Варнак

– Ишь ты! – покачал головой Пастырь. – Как запел-то!

    Хан перевёл глаза на мясника, прячущегося за спиной Пастыря.

– Ты ему всё сказал, что я просил?

– Что сказал? – не понял доктор. Или сделал вид, что не понял.

    Пастырь на всякий случай отступил к окну, чтобы никто у него за спиной не маячил.

– Ты, док, мне никогда не нравился, – продолжал Хан. – Хитрый ты.

    И Пастырю:

– Он, похоже, твоими руками решил…

– Не верьте ему! – вскрикнул доктор и тут же, испугавшись громкости собственного голоса, перешёл на шёпот: – Не верьте ему, Пётр Сергеевич. Ушлый, мерзавец!

– Короче, – произнёс варнак. – Мне до ваших разборок дела ноль.

    А Перевалов сделал шаг к Пастырю, встал рядом, опираясь на подоконник.

    Чего жмётся, поганец?! Хана до такой степени боится? Или правда замышляет что-то?..

    Хан заметил брошенный Пастырем на доктора искоса взгляд. Усмехнулся.

– Правильно опасаешься, – произнёс натянуто. – Он любит в спину бить.

– Пётр Сергеевич, – начал было доктор, хватая за локоть, – вы…

– Нож! – крикнул вдруг Хан

    Пастырь отпрыгнул от доктора, вырывая из цепких пальцев локоть. Не рассчитал, засуетился – опрокинул журнальный столик, навалился, кое-как сохранив равновесие. Ханов автомат выпрыгнул из-за спины, соскользнул ремнём по руке, повис на сгибе локтя, мешая, отвлекая.

    Мясник метнулся, схватил за плечо.

    Может быть, поддержать хотел, но Пастырь на взводе был – не до сантиментов: двинул ему локтем в грудь, отталкивая.

    И тут же получил удар сбоку, со стороны подскочившего с места Хана. Нос хрустнул. Лопнула губа, моментально наполнив рот солёным. На глаза навернулись рефлекторные слёзы. Пастырь отпрыгнул назад, наваливаясь на мясника, роняя его на пол. Поднял автомат, моргая, чтобы согнать слезу.

    Хан, уже выскочивший из-за стола, вдруг крутанулся волчком. Удар ноги пришёлся под скулу, в шею. Хорош был удар – шея хрустнула; Пастыря отбросила, повалила на пол, рядом с копошащимся мясником, явившаяся ниоткуда пьяная истома. В голове глухо зазвенело, стирая все звуки извне.

    А Хан одним прыжком оказался на столе, сделал быстрый шаг и подпрыгнул, рассчитывая, наверное, обрушиться на голову лежащему Пастырю сверху, всей массой.

    Да не удалось. Стол не выдержал, накренился. Нога Хана соскользнула, и он, нелепо взмахнув руками, грохнулся, затрещал спиной, пришедшейся на ребро столешницы.

    Болтая головой, отфыркиваясь и сплёвывая кровь, Пастырь отполз, поднялся. Встал, пошатываясь, выискал мутным взглядом Хана, который сидел рядом с завалившимся столом, поводил лопатками и кряхтел: дыхание в зобу, видать, спёрло у Тохтамыша – хорошо хрястнулся спинякой.

    А поднявшийся мясник вдруг дёрнул, потянул с руки у Пастыря автомат.

– Э-э! – промычал варнак. – Стоять, б**!

– Стреляйте, Пётр Сергеевич! – чуть не плача простонал доктор в попытке управиться с Хановым автоматом, который и взведён-то не был.

    Пастырь одним движением отбросил мешающегося доктора к окну. Зазвенело, посыпалось стекло, разбитое локтем Перевалова.

    С такой шумихой они, наверное, уже всех перебудили…

    А Хан, морщась, подскочил. Не теряя времени лягнул варнака в бедро. Но по нерву не попал, слава богу. Тут же подпрыгнул, выбросил ногу вперёд, целясь в лицо. Пастырь успел отклониться. Тохтамышев автомат, в ремень которого мёртвой хваткой вцепился мясник, пришлось бросить.

