Дебри времени

МАРИ. Но мои картины вы все-таки купили?

УИЛЬЯМ. Мне понравилось, что в ваших работах сочетаются мотивы рококо XVIII века и стиль персидских и монгольских миниатюр. Это необычно.

МАРИ. Но в них же нет души.

УИЛЬЯМ (улыбаясь). Ну, знаете, не каждая картина должна взывать к действию. Должны быть и картины для любования и отдыха глаз.

МАРИ. Я рисовала декорации для «Комеди Франсез» и русского балета Дягилева. Мне кажется, что моя манера живописи в целом отвечает художественным устремлениям нашего времени. У меня к вам тоже вопрос. Почему в ваших романах все женщины-героини непривлекательны?

УИЛЬЯМ. А когда вообще в романах был образ порядочной и благородной женщины?

МАРИ. Ну как же. А Шекспир?

УИЛЬЯМ. Беатриче и Розамунда – это исключения. Все прочие – дуры и жеманницы. Средняя женщина моего поколения похожа на крепостную, которая получила свободу, но не знает, как ей распорядиться. Она вроде целиком перестала принадлежать семье и дому, но еще не готова вступить в общество на равных. Время благородных женщин в литературе еще не пришло. А вот вам не кажется, Мари, что люди смотрят на картины по-разному?

МАРИ. Что вы имеете в виду?

УИЛЬЯМ. Для богатых прогулка в картинную галерею – одно из развлечений среди множества других. Пройтись по галерее для них – способ приятно провести время. А бедным, несмотря на все несчастья и проблемы, картины помогают существовать и вносят в их жизнь элементы красоты.

МАРИ. Возможно. Мне кажется, что большинство людей интересуются авторами, а не их творениями, больше художниками, чем их картинами.

УИЛЬЯМ. Знакомство с крупнейшими картинами великих художников – составная часть образования культурного человека. И если в разговоре не вставишь словечко о Леонардо да Винчи, Рафаэле или Тициане, оказываешься в довольно глупом положении.

МАРИ. Удивительный старый хрыч этот Тициан. Прожил восемьдесят восемь лет, да и то понадобилась чума, чтобы его убить. Я сейчас вспомнила рассказ о студенте, который увидел «Одалиску» Энгра и потерял сознание от силы ее воздействия.

УИЛЬЯМ. Это было давным-давно. В прошлом веке люди были более романтичны и чувствительны. Сейчас в обморок от картины никто не упадет.

Почему среди ваших картин нет мужских портретов?

МАРИ. Вот я и приехала не только посмотреть свои картины, но и написать ваш портрет, если вы не против, конечно?

УИЛЬЯМ. Вы серьезно? И сколько вам на это потребуется времени?

МАРИ. Ну, дня три-четыре.

УИЛЬЯМ (смотрит в зал и говорит вполголоса). Три-четыре дня? (Обращаясь к Мари.) Вообще-то это против моих правил. Я не присылал вам приглашения на этот срок, ну уж раз вы приехали, оставайтесь. Я распоряжусь насчет комнаты для вас.

МАРИ (радостно). Вот и отлично. Я не буду вам надоедать.

УИЛЬЯМ Но я совсем не типичный сюжет для вашей живописи. Я не юная милашка с молочно-розовым личиком и глазами газели. Я пожилой джентльмен с морщинами и мешками под глазами.

МАРИ. Я нарисую ваш портрет, где вы будете выглядеть как романтик с глазами оленя, а не как стареющий писатель на седьмом десятке.

УИЛЬЯМ. Посмотрим, посмотрим. Можно вам задать деликатный вопрос?

МАРИ. Задавайте.

УИЛЬЯМ. Вы же, кажется, встречались с тем большим французским политиком, о котором часто пишут в газетах. Насколько я помню, его звать Филипп. Что, уже больше не дружите?

МАРИ (вздыхая). Он был человек настолько занятой, что мог меня навещать только в восемь утра по дороге на службу. Мы расстались.

УИЛЬЯМ. Не лучшее время для любви. Ожидая от людей самое лучшее, часто получаешь самое худшее.

Пауза.

МАРИ (оглядываясь вокруг). У вас красивая вилла и прекрасный сад.

