скачать книгу бесплатно
Комментарий к примеру 1. В этом случае имеет место вывод из ложной посылки, что должность получит Джонс. Тем не менее, убеждение Смита, что у того, кто получит должность, в кармане 10 копеек, истинно, поскольку ошибка принятия ложной посылки компенсируется случайностью, что у самого Смита в кармане лежит 10 копеек.
Отметим также, что рассуждение Гетье основывается на предположении, что обоснованность конъюнкции «Джонс получит должность, и у Джонса в кармане есть 10 монет», D, следует из обоснованности конъюнктов (если бы число конъюнктов было велико, это предположение могло бы показаться сомнительным См. также ниже принцип замкнутости обоснования относительно вывода из многочисленных посылок), а также на предположении, что из обоснованности конъюнкции следует обоснованность логического следствия, что у того, кто получит должность, в кармане 10 копеек, из D следует E, (см. ниже принцип замкнутости обоснования относительно вывода из посылки).
Пример 2 (дизъюнкция).
Предположим, что у Смита есть веские основания для того, чтобы утверждать следующее: (F) У Джонса есть «Форд». Основания Смита могут состоять в том, что у Джонса всегда, насколько помнит Смит, была машина и всегда – именно «Форд». К тому же Джонс только что предложил подвезти Смита и сидел за рулем «Форда». Теперь представим себе, что у Смита есть еще один друг, Браун, о местонахождении которого в данное время Смиту совершенно ничего неизвестно. Смит выбирает наугад названия трех мест и строит три следующих высказывания: (G) Либо у Джонса есть «Форд», либо Браун – в Бостоне. (Н) Либо у Джонса есть «Форд», либо Браун – в Барселоне. (I) Либо у Джонса есть «Форд», либо Браун – в Брест-Литовске. Каждое из этих высказываний обусловлено (F). Представим себе, что Смит, видя обусловленность построенных им высказываний (F), принимает (G), (Н) и (I) на основании (F). Смит делает правильное заключение о (G), (Н) и (I) из высказывания, для которого у него есть веские основания. Следовательно, Смит совершенно оправданно убежден в каждом из этих трех высказываний. При этом, конечно, Смит не знает, где на самом деле находится Браун. Но теперь представим себе, что имеют силу два следующих условия: во-первых, у Джонса нет «Форда», и в настоящее время он арендовал машину; и во-вторых, по чистой случайности и без ведома Смита, Браун оказался именно в том месте, о котором говорится в высказывании (Н). Если два этих условия действительно имеют место, то Смит не знает, что (Н) истинно, даже несмотря на то что (i) (Н) истинно, (ii) Смит убежден в том, что (Н) истинно, и (iii) Смит имеет основания для того, чтобы быть убежденным в истинности (Н).
Комментарий к примеру 2. В этом случае имеет место вывод из ложной посылки, что у Джонса есть «Форд». Тем не менее, убеждение Смита, что либо у Джонса есть «Форд», либо Браун – в Барселоне, истинно, благодаря случайности, что Браун действительно находится в Барселоне.
Отметим также, что в примере 2 Гетье использует предположение, что из обоснованности истинности одного из дизъюнктов следует обоснованность истинности дизъюнкта, то есть предположение, что обоснованность сохраняется при логическом выводе – переходе к дизъюнкту как следствию (см. ниже принцип замкнутости обоснования относительности дедукции)[21 - А. Шрам полагает, что два примера, приведённые Гетье в своей статье, на самом деле, не являются случаями Гетье, поскольку в этих примерах обоснование не замкнуто относительно рассматриваемой дедукции и, следовательно, истинные мнения не являются обоснованными. Другими словами, парадоксальным образом для него примеры самого Гетье не являются контрпримерами для стандартной теории знания как истинного обоснованного мнения, хотя эта теория, как признаёт А. Шрам, действительно ошибочна [8].Напротив, например, Т. Уильямсон принимает рассуждение Гетье [9, p. 182]). В то же время с точки зрения его ЭСЗ, о которой мы будем говорить ниже, всякое действительно обоснованное мнение истинно и есть знание. С этой точки зрения ни в случае оригинальных примеров Гетье, ни в любых других случаях типа Гетье, в которых истинное обоснованное мнение не является знанием, мнение, строго говоря, не является обоснованным. Строго говоря, если следовать Уильямсону, оно в этих случаях является лишь оправданным.].
Замечание 1. Случаи Гетье, – вообще говоря, «мысленные эксперименты», хотя некоторые из них вполне могут быть реализованы в действительности. Знание истинности суждений, основанных на мысленных экспериментах, и, в частности, в случаях Гетье, оспаривается экспериментальными философами (см., например, [10]). В то же время Т. Уильямсон считает, что априорные философские мысленные эксперименты при определённых условиях могут давать знание (в частности, в случаях Гетье мы приобретаем субстанциальное знание).
Принципы замкнутости знания и обоснования
Как уже было сказано, рассуждение Гетье опирается на принцип замкнутости обоснования относительно логического вывода. Этот принцип, а также принцип замкнутости знания относительно логического вывода, считаются в эпистемологии достаточно надёжными принципами, хотя некоторые эпистемологи их оспаривают.
Принцип замкнутости знания. Если S знает, что p, и если S из p компетентным образом выводит q, формируя на этом основании мнение, что q, и при этом удерживая своё знание, что p, то S приобретает знание, что q.
Вариант принципа замкнутости знания. Если S рационально знает, что p, и если S из p компетентным образом выводит q, формируя на этом основании рациональное мнение, что q, и при этом удерживая своё рациональное знание, что p, то S приобретает рациональное знание, что q. Под «рациональным знанием» (знание, строго говоря, всегда рационально) мы понимаем здесь знание, имеющее доступное рефлексии (интроспекции) рациональное обоснование.
Принцип замкнутости обоснования. Если S обоснованно верит, что p, и S корректно выводит r из p, то S обоснованно верит, что r.
Принцип замкнутости знания для случая многочисленных посылок. Если S знает, что p, и знает, что q, и S приходит к мнению, что r, корректным образом выводя его из p и q, то S знает, что r. (См., например, энциклопедическую статью Джона Колинса [11].)
Принцип замкнутости обоснования для случая многочисленных посылок. Если S обоснованно верит, что p, и обосновано верит, что q, и S корректно выводит r из p и q, то S обоснованно верит, что r. (См., например, статью Колинса [11].)
