Костры миров

Гибель Крайнего сектора…

Миры, сгорающие в плазменном пламени…

А может, все не так? Может, все на самом деле еще страшнее?

Может, прав арианец Фландерс и протозиды действительно способны на большее?

Хенк вдруг представил, как это может быть. Чудовищный гравитационный удар по квазарам, галактикам, шаровым скоплениям, чудовищный удар по расширяющейся Вселенной. Катастрофическое уменьшение, свертывание пространства, катастрофическое возрастание масс. Конечно, там, на Земле, в глубинах Внутренней зоны, даже столь грандиозная катастрофа будет зафиксирована не сразу. Пройдут еще миллионы лет, а фон излучения будет оставаться практически прежним, и лишь потом, когда Вселенная, сжимаясь, сократится до одной сотой нынешнего объема, ночное небо над Землей начнет светлеть, пока не станет таким же теплым, как дневное сейчас. Еще через семьдесят миллионов лет наследники и преемники нынешних землян увидят небо над собой невыразимо ярким. Молекулы в атмосферах планет и звезд, даже в межзвездном пространстве, начнут диссоциировать на составляющие их атомы, а сами атомы – на свободные электроны и ядра. Это все уже описывал Фландерс. Космическая температура достигнет миллионов градусов, работа как звездного, так и космического нуклеосинтеза окажется уничтоженной. Мир, коллапсируя, рухнет в пространственно-временную сингулярность, в ту странную область, в которой нарушаются все известные физические законы и кривизна самого пространства-времени становится бесконечной.

Хенк оборвал себя.

Миллионы лет – это немало.

Но сейчас следует думать о сегодняшнем дне: о тех же арианцах и цветочниках, о том же океане Бюрге, обреченных на полное уничтожение.

Но что толкает протозид к верной гибели? Что их толкает к этому?

Он опять повторил про себя слова Ханса: «Первичники… Дохлая зона… Ни одно разумное существо не станет жить по своей воле под Стеной…»

Первичники!

Может, разгадка здесь?

Ведь потому протозиды и прозваны первичниками, что являются одной из очень древних, если не самой древней расой Вселенной. Рожденные в огне Большого взрыва, протозиды, как никто, ощущают неуклонное падение температур и плотности межзвездного пространства. Уже сейчас тепловой фон Вселенной упал до трех градусов Кельвина, а через десять миллиардов лет он опустится до полутора. Если этот процесс продолжится (а он продолжится), одна за другой начнут остывать, меркнуть звезды. Бесчисленные горячие миры обратятся в безжизненные руины. Иногда, может, где-то и будут еще случаться те немыслимо редкие термодинамические флуктуации, что на мгновение вдруг осветят пламенем неожиданного взрыва обломки мертвых миров, но для жизни (любой жизни) этого мало.

«Что же остается протозидам? – спросил себя Хенк. – Что им остается, как не эта последняя попытка зажечь прощальный костер и погреться у него? Взорвав квазар Шансон, протозиды пусть на короткое время, но получат столь необходимые для них температуры и давления…»

Хенк усмехнулся. Теперь он понимал корни ненависти, испытываемой цветочниками и арианцами к протозидам. Уж если он, Хенк, оберон-икс, готов был до конца сражаться за жизнь своих предполагаемых собратьев и их союзников, то почему не должны были делать то же самое океан Бюрге, арианцы, цветочники?

Звуковой сигнал вернул Хенка к действительности.

На темном фоне Стены он увидел гигантское, спирально закрученное пылевое облако. Оно медленно осциллировало, то сжимаясь, то вновь разбухая.

– Одиночный протозид, – сообщила Шу. – Преобразователь готов к действию, Хенк. Через пятнадцать минут ты получишь своего оберона.

– Мне не нужен оберон, Шу.

– Но так хотел Охотник.

– Ты обязана исполнять только мои приказы.

– Да, – с готовностью ответила Шу, и голос ее изменился.

«Видишь… – донеслось до Хенка с работающего на Симму инфора. – Я тебе говорил, Петр, этот Псевдо-Хенк думал только о бегстве…» Хенк узнал голос диспетчера, но не стал отключать инфор. Не все ли равно, слышат его или нет? Если он, Хенк, ошибся в своих предположениях, то всех ожидает одна судьба – мгновенная смерть в океане раскаленной плазмы.

– Когда протозиды подойдут к квазару на критическое расстояние?