УИЛЬЯМ (говорит с удовольствием). Это мой второй ребенок. Жизнь в Лондоне хлопотлива, и я живу на этой вилле полгода в году. Здесь хорошо отдыхается, но плохо пишется. Она за пределами жизни, вне людей и событий. В путешествиях материала куда больше.

МАРИ. А как вы здесь проводите свободное время?

УИЛЬЯМ. О, развлечений более чем достаточно. Играю в гольф в Мон-Анжеле, ужинаю в Антибе, устраиваю пикники на островке Иль де Лерэн близ Канн. Люблю поиграть в теннис и карты, поплавать в бассейне.

МАРИ. А что если я соблазню вас сейчас прогуляться со мной в парке? Так сказать, для моциона.

УИЛЬЯМ. С удовольствием. Но не забывайте, что ужин в двадцать часов, а гонг к переодеванию в девятнадцать тридцать.

МАРИ. У нас предостаточно времени до ужина. У меня еще последний вопрос к вам. Почему у вас нет картин английских художников?

УИЛЬЯМ. Моя дорогая. Англичане – великая нация, но писать маслом они никогда не умели и никогда не научатся. Английская школа мне неинтересна.

Мари берет Уильяма под руку, и они уходят в глубь парка.

Затемнение.

Сцена 3

Красивое место парка. В центре длинный обеденный стол на 7 персон. Он стоит в большой летней беседке. Играет приятная джазовая музыка. Все очень торжественно. Кругом горят вечерние фонари. Гости собираются и стоят возле стола. Идет оживленная светская беседа. Дамы одеты в шикарные платья, мужчины в красивых костюмах. Дворецкий Эрнест накрывает на стол. Он одет в белый пиджак с серебряными пуговицами. Между гостями ходит Джеральд и угощает своими коктейлями. Видно, что он прилично пьян. Мануэль пытается показать несколько связок танго Оливии. Она весело смеется. Эрнест заканчивает накрывать на стол, всем разливает шампанское и уходит. Спустя пару минут он появляется снова.

ЭРНЕСТ (громко для всех). Сэр Уильям Сомерсет Моэм.

Все гости перестают разговаривать и смотрят на ту часть сцены, откуда вышел Эрнест. Входит Уильям.

Он одет в черный бархатный пиджак, черный галстук и свои бархатные туфли.

УИЛЬЯМ (обращаясь ко всем). Добрый вечер, господа. И прощу прощения за опоздание. Я принимал горячую ванну. Прошу вас, садитесь.

Гости рассаживаются за столом.

ДЖЕРАЛЬД (пьяным голосом). А оргазм ты успел поймать? Небось мастурбировал.

Все гости мгновенно замолчали. Воцарилась тишина. Так продолжается секунд 15–20.

УИЛЬЯМ. Ты думаешь, что непристойность – это душа остроумия.

Пауза.

ДЖЕРАЛЬД (понимая, что перегнул палку, смущенно). Это была дурацкая шутка, господа. Давайте срочно выпьем.

Все немного успокаиваются и чокаются. Эрнест разносит закуски на тарелки.

ОЛИВИЯ (обращается к Уильяму, стараясь разрядить обстановку). А вы прекрасно выглядите, мистер Моэм. Раскройте свой секрет.

УИЛЬЯМ. Это плоды честной, трезвой и праведной жизни. Шучу. Я несколько месяцев назад прошел курс лечения у швейцарского доктора Пауля Ниханса, который изобрел метод целлюлярной терапии. В Кларане близ Веве у него своя клиника «Ла Прери». Там пациенты проходят курс лечения от разных болезней. Его методика заключается в том, что больным вводят клетки эмбрионов ягнят. Говорят, что это дает успешный результат при лечении рака, болезней сердца, диабета, цирроза печени. И замедляет процесс старения.

ГЕРБЕРТ. Сомнительная методика и официальной медициной не одобрена. Это я как доктор биологии говорю. МАРИ. И в чем же заключалось лечение?

УИЛЬЯМ. Очень удобно. С утра тебе делают один укол, и ты потом весь день свободен. Я был в полном безделье. Утром я лентяйничал, днем лодырничал, а вечером бил баклуши. Весь курс десять дней и, соответственно, десять уколов.

ГЕРБЕРТ. Насколько я знаю, специалисты по омолаживанию делятся на две школы: школу подтяжки и школу подкачки.