3. Интернализм и теория истины как соответствия
Понятие обоснования у Гетье интерналистское. Интернализм утверждает «внутренний» (ментальный) характер обоснования или его доступность рефлексии/интроспекции, что предполагает дихотомию субъекта и объекта, внутреннего и внешнего, ментального и материального, а также репрезентационализм. Как уже было сказано во Введении (раздел 2), принятие этой дихотомии и репрезентационализм – характеристики философии модерна[22 - Напомним, что под философией модерна в узком смысле мы понимаем западную философию XIX–XX веков. Постмодернизм второй половины XX века можно рассматривать как предельный случай модернизма, или как вырождение модерна. В широком смысле под философией модерна мы будем понимать философию, начиная с Нового времени, то есть XVII века. (См. также Введение.)]. Также постановка проблемы Гетье подразумевает теорию истины как соответствия фактам внешнего мира, которая также относится к философии модерна. То есть предполагается концепция метафизического реализма о существовании внешнего мира не зависящих от сознания определённых объектов, их свойств и отношений между ними[23 - Можно также говорить о внешних фактах, событиях, процессах и так далее. Вопрос конкретной онтологии – того, что существует (из чего сделан мир), – вторичен. К модерну, разумеется, относится не только метафизический реализм, но и большинство других философских направлений соответствующего периода и, в частности, (нео) кантианство и феноменология.]. В этом смысле можно сказать, что проблема Гетье является симптомом – следствием ложных посылок эпистемологии модерна[24 - Наша точка зрения, что проблема Гетье – псевдопроблема, основанная на ложных предпосылках, согласуется с точкой зрения Т. Уильямсона. Уильямсон считает, что «проблему Гетье» нельзя решить, поскольку она плохо поставлена. Её можно устранить (см. наше интервью с Уильямсоном [11]).].
Вместо того, чтобы их пересмотреть, традиционная эпистемология, однако, пыталась решить проблему Гетье, то есть определить знание, тем или иным образом модифицируя или усложняя традиционное определение. Некоторые авторы считают, что на этом пути они достигли успеха. Ниже мы рассмотрим, например, так называемую «антислучайную эпистемологию добродетелей»[25 - Мы будем также употреблять выражение «безопасная эпистемология добродетелей». Употребляется также термин «противоудачная эпистемология добродетелей».], комбинирующую условие отсутствия эпистемической удачи (мнение, которое истинно случайно, не может быть знанием) и условие подходящего применения познавательных способностей субъекта (истинное мнение, которое не является результатом познавательного процесса, не может быть знанием) (см. Главу 2) Д. Притчарда, которая является неплохим кандидатом на эту роль[26 - Т. Уильямсон полагает, что теория Притчарда комбинирует гетерогенные условия и, как следствие, не удовлетворяет эстетическим критериям, а также опровергается контрпримерами (см. наше интервью с Уильямсоном [11]).]. В то же время ЭСЗ Т. Уильямсона отвергают возможность редуктивного анализа концепта знания. В частности, Уильямсон приводит «аргумент индукции», согласно которому до сих пор ни одно из предложенных определений знания не имело успеха и, следовательно, такого определения вообще не существует. Он полагает, что проблема Гетье плохо поставлена, а исследовательская программа, целью которой является удовлетворительный анализ знания в терминах мнения и других компонент, является тупиковой. Д. Притчард, однако, считает, что хотя его двухкомпонентный подход, вообще говоря, редуктивный, в своей нередуктивной версии он совместим с идеей первичности знания, и соответствующее нередуктивное (круговое) определение (анализ) знания, отсылающее в конечном итоге к знанию, может быть содержательным.
Понятие истины как соответствия фактам внешнего мира, фигурирующее в стандартном определении знания, тоже требует коррекции в том смысле, что истина вторична по отношению к знанию. Принятие концепта истины в качестве более фундаментального как раз и означало бы принятие метафизического реализма. На наш взгляд, возможен в некотором роде промежуточный путь между дефляционистским минимализмом, ограничивающимся формулировкой «Предложение р истинно, если и только если р», и метафизической теорией истины как соответствия. Действительно, если р истинно, то существует реальный факт, которому р соответствует. Сказанное, однако, можно понимать не как теоретическое утверждение, а как логическое, – как тавтологию. По определению истина – соответствие фактам. Во всяком случае так можно интерпретировать аристотелевское определение понятия истины – реалистически и аналитически, в умеренно дефляционистском смысле, как определение, предполагающее вторичность истинного высказывания (истины) по отношению к той или иной соответствующей ему реальности, а не в смысле формулировки природы истины как соответствия в некотором субстанциальном смысле: «Сказать о том, что есть, что его нет, или о том, чего нет, что оно есть, ложно. Сказать о том, что есть, что оно есть, или о том, чего нет, что его нет, истинно» [12, Г 7.27]. К тому же следует принять во внимание, что истина (истинность высказывания, мнения) как соответствие факту устанавливается в контексте. Это значит, что она не предопределена. Во всяком случае в новых областях исследования не существует теории истины как соответствия, некоторого механизма (техники), позволяющего установить истину[27 - Истину можно рассматривать как нечто предопределённое в устоявшихся, постоянно повторяющихся, воспроизводимых случаях. В этих случаях может существовать фиксированный механизм установления соответствия между языком и фактами. Принимая терминологию Витгенштейна, мы говорим, что такие случаи относятся к устоявшейся «форме жизни». Например, в устоявшейся области научного исследования роль такого механизма играет устоявшаяся теория.]. Истина, таким образом, имеет контекстуальное и субстанциальное измерения; она зависит от контекста употребления понятий, и не является просто поверхностным свойством лингвистических высказываний. «Контекст, – как пишет Бенуа, – это не столько внешнее ограничение смысла – как если бы реальность, так сказать, ударяла по смыслу извне – сколько проявление того, что смысл эффективно укоренен в реальности, а также то, что способствует конституированию самого смысла» [14, р. xii] (см. также эпиграф к этой книге).
Понятие истины как соответствия в рамках контекстуального реализма может быть модифицировано следующим образом: истина – соответствие в контексте, то есть соответствие, укоренённое в реальности. Эта формулировка не тривиальна, так как она указывает на вторичность понятий истины и знания по отношению к понятию реальности, а также на вторичность понятия истины по отношению к понятию знания, предполагающего полнокровный контакт с познаваемыми вещами (знание – знание самих вещей). Аналогичным образом контекстуализируются другие эпистемические понятия. Отметим, что понятие контекста также играет терапевтическую роль. Оно указывает на необходимость внимательного отношения к конкретным условиям употребления понятий, то есть их реальному употреблению. В этом смысле контекстуализм не теория, видоизменяющая традиционный реализм, а правильно понятый реализм [13–14]. Реализм, не принимающий во внимание, что контекстуальность есть эпистемическое и онтологическое свойство реальности, превращается в плохую метафизику, имеющую дело не с реальностью, а её тенью.
Метафизическая теория истины как соответствия отвергается терапевтическими подходами позднего Л. Витгенштейна, Дж. Л. Остина и Ж. Бенуа, развивающего версию витгенштейновского контекстуального реализма [13–16]. Нет никакого предопределённого механизма, позволяющего установить истинность высказываний в новых случаях. Установление истины требует суждения в соответствии с определёнными нормами/правилами. Витгенштейновский анализ проблемы следования правилу показывает, что, вообще говоря, нет правила для следования правилу. Точнее говоря, в общем случае не существует метаправила, позволяющего применить данное правило в конкретных условиях.[28 - На самом деле, это понял ещё Кант – прагматист avant la lettre, как считает Р. Брэндом. Аналитический прагматизм Брэндома пытается синтезировать прагматизм, эмпирицизм, натурализм и рационализм [17]. Брэндом также интерпретатор Гегеля [18]. Несмотря на то, что его неогегельянская позиция в значительной мере идеалистическая, на наш взгляд, она может быть преобразована в к-реализм [19]. Мы упоминаем здесь позицию Брэндома в связи с к-реализмом, поскольку его нормативный прагматизм тоже вдохновляется поздним Витгенштейном.] Корректность суждения (применения правила) устанавливется в контексте в рамках практики делания суждений (применения правила), предполагающей знание, как делать суждение (следовать правилу) в той или иной области, о том или ином предмете. Употребление правила – языковая игра.
