скачать книгу бесплатно
33. Benoist, J. Le bruit du sensible / J. Benoist. – Paris: Cerf, 2013.
34. The Gettier problem / ed.: S. Hetherington. – Cambridge UP, 2018.)
35. Chisholm, R. M. Perceiving: A Philosophical Study /R. M. Chisholm. – Cornell University Press, 1957.
36. Benoist, J. Logique du phеnom?ne / J. Benoist. – Paris, Hermann, 2016.
37. Millikan, R. G. Language: a Biological Model / R. G. Millikan. – Oxford: Clarendon Press, 2005.
38. Ayer, A. J. The Problem of Knowledge / A. J. Ayer. – London: Macmillan, 1956.
Глава 4
Знание как наиболее общее фактивное ментальное состояние
В этой главе мы рассматриваем аргументы М. Шрёдера, согласно которым перцептивное ментальное состояние «видеть, что», вообще говоря, не является знанием и, следовательно, знание не является наиболее общим фактивным ментальным состоянием (установкой) [1]. Этот вывод противоречит позиции Т. Уильямсона [2]. В частности, мы анализируем, каким образом Шрёдер применяет положения, что наличие знания с необходимостью влечёт наличие мнения, и что знание есть норма для мнения, которые он разделяет с Уильямсоном. Таким образом, мы обращаемся к ЭСЗ Уильямсона [2–4], но также к витгенштейновскому по духу терапевтическому методу анализа понятия перцептивного опыта, предложенного в работах Ж. Бенуа [5; 6; 7]. Мы показываем, что аргументы Шрёдера основаны на ложной предпосылке, что перцептивный опыт сам по себе может иметь репрезентационное содержание. «Видеть, что» не есть чистая перцепция, а концептуализированный перцептивный опыт, предполагающий знание. Мы, таким образом, отдаём предпочтение позиции Уильямсона.
Как известно, для Т. Уильямсона знание есть наиболее общее фактивное ментальное состояние (пропозициональная установка) [2]. Например, такое фактивное ментальное состояние как «видеть, что p» является знанием. Шрёдер приводит два аргумента, направленных против последнего и, следовательно, первого утверждений [1].
Аргумент 1предполагает уильямсоновскую позицию, что всякое знание является мнением в следующем смысле: необходимо: если субъект знает, что p, то он верит (имеет мнение), что p.
Шрёдер утверждает, что можно видеть, что p, то есть находиться в фактивном ментальном (перцептивном) состоянии, и не иметь мнения (не верить), что p, а, следовательно, и не знать, что p.
В качестве очевидного он принимает положение, что перцепция может представлять гораздо больше вещей, чем мы формируем мнений о них. Это положение содержит фундаментальную предпосылку, что перцепция сама по себе имеет репрезентационное содержание.
На наш взгляд эта предпосылка ложна (см., например, детальный аргумент в [5], а также см. [6]). Здесь мы рассмотрим лишь, какую роль предпосылка Шрёдера (которую он не просто принимает, но которой он даёт некоторое обоснование) играет в его аргументах.
В одном из своих примеров Шрёдер предполагает, что субъект может видеть, что что-то имеет место, не формируя при этом мнения, что оно имеет место (хотя он находится в положении с лёгкостью его сформировать), и, следовательно, не зная, что оно имеет место, если он в это время думает о чём-то другом. Например, проходя мимо открытой двери и размышляя о философии Канта, субъект может видеть, что дверь открыта, не формируя мнения (не зная), что она открыта. Мнение, что дверь была открыта, он может сформировать позже, вспоминая о своём передвижении. При этом, согласно Шрёдеру, субъект скажет, что он видел, что дверь была открыта (хотя он не знал (не имел мнения), что она была открыта). С точки зрения Шрёдера это является тестом, что субъект действительно видел, что дверь открыта. (Хотя Шрёдер делает различие между «видеть» и «видеть, что», иногда он употребляет «видеть» в смысле «видеть, что» и утверждает, что из него не следует «знать (что)». Мы согласны лишь с тем, что из «видеть» не следует «знать». См. ниже.)
На наш взгляд, в описанной ситуации, субъект не видит, что дверь открыта, хотя он видит открытую дверь. Аналогичным образом – это пример Уильямсона – можно смотреть в направлении дождя и владеть соответствующими концептами, но не видеть, что идёт дождь именно потому, что не знаешь, что идёт дождь. В этом случае субъект видит ситуацию, в которой идёт дождь, но не видит, что идёт дождь. Согласно Уильямсону, «есть различие между видеть, что А, и видеть ситуацию, в которой А» [2, р. 38].
Когда в примере с открытой дверью субъект говорит, что он видел открытую дверь, он формирует мнение, что дверь была открыта. Поэтому он с лёгкостью может также сказать, что он видел, что дверь была открыта (или же сказать, что он видел открытую дверь в смысле «видел, что дверь была открыта»). Таким образом, на наш взгляд, он ошибочно припишет себе, каковым он был в прошлом, настоящий концептуализированный опыт.
Вспоминая и размышляя о том, что он видел в прошлом, субъект делает суждение и формирует мнение. Если он говорит/думает, что он видел, что дверь была открыта, он добавляет к своему прошлому перцептивному опыту видения открытой двери суждение, что дверь была открыта, и говорит, что он видел, что дверь была открыта. То есть «видеть, что» предполагает наличие суждения и, соответственно, мнения и (если суждение является истинным и корректным) знания. С этой точки зрения, поскольку в тот момент, когда субъект видел открытую дверь, он не имел мнения, что дверь открыта, то, соответственно, он и не видел, что дверь открыта.
Мы полагаем, что перцепция сама по себе (видеть открытую дверь) такова, каковой она является. Между ней и реальностью нет никакой дистанции. Она не имеет содержания, ни о чём не говорит [5; 6; 7]. Содержание имеет ассоциированное с перцепцией суждение. «Видеть, что» не является чистой перцепцией.
Другой пример Шрёдера состоит в том, что мы всегда сначала видим, что p, и лишь потом формируем мнение, что p. Формирование мнения требует времени. Следовательно, заключает Шрёдер, можно видеть, что p, не зная, что видишь, что p.
С нашей точки зрения время требуется для формирования, исходя из первичного перцептивного опыта «видеть» (ситуацию, в которой p), концептуализированного опыта «видеть, что p». Последний, однако, предполагает наличие мнения и (если мы действительно видим, что p) знания.
Наконец, третий пример Шрёдера, иллюстрирующий его Аргумент 2, основан на применении уильямсоновского положения, что знание есть норма для мнения (а не независимого от него положения, что наличие знания подразумевает наличие мнения). Из этого положения вытекает, что если субъект знает, что p, то для него рационально верить, что p. (см., например, [2]).
