скачать книгу бесплатно
Дедушка Женя военный в отставке. Со мной и Олегом он сидит, пока мама в редакции. Читает нам Гоголя, Сент-Экзюпери и Искандера на разных голосах. Ещё мы играем в буриме и стихи по первой строчке.
Одно такое стихотворение получилось у меня особенно удачно. Одно такое стихотворение начиналось со строчки: «Бежит по улице корова». У меня получилось вот что:
Бежит по улице корова,
Пятнистая, рогатая,
Кричит нам: Девочки, здоро?во!
Как вас зовут? Агата я!
Сейчас дедушка готовит к печати книгу стихов и поэтому нервный. Караулит меня из окна, ругается, если иду через гаражи, кормит маковыми рулетами и рассказывает про политоту.
– А во-вторых, – продолжал он, – виновата не классная. И не директриса. А виновато государство.
Я разогревала ужин и слушала дедушку. Чувствовала себя молочным пакетом. Благо дедушка тоже Евгений.
Давай не поедем на радиорынок
Мы с Седовым продолжали обмениваться кассетами. Однажды, это был четверг и альбом «Айрон Мейден», я вырвала из тетради лист в клетку и начала писать.
«1. Moonchild. Перепиши текст в тетрадку и напишешь потом хоррор-поэму по мотивам.
2. Infinite Dreams. С 1:45 начинается качалово. Заранее возьми в руки валик, как раз окно помоешь, пока руки танцуют.
3. Can I Play With Madness. Вот тут валик лучше отложи, а то есть риск вывалиться во двор.
4. The Evil That Men Do. Можешь поздравить: у меня появилась Самая Любимая Песня. Которую можно забрать на необитаемый остров вместе с перочинным ножом и одеялом.
5. Seventh Son of a Seventh Son. Ну ты всё понял. Седьмой урок седьмого класса.
6. The Prophecy. Тут, к сожалению, звук как из сортира, но эстетических достоинств песни не умаляет.
7. The Clairvoyant. Расколбас – с 2:00.
8. Only the Good Die Young. Грустная песня. Ну ты по названию видишь.
Слушай, дерзай и жги!»
После этого я аккуратно сложила листок и сунула его в коробку из-под кассеты. Утрамбовала саму кассету и всё это назавтра принесла Седову.
На следующий день он, ни слова не говоря, вручил мне альбом Сагадеева. Хотел что-то сказать, но почесал ручкой за правым ухом, на мгновение сделав его почти таким же оттопыренным, как и левое, улыбнулся и ушёл.
Дома я нашла рядом с Сагадеевым бумажку.
«Каменты огонь! – было написано невыносимым седовским пером. – Вот этот может показаться грубым, но концепцию чувак тянет!»
Я улыбнулась.
– Что за фигнюлька? – спросил Олег, зайдя в комнату и посмотрев мне через плечо.
– Фигнюлька, – ответила я, – это ты. А мы новый способ коммуникации изобрели.
Олег на «фигнюльку» не обиделся. Я сказала это очень нежным голосом.
– А как же аська? – уточнил он.
– Иди домашку делай! Много ты понимаешь! Аська…
* * *
С тех пор у нас началась Великая Кассетная Переписка. Помимо комментариев к трекам, там было ещё много чего.
«А мы со Стасом у меня зависли, жаль, тебя не было».
«Слыхала? Витю-панка побили рэперы! Но вроде не так прям чтоб жесть была».
«А мы Металлику на кастрюльках сыграли! Чем богаты, тем и рады!»
«Моей маме Мейдены понравились! Моя мама тру!»
«Купил казаки, а они жмут, заразы. Красота требует сами знаете что!»
Однажды после школы я зашла за Седовым: мы с ним, Федей-ботаном и Стасом Неотмиркиным собрались на наш первый концерт в Лужники. Седов волновался, как Наташа Ростова перед первым балом. Долго выбирал футболку и причёсывал то, что в будущем должно стать бакенбардами в стиле Хэтфилда.
– У меня для тебя кассета, – сказал он, – но давай как вернёмся. А то шмонают.
– И что? Кассету зачем отбирать? А отберут – доброе дело сделаем. Охрану к музыке приобщим.
– Ну нет, – ответил Седов и почему-то побледнел.
* * *
Мы прошли кордоны и забились на верхотуру. Там были сидушки, но нас это, разумеется, не волновало. Мы стояли и радовались тому, что денег у нас было только на галёрку. А то бы мы были внизу, а так – наверху.
– Девочки! – раздался сзади голос. – А ну-ка сядьте! Не видно из-за вас ничего!
Через два пустых ряда от нас сидели три тётки. У них были химические кудри и строгие лица.
– Хорошо, – ответил Федя-ботан, поправил очки и улыбнулся пухлой нижней губой.
– Как скажете, – ответил Седов.
– Они ещё и вежливо аплодировать будут, – сказал Стас Неотмиркин. Больше он ничего обличительного сказать не успел, потому что вышли музыканты. Стало темно в зале и светло у людей в головах.
К Кипелову у меня нежные чувства, без всякой гендерной ерунды. Почему-то он успокаивает. С остальными покажет время: дай бог, концерт не последний.
Я вдруг поняла, что знаю наизусть все песни: «Мёртвая зона», «Кастельвания», «Следуй за мной» и так далее.
– Молодые люди! – крикнули сзади на «Смутном времени». – Сказали же! Сядьте!
Поскольку тётки в этот раз сказали «молодые люди», ответить решила я:
– А вы сами встаньте!
Больше мы ничего не слышали. Я трясла хайром и ждала, когда же за нами придут. А на «Пути наверх» Федя тронул меня за плечо и мотнул головой назад.
