Сахалинский репортаж. Вокруг острова на мотоциклах. 1957 год

С этим напутствием мы на рассвете покинули Оху. Город еще спал. Машины пролетели по пустынным улицам, вышли на дорогу.

От мыса Погиби нас отделяли двести километров пути. Было решено пройти их за сутки.

За «Медвежкой», озером, на котором издавна проводят свой отдых охинцы, свернули с шоссе на проселочную дорогу. Снова пошли подъемы и спуски, песок, грязь, ямы с холодной водой – та работа, к которой спортсмены за месяц достаточно привыкли.

В маленьком поселке, в новом рубленом доме управляющий Охинской нефтепроводной конторой Сергей Поликарпович Шурыгин и главный инженер Александр Перфильевич Зрелкин раскрыли перед нами массивный альбом. Со страницы на страницу бежала ломаная линия.

Сложен профиль нефтепровода. Стальная труба по пути к Татарскому проливу много раз поднимается на сопки, ныряет в лощины и распадки. Сотни километров проходит нефть по сахалинской земле.

Дорога запомнилась нам своей изнурительностью. Здесь подряд идут самые разнообразные препятствия: песок, настил, топь, выгоревший настил, марь с «окнами», в которых плавают обломки бревен. На вытаскивание мотоцикла тратится больше времени, чем на езду.

Все работают молча, час за часом. Скоро выясняется, что к ночи мы едва ли успеем пройти половину пути.

Летят из-под колес фонтаны воды и грязи, моторы стонут на тяжелых завалах. А цифры на спидометрах сменяются медленно. Значит – придется ночевать на встретившейся в пути усадьбе надсмотрщика.

Каждая усадьба в тайге, разумеется, не похожа на остальные. Тут все зависит от наклонностей и способностей хозяина. У одного вдоль забора выстроились фанерные ящики с наседками и от цыплят рябит в глазах, у другого – разрезанные бочки из-под бензина с хворостом и травой – дымокуры – охраняют скот от слепней и комаров.

Живут здесь надсмотрщики, люди простые и мужественные, отличающиеся особенным, таежным гостеприимством.

Дом с голубыми ставнями примостился на пригорке. Чуть поодаль – вертятся и повизгивают посаженные на прикол собаки.

У Ивана Ивановича Базартынова – хозяина этого участка, оказывается, сегодня большой день. Семья провожает в армию сына Виктора.

Виновник торжества, рослый здоровый парень, сидит во главе стола, уставленного бутылками, тарелками.

Сам Иван Иванович, коренастый, уже в летах человек, говорит с сильным татарским акцентом:

– Вот вымахал парень! И оглянуться не успели!

Надсмотрщик Базартынов – один из десяти, которые трудятся летом и зимой на линии нефтепровода.

Через день, закинув за спину ружье, выходит надсмотрщик в многокилометровый обход по трассе, следит за показаниями манометров. Он один тушит очаги возникающих в тайге пожаров, приводит в порядок дорогу, вырубает буйную поросль, поднимающуюся ежегодно над насыпью. Одним словом, несет полную ответственность за три десятка километров трассы.

В любую погоду – дождь, холод, пургу – несет вахту надсмотрщик. Мало ли что может случиться здесь, в тайге! Прежде всего, приходится рассчитывать на собственную осторожность, на свои силы.

Татьяна Васильевна рассказывает об одном случае, который едва не закончился трагически.

– Заболела зимой у нас соседка. Надсмотрщика Матвеева жена. Так – что прямо помирает… А метель была – из окна вот этого сарая не видать. И не утихало. Из Лагури позвонили, сказали, что трактора к нам пробиваются на помощь. Да где там! Трое суток бились, едва по двести, по триста метров в день проходили.

Тогда мы всех собак сбили в упряжку. Но и собаки не бегут… Тут на счастье солнышко проглянуло. Мы сразу площадку готовить. Летчик сильно рисковал садиться… Однако хорошо сел. Повезли больную в Оху на операцию. Сейчас здорова пуще прежнего.

Мы засиделись в домике Базартыновых. Гостеприимные хозяева предлагают остаться на ночлег. Но не хочется терять светлого, «ходового» времени.

– Если до седьмого поста не доберетесь, смотрите вправо. Там домик заброшенный должен быть, – советует Иван Иванович.

Колонна уходит по таежной дороге, и скоро мохнатые лапы лиственниц заслоняют дом с голубыми ставнями.

