скачать книгу бесплатно
– Дэзи, Дэзинька, девочка… – я подкрадывался к ней, двигаясь от страха и унижения на полусогнутых ногах, готовый на колени пасть, лишь бы она не оставляла меня одного.
Сел рядом, прямо на землю, и стал гладить ее, опасливо поглядывающую на мои руки, готовую в любой миг убежать от меня.
– Пойдем, Дэзи? – попросил я.
Мы сели на могилу в ногах отца, и я стал нежно расчесывать руками мою собаку, извлекая и небольно вырывая из ее шерсти, замурзавшейся от лазанья по кустам, репейники. Жадное цепкое репье облепило ее всю, висело на длинной, давно не стриженной шерсти по бокам, на ногах, на грудке, на шее.
– Ну что ты такая неряха, Дэзи… – приговаривал я, стараясь коснуться ее щекой, прижать к себе, не напугав еще раз.
Репейники перекатывались по могиле, их сносило ветром, и они катились до первой легкой грязцы или терялись в траве.
Сознание вернулось так, будто сняли мертвую кожу, а под кожей обнаружилась живая, голая, напуганная ткань. Одновременно с возвращением сознания вернулась всеобъемлющая, как кожа, боль. Потом она, не исчезнув, но скорее затмившись, сменилась ощущением, что я лежу на плоту. Лежу, и меня мерно и тошнотно качает. Вокруг парная и теплая вода, которой я не вижу. Солнца в небе нет. Я чуть-чуть двинул головой, чтобы увидеть воду, и почувствовал, что затылок мой прилип. Мне даже показалось, что прилипли мои волосы, которых не было на моей бритой в области черепа и не бритой в области скул голове…
Я силился приподнять голову и каждый раз чувствовал, как на прилипшем затылке оттягивалась мясная ткань, причем оттягивалась на несколько сантиметров, словно голова моя была сдувшимся воздушным шаром. В ужасе я прижимал голову к поверхности, на которой лежал, и затылок мой вдавливался в мягкую дегтеобразную жижу.
Я вспомнил, как давным-давно цыплята нашей соседки, гуляя, зашли в свежеуложенный гудрон. Попадали сначала лапкой, потом другой, пищали, пытались высвободиться, падали, заляпывали крылья – и вот уже лежали, все в черных отрепьях, беспомощно моргая, не в силах даже раскрыть слипшиеся клювы. Потом мы вытащили их – я, и соседка, и мой друг. Вымазались сами, и соседка ругалась, а друг плакал от жалости. Дома мы попытались отчистить болезных и жалких цыплят, разлепляли их чумазые перья, но они все равно передохли…
Я подумал, что умру, и не испугался.
«Усталость выше смерти», – подумал я, и мысль моя мне показалась безмерно большой.
Время накатывалось на меня беспрестанно, перекатывалось через меня, я чувствовал себя то в прошлом, то в будущем. А потом я увидел себя распятой бабочкой или каким-то нудным насекомым, засушенным, и понял, что на меня смотрят.
Я открыл глаза и догадался, что пришел в сознание несколько секунд назад, и все, что я успел передумать, просто вспыхнуло в моем мозгу. Мои размышления длились, пока звучал выстрел, стрелял Саня, одиночными, прячась после выстрела за косяк окна. Он вгляделся сквозь пыль в меня, и я почувствовал его сумасшедший взгляд.
– Это ты? – странно спросил он, впрочем, вопросительная интонация после «ты» затуманилась, и вопрос словно канул в никуда.
Я не стал отвечать, потому что вопрос исчез.
Я закрыл глаза, под веками, порожденные оплавленным сознанием, еще передвигались и высвечивались остатки видений, промелькнул цыпленок, еле таща вымазанные гудроном крылья, несколько раз махнул, разгоняя пыль и вызывая приступ тошноты, хвост Дэзи. Я поспешил открыть глаза.
Плиты бойницы лежат на полу. Сверху на одной из плит, стоящей горизонтально, виднеются положенные Саней рожки.
