Никто не знает Сашу

– Здрасьте.

– Здарово.

В машине пахло носками и застарелым потом, пот отдавал то ли шаурмой, то ли беляшами. С раздолбанной панели смотрели святые. Водитель был маленьким мужичком лет сорока, с короткой стрижкой. Он пучил глаза-клёпки, и криво ухмылялся. Голос его был хрипловатый, торопливый, чуть громче, чем нужно, приподнятый над собой.

– Куришь? Я закурю – он скорее уведомил, чем спросил. Закурил какую-то дешёвую дрянь. Голова заболела сильнее.

– С Москвы? Музыкант? Да не пристёгивайся! – водитель крутил баранку и с искреннем любопытством поглядывал на Сашу. Саша никак не мог воткнуть ремень в раздолбанное крепление.

– С Поволжска. – Вот про что надо было спеть. Про таксистов.

– Ого. Как занесло тебя! Так музыкант?

– Не, другу попросили передать. – Саша заметил, что как обычно зачем-то говорит бодрящимся советским голосом, комсомолец из фильма. Да-да, надо спеть про таксистов и их виды. Написать такую же мерзкую блатняковую песню про нелёгкую жизнь таксиста. На вот такие аккорды, да с дешёвыми синтезаторами.

– …музыканты народ счастливый. Написал хит и живёшь годами. Так ведь? Ты вот какую музыку любишь?

– Да я не особо музыку… – Или заложить в эту блатняцкую песню иронию, чтобы такие вот водилы думали, что это блатняк для них, но на самом деле, это блатняк про них. Прямо проранжировать этих таксистов по видам и куплетам.

– …с гитарой и не любишь? А я вот люблю, да. В музыке главное, знаешь, что? Душа, да? Тебя как зовут?

– Андрей. – Не буду говорить ему, как зовут. Лучше сцеплю зубы покрепче, чтобы не так укачивало, не так бурлило в животе и не так болела голова от едких табачных нитей. И окошко приоткрою, впущу сырую улицу, гудки и буду себе тихонько дышать, и думать, как меня встретит Полли, как я дам сегодня последний концерт, а потом мы приедем к ней…

– Ты чего распахнул-то? Давай печку прибавлю! А знаешь, музыки нормальной же почти не стало. Чтобы с душой. Вот у тебя друг какую музыку играет? Ты ему передай, чтобы играл что-нить душевное. Для народа, да? Для простых людей! – Ох какая вонь от его печки. И жар – сухой, вонючий – прямо в лицо, и чем я шире окно, тем сильнее он печку, громче музыку, не затыкается, снова закуривает и говорит, говорит, лишь бы не блевануть прямо здесь, не обосраться, хотя кажется, этому «Рено» ничего не страшно, сколько там по навигатору, ой нет, лучше на дорогу, разбитый асфальт, призрак разметки…

– Ты чего побледнел-то, а? Может, закрыть? Закрой-закрой, простудишься. И я, не дай боже. Это ты музыкант, а мне крутить ещё всю ночь, да? – – Да уж, ты в своём деле можешь быть не первым и за это никто не осудит, не спросит: «таксист?! Ого. Странно, вы меня никогда не подвозили, а как вы начали подвозить, а про что вы подвозите? Нет у тебя такой зависимости от мнения своих клиентов, даже если они тебе влепят одну звезду, ты переживёшь, хотя, кто я такой, чтобы судить тебя, что я про тебя знаю… А что я знаю про таксистов? Таксисты бывают нескольких видов. Если так, широко брать. Есть вот такие классические. Мужички-шансощики. Уже вымирающий вид, их вытесняет рэпом и Ютубом в эти городки, куда и меня выдавливает со своими песенками. Убитые дешёвые иномарки, пропахшие носками, потом и шаурмой, шансончик, разговоры, с неизменным финалом, что русская душа загадочна, а Путин, конечно, мужик. В таких машинах укачивает сильно, но скорее, от вони, от курева, глупого разговора, прямо как сейчас.

Есть молодые парни на тонированных заниженных «Приорах». Неразговорчивы, салон сильно чище, но до одури воняет синтетическим ароматизатором, радио-рекорд или энерджи или кальян-рэп. Мощнейшая акустика, от баса трясутся печёнки, а корпус гитары жалобно вибрирует. Неразговорчивые, лихие, то ли обчерченные «васьком», то ли просто дурные, водят опасно. В таких машинах укачивает сильно, но доезжают они быстрее, всегда молчат, переписываются по телефону, чаще смотрят в экран, чем на дорогу.