    Поднял свой, но выловить Хана в прицел не успел. Тот изогнулся, пнул в плечо, под ключицу. Пастыря развернуло, а Хан уже опять взвился в воздух, закручиваясь волчком.

    И снова зазвенела в голове одуряющая тяжесть – удар ногой пришёлся по черепу, по уху.

    Тхэквондо, говоришь? Сколько там лет-то?..

    Молодец, гадёныш, даром времени не терял. Пока другие в подворотнях косяки крутили, ты фуэте крутил. И будь Пастырь не таким меднолобым упёртым быком, взяла бы сейчас твоя, Тохтамыш хренов.

    Ну, и Мяснику спасибо: навалился на Хана сзади, повис, обхватывая, прижимая царёвы руки, пытаясь свалить, давая Пастырю время очухаться.

    Хан выматерился, рубанул пяткой доктора по ступне и, сразу, – по голени. Мясник взвыл, отпуская противника. Хан рывком высвободил руки, шагнул к Пастырю.

    Но тот уже выловил момент, двинул ему снизу в подбородок. Тело Хана устремилось вслед за головой – в угол. Ударилось о стоящий там здоровенный несгораемый сейф. Тот задрожал, загудел утробно. А Хан сполз по нему, сел на пол, пьяно мотая головой.

– Вот так… – кивнул Пастырь, переводя дыхание, едва ворочая языком, пробуя на вкус вздувшуюся губу. – Но шустёр же, гадёныш, до чего!

    Голова гудела, звонили под черепом колокола; в шее похрустывало что-то при каждом движении, в ухе катался туда-сюда и грохотал тяжёлый шарик. Больше всего хотелось лечь, отдохнуть, уснуть.

– Вы как, Пётр Сергеевич? – спросил испуганно жмущийся к стенке доктор. Голос доносился будто издалека откуда-то.

– Жив, – промычал Пастырь, поднимая брошенный автомат, снова вешая его за спину.

    И велел:

– Давай, на выход!

– А этот как же? – мясник кивнул на копошащегося у сейфа Хана.

– Давай, док, давай, не тормози! – прикрикнул Пастырь, хватая доктора за плечо, подталкивая к выходу. – Этого я оформлю. Ты натура нежная, тебе ни к чему…

    Стукнула дверца сейфа. Пастырь спиной почуял, какое-то ненужное движение позади. Резко прыгнул в сторону, разворачиваясь, беря наизготовку «калаш».

    Брошенный Ханом нож пронёсся рядом, в двух ладонях от груди. Мягко ударил в спину Перевалова, направлявшегося к двери. Тот удивлённо хакнул, вздрогнул и, будто зябко, поведя плечами, повалился вперёд.

    Хан прижался к дверце сейфа, испуганно переводил взгляд с упавшего доктора на окаменевшее лицо Пастыря.

    Вот же гнида ты, а не Хан!

    Варнак вытянул в его сторону руку с автоматом. Лицо его перекосилось, как у человека, готового с отвращением раздавить голой рукой жирного таракана.

    Узкие тюркские глазёнки царька наконец-то раскрылись – расширились навстречу смерти.

– Ну ты и мразота! – прошептал Пастырь. – Страшно?

    Хан быстро и мелко кивнул.

– Ха-ха, – скривился варнак. – Смотрите, пацаны, ему страшно!.. С-с-сучёныш…

    Палец лёг на спуск, но что-то не давало выстрелить…

    Пацаны и не давали. Та мелочь пузатая, которая останется здесь после Пастырева ухода и непременно погибнет, превратившись в стаю голодных и безнадзорных зверёнышей. Перегрызут ведь друг друга.

    А с другой стороны – ничего, не страшно… Уйдут в город, найдут там людей. Те их оприходуют, прикормят, не дадут сдохнуть-то, небось.

    Да и кроме Хана тут гадов смердячих, среди старших, ещё полно, которые с радостью займут его место. Тот же Меченый, или Ведро.

    Автомат дёрнулся, гавкнул…

    Дожал таки палец – против воли и размышлений взял и дожал.