УИЛЬЯМ. Совершенно верно. Я как раз сторонник второй школы. После уколов мы весь день играли в карты в холле клиники, но в десять вечера приходил швейцар и смотрел на нас так выразительно, что нам ничего не оставалось делать, как встать и отправиться к себе в номер спать.

МАРИ. И кто же там еще лечился?

УИЛЬЯМ. Многие знаменитости. Герцог Виндзорский, Конрад Аденауэр, папа римский Пий Двенадцатый, Томас Манн, Бернард Барух, Жорж Брак…

СЕСИЛ. Неплохая компания.

УИЛЬЯМ. Но есть один минус. После лечения нельзя курить и пить алкоголь три месяца.

ГЕРБЕРТ. Вот почему там не было Черчилля. Один из признаков старости, господа, – это высыхание организма. В юности мы на семьдесят процентов состоим из воды, а в старости только на шестьдесят процентов. Поэтому с возрастом нужно пить как можно больше воды.

Эрнест накладывает всем горячее с большого подноса.

ДЖЕРАЛЬД. Господа, господа. Давайте выпьем. Больше всего на свете я люблю застолье.

МАНУЭЛЬ (Джеральду). Очень вы частите. Так нельзя.

ДЖЕРАЛЬД (Мануэлю). Ваша беда в том, что вы не пьете. Напивались бы иногда, сразу бы стали человеком.

ОЛИВИЯ. Все блюда за столом очень вкусные. У вас прекрасный повар.

УИЛЬЯМ. Сейчас обеды скромные, и остается восхищаться, как ели раньше. Это были обеды с десятью переменами блюд. Начинали с супа или бульона, потом ели рыбу, а перед основным блюдом подавали еще различные закуски. После жаркого гостей обносили щербетом, так как считалось, что он помогает открыться второму дыханию. За щербетом следовала дичь по сезону, а затем широкий выбор сыров, сладостей и фруктов. К супу полагался херес, а к блюдам – различные вина, включая шампанское. Вот уж действительно умели покушать.

СЕСИЛ. И как же вы все это съедали?

УИЛЬЯМ (усмехаясь). За это приходилось расплачиваться. Люди делались толстыми и в конце лондонского сезона уезжали в Германию на воды, чтобы привести в порядок печень и сбросить вес.

ГЕРБЕРТ Да – да. Я знал одного господина, который брал с собой в Карлсбад два комплекта одежды. В одном он отправлялся на лечение, а в другом, сбросив десять килограммов, приезжал назад.

СЕСИЛ. Да, сейчас английское общество уже не то. Я был на обеде в одном доме, и там, представьте себе, прислуживают за столом не дворецкие и лакеи, а горничные.

МАРИ. Это ужасно. А вы заметили, что парижское общество отличается от лондонского? В Париже высшее общество редко принимает в свою среду посторонних. Политики общаются с политиками, буржуазия держится особняком, писатели водят дружбу с писателями, художники с художниками, а музыканты с музыкантами. В Лондоне границы общества размыты. И есть дома, где за обеденным столом можно одновременно увидеть герцогиню, актрису, художника, члена парламента, адвоката и писателя.

СЕСИЛ. Но портниху вы за этим столом не встретите. Какие-то рамки все-таки есть.

ГЕРБЕРТ Одно время я думал, что светское общество со временем переместится в Соединенные Штаты. Но этого не случилось. Америка, в сущности, плебейская страна.

Чем больше я узнаю американскую цивилизацию, тем больше я ее презираю. В ней угроза для спокойствия мира и будущего нашей планеты. Если она восторжествует, то старые цивилизации с их любовью к красоте, миру, искусству, титулам и привилегиям просто исчезнут. Вы не представляете, какой со мной был случай, когда я в прошлом году был в Соединенных Штатах, где встречался с Рузвельтом.

ОЛИВИЯ. И какой же?

ГЕРБЕРТ. Я сел в такси в Нью-Йорке, и таксист меня спрашивает: «Куда поедем, братан?» Меня, известного на весь мир писателя, рупор эпохи! И это там в порядке вещей. Никакого уважения к титулам.