И самый ужасный тип – таксисты-рокеры. Те же дешёвые иномарки, в меру ухоженные, не прокаченные и не убитые. Водят мужчины от двадцати пяти до сорока, лица светлые, взгляды честные и прямые, но уже с обидой, слушают «Наше радио», конечно, изредка «Максимум», если есть в их городе. Завидев Сашину гитару, начинают неизменный ненавистный разговор, что музыка, мол, нынче не та, что измельчало всё, где новый Цой, Высоцкий, да Шевчук на худой конец. Всё не то. Вот раньше-то было. Вот Кинчев. А сейчас что? Сплошной рэп. А настоящего русского рока больше нет. Какое-то тупое поколение выросло. Хотя вот я слушал «Горгород», вот это интересный альбом… Да, эти самые отвратительные, хотя они-то и ближе всего к моей публике, и от этого только стыднее. Есть ещё всякие узбеки, киргизы, таджики, казахи, не разберёшь. Молчаливы, вежливы, плохо говорят по-русски, слушают что-то нейтральное, и с такими бы катиться сквозь ночь или вот такое мутное утро, когда тошнит и хочется в туалет. И всем им Саша всегда говорил, что гитару попросили передать, а сам он не имеет никакого отношения к музыке, словно передавал эту гитару из города в город, словно она никак не найдёт себе хозяина, мифического друга, который наконец, расчехлит её и сыграет на ней… что?

– …поэтому, Путин, конечно, мужик, я считаю. Ведь как это, у Пушкина – умом Россию не понять, да? Вот такую песню я бы послушал. Ну сюда вроде, да? А поставь балл хороший, по-братски?

Когда Саша вышел из машины, потрясывало и шатало. Желание по-большому отступило куда-то вглубь и вверх, но тошнило невыносимо. Будто вся грязь хотела вырваться другим путём. Он постоял, стараясь следить за дыханием, приходя в себя. Когда дома перестали плыть, замерли, он вспомнил адрес, подъезд, квартиру, этаж, написал Полли, что подходит и двинулся в её сторону.

Она встречала его с широкой улыбкой, приготовила кофе и завтрак, что-то шутила и смеялась хриплым голосом, и предлагала сигаретку. Она говорила, что по продажам у нас всё хорошо, уже есть 50 билетов, и ещё много звонков, человек 80 наберётся, она всем своим звонила, высылала в личку, и её муж помог с рассылками. Она была сама приветливость, но Саше было так плохо, что первые 20 минут он на неё вообще почти не глядел, был хмур и неразговорчив. Она озадаченно замолчала, стушевалась. Он почувствовал, что она вот-вот обидится. Он сказал, что неважно себя чувствует, что ему надо в душ, привести себя в порядок. Иди-иди, конечно, – сказала то ли с надеждой, то ли со злостью.

Санузел у Полли, слава богу, был совмещённый. Саша включил душ на полную, проверил, что бумаги полно и наконец-то уселся. Он не мог больше ни о чём думать, кроме как об этом, и это началось – рывками, толчками, спазмом, расслаблением, спазмом, расслаблением и снова спазмом, и он напряжённо поворачивался, распятый на керамической дуге, чтобы и не булькнуть сильно, и не запачкать, а сам уже взглядом искал рукоять ёршика, весь мокрый от напряжения, с пульсом в висках, почти счастливый…

…потом долго стоял под душем, словно пытаясь отмыть себя от вонючего поезда, липкой духоты, разговоров попутчиц, табачного дыма, навязчивой проводницы, водителя, сального салона такси, шансона, тошноты, головной боли. Но виски колотились вовсю, и он решился на таблетку. Он вышел из душа, в чистом:

– Ты прости, что такой хмурый, мне просто надо таблетку и полежать. Я сейчас.

Следующие 20 минут он лежал на широком диване в зале, совмещённом с кухней, ожидая, пока подействует спазмалгон, а Полли молчала, сидя за кухонным столом, где-то севернее его пульсирующей головы. Только отблеск смартфона менялся на лице, и Саша подумал, что всё-таки обидел её. Сейчас я с ней поговорю, сейчас я полежу пять минуточек в Шавасане, от пальцев ног и до макушки, какие кремовые обои, сейчас я выдохну и поговорю, медуза люстры, тёмные шторы, я поговорю. Надо просто дышать и ждать, и тогда пройдёт. Просто ощущение…

В бок ткнулось СМС. Открыл глаза, нашарил твёрдый прямоугольник. Алина. «У Полли на вписке, всё хорошо». Немного подумал. «Прости за вчера. Ты молодец, много сделала, но там реально нельзя было выступить».

«Ладно. Давай делать дальше. Ремизов вроде договаривается с этой тёткой. Попробуем провести концерт как городское мероприятие».