    Хан подпрыгнул на месте, хватаясь за бок, сполз по сейфу на корточки, оставляя на крашеной дверце красный след, опуская голову; зашипел, закричал от боли.

    Пришлось нажать ещё раз…

    Присел над Переваловым, который так и не шевельнулся – лежал уткнувшись лицом в грязный паркет; лежал тихо, но, кажется, был жив ещё. Из-под лица его показался край алой ленточки – кровь.

– Ты как, док? – спросил, касаясь плеча.

– По… дых-х-х…, – выдавил тот, не шевелясь. – Вы… его..?

– Да. Чем тебе помочь?

– Зря, – прокряхтел тот, – всё же… боюсь…

– Потерпишь, если на себя взвалю?

– Не на…

– А?

    Доктор не отозвался. Пастырь увидел, как мелко-мелко задрожали у раненого пальцы на принявшейся сжиматься в кулак руке.

– Ох! – отчётливо выговорил-простонал мясник. Потом напрягся и враз обмяк – отошёл.

– Ну и ладно, – кивнул Пастырь. – Пусть бог с тобой разбирается. Ему видней.

22. Шухер

    Утренний отроческий сон крепок. Когда Пастырь, чуть приоткрыв дверь из конторы, выглянул наружу, четверо пацанов спали как ни в чём не бывало в своих креслах. Приглушённые стенами и тремя дверьми выстрелы не проникли в их сны, в которых они сидели на скучных уроках или гоняли по просёлку на мотоцикле, или щупали в подъезде девчонок. Дрыхли, в общем, пионеры.

    Спите, ребятки, спите.

    Ну что, пойти сейчас в зал, объявить побудку? Сказать: ну что, пацаны, я ваш новый командир, прошу любить и жаловать. Начнут палить, нет? Или преисполнятся, прочувствуют и возрадуются?..

    Сомнительно что-то…

    С младшими такой финт ещё прокатил бы, а со зверьками второго этажа – вряд ли. Если тут хотя бы половина таких, как Меченый, то очень даже вряд ли.

    Поэтому линять надо отсюда по-тихому, пока спят пионеры.

    Стрекоза!

    Девочку бы вытащить из этой кодлы. Увести в Дубасовку. Может, живы её родители ещё.

    Пастырь прокрался той же дорогой назад, спустился по лестнице, вышел на улицу.

    Рассветное небо хмурилось, грозило дождём. Мёртвая тишина смешивалась с туманом, окутывала грязно-зелёное здание вокзала, стлалась по белой крыше, пряча дремлющего «аиста» и скрывая от него окружающий мир.

    Туман – это хорошо. Это очень полезная сейчас штука.

    Автомат Хана Пастырь бросил там же, в кабинете, магазин только выдернул. Выгреб из сейфа ещё четыре магазина, распихал по карманам. «Калаш» с таким боезапасом – это очень здорово. Не со шпаной воевать, конечно, а – на будущее. Это тебе не обрез. Автоматы у него случались по дороге домой, но боезапас всегда был проблемой. А тут…

    Он мог бы сейчас уйти. Туман скрыл бы от «аиста». Перемахнуть забор, выйти на привокзальную площадь. Мог обойти вокзал и ворваться в нижний зал, где уже просыпалась, наверное, потихоньку шпана.

    Но он не сделал ни того, ни другого. Постоял, подышал туманом и, вздохнув, вернулся обратно.

    Прошёл по коридору прямо, мимо пропускного пункта, через который ходили, наверное, на службу менты, мимо двери начальника ЛОМ, мимо актового зала, пустой оружейной комнаты – к дежурке. В подвальные камеры Стрекозу не приводили, значит, она либо в клоповнике сидит, либо…

    Нет, это второе «либо» нужно отбросить, это нехорошее «либо».

    Он вошёл в дежурку, повернул направо, к клетке.

    Навстречу, из туалета, вышла девчонка лет четырнадцати. Увидев варнака, взвизгнула, подалась назад.

– Тише! – велел Пастырь. – Тише, маленькая, чего шумишь.