Для Витгенштейна знание контекстуально, поскольку это понятие для него сопряжено с понятием языковой игры, а языковые игры всегда новы и контекстуальны по самой своей природе. То же самое можно сказать о понятиях истины, обоснования, очевидности. Как следствие, существуют различные их виды. В частности, в этом смысле можно также говорить о зависимости понятия истины от области реальности. Напротив, деконтекстуализированная истина абсолютна, автономна. Такое понятие имеет ограниченную область применимости. Оно пригодно, так сказать, в рамках устоявшейся формы жизни и автоматически воспроизводимых языковых игр, о контекстуальности которых просто забывают. В этих рамках истина – предопределённое соответствие. М. Хайдеггер, например, делает различие между понятием истины как соответствия и древнегреческим понятием истины как алетейя, которое он интерпретирует в рамках своей философии как раскрытие Дазайн[29 - Некоторые авторы отмечают, что у древних греков смысл понятия «алетейя» отличается от того смысла, который ему придал Хайдеггер. Для греков оно означало «припоминание» и противопоставлялось не лжи, а забвению [21].]. Здесь, однако, мы не будем рассматривать спекулятивные метафизические теории, так как вместе с Ж. Бенуа мы полагаем, что они не могут быть подлинно реалистическими[30 - В частности, Ж. Бенуа отвергает спекулятивный реализм Квентина Мейясу, пытающийся преодолеть, якобы существующую (нео)кантианскую субъект-объектную корреляцию, и постигнуть Абсолют, находящийся за её пределами [22].].
Можно преположить, что проблема Гетье обусловлена тем, что контекстуальность обоснования, истины и знания, а следовательно, и онтологии, не принимается во внимание. В следующем разделе мы иллюстрируем эту точку зрения не примере контекстуальной интерпретации «регионального» подхода к решению проблемы Гетье, предложенного М. И. Мартишиной [20].
«Региональность» истины как её контекстуальность
Для М. И. Мартишиной истина не автономна, а «региональна», относится к той или иной области реальности, а онтология «многоуровнева». Рассуждения Гетье ошибочны, так как они подменяют области реальности: «(…) Приобретает первостепенное значение проблема выделения того фрагмента действительности, сопоставление с которым должно быть осуществлено для оценки истинности суждения (…) Парадоксы Геттиера отчасти основаны как раз на неявной подмене этого фрагмента» [20]. Поэтому, строго говоря, в примерах Гетье мнение не является ни (полностью) обоснованным, ни («полностью») истинным (соответствующее заключение не является «полным»). Мартишина предлагает сохранить определение знания как истинного и обоснованного мнения (она говорит о «суждении»), путём добавления условия «соответствующей квалификации включённой в рассмотрение действительности», которое в примерах Гетье не выполняется. Это одно из многочисленных квазистандартных определений знания. Такие определения, как правило, по-настоящему не устраняют ложные метафизические предпосылки традиционной эпистемологии, а пытаются преодолеть их теоретически, как следствие, специфическим образом преобразуя понятие знания.
Наша интерпретация точки зрения Мартишиной состоит в том, чтобы заменить понятие региона реальности, которое она употребляет, понятием контекста употребления суждения. Суждение и его истинность не оторваны от реальности, укоренены в контексте. В случаях Гетье, однако, обоснование суждения относится к одному контексту – «региону реальности», как говорит Мартишина, – а истина – к другому. Например, в первом примере Гетье истинность суждения, что у того, кто получит должность, в кармане 10 копеек, соотносится со Смитом, тогда как обоснование этого суждения соотносится с Джонсом. Таким образом, имеется два разных контекста. Это означает, что между обоснованием и истиной/фактом имеется логический провал, который, очевидно, обусловлен ложностью посылки, что Джонсон получит должность, то есть различием в контекстах. Формулировка «знание – истинное обоснованное мнение» должна предполагать, что речь идёт об одном и том же контексте, «регионе реальности»: знание – истинное контекстуально/регионально обоснованное мнение. В этом смысле проблема Гетье возникает вследствие пренебрежения понятием контекста. Она исчезает, если занять позицию контекстуального реализма. (Эпистемология на автономна и вторична по отношению к этой позиции.) Но это просто означает, что знание первично, не разлагается на компоненты. Ниже приводятся другие квазистандартные определения знания.
4. Квазистандартные определения знания
Существуют другие квазистандартные или улучшенные стандартные определения знания [23–40].
Например, для Б. Болла знание есть нормальное мнение. При этом определение знания как истинного обоснованного мнения сохраняется, а понятие обоснования таково, что обоснованное мнение с необходимостью истинно [23].
Согласно Дж. Турри, традиционный подход к знанию содержит все необходимые компоненты, но не устанавливает должную связь между ними. Предлагаемое определение знания таково: знание есть истинное мнение, в котором проявляет себя интеллектуальная способность субъекта, являющаяся источником эпистемического обоснования его мнения: K = J ? TB. Здесь стрелка обозначает отношение проявления способности. Стандартное определение знания как истинного обоснованного мнения оказывается почти правильным [24].
В. Селларс полагает, что несмотря на проблему Гетье, определение знания как истинного обоснованного мнения «в основном правильное» (sound). Для него знание относится к области рационального [25]: «Существенный момент в том, что характеризуя эпизод или состояние как знание (knowing), мы не даём эмпирическое описание этого эпизода или состояния, а помещаем его в логическое пространство рациональных оснований, обоснования и способности обосновать то, о чём говорят» [25, § 36].
Р. Фоли, напротив, не считает, что наличие знания требует наличия рациональности/обоснования. Согласно ему истинное мнение субъекта S, что р, является знанием, что р, если и только если субъект S не упускает из виду никакую «адекватную» информацию, «важную» истину. (Например, истинное мнение участника лотереи, что номер его билета невыигрышный, не есть знание, если он не знает номер выигрышного билета.) Для Фоли «владение информацией – это вопрос наличия истинных мнений». Незнание есть информационный «провал». При этом нет позитивного критерия для «адекватной информации» [26].
М. Ханнон считает, что определение Фоли является круговым, так как нельзя сделать различие между важной информацией и неважной информацией, не апеллируя к концепту знания [27].
Круговое определение, однако, может быть информативным. Вот определение С. Хетерингтона: «Знание всегда лишь обоснованное истинное мнение. И обоснование включает в себя осознание любого такого обстоятельства (даже если оно единственное), без осознания которого, знание отсутствует)» [28, р. 219]. Упомянутое обстоятельство и есть «обстоятельство Гетье». Будучи осознанным, оно перестаёт им быть. Это интерналистская позиция. И это круговое определение знания, отсылающее к знанию. Тем не менее, согласно Хетерингтону, определение информативно. (Можно предположить, что владение «важной» информацией у Фоли соответствует «осознанию» обстоятельства Гетье у Хетерингтона.)