Шрёдер утверждает, что возможна ситуация, когда субъект не может рационально верить, что p, несмотря на то что он видит, что p. Поэтому видеть, что p, не означает знать, что p. Например, если субъект рационально, но ложно, верит, что стёкла его очков красные, то хотя на самом деле это не так, он не может рационально верить, что предмет, на который он смотрит и который ему кажется красным, действительно является красным. В то же время, согласно Шрёдеру, он видит, что предмет красный (поскольку на самом деле стёкла его очков обычные). Следовательно, заключает Шрёдер, в случае наличия субъективного перцептивного дефитора (таковым в данном случае является ложное мнение, что стёкла очков красные) из «видеть» (Шрёдер имеет ввиду «видеть, что») не только не следует «знать (что)», но даже не следует «быть в положении знать (что)». Субъект не только не верит (не может рационально верить), что перед ним красный предмет, но он даже не находится в положении рационально верить, что перед ним красный предмет (то есть верить в то, что он видит). Напротив, в предыдущих примерах субъект находился в положении, в котором он мог с лёгкостью сформировать «мнение, что» (что (он видел, что) дверь (была) открыта).
В пользу того, что субъект видит, что предмет красный, Шрёдер приводит следующий тест. Если впоследствии субъект обнаружит, что его очки имеют обычные стёкла, он скажет, что он видел, что предмет красный, но не верил (и, следовательно, не знал), что предмет красный. Выше мы уже привели возражение против аналогичного рода теста.
Данная ситуация, однако, несколько другая. Аргумент Шрёдера может быть опровергнут или, во всяком случае, поставлен под сомнение двумя способами. Во-первых, можно сказать, что при наличии субъективного дефитора субъект видит красный предмет, но не видит, что предмет красный (он, однако, видит (знает), что предмет выглядит красным), то есть теряет первоначальное знание (если оно у него было), что предмет красный, и одновременно перестаёт видеть, что предмет красный. «Видеть, что» имеет концептуальную составляющую, то есть является результатом суждения. При наличии дефитора субъект не способен сделать обоснованное суждение, что перед ним красный предмет. Если дефитор нейтрализован, опыт «видеть, что» восстанавливается. Во-вторых, альтернативным образом, можно также предположить, что субъект, несмотря на его ложное рациональное мнение/дефитор, что его очки имеют красные стёкла, действительно видит, что предмет красный. Но тогда следует заключить, что он знает, что предмет красный, а, следовательно, если предположить, что наличие знания влечёт наличие мнения, верит, что предмет красный. Быть может, он не знает, что он знает, что предмет красный. Невозможность формирования осознанного рационального мнения, что предмет красный, может не противоречить только что сказанному.
Уильямсон говорит, что можно знать, что p (например, не просто видеть дождь, а видеть, что идёт дождь), но не знать, что знаешь, что p (не знать, что знаешь, что идёт дождь, то есть не знать, что видишь, что идёт дождь) [2, р. 38].
В примере Шрёдера вследствие наличия дефитора субъект сомневается в том (рационально не верит), что предмет красный, хотя он видит, что предмет красный («видит красный предмет» в смысле «видит, что предмет красный»). В рамках эпистемологии сначала-мнения из этого сомнения следует вывести отсутствие обоснованного мнения и знания. Шрёдер так и поступает. Но в рамках ЭСЗ, наоборот, у субъекта есть мнение, что предмет красный потому, что он знает, что предмет красный.
Уильямсон критикует позицию, согласно которой можно видеть, что p, или помнить, что p, и не знать, что p, например, по той причине, что есть основания полагать, что галлюцинируешь или воображаешь (поскольку в этом случае либо отказываются от мнения, что p, либо это мнение оказывается необоснованным. В любом случае это приводит к потере знания) [2, р. 37–38]. Он пишет: «Видеть и вспоминать, вероятно, подразумевает не только истинность, но и знание: если видишь, что идёт дождь, то знаешь, что идёт дождь; если вспоминаешь, что шёл дождь, знаешь, что шёл дождь. Возражения относятся к случаям, в которых перцептивный аппарат или память на самом деле функционируют подходящим образом, но вводящая в заблуждение очевидность ставит под сомнение их подходящее функционирование. Не очевидно, однако, что в этих случаях видишь или вспоминаешь, что Р, не зная, что Р. Можно видеть дождь, не видя, что идёт дождь, или вспоминать дождь, не вспоминая, что шёл дождь, если не удаётся опознать дождь как дождь. Альтернативным образом, если опознаёшь дождь как дождь, то, вероятно, знаешь, что идёт или шёл дождь. Тот факт, что вводящая в заблуждение очевидность ставит под сомнение наличие знания, ещё не означает, что не знаешь» [3, р. 215].
Для Уильямсона перцептивный опыт сам по себе не является очевидностью. В то же время очевидность может быть основана на визуальном опыте. Очевидность пропозициональна, тогда как визуальный опыт не имеет пропозиционального или непропозиционального содержания [2, р. 197–200]. (См. также [4–6].) Вот один из примеров Уильямсона: «Я пытаюсь идентифицировать гору по её форме. Я могу видеть, что она остроконечная; то, что она остроконечная, может быть частью моей очевидности для мнения, что это не Бен Невис. Однако, предложение, что она остроконечная не исчерпывает мой настоящий перцептивный опыт. Никакое словесное описание горы, как кажется, не схватывает богатства моего визуального опыта её нерегулярной формы. Но отсюда не следует, что моя очевидность является непропозициональной» [2, р. 197]. Сказанное, как нам кажется, находится в согласии с позицией Бенуа [5]. Визуальный опыт горы сам по себе не есть очевидность. Сам по себе он не имеет содержания, в том числе и так называемого «непропозиционального». Но на его основе можно сформировать много предложений (употребляя фразы (sentences) в контексте), каждое из которых может быть очевидностью.
Вернёмся к примеру Шрёдера с открытой дверью. Подобно тому, как можно видеть (остроконечную) гору и не видеть, что она остроконечная, можно видеть (открытую) дверь и не видеть, что она открыта. На основе визуальной перцепции остроконечной горы формируется мнение (знание), что гора остроконечная, и, соответственно, начинаешь видеть, что гора остроконечная. Подобным же образом, на основе визуальной перцепции открытой двери формируется мнение (знание), что дверь открыта, и, соответственно, начинаешь видеть, что дверь открыта.