– Через двадцать семь часов, – ответила Шу.

– А флот арианцев? Охотники?

– Примерно через сутки.

– Ты думаешь, им хватит нескольких часов?

– Нет, я так не думаю, – ответила Шу. – Но так думают Охотники.

«Сутки… Всего одни сутки… А затем…»

Хенк рисковал, но у него не было другого выхода. Он не хотел оставаться связанным по рукам и ногам, или – по псевдоподиям, как не преминул бы заметить звездный перегонщик Ханс.

– Мне не понадобится оберон, Шу, – медленно сказал он. – Но я хочу знать, что думают о происходящем протозиды.

Шу не ответила.

Тогда он приказал:

– Преобразуй меня в облако.

И услышал: диспетчер на Симме выругался.

19

Раньше Хенк не задумывался о степенях свободы, какие он имел до прихода на Симму. Но сейчас, готовясь к выходу в открытое пространство, находясь в шлюзовой камере, он вдруг ощутил: он фантастически свободен. Перед ним открыт весь мир, вся Вселенная. Он может уйти в любой район безопасного пространства. Он не зависит ни от кого и ни от чего. Он может забыть о протозидах, об океане Бюрге, об арианцах, цветочниках, даже о землянах. Он может жить, существовать сам по себе, ни о ком не думая, ни в чьих делах не принимая участия.

Он внимательно прислушивался к своим ощущениям.

Он готов был принять любое самое неожиданное открытие.

Но когда зашипели мощные насосы Преобразователя, он на мгновение, пусть всего лишь на краткое мгновение, вновь испытал звездный ужас, который не раз испытывал. Даже свет потускнел, а может, просто потускнело сознание, потому что уже не человеческое тело, а вихрь пылевой тучи мощно выбрасывался в пространство через чудовищно распахнутые шлюзы «Лайман альфы», обращенной кормой к слепящему мареву квазара Шансон. Хенк чувствовал горячие удары звездного ветра. Он жадно впитывал жесткое излучение. Он широко разбросал пылевые крылья на добрый десяток световых лет. Он мягко и хищно обволакивал недавно рассеянного им протозида. «Может быть, это и есть я? Может, это действительно я возвращаюсь в свое настоящее тело?»

Он услышал ответ Шу: «Нет, Хенк!»

Шу ни на секунду не оставляла его. Она была нигде и была рядом.

Он слышал Шу, ощущал ее, мог говорить с нею. Для этого ему не были нужны голосовые связки или электромагнитные излучатели. Он сам был таким излучателем и приемником. Со скоростью, близкой к световой, он, Хенк, вошел в облако протозида, и гигантская пылевая буря надолго заволокла огромный участок пространства, разметав по Стене бесформенные клубящиеся тени. Чувства всех протозид, медлительно дрейфующих к квазару Шансон, были теперь чувствами Хенка. Он сам теперь ощущал медлительное, ни с чем не схожее нетерпение, он сам теперь торопился к квазару Шансон – сгореть в его безумном костре, но все начать сначала! Он видел всех и вся. Ему не требовалось инфоров и кристаллов памяти. Все, что хранилось в памяти всех протозид, было теперь его памятью.

Он легко отбирал нужное.

Среди множества других он увидел объект 5С 16.

Но и это не всё. Он видел, он понимал, он сейчас опять переживал ошибку, допущенную протозидами у объекта 5С 16. Там им не хватило массы, они не смогли превратить объект 5С 16 в черную дыру, а именно к этому они стремились. Им не хватило массы: объект 5С 16 не коллапсировал, он взорвался. Протозиды не смогли выпасть из нынешней остывающей Вселенной, где им вольно или невольно мешали все: океан Бюрге, цветочники, арианцы, земляне. Но протозиды не собирались мириться с медленным угасанием. Их память была полна чудовищно сладких воспоминаний о первичных морях раскаленной плазмы, о мощи и силе, присущей им в первые часы Большого взрыва. Квазар Шансон был очередной попыткой. Хенк видел: протозиды устали.

«А я?»

«Кто я?»

Протозид?

Возможно. Но лишь в той степени, чтобы чувствовать их желания и осознать главную цель.

Человек?

Возможно. Но лишь в той степени, чтобы ощутить всю ответственность, лежащую на основателях Межзвездного сообщества.

Хенку было этого мало.

Он искал. Он жадно рылся в памяти спящего протозида.