Остановиться, однако, пришлось даже раньше, чем намечали. В сумерки на крутом песчаном подъеме встала одна из машин.

Через полчаса треск мотоцикла слышен снова. Вот удача!

Избушка оказывается всего в двух километрах от нас. Значит, крыша над головой есть! В маленькой темной комнатушке, пахнущей лесной прилью, к разрушенной печке летят забрызганные грязью костюмы, куртки, охапки бурьяна. Через минуту все уже спят тяжелым сном безнадежно усталых людей.

Утром, просыпаясь, мы слышим, как за стеной шумит тайга.

День встает пасмурный, и комары просто озверели.

Разыскали в траве ржавые половинки железных бочек, набили их щепками, свежей травой. Потянул над лесом синеватый дымок.

Но ничто не спасает от звенящих в воздухе мелких бестий. Ни дымокур, ни полотенца, одетые под шлемы. Четверка заканчивает ремонт, скрипя зубами. Завтракаем.

Рокочет под колесами бесконечный деревянный настил. Вспоминаем героев-строителей «Далеко от Москвы». Как трудно было им здесь зимой!

На одном из дальних блок-постов мы снова расспрашиваем о работе на нефтепроводе Шакирзяна Салимзянова – лучшего надсмотрщика нефтепроводной конторы.

Высокий широкоплечий татарин с улыбкой смотрит, как уменьшается горка сырых яиц на столе, как одна за другой пустеют банки с молоком, и едва успевает отвечать на наши вопросы.

Да, условия на трассе постепенно меняются. В прошлом году повсюду провели радио. Нынче, в виде эксперимента, установили на пятом блок-посту ветродвигатель. Шакирзян строит себе новый дом. Вон – уж под крышу поднялся…

Но есть по-прежнему своя романтика в нелегком труде надсмотрщика, требующем напряжения всех моральных и физических сил.

– Скучная работа? – задумчиво говорит он. – Нет! Трудно, действительно, бывает. Некоторые тяжело переносят одиночество. Но скучно? Никогда.

Немало людей по-настоящему связало свою жизнь с нефтепроводной конторой. Это Абрам Антонович Съедин, старший машинист дизельно-насосной станции. Он участвовал в сооружении нефтепровода и сейчас является одним из лучших производственников. Это депутат городского Совета Яков Судаков, монтер линейной связи. Это сам Шакирзян Салимзянов, коммунист.

А у Ивана Почуева вся сознательная жизнь связана с трассой. Вырос мальчишка в поселковом общежитии. Сейчас он хороший специалист – и шофер, и бульдозерист, и тракторист, и токарь.

– Нынешний год особенный на нефтепроводе… – продолжает Шакирзян.

Почему «особенный», мы уже знаем. Еще в поселке главный инженер провел нас на небольшой дворик, заваленный обрезками толстых стальных труб, над ними вспыхивал огонек сварки. Рабочий приваривал к трубе толстое колено – переводник.

Коллектив конторы заканчивал подготовительные работы к чистке нефтепровода – первой в его истории.

Как известно, двигаясь по трубам, нефть откладывает на стенках парафин. Слой со временем может стать так велик, что нефтепровод резко сократит пропускную способность. А вычистить стальную трубу длиной в несколько сотен километров – технически сложное дело.

Главный инженер показал нам орудие, с помощью которого будет произведена чистка, – сложного устройства поршень со специальными резцами и скребками.

– Рабочие наши его «чертом» окрестили, – засмеялся инженер. – И знаете, привилось. Со стороны посмотришь, – действительно, черт-те знает что!

С помощью переводника «черт» будет запущен в трубу, двинется вперед, срезая парафин, через десяток километров выскочит на поверхность, а затем снова пустится в дорогу.

– К зиме придет! – говорит надсмотрщик. И он рассказывает о том, что будет здесь зимой.

…Шумит под холодным ветром тайга. Первый снег лег на сопки. Движение по трассе прекращается.

Совершил последний рейс трактор – месяц пути в оба конца. Задула пурга, и к середине зимы каждый блок-пост превратился в островок среди белого безмолвии. Только линия связи соединяет его с остальным миром.

А жизнь идет своим чередом. Надсмотрщики несут вахту и отдыхают. Круглые сутки работает линия селектора. И иногда люди, никогда в глаза не видевшие друг друга, оказываются очень хорошими знакомыми: как не поговорить с соседями в долгий зимний вечер, не завести для них привезенные летом из города пластинки.