Итак, на наш взгляд, «видеть, что» не есть чистая перцепция. Это концептуализированный перцептивный опыт, имеющий репрезентационное пропозициональное содержание и предполагающий суждение и, соответственно, мнение и знание (если суждение является корректным). Шрёдер полагает, что предпосылки его аргументов, которые мы рассмотрели выше, являются не менее слабыми, чем предпосылки аргументов Уильямсона.
Исходя из вышесказанного, мы, однако, отдаём предпочтение позиции Уильямсона, что перцептивные фактивные установки вида «видеть, что» являются знанием[93 - См. также обсуждение уильямсоновского определения знания как наиболее общей фактивной пропозициональной установки в [8–9].].
Список использованных источников
1. Schroeder, M. Knowledge is Not the Most General Factive Stative Attitude / M. Schroeder. – Unpublished manuscript. – Mode of access: https://markschroeder.net/ epistemology. – Date of access: 05.10.2021.
2. Williamson, T. Knowledge and its Limits / T. Williamson. – Oxford: Oxford University Press, 2000.
3. Williamson, T. Knowledge first / T. Williamson // The Routledge Companion to Epistemology / eds.: S. Bernecker, D. Pritchard. – Routledge, 2011. – P. 208–218.
4. Williamson, T. Response to Cohen, Comesa?a, Goodman, Nagel, and Weatherson on Gettier Cases in Epistemic Logic / T. Williamson // Inquiry. – 2013. –56(1). – Р. 77–96.
5. Benoist, J. Le bruit du sensible / J. Benoist. – Paris: Cerf, 2013.
6. Benoist, J. La logique du phеnom?ne / J. Benoist. – Paris: Hermann, 2016.
7. Benoist, J. Elеments de philosophie rеaliste / J. Benoist. – Paris: Vrin, 2011.
8. Cozzo, C. Is Knowledge the Most General Factive Stative Attitude? / C. Cozzo // Logic and Language / eds.: C. Celluci, E. Ippoliti, E. Grosholtz. – Cambridge: Cambridge University Press, 2011. – Р. 8488.
9. Hyman, J. The Most General Factive Stative Attitude / J. Hyman // Analysis. – 2014. – 74(4). – Р. 561–565.
Глава 5
Проблема Гетье и контекстуализм Льюиса
В этой главе мы показываем, что контекстуальное определение знания, предложенное Льюисом, не решает проблему Гетье. Проблемы, с которыми сталкивается подход Льюиса, скорее, свидетельствуют в пользу того, что удовлетворительная эпистемологическая теория должна принять первичность знания и эквивалентность знания и очевидности, что приводит к эпистемологии сначала-знания Т. Уильямсона. Правила, которые вводит Льюис для определения релевантных возможных сценариев, которые должны быть приняты во внимание в рамках его подхода к знанию, являются ad hoc. В частности, Льюис признаётся, что он не знает, каким образом переформулировать правило подобия, чтобы исключить сценарий радикального скептицизма не способом ad hoc. В качестве общего принципа для правил Льюиса мы предлагаем принцип семейного сходства, понятый как наличие общего витгенштейновского правила и, в частности, общих петлевых предложений. Скорректированное соответствующим образом льюисовское определение знания совместимо как с витгенштейновской петлевой эпистемологией, так и подходом сначала-знания Уильямсона.
1. Введение
Согласно Т. Уильямсону, проблема Гетье, возникающая в рамках стандартной эпистемологии, плохо поставлена, и поэтому не решаема. Соглашаясь с такой оценкой, мы, тем не менее, полагаем, что предлагаемые решения проблемы, даже если они в конечном итоге оказываются неуспешными, позволяют лучше понять её ложные предпосылки и предпосылки стандартной эпистемологии в целом. Эти решения связаны с поиском успешного определения знания. Ниже мы рассмотрим определение знания и, соответственно, решение проблемы Гетье, предложенные Д. Льюисом [1]. Мы предложим интерпретацию этого определения (с необходимой коррекцией) в терминах витгенштейновской эпистемологии и эпистемологии сначала-знания (далее: ЭСЗ) Уильямсона [2].
В качестве первого примера (мысленного эксперимента) мы рассмотрим версию одного из оригинальных примеров Гетье [3] (о проблеме Гетье см. [4]). Предположим, что Сью верит, что Ногот или Хэвит владеет Фордом. Она верит, что Ногот владеет Фордом на том основании, что она часто видит, как он управляет Фордом. В то же время она никогда не видела, чтобы Хэвит управлял автомобилем, и часто видит, как он пользуется общественным транспортом. Предположим, однако, что Ногот просто арендовал Форд, тогда как Хэвит владеет Фордом, но никогда им не пользуется. Тогда с точки зрения стандартной эпистемологии убеждение Сью, что либо Ногот, либо Хэвит владеет Фордом истинно и обоснованно. И всё-таки это не знание.
Дело в том, что истинность убеждения Сью не имеет отношения к той очевидности, которой она располагает. Более того, эта очевидность вводит её в заблуждение. Она ложно верит, что Ногот владеет Фордом. Исходя из этой ложной посылки, она и приходит к убеждению, что либо Ногот, либо Хэвит владеет Фордом. Это убеждение истинно лишь случайно – благодаря тому, что у Хэвита есть Форд. При этом предполагается, что супервентное на имеющейся очевидности – Сью часто видит, что Ногот управляет Фордом – обоснование её убеждения, что Ногот владеет Фордом, передаётся от посылки к заключению в результате логического вывода следующего вида: если А, то А или В (для любых А и В). Эпистемический принцип замкнутости обоснования гласит, что если посылка логического вывода обоснована, то обосновано и следствие, при условии, что субъект корректно выводит следствие из посылки, удерживая в процессе этого логического вывода обоснование своей посылки. (Аналогичный принцип замкнутости справедлив для знания[94 - Это одна из версий принципа замкнутости. Отметим, что мы здесь не делаем различия между принципом замкнутости обоснования (знания) и принципом передачи обоснования (знания), которые очень близки.]).
Таким образом, традиционное определение знания как обоснованного истинного убеждения (belief) опровергается контрпримерами[95 - Термины «убеждение» и «мнение» мы употребляем как синонимы.]. Причина, как известно, в фаллибилизме традиционного подхода, в котором обоснование (обоснованность) не гарантирует истинность убеждения. То есть сколь угодно хорошо обоснованное убеждение может оказаться ложным. Отсюда следует, что сколь угодно хорошо обоснованное убеждение может также оказаться истинным лишь случайно, благодаря, как говорят, эпистемической удаче. Истинность такого убеждения не обусловлена его обоснованием. Скажем, что между тем и другим имеется эпистемический и онтологический (между ними нет подходящей причинной связи, контакта) «провал».