    Она кивнула, продолжая пятиться.

– Угу, – улыбнулся варнак, повернулся к камере.

    Стрекоза лежала на скамейке. Натянув на голову ветровку, спала.

    С минуту Пастырь, улыбаясь, смотрел на свернувшуюся в калачик девочку. Потом взял со стола связку ключей, подошёл к замку.

    И тут вдруг тюкнуло в лопатку острой болью. Шипя, он отдёрнулся, повернулся. Едва успел перехватить руку с ножом, направленным куда-то в бок. Та девчонка, видать, целилась первым ударом в шею, да не дотянулась – низкая слишком, хлипкая.

– Э-э, ты чего это, а? – опешил пастырь. Держа малявку за руку с ножом, криво улыбаясь, не зная, что делать и говорить, выдохнул: – Ты дура, что ли?

    В её маленьких глазёнках плескался страх вперемешку с какой-то липкой и расчётливой – совсем не детской – ненавистью.

– Ну, ты и..! – покачал он головой, выдёргивая из её руки нож. – Пошла! – подтолкнул её обратно в туалет, захлопнул за ней дверь.

– Попробуй только выйти раньше, чем через час! Башку отвинчу!

    Лопатка ныла. Чувствовалось, как сочится кровь, прилипает к телу рубаха ниже раны. Вот шпана, всего изуродовали!

– Сволота! – выругался он себе под нос. – Пионерка, етит твою…

    Стрекоза завозилась, стянула с головы ветровку, ошарашенно уставилась на Пастыря, с трудом его, видимо, узнавая.

– Ни фига себе! – произнесла она ломким сонным голосом, поднимаясь и садясь на скамье.

    Нужный ключ наконец-то нашёлся. Он открыл, бросил замок на пол, отворил дверь:

– Привет! – улыбнулся обалделому взгляду Стрекозы.

– Привет, – отозвалась она, пытаясь улыбнуться. – Это кто ж тебя так, дядь?

– Это ещё что! Тут вон… – Пастырь поморщился от боли, кивнул в сторону клозета. – Такая шустрая девочка!.. У вас тут все такие?

– Шустрая, говоришь?

    Стрекоза торопливо поднялась вышла из камеры, заглянула в туалет.

– А-а, – протянула она. – Нюша, Нюша, юбочка из плюша!

    Зашла внутрь кабинки. Девчонка смотрела на неё, окрысившись, прищурясь.

– Что, Нюш, – усмехнулась Стрекоза, – пи-пи? Так это ты, сучка, по туалетам ссышь? Говорили же, на улицу ходить, чтоб вони не было!

    И ткнула её кулаком под дых – резко, тренированным ударом. Девчонка сложилась, повалилась на унитаз, растопырив ноги, пискнула, ударясь о фаянс копчиком. А Стрекоза, перекосившись лицом, с ненавистью во взгляде, звонко, с размаху, влепила ей по физиономии. И ещё раз.

– Э-э, – недоуменно протянул Пастырь. – Ты это, Стрекоза…

– Да ничего, – равнодушно бросила та, повернувшись, уже улыбаясь, – всё нормально, дя Петь.

– «Дя Петь», – хмыкнул варнак.

– А что? – она захлопнула туалетную дверь, задвинула шпингалет, заглянула Пастырю в глаза, – Нельзя?

– Да валяй, – буркнул Пастырь.

– А тебя выпустили?

– Ага, выпустили, – покривился в болезненной усмешке Пастырь. – Погулять.

– Понятно, – кивнула она, приходя в своё обычное, наверное, весело-задиристое настроение. – Так тебя разукрасить мог только Хан, – задумчиво покачала головой. – Ну, Меченый ещё… но это вряд ли.

– Хорош разговаривать, – поторопил он. – Уходить надо отсюда. Я ведь только за тобой и пришёл.

– А куда уходить?

– Ну, пока просто – отсюда. А там видно будет.

– Не, – испуганно покачала она головой. – Там краснуха.

– Нет там никакой краснухи давно, – ответил Пастырь, беря её за плечо. – Давай-ка, подруга, не будем терять времени.