Некоторое время я внимательно смотрю на локоть правой Саниной руки, который вздрагивает от каждого выстрела. В дальнем углу комнаты, находящемся вне поля моего зрения, стреляет кто-то еще. Я с трудом двигаю зрачками, словно их притягивает, магнитит дно глазниц.
Возле ног Скворца я вижу много песка, наверное, высыпался из упавших мешков, они лежат здесь же, распустив тугие вязкие потроха, выказывая свое неслышно оползающее нутро. Замечаю неподалеку от Сани черными комьями слипшийся песок, смотрю на эти комья, вижу хвост темной жидкости, ведущей от залежей песка куда-то ко мне, но куда именно, я не вижу. Чтобы увидеть, я чуть двигаю головой, потом, морщась от боли и неприязни, двигаю еще, и наконец взгляд мой падает на лежащего рядом со мной, лицом вниз, парня, нашего бойца.
Течет из-под него, и он умер. Не сомневаясь в этом, я все же двигаю рукой и касаюсь его неестественно вывернутых, скрюченных пальцев.
Ощутив холод, в одно мгновение поняв, что жижа под моей головой тоже, наверное, его кровь, и подумав зло: «Какого черта меня положили рядом с трупом?» – я рывком сажусь. Кажется, я вскрикиваю от боли, от того, что в мозгу жутко екнуло, а в глаза плеснуло горячим, мутно-красным, медленно расплывшимся. Закрыв глаза, я скрипнул зубами, ощущая зернистый, железный, кислый вкус во рту.
Трогаю свой затылок ладонью, в ужасе отдергиваю руку – кажется, что моя голова раскурочена и кости, мягкие, поломанные кости черепа торчат во все стороны… В ужасе, готовый завыть, кривлю лицо, морщу лоб и только сейчас ощущаю, что у меня тряпка на голове, голова повязана, жестко стянута.
Смотрю на руку – она грязная. Вытираю о штанину.
– Егор! – это как будто Саня, его голос. Поднимаю глаза. Да, он, его лицо, редкую щетину замечаю, почему-то до сих пор ее не видел.
– Что со мной? – спрашиваю, трогаю себя руками, тряпку на голове, почему-то расстегнутый ворот, грудь, живот, ляжки, колени, снова лицо…
– Из «граника» влепили. Тебе, наверное, плитой по затылку… или кирпичом… попало. Я не видел. Я сначала подумал, что ты все… Егор.
– Время… сколько? – спрашиваю.
Поняв, что руки и ноги мои целы, я вновь трогаю, касаясь любопытными и пугливыми пальцами, затылок.
– У тебя часы на руке, – говорит Саня.
Смотрю на часы и тут же забываю, что увидел. Стрелки, цифры – никакого значения, ничто не имеет никакого…
– Убили кого-то?
Саня называет имена двух пацанов.
– А где второй?
– В коридор я вынес, – говорит Саня.
Неправильные конструкции произносимого Саней с трудом перемалываются у меня в голове.
– Ему… изуродовало его. Невозможно видеть, – говорит Саня.
Кто-то в углу продолжает стрелять одиночными. Очень редко, словно по мишеням.
– Это в голове шумит? – спрашиваю.
– Это ливень льет… Весь овраг залило… Наводнение будет, наверное.
– Где мой автомат?
С закрытыми глазами застегиваю разгрузку. Еще раз вытираю ладонь о штанину. Вытаскиваю из кармана разгрузки пачку сигарет. Извлекаю сигареты одну за другой – все поломанные. Саня кладет мне на ноги автомат. Опираясь на ствол, встаю. Бреду к бойницам. Качает и мутит. Съезжаю по стене вниз, сижу на корточках. Прикуриваю мягкий обломок сигареты, без фильтра. Сразу чувствую сухие табачинки на языке. Сплевываю их, затягиваюсь и снова сплевываю. Надо встать.