Напротив, в рамках ЭСЗ Т. Уильямсона обоснование фактивно, то есть с необходимостью влечёт наличие соответствующего факта – обоснованное убеждение с необходимостью истинно. Провал закрыт как на эпистемическом, так и онтологическом уровнях (для Уильямсона знание – наиболее общее фактивное ментальное состояние). В этом смысле его подход является инфаллибилистским [2]. Знание, таким образом, – обоснованное истинное убеждение. Но эта формулировка лишь формально совпадает со стандартным определением знания. В рамках ЭСЗ первичным эпистемическим концептом, в терминах которого объясняются все другие эпистемические понятия, является знание, а не убеждение.
2. Контекстуализм Льюиса
Ещё до создания Т. Уильямсоном альтернативной радикально экстерналистской ЭСЗ, Д. Льюис отказался от традиционного фаллибилистского определения знания как истинного убеждения с обоснованием. Для него наличие обоснования в традиционном смысле не является ни достаточным, ни необходимым условием для того, чтобы истинное убеждение было знанием. Например, в случае лотереи сколь угодно хорошо обоснованное истинное убеждение в том, что билет (будет) невыигрышный, не является знанием, а в случае знания, приобретаемого в результате непосредственного перцептивного восприятия, воспоминания или от свидетеля, истинное убеждение не имеет обоснования[96 - Также для Льюиса возможно знание в отсутствие соответствующего убеждения. С точки зрения ЭСЗ всякое знание с необходимостью обоснованное убеждение.]. Вместо стандартного фаллибилистского определения знания Льюис предлагает экстерналистское инфаллибилистское определение знания в рамках своей версии атрибуторного эпистемического контекстуализма. Но это ограниченный (контекстуальный) инфаллибилизм, не ведущий к скептицизму.
Согласно определению Льюиса, знание приписывается субъекту атрибутором (таковым может быть сам рассматриваемый субъект) в контексте. То есть в зависимости от контекста атрибутора высказывание «S знает, что p» может быть истинным или ложным, несмотря на то что с чисто эпистемической точки зрения ситуация одна и та же. Контекст определяется практическими потребностями и целями атрибутора. Например, с точки зрения Льюиса, в зависимости от практического контекста субъект может не знать или знать (если стандарты для знания невысоки), что он вытянет невыигрышный лотерейный билет.
Точное определение знания в рамках контекстуального подхода Льюиса таково: высказывание «S знает, что p» истинно в контексте атрибутора, если и только если имеющаяся у S очевидность в пользу истинности р позволяет исключить, что р ложно, то есть исключить, что р ложно во всех возможных относительно имеющейся очевидности релевантных сценариях (далее мы будем также говорить о «возможных мирах», или возможностях). Нерелевантные возможности просто игнорируются. Он пишет: «S знает, что P, если и только если очевидность S исключает всякую возможность, в которой не-Р – Psst! – за исключением тех возможностей, которые мы должным образом игнорируем» [1, p. 553–554]. Релевантные возможности (сценарии) – возможности, которые не игнорируются. Множество релевантных возможностей, то есть смысл и область действия квантификатора «всякая» (релевантная возможность), зависит от контекста атрибутора. Таким образом, от контекста атрибутора зависят и смысл слова «знает», и, соответственно, пропозициональное содержание и истинностные условия «S знает, что p».
Это семантический контекстуализм.[97 - Поскольку у Льюиса обоснование не играет существенной роли для знания, его контекстуализм апеллирует непосредственно к контекстуальным стандартам для знания, а не обоснования.]
Льюис предлагает набор из семи правил, позволяющих определить релевантные возможности (сценарии, миры). Как представляется, основным правилом релевантности является правило подобия. К релевантным возможностям Льюис относит актуальность (актуальный мир) и все подобные ей в данном контексте возможности, совместимые с очевидностью.
К очевидности Льюис относит перцептивный опыт и память, а также всё то, что действительно могло бы быть очевидностью. То есть никаких ограничений на то, что принимать за очевидность, не делается. В то же время понятие очевидности, на наш взгляд, остаётся достаточно расплывчатым (см. также раздел 7 ниже). Это контрастирует с подходом Уильямсона, в рамках которого имеет место эквивалентность между очевидностью и полным знанием (в контексте). Ниже мы посмотрим на подход Льюиса именно с этой точки зрения.
Итак, у Льюиса подобные возможности (возможные сценарии (миры)) – это контекстуально релевантные возможности относительно той же самой очевидности и, соответственно, обоснования. Концепты очевидности и обоснования при таком порядке рассмотрении предшествуют концепту знания, если только не приравнивать очевидность к знанию, как это делает Уильямсон. С одной стороны, подход Льюиса инфаллибилистский, так как в случае знания, что р, имеющаяся очевидность исключает ложность р. С другой стороны, это ограниченный инфаллибилизм, так как игнорируются нерелевантные возможные миры. Нерелевантные возможные миры, как уже было сказано, – это возможные миры, у которых в данном контексте атрибутора нет сходства с актуальным миром и, соответственно, с релевантными возможными мирами.
Правило подобия неприменимо к сценарию радикального скептицизма. Льюис пишет: «Похоже, что у нас есть ad hoc исключение из Правила, хотя оно разумно в связи с функцией атрибуции знания. Однако лучше было бы найти способ переформулировать Правило таким образом, чтобы получить необходимое исключение не ad hoc. Я не знаю, как это сделать» [1, р. 556–557]. Мы попытаемся устранить эту проблему.
Прежде всего отметим, что, на наш взгляд, в конечном итоге подход Льюиса, как и многие другие подходы, принимающие основные положения стандартной эпистемологии, не решает проблему Гетье, а фактически переформулируют её таким образом, что становится ясно, что проблема не имеет решения и должна быть устранена путём устранения её ложных предпосылок, переформулировки основных эпистемических понятий и изменения направления объяснения в эпистемологии. Несмотря на то, что, как известно, предложенное Льюисом определение знания оказалось проблематичным, оно, на наш взгляд, указывает на существенные структурные элементы знания, и, как мы полагаем, может быть преобразовано в определение, совместимое как с подходом сначала-знания, так и витгенштейновской петлевой эпистемологией.
С этой целью мы предлагаем интерпретировать льюисовское условие подобия как витгенштейновское условие семейного сходства. Семейное сходство, в свою очередь, мы понимаем как наличие общего (в общем случае имплицитного) правила в смысле философии позднего Витгенштейна, то есть правила, управляющего языковыми играми. Такое правило мы называем витгенштейновским правилом (далее: в-правилом). Роль такого правила могут, в частности, играть витгенштейновские петлевые предложения[98 - Роль этого понятия играет у Льюиса понятие прагматических пресуппозиций Сталнакера, на которого он ссылается.].