    А времени и правда не было. Сзади – оттуда, откуда пришёл пастырь, – послышались крики, топот ног по лестнице. Видать, проснулись охранники. Заглянули к Хану, который чего-то долго не показывался. А там… А может, увидели капли Пастыревой крови на полу. А может, Меченого нашли.

– Ну, всё, – бросил он, выталкивая Стрекозу из дежурки. – Ходу, Оленька, ходу!

    Уже когда они добежали до залов, услышали сзади:

– Вон он!

    И следом хлопнул «макар» – раз, другой.

    Заскочили в зал ожидания.

    Пацаны уже вставали. Копошились на нарах, сидели на креслах и подоконниках, курили.

    Когда выскочили вдруг Пастырь и Стрекоза, когда хлопнул «макар», а потом ещё грянул автомат, пацаны заорали, засуетились. Посыпались стёкла из огромного окна, выбитые автоматной очередью.

    Придурки! Хорошо, что никого из мальчишек не положили.

    Под очумелыми взглядами шпаны (никто даже и не дёрнулся за оружием), они бегом миновали зал и выскочили на перрон.

    Туман сгустился, так что Пастырь не увидел сидящего на мосту стрелка. Ладно, значит, он их тоже не видит.

– Шухер! – закричали в зале.

    Ну, шухер так шухер…

    Дёрнул Стрекозу за руку, потащил за собой в туман, стелющийся над рельсами. Показал в сторону пакгаузов, смутно видневшихся по ту сторону «железки».

– Дуй туда, – велел. – В тумане тебя не засекут. Будешь ждать меня там, у дальнего блока. Если меня зажмут и через полчаса я тебя не догоню, уходи на стеклозавод и жди меня там. Я всё равно приду.

    Она кивнула, но бежать не торопилась.

– Давай, девка, давай! – прикрикнул он. – Чего рот разинула!

– А ты?

– А я, а я, – развернул её, подтолкнул в спину.

    Из вокзала выбежали трое. Из старших, видать, из охраны на втором этаже. Он, не думая, провёл короткой очередью поверх голов. Пули зацокали в стену над пацанами, брызнули битым стеклом и отбитой штукатуркой. Салаги присели, попятились обратно в здание. Взвизгнула от неожиданности Стрекоза, закрывая уши ладонями. Пастырь ещё раз толкнул её в спину, крикнул:

– Быстро, твою мать! Бегом!

    Она послушалась, рванулась в туман. Перепрыгивая рельсы, подскользнулась. Пастырь думал, расшибёт себе голову девчонка, но ничего – устояла, выправилась, побежала.

    Выстрелы разбудили, наверное, внешних часовых: справа, с моста, послышался неуверенный хлопок. Пуля жахнула по двери, едва не зацепив кого-то из пацанов, которые за ней присели. Вот же шпана, блин, балбесы! Поубивают друг друга в этом шухере…

    Пастырь дал, на всякий случай, ещё одну короткую очередь. Пули градинами простучали по перрону у входа в вокзал, выдрали щепки из открытой створки.

    Потянул носом влажный холодный запах осеннего тумана, к которому примешивались запахи пороха и мокрых рельсов. Зима скоро…

    Ну, теперь – ходу!

    Светлую ветровку стрекозы уже почти не было видно – терялась, сливалась с туманом где-то у третьей платформы. Это хорошо. Метров через двадцать и сам он потеряется из виду.

    Добежав до стопки бетонных плит у забора, присел, оглянулся.

    Пацаны гурьбой высыпали из здания, бестолково толпились у входа. Потом разделились на две группы. Одна ринулась по деревянным мосткам через рельсы – решили, наверное, обойти с фланга. Другая бегом направилась в сторону Пастыря. Они, похоже, потеряли его из виду, не могли рассмотреть в тумане, прижавшегося к плитам.

    И тут, откуда-то сзади, треснул одиночный выстрел. У самого уха Пастыря громко щёлкнуло. В скулу ударили бетонные брызги.

    Выматерившись, он повалился на щебёнку, оглянулся назад.