Я оглянулась. Над нами возвышались тётки. Они стояли, танцевали руками, сжатыми в кулаки, и трясли химической укладкой. Одна сняла пиджак и была в кружевной маечке на бретельках.
* * *
На обратном пути Федя-ботан предложил сесть, а Седов, Неотмиркин и я ощутили потребность полежать на брусчатке.
– А хорошо, – сказал Федя, – что наши больше с нашими не дерутся. Это мне брат про Алису рассказывал. Наше, говорит, поколение более удалое. Без «розочки» на концерт опасно было ходить.
Я вспомнила наших соседей сверху. Они ведут себя примерно так же, только «Алису» не слушают.
– Теперь это так называется? – спросила я. – Удалое?
– Ага, – сказал Седов. На слове «Алиса» он почему-то побледнел опять. – Мало нам рэперов что ли?
– Тебе бы хайр пришлось отращивать, – сказал Неотмиркин Феде. – Насилие над собственной личностью, все дела.
– Айрон Мейден, – сказал какой-то парень в камуфле, глядя на картинку у меня на груди. Показал «викторию» и пошёл дальше.
Вечером я сняла айронмейденовский балахон, надела сиреневую ночнушку, села по-турецки на кровати и раскрыла листок из кассеты, которую я только что забрала у Седова. Первым, что бросилось в глаза, было количество многоточий. Как будто путник шёл через весь лист и оставлял следы. И время от времени выводил корявые буквы длинной левой ногой.
«Ну да ладно, – писал Седов, закончив со всеми сплетнями и обсуждением наушников и косух. – Как там поётся у классика, мне по барабану вся эта муть. А мне сейчас всё муть, кроме одного… Короче… что хочеш со мной делай… можеш убить… Но люблю я тебя, и всё тут!»
Последняя фраза была несколько раз обведена синей ручкой, чтобы получился как будто жирный шрифт. Читать я продолжила через минуту.
«…И если тебе есть что мне ответить, то просто скажи, что поедешь со мной на Митьку – примочку выбирать…»
Митинский радиорынок – открытый, борзый и бесконечный. На Черкизон ездят за одеждой, а за всякими запчастями туда.
– Чего в глаз светишь? – спросил из-под одеяла Олег, зажмурился и действительно посмотрел на меня одним глазом, как моряк Попай.
– Ты прав, – сказала я и выключила лобный фонарик. – Аська всё спасёт.
Я пробралась в мамину комнату и включила комп, мысленно ругаясь, чтоб он не гудел. И написала Седову вот что:
«Не знаю, что тебе и сказать. Но на Митьку поехали. Мы ведь друзья».
Ответил он там же, рано утром, ещё до школы.
«Нет… Тогда вообще не надо никуда ехать… И никуда идти…»
В школе мы не разговаривали. Началась тишина.
Кровавый синдром
Все говорят – море, море… А тебе у моря одиноко. Впереди только скучная прямая линия. А тут сидишь – и многоэтажки тебе, и лес на горизонте. Всё вместе похоже на звуковую дорожку. Или на кардиограмму, раз уж такие у вас дела.
Пусть аритмия, но только бы не прямая, только бы не прямая, только бы не прямая линия.
* * *
Я аккуратно сложила тетрадки на угол стола, взяла рюкзак и вышла из дома. Прошла гаражи и отправилась в сторону, противоположную школе. Я шла к воде.
На мне были драная юбка и балахон с Эдди. Облачение, которое директриса всё равно бы не поняла.
На полпути я сделала привал: уселась в детские качели и открыла «Отверженных» Гюго на французском.
Когда Жан Вальжан удочерил Козетту, я встала с качелей и отправилась вниз.
Дошла до того места, где дальше – только вплавь. Там узенький пролив, за которым начинается Серебряный бор. Люди несведущие говорят: поехали в Сербор, он же у вас под боком! Ага, отвечаем мы, шлюпку нам пригоните.
Здесь темно, пахнет мокрым сеном и видно дебаркадер.
Я думала о Седове. Как так получилось, что я потеряла друга.
Седов сам принёс в мою жизнь такое явление, как френдзона. Принёс и сам торжественно вписался первым.
И первым оттуда ушёл…
Со стороны дебаркадера смеялись. Там иногда собираются компании – для изучения английского, кабинетных ролёвок и прочих важных дел.
Я смотрела на воду.
В два часа пришли какие-то люди и устроили у пролива пикник. Я нашла в сене большой камень, встала и с камнем в руке вышла из зоны пролива.
* * *
Вернувшись, я застала маму в истерике.
– «Кровавый синдром»! – повторяла она сквозь слёзы. – «Кровавый синдром»! Я просыпаюсь, а её нет!!
– Какой кровавый синдром? – переспросила я и только сейчас увидела, что стопочка моих тетрадок в углу стола раздербанена.
– Это текст песни, блин, – терпеливо пояснила я. – Брала у Стаса переписать. А то, что прогуляла, – так это просто совпало. Чего нагнетаешь?..
Со Стасом Неотмиркиным у нас френдзона, по счастью, взаимна.
…Олег обнимал маму и таращил на меня левый глаз. Видимо, думал, что так получается устрашающе.
К вечеру мама успокоилась.
– Аля, иди нафиг, – сказала она. – Я всё же куплю тебе телефон, и ходи с ним, как дура. Если не можешь по-хорошему.
От телефона я отбрыкивалась до последнего. Мне он казался чем-то вроде гирь на ногах. Нагнетанием атмосферы в драме жизни. Тучей над хайрастой головой.