Витгенштейновскую эпистемологию, на наш взгляд, можно сочетать с ЭСЗ. Различие между знанием и незнанием первично. Знание не выводимо, исходя из очевидности или обоснования, которые являются вторичными понятиями, объясняемыми в терминах знания. На льюисовское определение знания в терминах релевантных возможностей мы посмотрим с точки зрения экспликации концепта знания, предполагающей его первичность.
3. Витгенштейновская модификация подхода Льюиса
Вернёмся к нашему примеру. С точки зрения Льюиса высказывание «Сью знает, что Ногот либо Хэвит владеет Фордом» ложно, так как очевидность в распоряжении Сью не позволяет исключить релевантную возможность, что Ногот арендовал автомобиль, а у Хэвита нет автомобиля, в которой высказывание «Ногот или Хэвит владеет Фордом» ложно. Эта возможность релевантна, потому что в рассматриваемом контексте она подобна актуальной ситуации. Действительно, она в точности совпадает с актуальной ситуацией Ногота, и достаточно близка к актуальной ситуации Хэвита: хотя в актуальной ситуации Хэвит владеет Фордом, в рассматриваемом контексте имеется достаточное сходство её с ситуацией, в которой он не владеет автомобилем, поскольку владение автомобилем сильно коррелирует, как пишет Льюис, с вождением автомобиля, а Хэвит никогда не пользуется автомобилем.
На наш взгляд, критерий подобия Льюиса остаётся интуитивным. Можно всегда возразить: именно потому, что мы уже знаем, что у Сью нет знания, мы трактуем только-что описанную возможную ситуацию, в которой высказывание «Ногот или Хэвит владеет Фордом» ложно, как релевантную, то есть подобную актуальной. Попытаемся подойти к вопросу о релевантности/подобии более строго.
Рассмотрим следующие предложения, выражающие опыт и память Сью, которые принимаются в качестве очевидности: «Сью часто видит, как Ногот управляет Фордом» (отсюда следует, истинность предложения «Ногот часто управляет Фордом»), «Хэвит пользуется общественным транспортом», «Сью никогда не видела, чтобы Хэвит управлял автомобилем» (можно даже предположить, что Сью знает, что Хэвит не умеет управлять автомобилем. С точки зрения логической это не исключает, что у него есть автомобиль. Тогда истинным будет предложение «Хэвит не управляет автомобилем). На самом деле, эти предложения выражают знание, или очевидность как знание (в соответствии с ЭСЗ Уильямсона). В контексте атрибутора, оценивающего истинность предложения «Сью знает, что Ногот или Хэвит владеет Фордом», с точки зрения эпистемологии Витгенштейна эти предложения могут также рассматриваться как петлевые предложения, имеющие логическую достоверность, или, во всяком случае, как витгенштейновские правила (далее: в-правила), если последние трактовать как нечто более конкретное, чем петлевые предложения – наиболее общие правила, относящиеся к «грамматике формы жизни». Как уже было сказано, в-правила управляют языковыми играми, которые суть их употребления. Они эксплицитны или имплицитны, так сказать, в рамках более или менее локальной/глобальной «формы жизни», «контексте». Лишь в рамках «грамматически»/логически структурированной «формы жизни» (которая суть совокупность употреблений в-правила), контекста, языковой игры, имеет смысл ставить вопрос об истине и знании.
Правила «Ногот часто управляет Фордом», «Хэвит пользуется общественным транспортом» и, быть может, «Хэвит не умеет управлять автомобилем» автоматически применимы к актуальной ситуации, так как они извлекаются из неё. Они также применимы к ситуации, в которой Ногот арендовал Форд, а у Хэвита нет автомобиля. Именно в этом смысле эти две возможности (ситуации) подобны друг другу.
В-правила и, в частности, ПП, укоренены в контексте по определению, а не навязываются данной ситуации извне. И без ПП нет, строго говоря, никакого контекста, так как о контексте можно говорить тогда и только тогда, когда можно делать различия, то есть тогда и только тогда, когда есть нормативное (концептуальное) измерение. Другими словами, контекст не внешнее условие. В рамках своего контекстуального реализма Ж. Бенуа говорит о понятии контекста в тесной связи с нормативностью и понятием реальности: «(…) Контекст – это не столько внешнее ограничение смысла – как если бы реальность, так сказать, ударяла по смыслу извне – сколько проявление того, что смысл эффективно укоренен в реальности, а также то, что способствует конституированию самого смысла. Если смыслу не нужно “вступать в контакт” с реальностью, то это потому, что он уже активен как подлинное нормативное “движение” в пространстве реальности» [5, p. xii – xiii].
Как уже было сказано выше, наша цель обосновать предположение, что льюисовское понятие подобия лучше всего интерпретировать как витгенштейновское семейное сходство, то есть сходство между (реальными) употреблениями одного и того же в-правила (или ПП). Более того, все другие правила релевантности могут быть выведены из так понятого критерия подобия. Семейное сходство – это тот общий принцип, который также позволяет исключить ситуации радикального скептицизма как ситуации, которые, на самом деле, не имеют сходства с релевантными ситуациями и, в частности, актуальной ситуацией, поскольку в-правила, управляющие последними не применимы к первым. В рамках атрибуторного контекстуализма речь идёт о том, что скептик принимает очень высокие стандарты. В скептическом контексте атрибутора субъект не знает, что он не мозг в бочке. С точки зрения обыденных стандартов для знания ситуация радикального скептицизма исключается из рассмотрения. В обыденном контексте атрибутора субъект знает, что он не мозг в бочке.
Итак, согласно предлагаемой точке зрения, контекст атрибутора – локальная «форма жизни», имеющая свою грамматику, то есть в-правила и ПП. Релевантные возможности определяются реальными употреблениями этих в-правил/ПП, то есть семейным сходством между ними. В частности, некоторые петлевые эпистемологи принимают в качестве ПП следующие предложения: «Я не мозг в бочке», «Я не сплю», «Внешний мир существует», «То, что Ногот управляет Фордом, не оптическая иллюзия» (ситуация, на самом деле, сложнее. Но здесь у нас нет возможности рассматривать проблему радикального скептицизма). Таким образом, ситуация радикального скептицизма, в которой Сью мозг в бочке, автоматически исключается как не имеющая подобия с актуальной[99 - Ситуация радикального скептицизма совместима с очевидностью, понятой как видимость, а не как знание. В контексте, в котором «внешний мир существует» есть ПП, она исключается как нерелевантная. В соответствии со своими ПП субъект не может рационально верить, что он мозг в бочке. (Отметим, что «внешний мир» не объект. Строго говоря, нет смысла говорить о его (не)существовании. И то, что предложение «Внешний мир существует» принимается за ПП, может об этом свидетельствовать. Но с точки зрения ЭСЗ Уильямсона следует просто сказать: мы знаем, что вещи существуют.)]. Нерелевантные возможности (миры) – возможности (миры), которые управляются другими в-правилами (другой системой ПП)[100 - Ещё раз отметим, что для Льюиса в разных контекстах атрибутор имеет дело с разными предположениями – «пресуппозициями». См. сноску 98.].