    Вдалеке, у той самой сторожки, где давеча его взяла Стрекоза, промаячил мальчишеский силуэт. Пацан, видать, отбежал, спрятался за углом избушки. Судя по выстрелу, у него «макар». И управляется с ним мальчиш-плохиш не так уж плохо.

    Ну-ну… И как бы этого щегла обойти?..

    Группа, приближающаяся со стороны вокзала наконец увидела варнака. Заха́ркали автоматы, заплевали всю стену стоящей рядом мастерской. Несколько пуль ударилось в плиты, одна разбрызгала щебёнку у самой ноги. В группе была, кажется, шелупонь в основном – младшие.

    Пастырь стрельнул одиночным поверх мальчишеских голов. Раз, другой. Потом дал короткую очередь. Но пацаны, как в кошмарном сне, продолжали бежать вперёд, крича и треща очередями, не обращая на аргументы Пастыря никакого внимания.

    Вот же дурачьё! Вы же не в войнушку играете, балбесы, и не в компьютерную стрелялку. Тут ведь жизнь – одна всего, и перезагрузки не будет. Куда ж вы ломитесь-то, зайцы!

    Он отполз за штабель, прикидывая, как извернуться и уйти из-под их обстрела. Увидел, как повалился высунувшийся из-за угла сторожки тот пацан с «макаром», что стрельнул в него минуту назад. Завалили, балбесы! Добралась до мальчишки лихая пуля.

    Пастырь вскочил, со всех ног рванул вдоль забора туда.

    Присел над пацаном. Смерть ударила его точно в лоб, как раз между бровей – вынесла затылок. Глаза шкета – лет тринадцать всего-то – уставились в небо. В них ещё тлел лихой игровой азарт.

    Отыгрался парень…

    И тут – рвануло.

23. Протопи ты мне баньку по-белому…

    Кто-то бросил гранату. Бросили с той стороны железки, из группы старших, которая отправилась в обход и теперь рассыпалась по технической ветке. Бросали, видать, из задних рядов, потому что передние, ничего не поняв тут же попа́дали, залегли.

    Взрывной волной Пастыря отбросило на стену, ударило спиной и затылком так, что перехватило дыхание, а в глазах замелькали-забегали разноцветные покемоны. Оглушённый, он повалился сверху на труп пацана. Как будто из пропасти, или наоборот откуда-то сверху, с облаков, донеслись до него радостные крики набегающей шпаны.

    Скатился с мёртвого хлопца. Заставляя себя не закрыть глаза, не вырубиться, не ослабеть, провёл очередью поверх мальчишеских голов, прижимая к земле залегших. Вскочил, побежал за мастерские. Споткнулся обо что-то, повалился.

    И вовремя повалился, потому что где-то совсем рядом жахнул вдруг автомат. Просвистела, прочирикала над головой воробьиная стая.

    У забора, за кучей металлолома мелькнула оскалившаяся рожица Чомбы.

    Пастырь повёл стволом в ту сторону, нажал спуск. «Калаш» плюнул пару раз в забор над головой пацана и затих.

    Всё, пуст рожок. Надо менять.

    Чомба, даже не присевший под Пастыревой стрельбой, довольно ухмыляясь, сделал шаг вперёд, вышел из-за кучи. И в это время Пастырь заметил краем глаза, как за сложенными в стопку бетонными плитами справа явился силуэт пацана лет четырнадцати. Ухмыляясь, щпанец дёрнул чеку гранаты, швырнул. Придурок! Впрочем, видеть он мог только Пастыря, а Чомба остался вне его обзора.

– Ложись! – крикнул варнак, делая прыжок в сторону. – Граната!

    Чомба не поверил, решил, что его берут на понт – даванул на спуск. Очередь подняла пыльцу совсем рядом с Пастырем, завалившимся за железную бочку.

    Граната не долетела, упала метрах в шести и правее. Грохнуло. Бочку отбросило – она всей своей массой стремительно накатила на Пастыря, больно саданула краем по раненой лопатке, докатилась до стены ближайшей мастерской, ударилась в неё гулко, набатом. Дырок в ней было штуки четыре, не меньше.