Пролетело однажды по селектору волнующее сообщение:

«У нас на девятом родился ребенок! Спасибо соседям – помогли!». Появление на свет нового человека праздновала вся трасса. Селектор занимает самое почетное место в каждом доме. По нему передается и приказ, и сводка, и объявление. Вот, например:

– Внимание! На четвертом блок-посту начинаем профсоюзное собрание!..

Вокруг динамика усаживаются всей семьей, с детьми. И не беда, если председатель собрания сидит от секретаря, может быть, километров за двести. Это не мешает обсуждению.

А за стенами дома, на много километров вокруг, воет пурга, заметает песчаную насыпь вдоль просеки.

Нефть идет…

Мы расстаемся с нефтепроводом и нефтепроводчиками, путь лежит к мысу Погиби.

Километр уходит за километром – удивительно однообразные, с марями, топями, бесконечным деревянным настилом. Только последние двадцать километров – ровный плотный песок. Стрелки спидометров с «5» радостно прыгают на «80».

Легкими сумерками въезжаем в поселок Погиби, утонувший среди песчаных холмов. Только семь километров отделяют нас от материка. По ту сторону Татарского пролива голубым облаком встает из воды мыс Лазарева. Видны дома на берегу, автомашина, медленно ползущая в гору. От мыса Погиби до Большой земли 40 минут езды на катере.

На мысу стоит маленький поселок.

Поселок Погиби явно тяготеет к материку. Да это и понятно: до ближайшего сахалинского населенного пункта две сотни километров бездорожья и таежных чащоб, а до мыса Лазарева всего семь километров через пролив. Таким образом, погибинцы имеют единственную в своем роде возможность: всю неделю они работают на Сахалине, а в воскресенье смотрят кино и танцуют на материке.

От поселка телеграфные столбы шагают на юго-восток, мимо горы Вагис, через северные отроги Камышового хребта, холодную тундру, через выгоревшие мертвые леса, где сучья над головой сливаются в серую паутину, через мари, подернутые зеленой осокой, и черную трясину.

Линию связи, которая отсюда протянулась на сотни километров через чащобы и безлюдье, берегут связисты-надсмотрщики. С ними нам и предстояло встретиться.

Дорогу, или точнее говоря просеку, в тайге удалось найти не сразу. Мотоциклы нехотя перевалили через песчаную насыпь и остановились.

Дороги не было. Была тропа, пробитая среди травы цепочками оленьих вьюков. Машины осторожно двинулись вперед, и под колесами зарокотали бревна сохранившегося настила.

Так началось путешествие мотоциклистов по «Александровской трассе».

Молодой каюр из колхоза «Вал» Николай Борисов, встретившийся нам в пути, придирчиво осмотрел машины, а потом сказал:

– Трудно будет проходить… Но идти можно. Осторожнее только на мостах…

Последний совет оказался не лишним.

В полдень мы пробились к первой речушке с темно-коричневой водой – Уанги. Из болота поднимались обгорелые бревна – остатки моста, уничтоженного лесным пожаром.

Пришлось приниматься за строительство. Из черных, опаленных огнем бревен строим примитивный мост: два бревна поперек реки, остальные вдоль. Первая машина, подпрыгивая, преодолевает настил, проваливается в марь и, разбрызгивая грязь, с ревом выбирается на дорогу.

Редок гость в тайге! С первым из надсмотрщиков – Михаилом Сидоровичем Холявой встретились у одинокого домика.

– Хорошо добрались? Устали?..

Нетерпеливыми пальцами он развязывает привезенный нами узелок-посылку, вытряхивая печенье, достает фотографический квадратик. Прищурившись, смотрит.

– Сын!

Когда связист уходил в тайгу, сыну было двадцать пять дней. А сейчас со снимка смотрит довольная физиономия четырехмесячного бутуза. И долго еще не узнал бы надсмотрщик, как он выглядит, если бы не случайная оказия.

– Может быть, ночевать останетесь? – предлагает Михаил Сидорович. – Посидели бы, поговорили… Ну-ну… Путь, конечно, долгий. Поезжайте.

Только под вечер дорога потянулась наверх, по отрогам Западно-Сахалинского хребта. Чем дальше – тем гуще тайга, лапы лиственниц протягиваются над мотоциклами, все чаще начинают попадаться поваленные бурей деревья.

Глуши моторы!

