скачать книгу бесплатно
Горожане горевали крепко, но решили жить дальше.
В память о сгибшем старшем брате слободу у речушки Мжары, при её впадении в Каменку-реку назвали Михайловской, и отныне все, кто в ней проживал, стали княжьими людьми, неся тягости и повинности такого сословия.
Но, к немалой радости суздальцев, новый великий князь, прославленный народной молвой жесткосердным, стал по-отечески заботиться не только о стольном граде Владимире, но и о прочих градах. Суздаль особо привлекал его, и это сказалось во многом.
В 1194 году полностью обновили изрядно потрёпанную ограду Суздальского кремля.
– То и лепо! – восклицал дед Семён. – Нас уже булгары сердито осаждали и похотели взять, когда Владимир только срубили малой крепостицей.
Денно и нощно трудился он над новым рубленым ограждением.
Маленький Федя приносил батюшке ядь[36 - Ядь – еда.] и с замиранием сердца взирал, как лихо летают стружки по сторонам, а отец топором так и метёт, поправит ремешок на волосах – и опять, озабоченно шепча при этом:
– Вишь, тын Мономахов. Был хорош, да стёрся весь, напрочен стал для борони нашей…
А всего через пару лет, ровно в 1196 году, начался большой ремонт собора Успения Пресвятой Богородицы в кремле, тако же возведённого во времена Мономаховы и тако же зело обветшавшего.
Коренным суздальцам глядеть на сие обветшание было горько: Богородица считалась покровительницей Суздальщины. И на тебе – великий князь не пожалел казны, затеяв огромное обновление главного собора.
Отрадным было и то, что для обновления собора звали мастеров «не от немец», а своих – княжеских, епископских.
Любо и то, что сам великий князь Всеволод Юрьевич приехал в Суздаль, ходил в обитель Козьмы и Демьяна, что стоит при впадении Гремячки в Каменку, и самолично звал руководить артелью зодчих и каменщиков старого мастера Пантелеймона, что обретался в монастыре.
Пантелеймон хорошо помнил Мономаха и время, когда добрый старый Суждаль впервые украсился каменными строениями – большим кирпичным собором Успения и княжьим двором при нём.
Старый мастер внял чести, оказанной ему, совсем немного покочевряжился и дал согласие. Руки и голова Пантелеймона потряхивались изрядно, но глаза и память оставались годными для великих трудов.
Великому князю Всеволоду Юрьевичу изрёк:
– Когда б твой дед не звал святой собор возводить греков да иных немцев, а сразу покликал нас, грешных, ныне ремонт не приспел бы…
– Вот тогда-то я и стал примечать, что Федька не с соседскими мальцами бегает на валы або[37 - Або – или.] в речке бултыхается, – рассказывал дед Семён Алёше. – Приходит вечером тихий какой-то, уставший и весь вымазан известью да глиной. Где платье извёл? Молчит. Да я и сам смекнул опосля.
Старый мастер Пантелеймон давно приметил задумчивого юнца, что внимательно наблюдал, как собор одевают в леса, как сдирают старую известь и краску. Приметил и то, как у него горят глаза.
«Искра Божья – не иначе».
И понемногу стал привлекать к работам.
Да и то, Федя сызмальства восхотел стать здателем[38 - Здатель – строитель.], всё время что-то строил из песка и камешков. Немного повзрослев, окончательно понял, что запах глины и алебастра нравится ему гораздо больше, нежели смоляных стружек.
Ко времени возвращения Алёши в родной град его отец Фёдор Семёнович руководил артелью, которая на месте собора Успения Пресвятой Богородицы, ибо «своды его впали бе», возводила новый белокаменный собор Рождества Пресвятой Богородицы повелением великого князя владимирского Юрия Всеволодовича, при личном участии и духовном руководстве епископа Симона.
Был собор Успения, на его месте вырастал собор Рождества, как огромное стремление к возрождению жизни, её новому течению во всей красе и шири. Ведь Пресвятая Богородица была покровительницей Владимиро-Суздальской земли.
Рождественский собор на многие века стал красой и гордостью Суздальского края, почти в первозданном виде дошёл до наших дней, став посланием наших далёких предков.
Алёша Суздалец тогда ещё не стал для своего города тем, кем Евпатий Коловрат уже был для Рязани: сын зодчего, внук плотника, ему готовилась участь либо того, либо другого.
Но не привлекали его мирные ремёсла с раннего детства, и запах смоляных стружек, равно как и запах глины, не волновал Алёшу. Юнец во снах видел себя на поле брани, с мечом в руке и луком за плечами. И не страшило его скопище врагов: он знал, что надо делать, где его место в строю, как прикрыть спину сотоварища.
Алёша паче всего возлюбил Ростов, там жила родная тётка, там он приохотился ходить в кремль смотреть на учебные бои дружинников, которыми руководил легендарный Олёша Попович.
Подчёркиваю, что Олёшей (первая буква «о») его звали только в народе и ближайшие други, но полное имя – Александр.
Так вот, Александр Леонтьевич Попович и стал в ратном деле отцом Алёши Суздальца. Намётанным глазом определил он природную хватку поединщика в зелёном отроке.
Алёша не чистил конюшен поначалу, не затачивал копья и наконечники для стрел – Добрыня Злат Пояс, Тимоня и сам Попович по очереди обучали Суздальца мастерству боя, каждый своими способами, готовя из него непревзойдённого бойца.