С точки зрения ЭСЗ Уильмсона тоже можно сказать, что знание – обоснованное (истинное) мнение, поскольку обоснованность мнения автоматически делает его знанием. Но это экстерналистская позиция. Субъект может знать, что р, не зная, что он знает, что р [1]. Более того, так называемая очевидностная вероятность, что он знает, что р, – это понятие мы рассмотрим ниже – может быть сколь угодно мала.
5. Традиционное определение знания с исторической точки зрения
Обычно считается, что традиционное определение знания как истинного обоснованного мнения ведёт своё происхождение от Платона. В данном разделе мы приводим результаты некоторых исследований, которые опровергают эту точку зрения, а также некоторые ссылки на самого Пдатона[31 - Т. Уильямсон считает, что Платон рассматривает определение знания как истинного обоснованного мнения, чтобы его критиковать [11].].
Эпистемология древних греков и ЭСЗ
Л. П. Герсон утверждает, что для древних и, в частности, для Платона, знание не мнение и, в частности, не обоснованное истинное мнение в смысле истинного мнения с обоснованием. Последняя формулировка появилась в XVII веке в контексте развития науки и исследования понятия научного знания. При этом модель научного знания была применена к знанию вообще [41]. Герсон также сравнивает эпистемологию Уильямсона с эпистемологией древних греков [41, ch. 8 § 3]. Он, в частности, считает, что и та и другая могут рассматриваться как специфические формы натурализма.
Нестандартный стандартный анализ М. Р. Антоньяца
О классическом определении знания М. Р. Антоньяца пишет следующее: «(…) Если обратиться к рассмотрению основных фигур и традиций в истории философии, “стандартный” анализ начинает выглядеть удивительно нестандартным. Похоже, что “традиционная” точка зрения не является традицией, восходящей к истокам философии, эпистемическая наивность которой была в конечном итоге выявлена в 1963 году в короткой статье Гетье. Вместо этого она начинает выглядеть как точка зрения 20 века, особенно распространённая в англо-американском мире, – точка зрения, которая, начиная со второй половины века, непрестанно пыталась и, как многие считают неудачно, скорректировать себя» [42, p. 169] (см. также [39]).
«Новая История» Дж. Дютан
Согласно Дж. Дютан существование стандартной теории знания как обоснованного истинного мнения – легенда. Он предлагает следующую новую интерпретацию истории эпистемологии: «Новая История такова. Существует традиционная концепция знания, но это не критикуемая Гетье концепция знания, анализируемого как Обоснованное Истинное Мнение. С точки зрения традиционной, знание – мнение, несущее в себе различимый признак истинности. Признак истинности – свойство, с необходимостью влекущее истинность: это свойство, которое могут иметь только истинные мнения. Он различим, если всегда можно сказать, что мнение его имеет, то есть если достаточно внимательный субъект верит, что мнение его имеет, тогда и только тогда, когда оно его имеет. Требование наличия признака истины делает точку зрения непогрешимой (инфаллибилистской). Требование различимости делает её интерналистской. Я называю эту точку зрения Классическим инфаллибилизмом» [43].
Классический инфаллибилизм сталкивается с проблемой скептицизма, поскольку требует от знания слишком многого. Как отмечает Дютан, философия обыденного смысла и философия обыденного языка в середине XX в. отвергли скептицизм, а некоторые философы отвергли и сам классический инфаллибилизм. При этом некоторые из них в классическом инфаллибилизме отвергли лишь инфаллибилизм, что привело к интернализму, согласно которому признак истинности, содержится в сознании, но не влечёт с необходимостью истинность мнения. В частности, это привело к позиции, что знание – истинное обоснованное мнение. Другие отвергли требование различимости признака истинности, то есть, требование, что признак, с необходимостью влекущий истинность, обязательно должен быть «различимым». Это привело к экстернализму (см. статью Дютан [43, р. 96]).
Знание до Гетье
Как показывает П. Ле Морван в своей статье «Знание до Гетье», на самом деле в истории философии, в том числе и в 20 веке, существует очень мало примеров принятия определения знания как обоснованного истинного мнения (см. статью Ле Морван [43]). То, что современная эпистемология акцентировала внимание именно на этом – фактически маргинальном – определении, остаётся загадкой.
Наша гипотеза состоит в том, что случилось это потому, что данное определение в концентрированном виде содержит в себе основные предпосылки философии модерна, которые в том или ином виде и той или иной пропорции содержались в других определениях. Эти предпосылки критикуются в нашей книге.
Эпистемология Платона
Л. П. Герсон сравнивает эпистемологию Уильямсона с эпистемологией древних греков [41, ch. 8, § 3]. Он, в частности, считает, что и та и другая могут рассматриваться как специфические формы натурализма. Речь, однако не идёт о натурализме в смысле натурализованной эпистемологии Куайна.[32 - Для Куайна эпистемология – «раздел психологии и, следовательно, естественной науки» [44]. В то же время Куайн признаёт, что эпистемология – нормативная наука. Концепты обоснования, очевидности, истины, знания – нормативные концепты. Он пишет: «Натурализация эпистемологии не отбрасывает нормативное и не довольствуется неизбирательным описанием имеющихся процедур. Для меня нормативная эпистемология – раздел инженерии» [45].] И действительно, как представляется, у Платона можно найти некоторые указания на ЭСЗ.
A. В «Меноне» Сократ сравнивает истинное мнение и знание с дедаловыми статуями, которые, когда не привязаны, убегают прочь, а когда привязаны, стоят на месте. О «привязанности» знания (а, следовательно, и соответствующих обоснования и мнения) к истине он говорит (Платон, «Менон», 98а): «Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано.» Под связью здесь Сократ понимает обоснование/объяснение (logos) в виде «суждения о причинах», которое есть «припоминание» (anamnesis).
Например, знание того, как идти к Ларисе, имеет большую ценность, чем просто истинное мнение, так как оно «стабильно», то есть оно не может быть с лёгкостью утеряно.
Таким образом, поскольку знание «привязано» к факту, концепт знания фундаментален, первичен. По этой же причине знание само по себе устойчиво – более устойчиво. При этом естественно предположить, что знание (и соответствующее ему мнение) может быть более или менее устойчивым, более или менее достоверным, то есть связь между ним и фактом может быть более или менее сильной.
B. В «Теэтете» Платон устами Сократа замечает, что определение знания как истинного обоснованного мнения является круговым, так как обоснование само нуждается в знании: «Вот уж простодушны мы были бы, если бы, исследуя знание, мы говорили, что это правильное мнение со знанием будь то отличительного признака, будь то чего-то другого. И выходит, Теэтет, что ни ощущение, ни правильное мнение, ни объяснение в связи с правильным мнением, пожалуй, не есть знание». Сократ также говорит, что «неправильно исследовать ложное мнение раньше, чем знание, отложив это последнее в сторону». «Нельзя познать первое, пока еще недостаточно понятно, что? же есть знание» (Платон, «Теэтет», 200d).