    Нос наполнился вонючей горелой пылью. Пастырь затряс головой, сбивая с волос земляное крошево и брызги щебёнки, вытряхивая из ушей оглушённость; закашлялся, сел на корточки, озираясь.

    Чомба лежал в куче мусора у забора, куда его отбросило взрывом. На месте оторванной кисти бугрилось неровными кусками мясо вперемешку с лохмотьями кожи, торчал белый зуб кости. Из лопнувшего живота вывалились сизоватые верёвки кишок, испещрённые красными ниточками сосудов. Пацан враз побледнел. Глаза его, расширенные от боли и ужаса, смотрели куда-то внутрь, в медленно отмирающую душу.

    Тресканул со стороны моста автомат. Пули россыпью брызнули по забору, выбивая осколки цемента и камешки.

    Пастырь отпрыгнул, упал за рельсу, торопливо выдернул из кармана магазин, приладил, замер, выжидая. Сейчас должен высунуться тот, что бросил гранату. Краем глаза увидел, как мелькнула среди пакгаузов ветровка Стрекозы.

    Добежала девка. Цела. Это добре.

    Гранатомётчик появился разом – во весь рост выступил из своего укрытия за штабелем плит, держа автомат в левой руке, как игрушечный – за ремень, так, что тот болтался где-то у самой земли. Бестолочь! То ли он думал, что завалил Пастыря, то ли просто протупил шпанец. Когда его глазёнки нашарили в облаке пыли притаившегося варнака, и руки дёрнулись поднять ствол, было уже поздно. Пастырь влепил ему одиночным в бедро. Хлопец заорал дико, повалился.

    Варнак повернулся к Чомбе. Тот лежал всё так же, с открытыми глазами и слабо постанывал. Из глаз текли слёзы.

    Покачав головой, и шепнув «прости, хлопец», Пастырь нажал на спуск. Чомба даже не дёрнулся – отошёл в мир иной тут же и тихо.

    Оглядевшись по сторонам, рванул по лохмотьям тумана к пакгаузам.

    «Протопи ты мне баньку по-белому… – сипел он, меняя песенный ритм под дыхание. – Я от белого свету отвык…»

    Слева лупанул кто-то длинной очередью. Непонятно было, куда стреляли, потому что ни одного воробьиного посвиста рядом Пастырь не услышал; не ударилась в стену будки, мимо которой он пробегал, ни одна пуля.

    Друг друга не перестреляли бы напрочь, пионеры!

    Прижимаясь к забору, за давно некрашеными приземистыми зданиями, он уходил в туман, сползающий вслед за ветерком на восток.

    Сзади и сбоку то и дело молотили очередями – пустопорожне, наудачу. Удача, конечно, могла и повернуться к пацанам передом, а к Пастырю задом, когда он пробегал пустые промежутки между строениями, ну так тут уж, как говорится… всё плохое когда-нибудь кончается. И начинается худшее, хе-хе.

    Забор где-то впереди должен был забирать влево, закругляясь. Там, дальше на восток, едва различимые в тумане, виднелись трубы стеклозавода.

    Когда он, вынырнув, из-за последнего низкорослого здания, рванул к деревянным мосткам, уводящим через железку на ту сторону, слева выскочили из тумана двое. Одного из них Пастырь узнал сразу – это был Гнус, давешний Пастырев защитник на суде.

    У «адвоката» был «калаш». Второй – лет двенадцати – запыхавшийся, совсем ещё шкет по виду, кое-как удерживал в ручонке «макара».

    Солдаты удачи, б***!

    Пастырь остановился, повёл на них стволом, окликнул:

– Стой, пацаны!

    Они враз замерли на месте. Гнус, повернувшийся на окрик, выпучил глазёнки, отступил на шаг, бросая оружие. А шкет, ощерившись, уставился пистолетом в грудь Пастыря, нажал на спуск.

    Нажал ещё раз.

    Вот же балбес! Хорошо, не научили тебя затвор прежде передёргивать. С предохранителя-то хоть снял?