Еще раз оглядываю комнату, стены… труп… белые облупленные двери, они заперты. В крови, прилипшие, лежат россыпи гильз. Медленно, с усилием снимаю автомат с предохранителя.
Кто-то стреляет в углу одиночными, черная шапочка до самых бровей, небритая скула, никак не различу, кто это. Стреляющий дергается, я вижу, как рвется материя на его колене, но почему на колене? Он падает назад, тут же поднимается, хватая себя за ногу, но его толкает в плечо, в бок, его расстреливают…
Кто-то ломится в дверь, пиная по ней, никак не догадываясь, что она открывается в сторону коридора. И стреляет сквозь дверь.
Я выворачиваю автомат в сторону двери, я валюсь вместе с автоматом на пол, ничего не понимая, ни о чем не думая, просто стреляя по дверям, за которыми…
Двери дергает, летят щепки. По ним стреляют с обеих сторон, мы и кто-то с той стороны.
Совершенно глухой, я чувствую теменем, как звучит автомат над моей головой, Санькин автомат.
Одна из створок изуродованной двери открывается и зависает на изуродованных пружинах в полуоткрытом состоянии…
«Сейчас гранату бросят! Сейчас к нам бросят гранату!»
Вывернувшись из-под Саниного автомата, ни на мгновенье не переставая стрелять, я бегу вдоль стены к дверям, у дверей хватаю себя за карман разгрузки, где должна лежать граната, но ее там нет, нет ее там, нет…
Я пинаю дверь, по наитию поворачивая налево, а не направо. Если стрелявший в дверь стоит справа, он сейчас выстрелит мне в спину. Он стоит слева, с гранатой в руке. Если он, человек с черной бородой, вскидывающий в мою сторону автомат левой рукой, уже выдернул кольцо гранаты, которую зажал в правой, она сейчас взорвется. Я стреляю ему в живот, заполняя живое человеческое тело свинчаткой. Он падает, я вижу в комьях грязи берцы, их подошвы, и гранату, покатившуюся по коридору, и еще одного бородатого человека, выпрыгивающего из соседней комнаты.
Делаю шаг, другой шаг назад, в кабинет, и то место в коридоре, где я только что стоял, простреливается, изничтожается.
Щелкает спусковой механизм – рожок моего автомата пуст.
Я слышу шаги, он идет к нам, стреляя. Бежит к нам. Отсоединяю рожок, он падает на пол, подпрыгивая. Тянусь к запасным рожкам – они в заднем кармане разгрузки, тянусь и знаю, что не успею, что сейчас человек вбежит – и все прекратится.
Саня суетным шальным движением кидает гранату в коридор – так поправляют поленья в печке, боясь обжечься.
Человек, бегущий к нам, на долю секунды появляется в проеме дверей, поворачивая автомат в нашу сторону, на Саню, на меня, истошно нажимающего на безжизненный, холостой, вялый спусковой крючок автомата. За спиной пытающегося убить нас с жутким звуком, похожим на скрип открываемой двери, взрывается граната, и он исчезает, уже, наверное, мертвый, с растерзанной спиной.
Тяжелый дух взрыва касается лица. Я жив.
Я сижу, неосознанно присел, когда понял, что не успеваю присоединить рожки, колени дали слабину. Может, это меня и спасло – кажется, бежавший к нам успел засадить в комнату очередь, но она прошла над моей головой. И над Саниной – оборачиваясь, я вижу, что он тоже сидит на корточках.
Поднимаю свои рожки, два, перевязанные синей изолентой, и вижу, что один из них полон. Не нужно было бросать рожки, надо было всего лишь перевернуть их. Меня могли убить из-за этой глупой ошибки. И Скворца…
– Саня, надо уходить, – говорю я и встаю.
– Погоди… – Саня бежит к нашему парню, лежащему в углу.
Выглядываю в коридор. В школе слышна пальба, но неясно – внутри здания идет бойня или еще нет. Откуда взялись эти, убитые нами, люди? Не вдвоем же они пробрались…
– Саня! – кричу я. – Ну что там? Что с ним?