Уткнулись в крупный ствол, повалившийся поперек тропы. Объезда нет.

Алексей Кукин вынужден достать из коляски двухручную пилу. Быстро сменяя друг друга, «пропиливаем» себе дорогу вперед.

Но это оказалось только началом. На Камышевом перевале – четвертом по счету перевале Западно-Сахалинского хребта, который нам пришлось преодолеть, – поваленные деревья стали попадаться все чаще, к стуку моторов присоединился тонкий звук пилы.

Поздно вечером мотоциклы остановились у одинокого домика в тайге – поста связи.

Надсмотрщик, невысокий человек в свитере и русских сапогах, протянул руку и представился весело и просто:

– Ванюшка…

Он хлопотал у печки, заправлял туристский суп терпкой черемшой, сам стелил постели. А вскоре произошел смешной эпизод, который подружил нас окончательно.

После ужина Виктор вышел на улицу, постоял минуту на крыльце и вернулся обратно. Закуривая, он спросил между прочим:

– Ванюшка, у тебя корова есть?

Надсмотрщик взглянул на него непонимающими глазами.

– …Да вот, понимаешь, стою на крыльце, а рядам через кусты кто-то ломится. То ли корова, то ли телка, – не разобрал.

Сорвав со стены ружье, Ванюшка одним махом выскочил на улицу. Выбежали и мы. Но в ночной тишине слышался только рокот ручейка в распадке.

Водружая охотничью одностволку на старое место, надсмотрщик вздохнул:

– Откуда у меня корове взяться, голова садовая. Это же на ключ медведь пошел…

Ночь… Ребята спят, намаявшись за день. Иван Павлович Тимофеев тихо рассказывает, прислушиваясь к звуку собственного голоса:

– Медведя у нас навалом… Как собак в хорошей деревне: хоть на двор загоняй! Такое случается, что расскажут – не поверите, подумаете, что охотничья байка. Шли по линии однажды двое, а собака, будь она неладна, медведя растравила, подняла. Обычно не идет он на человека, а тут видно крепко рассердился хозяин тайги, пошел… Оружия нет. Один успел на дерево вымахнуть, медведь за ним. Товарищ за винтовкой на пост побежал, благо недалеко. Пока он вернулся, первый уже устал ножом от медведя отбиваться. Товарищ приложился на бегу – бац! Тут оба с дерева упали – и медведь, и человек. Медведь вскочил и ходу в тайгу, а человек остался лежать… Да нет, стрелок вовсе промазал, просто медведь успел связисту здорово ноги ободрать…

У Ванюшки один из обычных участков на линии: двенадцать километров на юг, семь – на север, через перевал. Дежурит он, как и остальные связисты, один. Сам сажает в печку хлеб, варит супы и каши, стирает и убирает. Да и хозяйство невелико: ящик с продуктами, дробовик с «жаканом» в стволе, пяток кастрюль, стол, на котором стоит селектор, здоровенный котище Васька, нары и над ними «джампанг» – ороченская палатка из марли, защищающая спящего от комаров.

А работа?.. Что ж, обычная, как и другие. Двенадцать раз в месяц Ванюшка затягивает потуже башлык от комаров, бросает на плечо «когти», сует за пазуху телефонную трубку и отправляется в обход по линии. Бормоча под нос песни, шагает через бурелом, карабкается на сопки, переправляется через речушки, пробирается через болота.

Остальное время надсмотрщик проводит дома, дежурит у селектора. Каждую минуту может поступить сигнал о повреждении. Почва в здешних местах гнилая, лиственницы сплетаются корнями. Одно дерево тянет за собой другое, третье. Рвут провода, как паутину. Недавно ветер был сильный, в трех местах линию порвало. Самое трудное время – с ноября по январь, пурга лютует, валит лиственницы сотнями. На ликвидацию же обрыва положено не более двух часов. Это – закон для связиста.

Но когда работа есть – все-таки лучше. А выпадут зимой ясные дни – скучно делается. Словом не с кем перемолвиться. Разный ералаш прут по селектору от скуки.

А потом, глядишь, снова добрая пурга, и человек забывает обо всем, кроме работы…

Ванюшка замолчал. И остался слышен только тонкий комариный звон за стеной.

Утром кот Васька приволок из тайги «собственнолапно» задушенного зайца. Втащил по ступенькам на крыльцо, положил у двери и начал тереться о ноги хозяина.