УИЛЬЯМ. Я думаю, что сейчас высшее общество переехало сюда, на Ривьеру. Ницца, Монте-Карло. Многие мои знакомые купили здесь себе дома. Разумеется, здесь тоже пестрое общество. Но можно общаться не со всеми, по своему выбору. Ведь гостям тоже приятно общаться с людьми, с которыми можно говорить на одном языке.

ОЛИВИЯ. Мистер Моэм, мы вот сегодня играли в теннис и поспорили, какие любовники лучше? Англичане или французы?

МАНУЭЛЬ. Лучшие любовники – это аргентинцы.

СЕСИЛ. Вас, Мануэль, послушаешь, так лучше аргентинских мужчин вообще никого нет.

МАНУЭЛЬ. Так и есть. Мы же говорим о танцорах и любовниках. А не о бизнесменах и политиках.

ДЖЕРАЛЬД. Лучшие бизнесмены – это американцы. Тут сомнений быть не может.

МАРИ. Мы говорим о любовниках, а не о бизнесменах. Не отклоняйтесь от темы.

Появляется Эрнест. Он ставит тарелки с сыром и сладостями. Наливает всем еще вина.

ОЛИВИЯ Вот мне кажется, что для англичан важнее лицо женщины, а для французов – фигура. И еще мне кажется, что англичане не умеют обходиться с женщиной, они слишком робеют. И ухаживать они не умеют, и комплименты говорить.

МАРИ. А мне кажется, что англичане сентиментальны и эмоциональны. Хотя и склонны к нравоучению. А вот французы отличаются сочетанием педантизма с легкомыслием. Француз – это такой романтический зануда, поэт-бухгалтер, транжир с практической сметкой.

УИЛЬЯМ. Я думаю, что англичане не поклонники любви. Любовь у них скорее сентиментальная, чем страстная. Они, разумеется, достаточно сексуальны для продолжения рода, но не могут побороть в себе инстинктивное отвращение к половому акту. В любви они более склонны видеть привязанность, чем страсть. Откровенное проявление любви они встречают либо гримасой, либо смехом. В общем, для англичан любовь – это скучное и второстепенное дело.

СЕСИЛ. Совершенно с вами согласен, мистер Моэм. Всепоглощающая любовь кажется англичанам недостойной. Во Франции к человеку, загубившему свою жизнь из-за женщины, относились бы с сочувствием и даже с восхищением. В Англии же его бы сочли последним болваном.

ГЕРБЕРТ. Потому что у нас, англичан, много других увлечений. Политика, гольф, виски, скачки, футбол и много всего другого.

МАРИ. Ну вы сравнили – любовь с гольфом!

ДЖЕРАЛЬД Так, чувствую, пора выпить. Предлагаю до дна.

МАНУЭЛЬ. Вам, Джеральд, уже хватит.

МАРИ. Для молодого человека лучшее воспитание – стать любовником женщины известного возраста и круга, светской женщины.

УИЛЬЯМ. Юные мужчины, попавшие в объятия к возрастным любовницам, выходят от них весьма потрепанными. Они быстро усваивают от своих учителей цинизм, который иначе пришел бы к ним гораздо позже.

ГЕРБЕРТ. Лучшие любовники – это итальянцы. Они всегда слушают свою маму. Хотя они те еще бездельники, живущие на дивиденды от своего великого прошлого.

МАРИ. Мне кажется, что у нас любви придают слишком большое значение, как будто это величайшая ценность в жизни. Вокруг любви поднимается много ненужного шума.

ОЛИВИЯ и все же, какое странное, удивительное ощущение испытываешь от сознания того, что тебя любят. И какой властью обладает женщина, в которую страстно влюблен мужчина. Это так прекрасно. Чувство, что ты живешь в сто раз напряженнее, чем обычно.

МАРИ. Любовь – это боль и мука, стыд и восторг, рай и ад, свобода и рабство, умиротворение и тревога. А вы знаете, что древние греки насчитывали семь ипостасей любви? Эрос – пылкая и страстная любовь; людус – любовь-состязание, любовь-игра; сторге – любовь-дружба; филия – платоническая любовь, духовная близость; мания – любовь-безумие, одержимость; агапе – возвышенная, жертвенная любовь; прагма – любовь по расчету.

ДЖЕРАЛЬД. Мне нравится прагма. Любовь по расчету.

ОЛИВИЯ Нет – нет, только эрос и мания.