Он лихорадочно отбрасывал в сторону все, ради чего столько лет странствовал в космосе. История расы, ее структура, ее генезис – в сторону! Все в сторону! Хенк торопился. Он вел гнусный, никем и ничем не санкционированный обыск памяти спящего протозида – на глазах всех других протозид, ибо он, Хенк, сам сейчас был облачной формой протозида и ощущал все, что ощущали его возможные собратья.

Он искал. Он рылся в искривлениях пространства-времени, он проваливался в бездны испорченного пространства. Он оказывался в мирах, где масса электрона была иной, он видел воду, которая при любой температуре оставалась твердой, он жил в мире, построенном из вещества столь ничтожной массы, что все звезды начинали и заканчивали свой путь взрывом. Он без всякого стеснения рылся в памяти протозида. Он видел Начало. Он попадал в поливариантные миры, в которых любой объект существовал сразу в бесконечных количествах выражений. С яростной, ни на секунду не утихающей активностью перед ним появлялись и исчезали все новые и новые миры с фантастически искаженными геометриями. Он рылся в чужой памяти, презираемый всеми. Он знал: если его поиск закончится неудачей, у него уже не будет пути ни к протозидам, ни к людям. Но он искал. Он продолжал искать. Он хотел знать, что произошло с его «Лайман альфой» у загадочного объекта 5С 16.

Упрямое серебристое веретено.

Он увидел «Лайман альфу» внезапно.

Но теперь он не боялся боли, потому что был протозидом.

Он напряг внимание. Да, «Лайман альфа». Да, это его корабль.

Но пилот в кресле штурманской обсерватории мало походил на него.

А еще… Еще он ясно увидел: над «Лайман альфой» не торчал рог Преобразователя!..

Зато он так же ясно увидел, почувствовал: пилот корабля в опасности. Правда, он об этом не знает, и никакие приборы на корабле не могут предупредить о близкой опасности.

Презирая себя, Хенк мучительно рылся в памяти спящего протозида.

Он видел: Шу читала пилоту книгу. Она читала ему о мерцании звезд, о непостижимости этого мерцания. Она читала ему о комете, которую открыл он, Хенк, в юности. Хвост кометы растянулся на полнеба, он был просто светлый, но в долгих счастливых снах он виделся Хенку цветным. Шу разъясняла пилоту взгляды Хенка на природу Нетипичной зоны, она напоминала ему о белой розе, цветущей в одном из самых северных садов мира…

Роули!

Он догадался.

Пилот был его братом Роули!

За секунду до взрыва объекта 5С 16 верная Шу читала пилоту Роули книгу его брата – Хенка. Ведь перед отправлением Роули в космос Хенк сам подарил ему свою книгу.

«Роули…» – повторил он, будто заново привыкая к этому имени.

«Роули…» – повторил он, будто боясь забыть вновь обретенное имя.

Теперь он все понял. Хенк, то есть он, действительно никогда не выходил за пределы Внутренней зоны. Хенк, то есть он, жил и умер на далекой Земле. Но звездный разведчик Роули был полон мыслями о Хенке за секунду до взрыва объекта 5С 16. Спасая искалеченное тело пилота, протозиды спасли его мозг. Спасенный протозидами мозг Роули оказался плотно наполненным мыслями и воспоминаниями Хенка, книгу которого перед гибелью читала ему Шу. Протозиды, этот чудовищный коллективный организм, не поняли, не смогли понять разницы между Хенком и Роули.

«Значит, я – Роули», – задохнулся Хенк.

Он снова был счастлив. Он был счастлив потому, что знал: он – человек.

И еще теперь он знал: протозиды вовсе не убийцы. И еще он знал: взрыв квазара Шансон, если в дело не вмешаются Охотники, никому и ничему не грозит. Ведь массы скапливающихся вокруг квазара протозид хватит ровно на то, чтобы квазар, коллапсировав, провалился в черную дыру. (Значит, надо вернуть к жизни рассеянного им протозида.) Коллапсировав, квазар Шансон вновь начнет расширяться, подобно всплывающему из кипящего океана пузырю, но уже в другом, совершенно другом мире. Для него, пилота Хенка-Роули, для обитателей Симмы, для Охотников, прибывших в Нетипичную зону, квазар Шансон просто исчезнет, а протозиды, уже в иной Вселенной, увидят бесконечно большое фиолетовое смещение. Постепенно оно начнет уменьшаться, сходить к нулю. Протозиды, дрейфуя в океане раскаленной плазмы, смогут постичь заново всю прошлую историю своей новой родины. И они, протозиды, уже никогда и никому угрожать не будут. Память о них останется лишь в мифах цветочников да в записях Шу, блокированных ею от Хенка.