C. В «Теэтете» Платон критикует определение знания как истинного мнения с «объяснением» (meta logou al?th? doxan). Теэтет говорит: «(…) истинное мнение с умом (???? ?????) есть знание, а без ума – отлично от знания. И в чем не представляется ума, то не познаваемо, (…) а в чем представляется, то познаваемо» (Платон, «Теэтет», 201d) [41]. Здесь «логос», или «объяснение» переводится как «ум». В то же время Сократ указывает на то, что это определение имеет свои недостатки. На самом деле наличие объяснения (которое понимается как переход от «начал», то есть составных элементов, к целому) является необходимым, но не достаточным условием для знания. «Бывает правильное мнение с объяснением, которое нельзя назвать знанием». (Платон, «Теэтет» 208b.) Для Платона знание – это то, что «есть полностью», а мнение – то, что «есть и не есть». То есть мнение располагается между знанием (есть) и однозначным не есть. (Республика 477 А6-7.) Мнение определяется через знание.
Платон также утверждает, что знание требует достижения реальности, то есть «онтологической» истины, или «узиа» (ousia) [41, p.56].
D. В то же время в «Теэтете», применительно к знанию объекта, Сократ говорит об «определении целого с помощью начал» – о необходимости присоединения к истинному мнению способности (умения) уяснить «сущность» объекта, или «объяснения». Сократ говорит, что он не в состоянии назвать сто деревянных частей, из которых состоит повозка. «Но достаточно и того, если на вопрос, что такое повозка, мы сможем назвать колеса, оси, кузов, поручни, ярмо» (Платон, «Теэтет», 207а). В то же время Сократ говорит: «Так и о повозке мы имеем правильное мнение, но лишь тот, кто способен уяснить ее сущность с помощью ста частей, присоединивши [к мнению] и это умение, присоединяет к истинному мнению объяснение и вместо имеющего мнение становится искусным знатоком сущности повозки, определив целое с помощью начал» (Платон, «Теэтет», 207с) [41].Вопрос в том, каким образом понимать сократовское «объяснение»?
E. П. А. Бугаков пишет: «Итак, почему же Платона не следует причислять к сторонникам концепции (JTB)? Платон определяет знание как “истинное мнение с объяснением”, опирается на понятия ???? (мнение) и ????? (объяснение). Определение знания в JTB основано на понятии justified belief, что следует интерпретировать как “оправданная уверенность”. Однако, та “уверенность”, на которой строится определение JTB, слишком сильно отличается по смыслу от понятия ???? и, скорее, отдалённо напоминает другое Платоновское понятие: ?????? (вера). Но Платон вовсе не считает знание разновидностью веры. Также и платоновский ????? (объяснение) – это не множество доводов, повышающих вероятность истинности мнения, а неопровержимое рациональное рассуждение, которое также не имеет ничего общего с эвиденциалистской идеей подкрепления веры» [46].
6. Эпистемологический дизъюнктивизм
Как было сказано в предыдущем разделе, согласно «новой истории» Дютана, на самом деле стандартное определение знания имело следующий вид: знание – мнение, несущее в себе различимый признак истинности. Это интерналистское и инфаллибилистское определение имеет сходства с современными дизъюнктивизмами в эпистемологии.
В определении знания как истинного и обоснованного мнения обоснование доступно рефлексии, но оно логически не влечёт истинность мнения, то есть не является фактивным. Это интерналистский и фаллибилистский подход к знанию и обоснованию. Существует, однако, нестандартная форма интернализма – дизъюнктивизм, апеллирующий к фактивному понятию обоснования. Согласно одной из его версий – эпистемологическому дизъюнктивизму Д. Притчарда, – в парадигматическом случае перцептивного опыта, что p, субъект имеет рефлексивный доступ (в состоянии с лёгкостью иметь такой доступ) к фактивному рациональному основанию для своего мнения, что p, делающего его знание, что p, достоверным [47]. Фактивное основание, что p, – это основание, которое с необходимостью влечёт p и, следовательно, знание, что p. Таким основанием является «Я вижу, что p». Если у меня есть основание, что я вижу, что p, то есть я знаю, что я вижу, что p, то из него я могу логически вывести, что p. И, следовательно, я знаю, что p. Здесь подразумевается справедливость принципа замкнутости знания относительно логического вывода, который мы рассмотрели выше (см. раздел 1.2). Таким образом, для Притчарда парадигматическое перцептивное знание – истинное (фактивно) обоснованное мнение. Это не чистый интернализм, поскольку фактивное основание не является чисто интерналистским (оно фактивно). Позиция может быть названа инфаллибилистской, так как основание фактивно. Согласно ЭД, всегда сохраняется возможность, что то, что принимается за парадигматическое перцептивное знание, на самом деле, иллюзия, имеющая то же самое интерналистское (субъективное) обоснование, что и подлинное перцептивное знание, но не имеющее фактивного рационального основания. Это, однако, не противоречит инфаллибилизму позиции, так как инфаллибилизм (относительно обоснования) утверждает, что обоснованное мнение может быть ложным, а в данном случае оно может оказаться ложным только тогда, когда оно, на самом деле, не является обоснованным. В частности, «мозг в баке» может принимать за фактивное основание «Я вижу, что р» то, что таковым не является – видимость, что он видит, что р. Эпистемологический дизъюнктивизм совместим с антислучайной (безопасной) эпистемологии добродетелей (см. [47], а также Главу 5 Части 4). (Подробнее о ЭД см. Главы 3–5 Части 4.)
Имеются некоторые сходства между дизъюнктивизмом и ЭСЗ. О совместимости этих двух позиций пишут и Т. Уильямсон, и Д. Притчард. Тем не менее, Уильямсон критически относится к эпистемологическому дизъюнктивизму Притчарда. Сходства со своей позицией сначала-знания он видит в дизъюнктивизме оксфордской школы (П. Сноуден (Paul Snowden), Дж. МакДауэлл (John McDowell), М. Мартин (Mike Martin)). Принципиальное сходство в том, что дизъюнктивизм, как говорит Уильямсон, подчёркивает «фундаментальность хороших случаев перцепции, в которых вы действительно видите, что нечто имеет место быть» (см. наше интервью Уильямсоном [11]). Некоторые проблемы, с которыми сталкивается эпистемологический дизъюнктивизм Притчарда, рассматриваются в Главах 3, 4 и 5 Части 4.
7. Случаи Гетье (продолжение)
Выше мы пока что рассмотрели лишь один специфический тип случаев Гетье – случаи Гетье, основанные на ложной посылке[33 - Отметим, что отсутствие знания в оригинальных случаях Гетье может быть объяснено не только теорией М. Кларка, но также и в рамках других теорий. Например, с точки зрения эпистемологии добродетелей Дж. Греко в этих случаях, несмотря на подходящее использование субъектом своих когнитивных добродетелей, это не является причиной истинности его убеждения (между тем и другим имеется причинный провал). Согласно эпистемическому контекстуализму Д. Льюиса очевидность, которой располагает субъект не позволяет исключить, что его убеждение ложно, то есть существует возможная по отношению к этой очевидности и релевантная в данном контексте ситуация, в которой его убеждение ложно. (См. ссылки на работы Кларка, Греко и Льюиса [5])]. Рассмотрим ещё два типа случаев Гетье.