УИЛЬЯМ. Что бы там ни говорили о любви, все женщины помешаны на замужестве. Им не мужчина нужен, а брак.

СЕСИЛ. Главное, чтобы не было слишком большого контраста между посредственностью мужа и ярким талантом любовника.

ГЕРБЕРТ Я знал одного господина, который, как только замечал в ясных глазах женщины тень брака, обычно говорил ей, что память о его единственной большой любви не позволяет ему вступать в новые отношения и связывать себя брачными узами.

МАНУЭЛЬ Надо взять на заметку.

МАРИ. Стремление к браку у женщины – это нормально. Это от природы. У мужчин все наоборот. Ведь когда встречаются две женщины, первый вопрос будет: «Как дела? Замужем?» А когда встречаются мужчины: «Как дела? Как бизнес?» Только выходить замуж за человека не своего круга – это несомненная ошибка.

УИЛЬЯМ. Самый лучший брак – это брак по расчету. При таком браке вы не рассчитываете на многое и поэтому вряд ли будете сильно разочарованы. Нет причин для раздражения и злости. К недостаткам партнера вы относитесь более терпимо. Страсть не самая крепкая основа для брака. Главное – уважать друг друга, иметь общие интересы, взгляды и, я тут согласен с Мари, одинаковое положение в обществе. Такой союз может быть вполне успешен.

ОЛИВИЯ. Я думаю, что назначение женщины – быть хозяйкой в собственном доме, иметь детей, любить и заботиться о муже и детях. Что бы там ни говорили, для женщины нет лучше «профессии», чем замужество.

МАРИ. Замужество, пусть даже не всегда удачное, все же лучше, чем одиночество.

СЕСИЛ. Женщины слишком капризны и причудливы. Им трудно угодить.

МАРИ. Ну, мой дорогой Сесил, женские капризы и причуды придают женщинам шарм.

ОЛИВИЯ, я вот только одного не понимаю. Почему всегда предложение вступить в брак должен делать мужчина, а не женщина. Браков тогда было бы значительно больше.

МАРИ. Ну знаете, милочка, это уж слишком. Порядочная женщина единственно что может в этой ситуации – показать мужчине, что он ей не безразличен, а дальше уже все зависит от него.

МАНУЭЛЬ. И как это женщина покажет?

МАРИ. Вы еще молоды, Мануэль, и плохо разбираетесь в женщинах. У женщины есть тысяча приемов, как это сделать. Один наклон головы и женский взгляд чего стоит.

ДЖЕРАЛЬД. Предлагаю выпить за наклон головы и женский взгляд.

Все смеются, чокаются и пьют шампанское.

ОЛИВИЯ А вы слышали, что Барбара Бэк выходит замуж за какого-то графа? Не помню сейчас его фамилию.

ГЕРБЕРТ А она красива, но красотой зрелой женщины.

ОЛИВИЯ. Вся ее жизнь сводится к неустанным стараниям удержать остатки былой красоты. К тому же она скверная женщина, пьет без просыху, путается со всякими подонками. Проститутка.

УИЛЬЯМ. Ну, это еще не значит, что она скверная. Сколько угодно весьма почтенных граждан и напиваются часто, и развратничают. Это дурные привычки. Скверный человек – это который лжет и мошенничает.

ГЕРБЕРТ. Кстати, из проституток получаются неплохие жены. Мало того что они вам безмерно благодарны, что вы их, так сказать, вытащили со «дна общества», они наверняка, исходя из своего опыта, знают всякие приемчики, как ублажить любимого мужа.

МАРИ А я знала одну проститутку которая стала художником.

ДЖЕРАЛЬД. Я смотрю, что тема проституток у нас сегодня весьма актуальна.

МАНУЭЛЬ (Джеральду). У вас неоценимый дар вносить оживление в любое общество.

ОЛИВИЯ. Расскажите про художницу.

МАРИ. Назовем ее Мэри. Мэри была близка к искусству и вечерами сидела в кафе и общалась с художниками. За некоторое время она приобрела известное положение в их обществе. Мэри всегда жила с кем-то из художников. При этом у нее всегда была причина ухода от одного художника к другому. Этот не движется вперед, этот плохо рисует, у этого нет таланта и так далее.

УИЛЬЯМ Надо признать, что причины ухода весьма серьезные.