Хенк был счастлив.

У него в запасе двадцать пять часов.

Разбудить протозида и вернуть ему истинную форму он сможет за два часа!

Ну, еще тринадцать потребуются самому протозиду, чтобы догнать свою столь нуждающуюся в нем расу. При самом худшем раскладе у Хенка оставался кое-какой резерв. Он сможет остановить корабли арианцев и цветочников, если они войдут в Крайний сектор раньше назначенного Охотниками срока.

Хенк был счастлив. Он приказал Шу:

– Верни меня на борт.

20

Главное сейчас – разбудить протозида. Разбудить и отправить к квазару Шансон. Возможно, не отвлекись в свое время один из протозидов на спасение пилота Роули – там, под объектом 5С 16, протозидам удалась бы их попытка уйти в другой мир.

Разбудить… Да… Но уже через час Хенк вынужден был признать тщетность своих попыток. Протозиду не хватало массы. Атомы, выбитые из его облачного тела звездным ветром квазара, давно рассеялись в пространстве. Тарап-12 отстоял слишком далеко, да и некогда было искать случайную пылевую тучу.

Это была катастрофа.

«Это я убил протозида, – сказал себе Хенк. – Один из протозидов спас меня, Роули-Хенка, там, под объектом 5С 16, а здесь – я убил протозида. И подверг опасности всю их расу. Без потерянной массы они не смогут коллапсировать квазар, все опять закончится взрывом».

Молчание Шу подтверждало догадку Хенка.

– Сколько у нас времени?

– Двадцать один час, – бесстрастно сообщила Шу. – Тринадцать из них потребуется протозиду на путь к квазару.

– Можем мы выйти на связь с Тарапом-двенадцать? Где-то там застряли пылевые тучи, перегоняемые Хансом.

– Это ничего не даст, Хенк. Они не успеют.

– А вблизи? Есть что-нибудь вблизи?

– Ничего, Хенк.

– Свяжи меня с Симмой.

Передав Шу новые данные для расчетов, Хенк устало повернулся к экрану. Изображение дергалось, смещалось, но он сразу узнал Челышева.

– Слушаю вас, Роули.

– Вы уже связались с Землей?

– Да. Иначе я обратился бы к вам как к Хенку.

– И там в саду… Там цветет белая роза?..

– Да, Роули. Ее вырастил Хенк, ваш брат. Мы думаем, что протозиды, спасая вас у объекта 5С 16…

– Я знаю, Петр.

Челышев помолчал.

Глаза у него покраснели, – видимо, последние сутки он совсем не спал.

– Что вы собираетесь предпринять, Роули? Вернетесь на Симму? «Лайман альфа» может нам пригодиться…

– Я не вернусь на Симму, Петр.

– Что ж, я допускал такую возможность, – одними губами выговорил Охотник.

– Почтовая ракета, она пришла, Петр? – Хенк торопился.

– Как всегда. Вчерашняя.

– А роботы? Они встречали ее с оркестром?

– Традиции на Симме неизменны.

– Как вы хотите распорядиться ракетой?

– Сейчас мы загружаем в нее архив и собираемся туда же…

– Отмените эту операцию, Петр, – перебил Охотника Хенк. – Ракета понадобится мне.

«Он сошел с ума! – услышал Хенк голос диспетчера. – Эта ракета – наш единственный шанс!»

– Слушайте внимательно, Петр, у нас слишком мало времени, – повторил Хенк. – Отмените загрузку почтовой ракеты, она срочно нужна мне. Она нужна мне прямо сейчас! Ожидаю ее в четвертом квадрате.

– Ну-ну, Роули, – не понял Хенка Охотник. – К чему эта истерика? У вас есть «Лайман альфа».

Хенк выругался и повторил координаты.

– Я записал ваши координаты, Роули, – кивнул Челышев. – Но вряд ли мы сможем ими воспользоваться. Боюсь, Роули, пространство с такими координатами скоро вообще перестанет существовать.