Овца в поле (пример Р. М. Чизольма)
«Предположим, что Вы стоите на краю поля. В поле Вы видите нечто, что выглядит в точности как овца. Какое сразу же у Вас формируется мнение? Помимо многих других, которые могут возникнуть, возникает мнение, что в поле находится овца. И на самом деле Вы правы, поскольку за холмом в середине поля действительно находится овца. Вы не можете, однако, её видеть. Поэтому у Вас нет непосредственной очевидности о её существовании. Более того, то, что Вы видите, на самом деле собака, подделанная под овцу. Следовательно, у Вас есть хорошо обоснованное истинное мнение, что в поле находится овца. Но является ли это мнение знанием?» [48].
В этом случае имеет место причинный «провал» между очевидностью и, соответственно, обоснованием для мнения наблюдателя и истинностью мнения (фактом). Как пишет Витгенштейн в О достоверности (§ 90), «”Я знаю” призвано выражать отношение не между мной и смыслом предложения (как “Я верю”), а между мной а фактом». На самом деле, наблюдатель видит не овцу, а подделанную под овцу собаку. Настоящая овца оказалась в поле случайно, причём, строго говоря, не в том месте, где, как полагает наблюдатель, он видит овцу, а за холмом. Здесь, опять же, обоснование для мнения и факт относятся к разным контекстам («регионам реальности»). Мнение наблюдателя оказывается истинным лишь случайно; при том же самом методе его формирования оно с лёгкостью могло бы оказаться ложным. Если бы овца без ведома наблюдателя случайным образом не оказалась за холмом, мнение наблюдателя, что в поле находится овца, было бы ложным. Поэтому его истинное обоснованное мнение не является знанием. Ниже мы рассмотрим современные эпистемологические теории, которые объясняют отсутствие знания в этом и некоторых других случаях Гетье.
Амбарные фасады (пример А. Голдмана[34 - По словам Голдмана он заимствовал этот пример у К. Жине (Carl Ginet) [30]. Поэтому иногда говорят о «кейсе Жине-Голдмана».])
«Предположим, нам говорят, что, без ведома Генри, район, в котором он только что оказался, полон факсимиле амбаров из папье-маше. Эти факсимиле выглядят с дороги как амбары, но на самом деле это просто фасады, без задних стен и внутренних помещений, совершенно непригодные, чтобы быть использованными в качестве амбаров. Они построены так искусно, что путешественники неизменно принимают их за амбары. Генри только что въехал в этот район, и пока что не встретил никаких факсимиле. Объект, который он видит, – настоящий амбар. Но если бы объект, находящийся на этом месте, был факсимиле, Генри принял бы его за амбар. Принимая во внимание эту новую информацию, мы склонны отказаться от утверждения, что Генри знает, что объект, который он видит, является амбаром» [49, р. 773]. (См. также [30] и небольшой обзор случаев Гетье в [50, с. 64–65].)
Если строить теорию знания только на основе когнитивных способностей, по крайней мере, понятых чисто интерналистски, то такая теория не может объяснить отсутствие знания в этом случае. Более того, истинное мнение Генри формируется каузально надлежащим образом. Поэтому, например, Э. Соса утверждает, что Генри знает, что перед ним амбар. Точнее говоря, Соса делает различие между животным и рефлексивным (а также полным) знанием. У Генри, как он полагает есть только животное знание [51]. (См. анализ позиции Соса в Главе 2 Части 4.)
На наш взгляд, у Генри есть некоторый перцептивный опыт, который не отличим от опыта, который у него был бы, если бы перед ним располагался хорошо сделанный фальшивый фасад, но нельзя сказать, что Генри видит, что перед ним амбар (подлинный фасад), несмотря на наличие причинной связи между его истинным мнением и подлинным амбаром (фактом). Следовательно, нельзя сказать, что он знает, что перед ним амбар, так как, если бы он видел, что перед ним амбар, он знал бы, что перед ним амбар. Почему же он не видит, что перед ним амбар? Непосредственное (неконцептуализированное) восприятие не даёт никакой информации о том, что располагается перед Генри, а визуальная идентификация амбара предполагает корректное применение концепта «амбар», который, как и всякий концепт, имеет зависящие от контекста условия своей применимости, в том числе и условия достоверной применимости (в парадигматических случаях). В описанной нестандартной ситуации эти условия нарушаются. Таким образом, в районе фальшивых (фасадов) амбаров концепт «амбар» неприменим для идентификации амбара. Следовательно, нельзя говорить и о подходящем применении когнитивных способностей Генри (именно как когнитивных, а не чисто перцептивных способностей). Наша точка зрения совместима со следующим примером.
Контекстуализированный пример с амбарными фасадами
Дж. Греко предлагает следующий модифицированный кейс Жине-Голдмана с амбарными фасадами, в котором существенную роль играет контекст практического рассуждения: «Предположим, что мы государственные служащие, в обязанность которых входит подсчёт амбаров в некотором районе с целью определения величины налога на собственность. Предположим, что фасады амбаров облагаются налогами не так, как действующие амбары. Генри, однако, новый служащий, который не осознаёт, что в этом районе есть фальшивые амбары, и он не получил специальной подготовки, чтобы отличить их от фасадов подлинных амбаров. В этом контексте Генри видит амбар с дистанции ста ярдов и достаёт свой журнал, чтобы зарегистрировать его. Очевидно, было бы ошибкой сказать, что Генри знает, что перед ним амбар. Другими словами, если бы в этом контексте Генри сказал “Я знаю, что передо мною амбар”, мы бы не рассматривали его высказывание как истинное» [52, p. 80]. Это один практический контекст.
Далее Греко предлагает другой практический контекст: «Мы всё ещё в районе ложных фасадов. Мы работаем на ферме, где мы знаем, что нет ложных фасадов. На самом деле, мы знаем, что на ферме имеется лишь одно строение – подлинный амбар. Нам вместе с Генри поручено пригнать корову обратно в амбар. Генри видит амбар с дистанции ста ярдов и начинает гнать корову в этом направлении. Теперь, как представляется, будет правильным сказать, что Генри знает, что это амбар. По-другому говоря, если бы в этом контексте Генри сказал “Я знаю, там есть амбар”, мы бы скорее всего рассматривали его утверждение как истинное» [52, p. 80].
Очевидно, что вопрос, действительно ли Генри находится в районе фальшивых фасадов или нет, то есть вопрос о выборе подходящей пространственно-временной области как значащей, зависит от контекста. Заключение, сделанное Греко во втором случае, будет верным, если только подходящая область рассмотрения ограничивается фермой. Другими словами, знание – не внутреннее (чисто субъективное) ментальное состояние. Наличие знания зависит от контекста – конкретных условий, в которых находится субъект. Наличие знания у Генри зависит, в частности, от присутствия других людей, работающих на ферме, которые знают, что на ферме имеется один-единственный амбар, который является подлинным[35 - В то же время они могут рассуждать так: «Мы то знаем, что это амбар. Но мы также знаем, что в окрестностях имеется много фальшивых амбаров. Поэтому Генри не знает, что это амбар.» С другой стороны, при данных практических условиях различие между знанием Генри и его просто истинным обоснованным мнением не наблюдаемо, так как всё, что случается, случается в окрестности (подлинного) амбара. Если, например, предположить, что Генри, когда он гонит к амбару корову, сбивается с пути и видит другие «амбары», которые, на самом деле, лишь фасады амбаров, интуиция, что он знает, что он гонит корову к амбару, ослабевает.].