Если за очевидность принимается видимость, то, например, исключение сценария радикального скептицизма оказывается плохо мотивированным. Этот сценарий, так же, как и соответствующий обыденный сценарий, совместим с так понятой очевидностью. В обыденном контексте он, однако, исключается. Контекстуализм отличает обыденное знание от знания в соответствии с радикально высокими стандартами, которое в обыденном сценарии отсутствует. Таким образом, при фиксированной очевидности контекст, стандарты, смысл «знает» и истинностное значение «Субъект знает, что, что р» варьируются. Очевидность и контекст (релевантные миры) суть независимые переменные.
Семантический атрибуторный контекстуализм предполагает, что релевантные миры могут варьироваться в зависимости от контекста атрибутора, при одной и той же очевидности, поскольку варьируются стандарты для знания. Как нам представляется, наше предложение, что подобие между релевантными мирами – это семейное подобие, лучше вписывается в представления, согласно которым очевидность эквивалентна знанию. В этом случае очевидность и контекст не независимые переменные, так как знание, а, следовательно, и очевидность контекстуальны. Если в одном контексте атрибутора субъект знает, что р, в другом нет, то его очевидность будет разная, так как в первом случае она будет включать р, тогда как во втором случае нет. Это означает, что можно просто обойтись понятием очевидности (в контексте). Сказанное предполагает эквивалентность очевидности и знания.
Определение знания, таким образом, может быть дано лишь в терминах очевидности (отметим, что для Уильямсона, в случае знания условная на очевидности вероятность равна единице, то есть провал между очевидностью и истинным мнением (фактом) закрыт – истинное мнение является знанием, само относится к очевидности [2]). В этом случае сценарий радикального скептицизма исключается имеющейся очевидностью: если субъект знает, что р, то у него есть очевидность, что р, и, следовательно, очевидность, что он не мозг в бочке. Мозг в бочке не знает, что р, и, следовательно, у него нет очевидности, что р, хотя у него есть видимость, что р.
Если к очевидности относится само предложение р (как знание), то во всех релевантных ситуациях р автоматически истинно, так как рассматриваются только такие ситуации, которые совместимы с очевидностью.[101 - В более современных терминах знание с необходимостью безопасное (safe) истинное убеждение. Условие безопасности означает, что при том же самом методе формирования убеждения, оно не ложно в «ближайших возможных мирах». При этом само истинное мнение в ближайших возможных мирах может варьироваться.] Наоборот, если р не относится к очевидности, то есть р не знание, автоматически возможна релевантная ситуация, в которой р ложно. Здесь релевантная ситуация – ситуация, совместимая с очевидностью. (Понятие контекста не независимо.) Релевантность здесь можно трактовать как подобие между возможными употреблениями в-правила или ПП, которые лежат в основании так понятой очевидности как знания. Наоборот, если мы трактуем правило подобия Льюиса как семейное сходство – сходство между укоренёнными в реальности языковыми играми, – очевидность следует рассматривать не как видимость, а как знание. Это означает, что знание первично. Наличие знания нельзя вывести из применения других концептов, без обращения к концепту знания. В свете формулы Уильямсона, что очевидность эквивалентна знанию, определение Льюиса предстаёт как форма выражения первичности знания, как экспликация некоторых необходимых для знания условий.
Итак, роль принципа подобия хорошо объясняется эквивалентностью очевидности и знания. Если субъект не знает, что р, его очевидность не включает в себя р (употребление соответствующих ПП, совместимо с ложностью р), возможность не-р релевантна, то есть подобна актуальной. Если же в контексте субъект знает, что р, то само р будет относиться к очевидности или, быть может, даже быть ПП (и тогда во всех возможных мирах, совместимых с очевидностью, р автоматически истинно), и возможность не-р, не релевантна, то есть не подобна актуальной. Только в том случае, если р относится к очевидности, если р – знание или ПП, ложность р не совместима с очевидностью. Такая точка зрения на подход Льюиса сводит его к ЭСЗ.
4. Правила Льюиса как грамматические тавтологии
Как уже было сказано, Льюис вводит семь правил (критериев) релевантности: актуальность, убеждение, сходство, надёжность, метод, консерватизм, внимание [1], [6, p. 202–203]. Это ad hoc правила, которые не направляются общим принципом. Мы утверждаем, что таким общим принципом является принцип семейного сходства, то есть наличие общего в-правила (или общих ПП), а все правила Льюиса – его следствие (или аспекты). Это можно назвать «грамматической интерпретацией» правил Льюиса как аспектов одного и того же понятия в-правила.
Выше мы уже интерпретировали льюисовское правило подобия как правило семейного сходства, то есть как подобие между употреблениями одного и того же в-правила (или одних и тех же ПП), в качестве которого выбирается правило очевидности как знания, или совокупность ПП, лежащих в основании очевидности.
Наличие парадигматических (устоявшихся) применений в-правила, между которыми имеется семейное сходство – неотъемлемая характеристика в-правила (эту характеристику можно взять за его определение). Парадигматические применения в-правила – результат применения надёжного метода. К соответствующим ПП могут, например, относиться предложения о безошибочном функционировании перцепции, памяти и других процессов, как правило, приводящих к формированию истинных убеждений. Парадигматические (устоявшиеся) применения правила можно рассматривать и как образцы для его применения. С ними также ассоциируются общепринятые конвенции. Общее знание можно трактовать как (логическое) знание грамматики формы жизни, то есть эксплицитное или имплицитное знание в-правил (ПП). То, что называют абдукцией – экспликация имплицитного в-правила, которое наилучшим образом объясняет свои языковые игры – «явления».
Следовательно, к релевантным возможным мирам как употреблениям очевидности, соответствующих ПП (или соответствующего в-правила) автоматически не относятся возможности нарушения общих конвенций, ошибок в надёжных процессах, образцах или абдукции. Любые такие нарушения были бы нарушением в-правила (ПП). Мы приходим к льюисовским правилам консерватизма (согласно которому возможности, которые игнорируются конвенционально, не релевантны), надёжности (согласно которому нерелевантными считаются возможности ошибки в надёжном процессе, к которым, в частности, относятся перцепция и память), и метода (согласно которому ошибки в образцах и абдукции нерелевантны).