– Ну-ну, Петр… – передразнил Хенк. – Срочно разгружайте ракету. Мой защитный костюм не рассчитан на мощность квазара, хотя несколько часов я, наверное, смогу выдержать. «Лайман альфа», Петр, пойдет на компенсацию потерянной массы протозида. Дальше все будет зависеть от того, успеет ли он догнать свою расу.

– Вы отпускаете его, Роули? Но ведь этим вы предаете наши миры!

– Нет, Петр, этим я спасаю миры. И наши, и чужие. Потеря даже одного протозида приведет к взрыву квазара. А если протозиды соберутся все, их массы хватит на то, чтобы коллапсировать квазар.

– Вот как? – Охотник умел схватывать проблему мгновенно. – Этот шанс… Вы думаете, он реален?

– По крайней мере, он единствен.

Не оборачиваясь, Хенк ткнул клавиши операторов.

Цифры его утешили. Пожалуй, можно было обойтись массой и чуть меньшей, чем масса «Лайман альфы», но не тащить же на Симму штурманское кресло или какой-нибудь генератор.

– Готово, Шу?

– Да.

Голос Шу был сух.

– Мне очень жаль, Шу, – сказал Хенк. – Поверь, мне правда жаль. Будь у меня выбор, я отправил бы в огонь себя.

– Я знаю, Хенк, – ответила Шу.

Хенк готов был заплакать:

– Я отдаю тебя протозидам, Шу, но, видит космос, мне не хочется этого.

– Я знаю, Хенк.

Экраны почти погасли.

Почти всю энергию забирал сейчас Преобразователь.

– Сними шляпу, Хенк, – вдруг неожиданно напомнила Шу.

Хенк вздрогнул. Наверное, впервые Шу употребила это слово впопад. Но на улыбку у него уже не хватило сил.

– Нас разделит Стена, Шу.

– Стены не всегда разделяют, Роули.

Впрочем, это произнесла не Шу, это произнес Охотник.

– Отключайтесь, Петр! Отключайтесь!

Но прежде чем связь прервалась, Хенк еще услышал:

– Роули! Роули! Держитесь Стены! Мы найдем вас по тени!

Перед самой вспышкой, перед тем как катапульта выбросила его в пространство, Хенк успел подумать: «Челышев ошибается. Квазар Шансон превратится в черную дыру, и никто не увидит никакой тени».

Хенка развернуло лицом ко Вселенной.

Он видел мириады миров и облегченно вздохнул: «Звезды продолжают светить».

Он попытался рассмотреть протозида, но там, где еще минуту назад неслось над пылевым облаком длинное упрямое серебристое веретено «Лайман альфы» с рогоподобным выступом на носу, уже ничего не было. Шу дала полную мощность, и корабль отбросило на много световых лет. «Они должны успеть». Хенк подумал – они, а следовало, наверное, подумать – он, потому что и протозид, и корабль, и то, что он всегда называл Шу, было сейчас единым организмом. Полумертвый, окоченевший, изнемогающий от непосильной усталости древний организм вслепую плыл сейчас по невидимым следам своей столь же уставшей расы. Зато теперь Хенк был уверен: протозид придет вовремя, трагедия объекта 5С 16 не повторится. И еще он был уверен: новый мир для протозид состоится, и не в ущерб существующим.

Он заставил себя развернуться лицом к Стене и увидел тень.

Благодаря какому-то странному эффекту его собственная тень напомнила Хенку розу. Точнее, силуэт розы. Только та роза в саду была белая. И еще Хенк увидел квазар Шансон. Грандиозный голубой выброс квазара упирался прямо в стену тьмы. Пульсирующий свет бил в фильтры защитного костюма, яростно преломлялся в отражателях, но теперь Хенк ничего не боялся. Дело не в почтовой ракете, которая должна была его отыскать. Если даже он, Хенк, исчезнет, если даже исчезнет квазар Шансон, если исчезнут протозиды, мир все равно останется. Останутся арианцы, останутся цветочники, останется океан Бюрге, останется человечество.

Останется весь этот необъятный и такой хрупкий мир.

Кот на дереве

Записки, публикуемые ниже, принадлежат физику-экспериментатору И. А. Угланову – расчетчику и исполнителю так называемой Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим.

И. А. Угланов – доктор физико-математических наук, действительный член Академии наук СССР, почетный член Болгарской академии наук, иностранный член Академии наук Финляндии, член Американского математического общества, член-корреспондент Британской академии, иностранный член Национальной академии наук Деи Линчеи (Италия), почетный член Эдинбургского королевского общества, пожизненный член Нью-йоркской академии наук, член Брауншвейгского научного общества.

