторов. Плотные, с завязками. В районе рта несколько маленьких отверстий для дыхания. А над маской узкие глаза. Или очёчки запотелые. На зрение слаба нация. И смех, и грех картинка.

Однажды зимой Николай вернулся домой с категоричным заявлением:

– Не буду больше эту сволоту возить! Хватит!

У самого полушубок штыком истыкан.

Пьяную компанию офицеров развозил по городу, на окраине последний вывалился. И привет – не хочет рассчитываться. Собутыльники, выходя в разных местах города, на него показывали, дескать, он за всех заплатит. А тот даже за себя не хочет. Николай выскочил, заработанное вырвать, а наглец не деньги достал, а нож-штык. И не просто угрожает, а пошёл в атаку на наглеца таксиста. Дескать, совсем обнаглел, с господина офицера деньги требовать? Ринулся на Николая: заколю, как свинью. Николай отбежал за машину. Японца это лишь подзадорило, кинулся следом. Прилично пьяный, но резвый на ногу. Николай побежал вокруг машины. Японец настиг и ну тыкать русского. Не совсем, чтобы насмерть, но до тела, прошивая полушубок острым клинком, доставал. На одном повороте потомок самураев поскользнулся, Николай воспользовался оплошкой противника, заскочил в машину. Тут не до ответных действий, тем более – не до денег за проезд, ноги бы унести и себя без дырки в боку.

Машина легковая, но мотор газогенераторный. Бензина в Маньчжурии не водилось. На дровишках ездили. Чурочки сантиметров 20–25. Труба, как у парохода, торчит. На деревянном топливе приемистость у двигателя низкая, с места в отрыв не уйдёшь, быстро не раскочегаришься. Япошка подхватился с земли и ну рвать дверцу, пытаясь открыть. И штыком в стекло бьёт. Взбесился не на шутку. Обозлился, что «русский дурака» деньги с него вздумал требовать!

У Марии Николаевны одно из первых воспоминаний детства: отец сидит на кухне, на коленях у него посечённый штыком полушубок. Увидел дочь, в дырку просунул палец и ну пугать с деланно серьёзным лицом:

– У-у-у!

Она вместо того, чтобы испугаться, залилась в смехе.

Тот день для Николая был переломным. Он и раньше об этом подумывал, носил мысль в голове: бросить Харбин и уехать на землю, крестьянствовать. Благо плодородных целинных земель на севере Китая немерено. Какие-то угодья казаки, прибывшие на строительство КВЖД, ещё в дореволюционное время освоили, но огромные площади лежали плугом не тронутые. Продал Николай газогенераторные легковушки, купил газогенераторный трактор, собрал жену, детей, трое уже было, и отправился в новую жизнь. В себе он был уверен. Возраст тридцать с небольшим, голова соображала, руками мог делать в крестьянском хозяйстве всё, деньги кое-какие имелись. Не пропадёт.

Пусть жена не сельского поля ягода, это не смущало, оботрётся, привыкнет.

Так мать Марии Николаевны, красавица, предназначенная для светской жизни, стала крестьянкой. Знала она немецкий и французский языки. Любила до замужества танцы, маскарады, концерты. Блистала в девушках на харбинских балах. И не только манерами и красотой. Великолепно декламировала стихи, играла на фортепиано, скрипке и даже тромбоне. Выступала на концертах с музыкантами, которые потом стали широко известным в Советском Союзе оркестром под управлением Олега Лунгстрема. Ездила с ними на гастроли в Шанхай. Артистичная женщина. По большому счёту – Николаю не ровня. Двоюродная его сестра так и сказала открытым текстом, когда в церкви на литургии – через пару месяцев после того, как дядя выкупил из японского плена – заметил он яркую девушку и стал расспрашивать, кто это. Что называется, запал на незнакомку.