Можно также предложить следующее альтернативное объяснение этих двух случаев. В зависимости от практических интересов и целей стандарты для знания варьируются. В первом контексте ставки гораздо выше, чем во втором. Поэтому стандарты для знания в первом контексте также выше.
8. Эпистемологический контекстуализм К. ДеРоуза
К. ДеРоуз приводит следующий пример зависимости стандартов для знания от контекста [53]. (См. также анализ эпистемического контекстуализма в статьях Р. МакКенна (R. McKenna) [53].)
Кейс «Банк» А.
В пятницу вечером мы с женой возвращаемся домой на автомобиле и планируем заехать в банк, чтобы оплатить чек. Проезжая мимо банка, мы видим, что внутри длинная очередь. Обычно мы оплачиваем чеки сразу, но в данном случае нет необходимости оплатить данный чек сегодня, поэтому я предлагаю ехать домой и оплатить чек в субботу утром. Моя жена говорит: «Возможно, завтра банк будет закрыт. Многие банки не работают по субботам». Я отвечаю: «Я знаю точно, что он будет открыт. Я был там две недели назад. Они работают по субботам до обеда».
Кейс «Банк» Б.
В пятницу вечером мы с женой возвращаемся домой на автомобиле и планируем заехать в банк, чтобы оплатить чек. И так же, как и в случае А, проезжая мимо банка, мы видим, что внутри длинная очередь. Я предлагаю оплатить чек в субботу, мотивируя тем, что я был в этом банке всего две недели назад в субботу, и он был открыт до обеда. Но в данном случае мы только что выписали важный чек на очень большую сумму. Если не положить деньги на счет до понедельника, то предъявителю чека будет отказано в выплате, и мы окажемся в очень неприятной ситуации. И, конечно же, банк не работает по воскресеньям. Жена напоминает мне обо всем этом. Она также говорит: «Банки меняют часы работы. Откуда ты знаешь, что банк будет открыт завтра?» Имея ту же степень уверенности, что банк будет работать в субботу, как и в случае А, я, тем не менее, отвечаю: «Нет, я не знаю. Пойду уточню» [53, р. 913–914].
Этот пример показывает, что стандарты для знания и, соответственно, наличие знания, могут зависеть от практического контекста атрибутора знания при неизменном эпистемическом контексте. В одном практическом контексте высказывание «я знаю, что в субботу утром банк открыт» истинно, тогда как в другом – ложно. В данном случае атрибутор знания и субъект, эпистемический статус которого оценивается, одно и то же лицо.
Зависимость знания от контекста атрибутора признаётся, однако, не всеми эпистемологами. Эпистемический инвариантизм утверждает независимость знания от контекста атрибутора. Согласно А. Колива, позиция Витгенштейна – эпистемический инвариантизм (см. статья Колива [53]).
С другой стороны, если исходить из того, что объяснение чувствительно к контексту, – например, причинные объяснения сильно зависят от конткста, – а приписывание знания – разновидность объяснения[36 - В одном из примеров Уильямсона, вор-домушник несмотря на то, что он не может найти в доме драгоценности, продолжает их искать в течение длительного времени. Этот факт можно объяснить тем, что он знает, что драгоценности находятся в доме.], то можно предположить, что приписывание знания также зависит от контекста. На зависимость знания от контекста указывает также эпистемология добродетелей. Для Э Соса, одного из главных её пропонентов, знание – подходящее (apt) мнение, то есть истинное мнение по причине употребления подходящих когнитивных способностей (или интеллектуальных добродетелей) субъекта, истина которого проявляет себя в их подходящем употреблении. Тогда высказывание «Субъект истинно верит, что р, благодаря своим эпистемическим способностям/добродетелям» равносильно высказыванию «Субъект, знает, что р». Корректное употребление эпистемической способности/добродетели сильно зависит от контекста. Поэтому, можно предположить, что приписывание первого высказывания зависит от практического контекста (наших интересов, целей и т. д.). Но тогда от контекста будет зависеть и приписывание второго высказывания.
9. Общий метод построения случаев Гетье
Как было сказано выше, общая проблема со случаями (типа) Гетье состоит в том, что в этих случаях, даже если субъект применяет свои когнитивные способности, его убеждение оказывается истинным лишь случайно. То есть оно с лёгкостью могло бы оказаться ложным. (Как мы увидим в следующей главе, знание может отсутствовать даже тогда, когда истинное мнение не могло бы с лёгкостью оказаться ложным.) Субъект не знает об этой случайности – эпистемической удаче, – не имеет рефлексивного/интроспективного доступа к ней. Если бы он узнал о ней, он узнал бы, что его истинное убеждение не было знанием. Таким образом, случаи Гетье указывают на существование «внешнего» условия для знания в том смысле, что чистый интернализм оказывается несостоятельным. Эпистемология добродетелей, принимающая во внимание лишь когнитивные способности (добродетели) субъекта, но не условия внешней среды, которые могут оказаться неблагоприятными для знания, даже если субъект безукоризненно применяет свои подходящие эпистемические способности, не может быть общей теорией знания. В лучшем случае она имеет ограниченную область применимости.
Можно предложить следующий общий метод построения случаев Гетье. Начать с истинного обоснованного мнения, которое есть знание и превратить его в истинное обоснованное мнение, которое не есть знание, путём введения двух компенсирующих друг друга случайностей: первая случайность состоит в том, что, несмотря на свою обоснованность, мнение оказывается ложным (это всегда можно сделать, так как с точки зрения традиционной эпистемологии обоснование не фактивно), а вторая – в том, что существует нечто, не имеющее отношения к очевидности и обоснованию мнения, что делает мнение истинным.
Предположим, например, что мы пришли на концерт Юрия Шевчука. На самом деле, артист опаздывает, и на сцену вышел его двойник. У нас формируются ложное убеждение, что на сцене Шевчук. Тем не менее, это убеждение является (интерналистски, не фактивно) обоснованным. Предположим теперь, что через несколько минут настоящий Шевчук оказывается за декорациями практически за спиной у своего двойника, но мы его не видим. Тогда наше убеждение, что на сцене Шевчук, становится не только обоснованным, но и истинным, хотя и не по причине своей обоснованности. Однако, оно по-прежнему не есть знание.
Согласно Линда Загзебски знание не может быть истинным мнением, удовлетворяющим некоторому дополнительному условию, которое с необходимостью не влечёт истинность мнения, поскольку всякое истинное мнение, удовлетворяющее такому условию, может быть сделано ложным, а затем вновь истинным, но уже случайным образом. Формула Загзебски имеет следующий вид: Знание ? истинное мнение + Х [54]. Загзебски полагала, что проблему Гетье способна решить эпистемология интеллектуальных добродетелей [55]. Но, как уже было отмечено выше, удовлетворение одному лишь условию подходящего применения когнитивных способностей или интеллектуальных добродетелей субъекта недостаточно для наличия знания.