С Малой Программой тесно связаны творческие биографии писателей Ильи Коврова (новосибирского) и Ильи Коврова (новгородского). Собственно, настоящие записки посвящены юбилею этих писателей и прочитаны, как отдельный доклад, 12 сентября 2011 года в Женевском дворце наций перед участниками Первого Всемирного форума любителей книги.

Сокращения в тексте связаны с деталями чисто техническими и сделаны самим автором.

1

Уважаемые коллеги!

Уважаемые дамы и господа!

Вас интересует, почему молчат наши всемирно признанные прозаики – Илья Ковров (новосибирский) и его однофамилец Илья Ковров (новгородский)? Не повторяется ли на наших глазах тягостная история Джерома Дэвида Сэлинджера, не на один десяток лет спрятавшегося от людей в Корнише, крошечном городке штата Нью-Хэмпшир? И не связано ли молчание писателей с их участием в известном научном эксперименте?

Готов ответить.

2

В своем выступлении я буду говорить в основном об Илье Коврове (новосибирском).

Это не потому, что работы моего друга кажутся мне более значительными, чем работы его новгородского коллеги. Просто мы родились в одном селе, вместе выросли, учились в одном вузе и многие годы живем в соседних квартирах большого дома в новосибирском Академгородке.

Страсть к преувеличениям, черта для писателя не самая скверная, но, признаюсь, меня, любящего ровное течение мыслей, выходки Ильи Коврова (новосибирского) удивляли еще в детстве. То он видел летающую тарелку над рекой. (Конечно, в вечернее время, и рядом никого не было.) То собака соседа, всегда сидевшая на цепи, проваливалась под землю и исчезала на глазах. (Понятно, на глазах самого Ильи.) Ну и все такое прочее, не хочу перечислять.

После школы наши пути на некоторое время разошлись, и встретились мы, уже достигнув каких-то результатов. Правда, к тому времени книги Ильи Коврова читал весь мир, а я оставался безвестным физиком, хотя и добился впечатляющих результатов в работе над созданием так называемой Машины Времени, широко известной сейчас по аббревиатуре МВ.

Возможно, вам покажется странным, но я, в отличие от многих своих сверстников, никогда не мечтал о перемещениях в пространстве. Некая созерцательность, присущая мне с детства, и травма, полученная во время одного из экспериментов, надежно привязали меня к кабинету. Правда, в детстве я не раз принимал участие в вылазках на бескрайние болота, тянувшиеся за нашим селом. Илья, наш приятель Эдик Пугаев и я, закатав штаны, забирались в самые хмурые места болот, и мне невдомек было, что известный специалист по обоснованию математики Курт Гёдель уже создал остроумную модель мира, в которой отдельные локальные времена никак не увязываются в единое мировое время. Но позже, начав работу, приведшую к созданию MB, я опирался как раз на воззрения Гёделя. В частности, на то его утверждение, что мировая линия любой фундаментальной частицы всегда открыта таким образом, что никакая эпоха ни в какие времена – никогда, никогда, никогда – не может повторно проявиться в опыте предполагаемого наблюдателя, привязанного к конкретной частице. Но могут существовать (и наверняка существуют) другие временеподобные, но замкнутые кривые. То есть в мире, смоделированном Куртом Гёделем, все-таки существует возможность путешествий во времени. Впрочем, совсем не обязательно объяснять вам технические и философские принципы устройства MB. Моя цель – ознакомить собравшихся с причинами, заставившими двух знаменитых писателей замолчать так надолго.

3

Село, в котором мы выросли, лежало далеко от других населенных мест.

Прямо во дворы вбегал темный мшистый лес. А за поскотиной начинались болота, на которых мы охотились на крошечных, юрких, безумно вкусных куличков. Позже, когда мы с Ильей перебрались в столицу Сибири, куличков этих подчистую вымели при тотальном осушении болот. Там, где шумели на ветру ржавые болотные травы, раскинулись теперь скудные поля и огороды. А последнюю парочку длинноносых куличков, говорят, подал на свадебный стол наш бывший приятель Эдик Пугаев. «Знай наших! – будто бы сказал он счастливой невесте. – Таких птичек больше нет на Земле. Такой закуси не найдешь даже у арабских шейхов».