– Как собака, – засмеялся Ванюшка. – Не пропадешь с таким котом!.. Ну, прощайте, однако. Не поминайте лихом!

С изнуряющей методичностью пошли чередоваться песчаные холмы и топкие мари с черной гнилой грязью, в которую нога уходит выше колена. Не успеешь подняться на сопку – спуск вниз, снова тащи утопающую машину через черную полосу с нелепо торчащими обломками прогнивших бревен.

Но все можно было бы все-таки преодолеть, если бы не комары – самый страшный таежный бич. Они сотнями впиваются в лицо, забиваются в краги, лезут под очки, плотно натянутые на глаза. Кожа на лице и на руках опухает, начинает гореть огнем.

Очень трудно. Люди выдерживают, но хуже дело обстоит с мотоциклами. Вечером в путевом дневнике появляется тревожная запись:

«Вторая ночевка в тайге. На машине Гостынского сгорела последняя пара дисков сцепления. Больше в запасе их нет. Беспощадно поедаемые комарами, Виктор и Аркадий разбирают мотор, пытаются что-нибудь скомбинировать из старых дисков».

На посту встречаемся с ремонтной бригадой, которая уже целый месяц кочевала по тайге на скрипучей телеге, нагруженной инструментами и продовольствием.

Эта – пятерка людей, разных по возрасту и, видимо, по характеру, но одинаково подтянутых, молчаливых, чисто выбритых.

– Посмотрели, как мы живем? – скупо улыбнувшись, спросил один из них.

Снова продолжаем трудный путь. Нам пришлось преодолеть еще одно серьезное препятствие – настил.

Нас пугали этим настилом. И недаром.

Настила, собственно, не осталось. Перед нами лежат восемь километров бревенчатого завала. Дорогу здесь строили из деревьев толщиной в тридцать-сорок сантиметров.

– Есть предложение разбиться на две бригады. Одна будет раскатывать бревна, другая поведет машины. Возражений нет?

– Нет.

На плечах оттаскиваем в стороны сотни тяжелых, пропитанных водой стволов. Водители разгоняют тяжелые машины и бросают их на завал.

Мотоцикл ведет себя как необъезженная лошадь. Он становится на дыбы, рвется в стороны, пытаясь сбросить седока. Не всегда понятно, сидит ли водитель в седле или висит в воздухе.

Кажется, не будет этому настилу конца. Но вот промелькнула впереди желтая полоска.

Передышка или конец трудного пути?

Поднимаемся на холм, останавливаемся. Курим. Чего-то явно не хватает. Наконец, Станислав Жебелев, сообразив, срывает с лица грязное полотенце.

– Ребята, комаров нет!

Действительно, нет. Ветерок приятно холодит опухшие воспаленные лица.

Прошли!

И мы вспоминаем всю дорогу от мыса Погиби и тех людей, с которыми довелось встретиться.

Колонна идет на юг

Домой! – Пятидесятая параллель. – Там, где шли бои. – Лес – "зеленое золото". – Комсомольский юбилей. – Две стройки. – На покоренной целине. – Шахтеры за рулем. – Перелистывая путевые дневники…

Песни сопровождали нас в походе всюду: на трудных перевалах, у костра в глухой тайге, при переходах через топи и мари.

По песне можно было определить: трудно спортсменам или легко. Мы пели разные песни – суровых военных лет, шуточные, студенческие. И вот, наконец, над колонной незримо веет легкая птица-песня:

Домой, домой!Сквозь бури и ненастьяДомой, домой!Мы держим путь прямой.И тот не знает,Что такое счастье,Кто не спешилДомой, домой, домой!

Песня поднялась над "Чертовым логом", у «Ныла», километров за восемьсот от стадиона в Южно-Сахалинске, где нас ждала встреча. Пели ее оттого, что все трудные дороги позади, а впереди лежат знакомые пути.

В Альбах, у чайной, где после "комариных трасс" мы впервые приняли от даров хлебосольной долины Тыми, собрались десятки людей.

Когда колонна шла на север, провожали ее недоуменными взглядами. Но теперь, видимо, многие знали о пробеге. Нам пришлось отвечать на сотни вопросов, из автобусов к спортсменам дружески протягивались десятки рук, ребятишки стрелой мчались навстречу.

Промелькнули «Горки», «Чир-Унвд», Кировское под ярким солнцем. Затем машины замедлили ход. Дело в том, что при движении на север мы не заметили бывшую границу, линию, которая много лет делила Сахалин на две части.