Отметим, что для Льюиса указанные правила отменяемы (defeasible). Для нас они отменяемы, потому что может оказаться, что, на самом деле, их нарушение не противоречит действительному в-правилу (ПП), а не тому, которое предполагалось. То, что является ПП в одном контексте, может перестать им быть в другом контексте. Для Витгенштейна в зависимости от контекста статус в-правил и ПП может меняться.
Таким образом, возможные миры, в которых нарушаются льюисовские правила (критерии) могут оказаться релевантными, тогда как критерия, в каком случае это происходит, нет и быть не может. Льюис просто говорит о том, что меняются пресуппозиции. Для нас это означает изменение правил игры, переход к другой системе ПП (другому в-правилу). В результате такого изменения исходное знание может быть утеряно. Если же такие возможные миры трактуются как нерелевантные, то это просто означает, что они выходят за пределы применимости действующего в-правила, которое и гарантирует наличие исходного знания.
Но как определить, меняется в-правило или нет? Это можно сделать только, отталкиваясь от знания в контексте. Знание первично: либо оно есть, либо его нет в том или ином случае. И именно этот факт определяет, что считать очевидностью, какие предложения являются ПП и какие возможности считать релевантными, а какие нет. Отменяемость льюисовских правил косвенно указывает на выбор неправильного порядка в объяснении эпистемических явлений. Правильный порядок объяснения должен начинать со знания.
Посмотрим на оставшиеся льюисовские правила. Как уже было сказано выше, актуальность – самоочевидное условие. В-правило (или ПП) применяется к ней автоматически, так как извлекается из неё.[102 - Между прочим, Льюис пишет, что в качестве очевидности он рассматривает полный перцептивный опыт субъекта (не видимость, не доступное самому субъекту содержание концептуализированного опыта) в актуальной ситуации. Мы интерпретируем это как знание, которым располагает субъект, не обязательно зная, что он знает.] Нас интересует актуальная ситуация и семейное сходство с актуальной ситуацией какова она есть на самом деле, а не как она представляется субъекту (сам субъект может не знать, в какой ситуации он находится). Согласно льюисовскому правилу убеждения, всякая возможность, в которую субъект верит, или должен верить, релевантна. На самом деле, он должен верить в те и только те возможности, которые совместимы с очевидностью и в данном контексте релевантны, то есть являются применениями контекстуального в-правила и, следовательно, обосновываемы этим правилом, рациональны. С нашей точки зрения речь идёт о возможностях, в которые субъект верит или может верить рационально и, следовательно, должен их принимать во внимание. Это возможные употребления очевидности как в-правила (или соответствующих ПП) в данном контексте – реальные (релевантные) возможности.
Нерелевантные возможности в контексте атрибутора исключаются автоматически, по умолчанию. На них просто не обращают внимания, поскольку они не релевантны. Но если мы хотим их исключить осознанно, на них надо обратить внимание. Согласно правилу внимания Льюиса, в этом случае они становятся релевантными. Это делает знание неуловимым. Оно есть, и вдруг его уже нет (если обратим внимание на совместимую с очевидностью, понятой как видимость, нерелевантную возможность, которая сразу же превращается в релевантную и в которой убеждение субъекта ложно). Скептицизм в рамках подхода Льюиса получает некоторое оправдание. Этой проблемы, на наш взгляд, можно избежать, если правило внимания понимать не как индивидуальное, а как публичное. Публично обратить внимание на возможность – значит обратить внимание на неё в соответствие с публичным правилом, определяющим, на какие возможно следует обращать внимание, то есть в соответствии с в-правилом. В противном случае каждый будет обращать внимание на то, что он считает возможностью. То есть мы говорим лишь о возможностях, на которые следует обратить внимание (это те же самые возможности, в которые следует верить). Внимание следует обратить на реальные употребления в-правила (ПП), то есть на те возможности, которые имеют семейное сходство с актуальной возможностью. Для Льюиса правило внимания тоже отменяемо. Исходя из сказанного выше, уже ясно почему.
Итак, по сути, все правила (критерии) Льюиса сводятся к правилу семейного сходства, что согласуется с предположением самого Льюиса, что не все они независимы, а сводятся друг к другу в самых разных вариантах. Это значит, что правила Льюиса можно трактовать как грамматические тавтологии. Понимание общего принципа как наличие общего в-правила (ПП) означает, что правильный подход к знанию должен начинать с понятия знания как первичного понятия, в терминах которого объясняются все другие эпистемические понятия. В рамках эпистемологии Витгенштейна концепт знания первичен.
Ниже мы сравниваем наш подход с недавно предложенной точкой зрения Миона.
5. Петлевой эпистемический контекстуализм Миона
Мион предложил общий принцип для правил Льюиса, который близок к предложенному нами (схожий принцип мы также использовали ранее в [7]). Принцип Миона гласит: «Петли функционируют как правила, определяющие, какие возможности считаются релевантными альтернативами» [8, p. 7]. При этом Мион подчёркивает, что петли не отделимы от контекста общения. Речь идёт о контексте атрибутора. К понятию семейного сходства Мион не прибегает.
Напомним, что мы рассматриваем релевантные возможности как реальные возможности употребления петлевых предложений как в-правил. Это языковые игры, между которыми имеется семейное сходство. Отметим, что существуют различные интерпретации ПП, которые мы не имеем возможности здесь рассматривать. Наша интерпретация ПП как наиболее общих в-правил, наиболее близка к интерпретации ПП как правил, предложенной А. Колива. Мион тоже трактует петли как правила. Для нас сомневаться в ПП бессмысленно. Для Витгенштейна, подлинное сомнение предполагает практические следствия и опирается на ПП, в которых не сомневаются. «Сомнение, которое бы ставило под сомнение всё, не было бы сомнением» (Витгенштейн, О достоверности, § 450). В том случае, когда сомневаться в ПП не бессмысленно, они перестают быть ПП. Либо они превращаются в истинные парадигматические предложения (знание), либо в контексте они могут быть истинными или ложными эмпирическими предложениями.
Обратимся к двум примерам, которые анализирует и Мион (мы их модифицируем и анализируем несколько по-другому).