МАРИ. Потом Мэри связалась с одним бизнесменом, который перепродавал картины, и она консультировала его так профессионально и с таким знанием дела, что он очень преуспел и разбогател. После этого бизнесмен купил в Париже себе квартирку, где Мэри стала постоянно жить, а он навещал ее пару раз в неделю. И она от нечего делать сама стала рисовать. И представьте себе, недавно две ее картины купили на последнем Парижском салоне.

ГЕРБЕРТ. Блистательная карьера. Вот что значит страсть к искусству.

МАНУЭЛЬ. А я за свою жизнь так и не нашел занятия, которому мог бы отдаваться с такой же страстью, как танго.

ОЛИВИЯ. Ну, танго – это тоже неплохо. Потом еще чем-нибудь увлечетесь. Будете великим теннисистом.

ДЖЕРАЛЬД. Женщины все одинаковы. Они обожают талант, деньги и нахалов. Мне кажется, им льстит, когда на них смотрят с одной мыслью, как бы побыстрее повалить их на кровать.

МАРИ. Не судите по себе, Джеральд. Женщины, прежде всего, любят умных мужчин и не прощают равнодушия к себе. Трагедия любви в равнодушии.

УИЛЬЯМ. Сесил, вы, кажется, что-то пытаетесь писать. Есть идеи?

СЕСИЛ. Идей пока нет. Есть желание. Пока пишу свой дневник.

УИЛЬЯМ. Я вам дам совет. Не дружите с писателями. Они будут вам завидовать и красть ваши идеи. Общайтесь

больше с рыбаками, фермерами, рабочими, продавцами, со шлюхами, наконец. У вас будет куда больше впечатлений.

ДЖЕРАЛЬД. Ну куда же мы без шлюх.

УИЛЬЯМ. И путешествуйте. Вот откуда берите сюжеты для творчества. Напишите, например, роман об адмирале Нельсоне. Это известная в Англии личность, и погиб он геройски.

ГЕРБЕРТ. Создается впечатление, что Нельсон намеренно решил умереть в момент своего триумфа при Трафальгаре. По гинее за штуку адмирал купил четыре крупные серебряные звезды и велел пришить их к своему мундиру рядом с блестящим неаполитанским орденом Святого Фердинанда. После чего встал посреди палубы судна Виктория и стоял так до тех пор, пока какой-то французский снайпер не подстрелил его с тридцати метров. Бессмертие Нельсону было обеспечено. Во время обратного плавания от мыса Трафальгар тело адмирала сохранили, погрузив в бочку с бренди. Ходили слухи, что моряки этого судна так хотели выпить, что по пути домой периодически прикладывались к содержимому бочки, тайком посасывая бренди через макаронины.

УИЛЬЯМ. Ничего подобного. Бочку держали под вооруженной охраной, и, по свидетельству очевидцев, когда по прибытии в Портсмут ее вскрыли, бочка была практически заполнена до краев.

ГЕРБЕРТ А как же это выражение в британском вэ-эм-эф до сих пор? Если нужно выпить глоток рома тайком от начальства, моряки обычно говорят «пойти приложиться к Адмиралу».

УИЛЬЯМ. Я думаю, что эта история с бочкой больше легенда. Но то, что адмирал Нельсон был сомнительной личностью, это точно.

СЕСИЛ. Это почему же? В нашем понимании он герой Британии.

УИЛЬЯМ. Вы знаете, что Нельсон не был слепым на левый глаз? Его правый глаз действительно был немного поврежден при осаде Кальви на Корсике. От ядра в глаз попали песок и щепки, но глаз по-прежнему выглядел нормальным, притом настолько нормальным, что Нельсону с большим трудом удалось убедить королеву в своем праве на пенсию по инвалидности.

СЕСИЛ. А как же его глазная повязка?

УИЛЬЯМ. Специальный наглазник, вделанный в шляпу, прикрывал его здоровый левый глаз от солнечных лучей. Вы не найдете ни одного портрета тех лет, где Нельсон был бы с повязкой. И колонна на Трафальгарской площади изображает великого адмирала без всякой повязки. Черную повязку стали пририсовывать лишь значительно позже его смерти, так сказать, для придания большего пафоса его портретам. Безусловно, Нельсон был безусловно смелым человеком, но одновременно он был очень тщеславен и плутоват.