Саня теребит лежащего, трогает его шею, веки.
– Пойдем! Мы вернемся! – я не уверен в том, что говорю правду. – Саня!
Скворец нехотя встает, хватает с пола тряпье, кидает на лежащего, прикрывает его.
– Только до «почивальни» добежим и вернемся! – обещаю я.
– Ты смотришь налево, я направо, – говорю в коридоре.
Ощетинившись стволами в разные стороны, бежим по коридору. В голове дурно ухает. Саня крутит башкой, я тупо смотрю в комнаты, расположенные справа. Где-то здесь был Монах с напарником, еще несколько ребят – в другой стороне коридора. За поворотом коридора – «почивальня».
«Надо было запросить по рации “почивальню”… а то прибежим сейчас…»
«Вроде здесь Монах», – думаю, чуть приостанавливаясь у закрытых дверей.
– Егор! – кричит Саня, увидев что-то.
Неведомым органом, быть может, затылочной костью догадываюсь о том, что нужно сделать. Делая бешеные прыжки, мы мчим к повороту коридора, натыкаемся друг на друга, падаем, рискуя сломать ноги, но уже за поворотом. Вслед нам стреляют с другого конца коридора длинными очередями.
– Монах! – ору.
Не рискуя высунуться и боясь стрелять – вдруг из комнаты выбегут в коридор свои, – кричу:
– Монах! Чеченцы в коридоре! Монах! Серега!
Выдергиваю из кармашка рацию, приближаю ее к губам, но не помню позывного Монаха.
– Монах! – кричу я в рацию. – Всем, кто меня слышит! В школе чеченцы! На втором этаже!
Саня показывает мне гранату, молча вопрошая: «Кинуть?»
Киваю, не в состоянии ничего решить, быть может, руководимый только ужасом.
Саня с силой кидает гранату, мы слышим, как она падает и тут же взрывается. Кажется, кто-то кричит.
…Да, кричит. После взрыва слышен крик.
– Чеченец! – говорит Саня.
Крик раненого перемежается нерусскими словами.
Слышу по рации несколько голосов. Не могу разобрать… Семеныч, Столяр, Монах – все говорят одновременно. Но уже хорошо, что говорят, значит, мы с Саней не одни, в школе еще кто-то есть.
Саня кидает еще одну гранату в коридор.
– Монах, ты жив? – кричу я в рацию.
– Коридор свободный? – неожиданно ясно и близко раздается его голос в динамике.
Не глядя, даю очередь в коридор, высовываюсь, никого не вижу.
– Выходите! – говорю.
Почти сразу же вылетают из-за угла, сшибая нас, Монах и еще один парень. Вслед им стреляют, и парень, бежавший за Монахом, выворачивает криво и падает на пол лицом вниз. Я сразу вижу его продырявленную в нескольких местах спину.
– Скворец! Будь здесь! – приказываю я, чувствуя дикую непоправимую вину, что я все делаю не так, что из-за меня гибнут пацаны, что я все перепутал.
Мы с Монахом хватаем раненого под руки и тащим его к «почивальне».
Слышно, как кто-то дурным голосом орет в рацию:
– Пацаны, сдаемся! Пацаны, сдавайтесь! Это я… Я скажу, скажу! Ай, бля, не надо! Идите, суки, на…
«Кого-то взяли в плен!» – понимаю я, и все мое нутро дрожит и ноет, тщедушная моя душа готова сойти на нет, стать пылью…
Навстречу нам бегут из разных комнат Семеныч, Столяр, еще кто-то.
– Там! – показываю на сидящего у стены, возле поворота коридора, Скворца.
Мы оставляем раненого у «почивальни», кто-то присаживается возле него, разрывая медицинский пакет.
«А ведь к посту Хасана сейчас могут сбоку подойти, из коридора, они, быть может, не ждут!» – думаю. Бегу вниз.