Несколько раз мы останавливались, пускались в расспросы, пока один из встречных не сказал нам:

– Так вот же она – бывшая граница…

… Плавный изгиб шоссе. Справа, в небольшой лощинке, стоит обычная пятистенка – одноэтажный дом из двух половин.

Здесь помещалась пограничная застава, будни которой были наполнены тревогой.

Напротив – за шоссе – на придорожном холме стоит белый прямоугольный обелиск. Подъехав к нему, мы сняли шлемы – здесь спят вечным сном пограничники, до последней капли крови защищавшие советскую землю.

Пятидесятая параллель… Пограничная межа, проходившая вдоль нее, четыре десятилетия делила остров на две части: советскую – северную и временно захваченную японцами – южную.

Японская военщина рассматривала Сахалин и Курильские острова, как плацдарм для нападения на Советский Союз. Она держала у границы большое количество регулярных войск, военной техники, резервистов. В случае необходимости любой городок Карафуто мог превратиться в батальон, а поселок – в роту.

Если хотите посмотреть, что представляли из себя японские укрепления – сразу за Южной Хандасой стоит полицейский пост Хандаса. Он прикрывал подступы к Харамитогским высотам.

Среди кустарника над рекой мы разыскали этот пост – громоздкое сооружение из железобетона, окруженное земляными валами. Башни дотов, обращенные своими бойницами к мосту, были исхлестаны осколками.

По этому доту, по полицейскому посту первым открыл огонь в теплый летний день 11 августа 1945 года батальон капитана Светецкого. За «огневым валом» рванулись вперед стрелки, саперы, расчеты орудий прямой наводки.

После ожесточенной схватки Хандаса была взята. Но полицейский пост играл вспомогательную роль: он лишь прикрывал подступы к линии долговременной обороны, построенной японцами за годы хозяйничания на южном Сахалине, к так называемому Харамитогскому укрепленному району.

«Линия Харамитоги» была широко разветвленной системой обороны. Она начиналась на лесистых склонах Западно-Сахалинского хребта и кончалась в болотах у реки Поронай. Район имел многие десятки дзотов и железобетонных огневых точек. Наступающим путь преграждали многочисленные проволочные заграждения и минные поля.

Эта система была взломана частями Советской Армии в первые же дни боевых действий.

…Дорога бежит на юг. Километр за километром остаются позади. Заросли травой межи и окопы, затерялись среди кустарника доты укрепленного района. Одинаковой веселой зеленью кудрявится долина к северу и к югу от пятидесятой параллели. Только названия населенных пунктов рассказывают в наши дни о жестоких боях с японской военщиной, о подвигах советских воинов. Победино, Смирных, Боюклы, Леонидов…

Навсегда останутся в памяти народа имена героев освобождения южного Сахалина. И вечно надпись на карте: «Боюклы» будет напоминать о замечательном подвиге, совершенном коммунистом-молдаванином на сахалинской земле.

Это произошло здесь, в тех самых местах, где пролегает наш путь… Батальон вел упорный бой на подступах к Котону, у подножья высоты, закрывавшей дорогу на юг.

Во время атаки, когда казалось, что высота уже в наших руках, вступил в бой замаскированный японский дзот. Свинцовый дождь прижал вырвавшуюся вперед роту к земле. Она несла тяжелые потери.

К цепи залегших бойцов подполз замполит Котенко. Он спросил:

– Кто возьмется уничтожить дзот?

Первым ответил пулеметчик сержант Антон Боюклы:

– Разрешите мне!

Вся цепь следила за тем, как, подталкивая впереди себя тяжелый «максим», Антон полз по лощине. Он рассчитывал точной очередью с короткой дистанции подавить вражескую огневую точку.

Сначала показалось, что его замысел удался. Дот замолчал. Но через несколько секунд очередь из амбразуры ударила по пулеметчику. Истекая кровью, Боюклы пополз снова. В последний момент он успел загородить амбразуру щитом «максима» и своим телом.

Стремительно бросились однополчане Антона на высоту. Когда дорога на юг была открыта и гром боя отодвинулся дальше, они похоронили отважного пулеметчика. На простой дощечке солдатской рукой было начертано:

«Сержант Антон Ефимович Боюклы. Он любил жизнь, но Родину любил превыше жизни. Здесь, на сахалинской земле, он повторил подвиг Матросова».