Д. Притчард эксплицирует два естественных структурных условия, которым должно удовлетворять любое знание и о которых мы уже упоминали выше. Одно из них является, условно говоря, «внешним», то есть относится к условиям окружающей среды, характеризует, насколько последняя является эпистемически благоприятной, а второе – «внутренним», связанным с применением когнитивных способностей познающего субъекта[37 - Мы употребляем здесь термин «внутреннее», вообще говоря, не в интерналистском смысле. В респонсибилизме – разновидности эпистемологии добродетелей – речь идёт о применении высокоразвитых интеллектуальных способностей субъекта. Это интерналистский подход. Но в том случае, когда речь идёт о применении надёжных когнитивных способностей субъекта, например, перцептивной способности, мы имеем дело с экстерналистским подходом. И в том, и в другом случае, однако, мы говорим не о характеристике внешней среды, а о внутренней характеристике познающего субъекта.]. Согласно внешнему условию, истинное мнение субъекта не должно быть случайным, то есть не могло бы с лёгкостью оказаться ложным и в этом смысле является безопасным. Согласно внутреннему условию, истинное мнение должно быть результатом применения когнитивных способностей или (интеллектуальных) добродетелей субъекта. Между этими двумя условиями, согласно Притчарду, существует связь, позволяющая их интегрировать в единое целое – знание. Это структурное определение знания – антислучайная (безопасная) эпистемология добродетелей, комбинирующая антислучайную (безопасную) эпистемологию, принимающую во внимание только «внешнее» условие, и эпистемологию добродетелей, принимающую во внимание только «внутреннее» условие [56–57]. (Для обозначения теории, которую мы называем «антислучайной/безопасной эпистемологией», употребляется также термин «противоудачная эпистемология». См., например, статьи А. Р. Каримова и А. З. Черняка [55].) Мы вернёмся к двухкомпонентной теории Притчарда в Главе 2. Основные положения его теории в связи с подходом С. Голдберга и ЭСЗ Уильямсона рассматриваются в Главе 1 Части 4.
Глава 2
Теории знания
1. Эволюция эпистемологических теорий после Гетье
Попытки проанализировать знание в виде необходимых и достаточных условий, предпринимаемые в течение нескольких десятилетий после появления в 1963 г. статьи Гетье, не привели к определённому успеху [58]. Формула «знание = мнение (убеждение, верование) + истина + обоснование + что-то ещё (или же: мнение + истина + что-то ещё), где «что-то ещё» позволяло бы исключить контрпримеры типа Гетье и не отсылало бы к понятию знания, была отвергнута эпистемологией сначала-знания (ЭСЗ) Т. Уильямсона. Всё же, на наш взгляд, усилия, предпринятые в рамках традиционной эпистемологии, нельзя назвать бесполезными. С одной стороны, они выявили пределы традиционной эпистемологии, а с другой – привели к возникновению множества интересных теорий, некоторые из которых совместимы с ЭСЗ, хотя и менее фундаментальны.
В данной главе мы рассмотрим некоторые теории знания, располагающиеся скорее в раках традиционной парадигмы – как экстерналистские, так и интерналистские теории, а также смешанные теории, комбинирующие элементы экстернализма и интернализма. Рассматривая теории в их взаимосвязи, мы увидим, что в эпистемологии наблюдается определённый, но не решающий, теоретический прогресс[38 - В то же время, как полагает Уильямсон, стандартные эпистемологические теории не приближают нас к истине, так как они начинают изучать знание не с того конца. Для Уильямсона знание концептуально неанализируемо. Концепт знания первичен. Исходя из понятия знания, объясняются другие эпистемологические понятия, а не наоборот.].
Первой экстерналистской теорией стала причинная теория знания Э. Голдмана, утверждающая, что S знает, что р, если р истинно и S верит, что p, потому что находится в причинной связи с p. Это экстерналистская теория, так как субъект может не иметь рефлексивного доступа к условиям формирования своего мнения – причинному механизму. Проблема этой теории в том, что причинная связь может быть девиантной, так что истинность р оказывается случайной. Очевидно, что в этом случае истинное мнение не может считаться знанием [59].
Процессуальный релайабилизм Голдмана утверждает, что знание – истинное мнение/убеждение, которое является результатом подходящего надёжного (когнитивного) процесса, то есть такого процесса, результатом которого, как правило, является истинное мнение. Это развитие причинной теории. Классическая формулировка процессуального релайабилизма дана в [60–61][39 - Случаи типа Гетье показывают, что выполнение трёх классических условий – наличие убеждения/мнения, его истинность и обоснованность, – вообще говоря, недостаточно для наличия знания. Но необходимы ли они, то есть необходимо ли обоснование? Релайаблизим утверждает, что наличие эксплицитного обоснования не необходимо. Релайабилизм объясняет, например, знание, приобретаемое в результате непосредственной визуальной перцепции объектов.].
Антислучайная эпистемология (anti-luck epistemology) – мы ещё употребляем термин «безопасная эпистемология», так как теория вводит условие безопасности (safety condition) – была развита Д. Притчардом [62]. Теория утверждает, что S знает, что р, если его истинное убеждение не могло бы с лёгкостью оказаться ложным, то есть является безопасным – истинным в ближайших «возможных мирах». (О двух формулировках условия безопасности см. раздел 2.9.) Согласно Уильямсону, это разновидность релайабилизма [1].
Эпистемология добродетелей (эпистемических способностей/ достоинств) (virtue epistemology, cognitive ability epistemology) развивалась Э. Со са, Дж. Греко, Л. Загзебски и другими [51; 52; 54; 63; 64] (см. также [55]).
Как уже было сказано в предыдущей главе, Л. Загзебски показала, что не существует некругового анализа знания в виде «истинное мнение + что-то ещё». В качестве альтернативы стандартной теории знания была предложена эпистемология добродетелей. Эта теория имеет две версии. Одна из них – респонсибилизм – является более интеллектуализированной, чем другая. В респонсибилизме основным понятием является понятие интеллектуальных добродетелей, которые требуют постоянной тренировки. Это рефлексивные способности. Согласно респонсибилизму, S знает, что р, если его истинное убеждение – результат применения его когнитивных интеллектуальных добродетелей. В другой версии эпистемологии добродетелей основным понятием является понятие когнитивных способностей. Примерами таковых являются когнитивные навыки и врождённые когнитивные способности, например, перцептивная способность. Утверждается, что S знает, что р, если его истинное убеждение – результат применения его когнитивных способностей, которые не обязаны быть интеллектуальными добродетелями. Эта теория является более экстерналистской, чем респонсибилизм. Наибольшую популярность приобрела эпистемология добродетелей Соса [63–66]. (Эпистемология Соса рассматривается в Главе 2 Части 4.)
Антислучайная эпистемология эпистемических способностей/добродетелей Д. Притчарда – синтез антислучайной (безопасной) эпистемологии и эпистемологии способностей/добродетелей [47; 57]. Знание – истинное убеждение, удовлетворяющее условию безопасности – отсутствие эпистемической удачи – и являющееся результатом применения когнитивных способностей/добродетелей. Эти условия связаны между собой. (См. раздел 1.9 Главы 1 и Главу 1 Части 4.)