Предположим, что историк Анна находит архивные документы, которые косвенно указывают на то, что в аустерлицком сражении Наполеон мог быть ранен. Означает ли это, что Анна теряет своё исходное знание, что Наполеон в сражении не был ранен, поскольку очевидность, которая имеется в её распоряжении, быть может, не позволяет исключить ситуацию, в которой Наполеон был ранен? (Быть может, ранее она принимала эту возможность за нерелевантную.) Всё зависит от того, является ли эта ситуация релевантной. Можно рассуждать примерно так. Предположим, что в данном контексте атрибутора «Наполеон выиграл аустерлицкое сражение» – ПП, имеющее логическую достоверность. Тогда возможный сценарий, в котором в сражении Наполеон был ранен, не является релевантным, так как этот сценарий имеет сходство с возможным сценарием, в котором Наполеон проиграл сражение. Последний, однако, исключается. Следовательно, имеющееся ПП исключает сценарий, в котором Наполеон был ранен, как нерелевантный (не имеющий сходства с актуальным) и в рассматриваем контексте с точки зрения атрибутора Анна продолжает знать, что Наполеон в аустерлицком сражении не был ранен.
Для Миона, контекст атрибутора определяет выбор ПП, а выбор ПП определяет возможные релевантные ситуации. Мы говорим об употреблении ПП как в-правил и семейном сходстве между этими употреблениями. Если бы Анна перестала знать, что Наполеон не был ранен (например, если бы Анна действительно обнаружила убедительное (но ложное) свидетельство в пользу того, что Наполеон был ранен), атрибутору, быть может, просто пришлось бы отказаться от ПП «Наполеон выиграл аустерлицкое сражение», то есть признать, что ситуация, в которой Наполеон ранен и ситуация, в которой он проиграл сражение релевантны. То есть в своём контексте атрибутор в качестве ПП принял бы другие предложения – не потому, что это бы ему продиктовал контекст, а потому, что знание о том, что Наполеон не был ранен, было бы утеряно. Другими словами, первична, на наш взгляд, всё-таки констатация наличия или отсутствия знания, что Наполеон был или не был ранен (проиграл сражение или нет), а не наличие или отсутствие тех или иных ПП. Знание или незнание не выводятся.
В другом примере предполагается, что «Телма нас везёт в аэропорт, и мы опаздываем на рейс. Действительно ли Телма знает, что в баке достаточно бензина, чтобы его хватило до аэропорта? Можно ли ей доверять? В этой ситуации возможность, что датчик уровня топлива неисправен, даже если вслух беспокойство не выражается, релевантна. Соответственно, утверждение, что она знает, что в баке достаточно бензина, может оказаться ложным. С другой стороны, в более спокойном сценарии эта возможность не будет релевантной. Наше утверждение, что Телма знает, что в баке достаточно бензина, будет истинным» [8, р. 11]. Высказывания «Она знает, что в баке достаточно бензина», «Она знает, что датчик бензина исправен» истинны или ложны в зависимости от практического контекста в той же самой эпистемической ситуации (очевидности). При высоких практических ставках они ложны, а при низких (мы никуда не опаздываем) – истинны. В этом последнем случае, согласно Миону, «Датчик работает исправно» – ПП, определяющее релевантные возможности. Таким образом, релевантные возможности определяются, исходя из употреблений ПП, которые идентифицируются в конверсационном контексте. При одной и той же очевидности, в зависимости от контекста, могут быть разные ПП.
Мы смотрим на эти примеры с точки зрения эквивалентности очевидности и знания. Поскольку знание зависит от контекста атрибутора, очевидность зависит от контекста атрибутора. В контексте, в котором ставки невысоки, очевидность более обширна, так как к очевидности относится знание, что в баке достаточно бензина. Нет необходимости вводить независимое от очевидности (но зависимое от контекста) понятие релевантных ситуаций, совместимых с очевидностью.
На наш взгляд, в рамках подхода Миона возникает вопрос о том, каким образом выявляются ПП. Для Миона, в контексте устанавливаются ПП, которые определяют релевантные ситуации. Но можно сказать и наоборот: именно набор релевантных ситуаций позволяет эксплицировать ПП[103 - Льюис указывает на замкнутый круг: прагматические пресуппозиции определяют релевантные возможности, которые, в свою очередь, определяют пресуппозиции. Говоря в наших терминах, в-правило не отделимо от своих применений.]. Мион предлагает комбинировать ПП и контекст. На самом деле, отдельно их рассматривать невозможно. Выбрать ПП – это уже выбрать релевантные возможности, так как ПП и вообще в-правила не могут быть отделены от устоявшихся случаев своих употреблений. Мы не можем ни сначала установить ПП, а затем, исходя из них, установить релевантные возможности, ни наоборот. В этом смысле проблему выбора релевантных ситуаций ПП не решают. Они её переформулируют в других – витгенштейновских – терминах[104 - Отметим, что, как считает, Колива, сам Витгенштейн не атрибуторный контекстуалист, а инвариантист [9]. Для него знание, которое приписывается субъекту, не зависит от контекста атрибутора.]. На самом деле, просто в одном случае мы знаем, что есть знание, а в другом нет. Сначала, как говорит Уильямсон, знание, различие между знанием и незнанием.
Таким образом, то или иное знание или незнание реконструируются как наличие или отсутствие тех или иных ПП, то есть тех или иных релевантных и нерелевантных сценариев, или той или иной очевидности. А не наоборот: мы каким-то образом, исходя из идентификации ПП и, соответственно, определения релевантных и нерелевантных сценариев при данной очевидности, устанавливаем имеет место знание или нет. Вместо трёхкомпонентной конструкции знания – очевидность, контекст, релевантные ситуации – мы предлагаем однокомпонентную – очевидность. Субъект знает, что р, если и только если очевидность, которой он располагает (в контексте) исключает не-р. На самом деле, такая формулировка очень близка к формулировке знания, предложенной Льюисом.
6. Возражения против подхода Льюиса
Согласно Беллери и Колива эпистемический контекстуализм Льюиса не принимает во внимание специфичность случаев Гетье [10]. Льюис их объясняет так же, как он объясняет отсутствие знания в более привычных случаях, как, например, в случае лотереи. Но случаи Гетье, на первый взгляд, радикально отличаются от них. В самом деле, в случае лотереи почти во всех возможных мирах, за исключением одного, а также в актуальном мире, мнение истинно, тогда как в некоторых случаях Гетье, наоборот, во всех возможных мирах, за исключением одного – актуального, – мнение ложно. Можно также предположить, что в некоторых практических контекстах в случае лотереи субъект знает, что он не вытянет выигрышный билет (Льюис и Беллери & Колива приводят примеры таких практических контекстов [1; 10]). Но, например, в случае Гетье с остановившимися часами, которые показывают правильное время дважды в сутки, контекста, в котором можно сказать, что субъект знает время, когда он смотрит на часы именно в тот момент времени, когда они показывают правильное время, не существует или, во всяком случае, его нелегко вообразить. Это указывает на известную асимметрию между случаями Гетье и более обыденными случаями отсутствия знания.