Алёша обладал изумительным качеством, неведомо как он мог любому противнику навязать свою манеру боя, а потом играть с ним, как кошка с мышкой, то есть самому решать, с какого удара убить, потому что, навязав свой бой, он мог убить либо обездвижить в любую минуту.
В те дни Владимир, Суздаль, Ростов, Ярославль, Переяславль и Галич (залесский) оплакивали витязей Олёши Поповича, павших на Калке.
Судьба милостливо обошлась с родителями Алёши Суздальца, которые знали, что он в дружине, но никто не ведал, что тоже ушёл на Калку, мол, ещё мал, потому остался при князе Василько Константиновиче, потом ходил с его полком в Чернигов и на место гибели северной дружины…
Простым людям хотелось, чтобы витязей залесских хоронили не изменщики-бродники, а свои – истинные русичи.
Так в народе говорили.
Так думали и родители Алёши Суздальца – Фёдор и Марфа.
По мере приближения к Суздалю вечерело.
Солнышко уже показывало самый край земли, зацепившись за верхушки деревьев, и уходило всё глубже, лишая добрых людей своего божественного света.
Оруженосец Кондрат посмотрел в сторону заката, что-то неопределённо хмыкнул, пожав плечами.
Это означало: близится ночь и надобно поспешать…
Кондрат – вида лютого, нрава угрюмого, но ум имел живой, бойкий и на доброе слово всегда откликался добром.
Суздальцу предан по-настоящему, поклялся служить ему навсегда.
Да и что такое оруженосец русского витязя? Это отречение от себя самого.
Знакомство их вышло таковым.
Алёша, тогда младший дружинник князя Василько, приехал домой на три дня.
Ладно одет, при боевом оружии, на добром коне ехал он по родной Михайловской слободе, блаженно ловя на себе девичьи взгляды.
И вдруг увидел, что у высокой ограды терема боярина Андроника четверо дворовых, по одёжке видно, что из кремля, не спеша, деловито бьют одного – большого и мохнатого.
С кремлёвскими никто не рисковал связываться, дело бесполезное, попахивает штрафом – бояре в кремле знатные, им покровительствует сам великий князь…
И в Алёше взыграло.
Не слезая с коня, прикрикнул.
– Ты кто таков, шиша, чтобы кремлёвским указывать? – не поворачивая головы, огрызнулся один из них.
Другой его сразу одёрнул и шепнул на ухо.
Все четверо сняли заячьи шапки, поклонились и ушли.
– Пошто били? – спросил Алёша.
– А так просто, мол, упаду или нет.
– Упал?
– Нет.
– Кличут как?
– Кондратом.
– Ты ж ведмедь, по виду взять. А эти кто? Мелки да прозрачны.
– Тебе легко сказать, ты из полка Поповича.
Алёша удивился:
– Откуда ведомо?
– Этот шепнул другому, мол, не связывайся, бо все они в буести зашибить могут… А ты ещё и с мечом.
– Супротив таковых и меч обнажать соромно. Да и то малый меч, но и он лишь супротив ворога, а эти – мшица. Неладно, когда забижают… – Он окинул взглядом Кондрата. – …пусть и немалых. Пошто сам по сопелке не сладил?
– Сирота я, одному несподручно, всё одно зашибут.
Жаль стало Алёше Кондрата.
Привёл домой.
Мамынька накормила.
Упросил отца взять увальня камни колоть на щебень.
Так стала их приязнь.
После и в оруженосцы сгодился.
…В Суздаль въехали при сумерках.
Трофим и Мария
Тяжко надвигался вечер.
Тучи грозные, лохматые ходили ходуном, да ветер скорбно подвывал.
Тягостно было…
И вдруг невдалеке зазвучал женский голос. Запел неожиданно легко и свободно, как жил, как дышал.
Светло и красиво лилась песня о том, как широки и раздольны рязанские просторы, что величава и вольна Ока-матушка, как прозрачны небеса над Русью и каким драгоценным узорочьем сияют над ней звёзды Божьи.
И утих ветер, и раздвинулись рваные лохмы туч, и засияли над Русской землёй, исходя тоненькими лучами, кристально чистые звёзды – целое Божье воинство защитников.
Какое время – такие песни.
Наши русские песни всегда отражали мир, в котором мы живём…
«Мария поёт, – догадался Трофим. – Дивен голос у молодой вдовы. Уж если Господь наградит чем-то, так то воистину Божий дар. Была ведь неприметная девка, молоко разносила, а однажды вечером у берега Оки запела – вся округа сбежалась услышать, и все толковали, что это ангел с небеси спустился».
Марию Трофим встретил на третий день по возвращении из неволи.
Он спускался к Оке, она поднималась по крутому берегу, в сарафане и убрусе. Глаза печальные, с ранними морщинками, лицо строгое, красивое. Ничего не осталось от беззаботной певуньи.
– Мария, ты ли?
– Я, Трофим. Пошто не признал?
– Другой стала.
– Время старит. Да и ты уж не прежний. С возвращением тебя!
– Спаси Господи, соседка.
Мария жила за три избы от Трофима.
– Как живёшь? Муж каков? Детки?
– Деток Бог не дал, а муж в прошлом году от горячки преставился.
– Царствие небесное!
На том и разошлись.
Негоже вдове с неженатым мужиком долго разговаривать.
Но живая душа к живой душе тянется.
Как-то раз Трофим проходил мимо, Мария как раз вышла кур покормить.
– Соседка, здравствуй! Помнится, ты молоко разносила по округе?
Спросил первое, что взбрело в голову.