«Хорошо. Спасибо, Алин»

Полли всё также: ногти в стразах клацают о бесконечную ленту. Накрасилась и уложила волосы, хотя ещё ранее утро. И при этом не работает, вспомнил Саша. И с мужем у них вроде всё, никак не разведутся, хотя давно не вместе… Он тихонько разглядывал её. Почти 30, брюнетка с чёрными прямыми волосами, с крупными выразительными чертами лица – такой алый рот, прямой нос, высокий лоб и скулы. Красивая. Глаза-миндалинки. Прямой, чуть удивлённый взгляд. В джинсах и футболке, руки забиты тату, следы рокерской юности. Высокая, крупная, рано родила, ещё в форме, даже не надела лифчика под майку, как бы невзначай. В разговоре обходит свой не-развод формальными фразами, очерчивает слепую зону отношений с бывшим, сверх-пустоту Эридана. Явно ещё спят, но уже параллельны, соревнуются в равнодушии. Полли неуловимо напоминала одну его бывшую, Катеньку, хотя Катенька как раз была всегда неразговорчивой, из неё слова нельзя было вытянуть, а Полина – болтушка, но что-то в болтовне Полли и молчании Катеньки было незаметно общее. Полли была из тех, что как-то вывихнуты из себя, из своего «я», а потому говорят не останавливаясь, боясь допустить паузу, словно в ней смогут прочувствовать свой непоправимый вывих, своё не-здесь. Катенька в своём молчании была к себе на шаг ближе, но её молчание не гарантировало, что внутри у неё не льётся такой же монолог – бесконечно, не прекращаясь. Саша никогда не мог проникнуть в Катеньку, она не впускала его. Это была та тайна, в которую он влюбился и та тайна, из-за которой ушёл. Сейчас, когда Полли молчала, она очень напоминала Катеньку, та тоже любила подолгу обижаться и никогда не признавать обиду. Ещё она напоминала Саше Малую, Риту, травакурку, с которой он сбежал в Индию – может, тем же шальным взглядом на жизнь. Но Рита была совсем сумасшедшая и осталась где-то в Индии, и слава богу в прошлом, и их больше ничего не связывает. А Полли делает Саше концерт, здесь, прямо сейчас. И есть эта надежда. Да, обиделась, подумал Саша и пожалел, что был таким неприветливым. Голову отпустило. Таблетка подействовала. Он вздохнул, встал с постели и сел за кухонный стол.

Он спросил, как дела. Она ответила коротко. Он спросил ещё. Она неохотно оторвала взгляд от ленты. Он рассказал про дорогу, стараясь её рассмешить. Она улыбнулась. Он рассказал про отмену концерта, желая вызвать сочувствие. Она возмутилась и искренне посочувствовала. Он сказал, что она хорошо выглядит. Она смущённо отмахнулась, он отпустил ещё пару каких-то неловких комплиментов, благо она всячески подставлялась: ой, ну в моём возрасте, знаешь; ой, я сегодня усталая; я же уже мать, а не… Он послушно отзывался на всё, играл в её игру, улыбался. Она оттаяла.

– Купили ещё девять! Сейчас ещё раз репостну ссылку во все наши… Ты тоже напиши у себя, окей?

– Попрошу Алину.

– Лучше сам. Ну чтобы более личный посыл. Тебя же девочки твои любят. Если ты их сам позовёшь, глядишь, ещё набегут.

Теперь она сама пошла в атаку. Её флирт был смешан с лёгкими издёвками, она в этом напоминала Ирку из Ростова, только взрослее, увереннее, и Саша незаметно втянулся в это фехтование – взаимные уколы, чтобы скрыть желание, хотя он изначально-то желания не испытывал. Он ведь мог и не ввязываться в это всё, удовлетворить это желание тайком в душе, в изнанке её мира, среди цветных флаконов и тюбиков с шампунями, думая о ней же за стенкой, но всё-таки не сделал этого и теперь флиртовал:

– Ты мне льстишь, конечно, но напишу.

– Заварю кофе. – Улыбнулась. Потрогала волосы рукой. Встала, потянулась, две точки отпечатались под майкой. Посмотрела на него. – Хочешь?

– Не откажусь.

«Тула! Приходите на концерт сегодня. Для меня это важный тур. Вернулся, чтобы порадовать вас своим скромным творчеством».

Саша стёр, всё до слова «сегодня». Самонадеянно.

«Тула. Приходите на концерт сегодня. Порадую вас своим скромным творчеством».

Куцо. Делает вид, что не отменял прошлый тур.

«Тула! Приходите на концерт. Для меня это важный тур. Возвращаю прошлое))) Короче, порадую вас своим скромным творчеством».

Саша быстро нажал опубликовать, чтобы опять не править. Погасил, убрал подальше. Полли улыбнулась:

– Ну что, рок-звезда? Пьём кофе, крашусь и на чек?

Когда они ехали в такси, он даже решился сесть сзади, рядом с ней, он жевал жвачку, чтобы не укачало. Их подкидывало друг к другу на поворотах,

– Простите, а можно вопрос? Вижу у вас гитару – вы музыкант? – Вежливый, лет двадцати пяти. Светлое, вдумчивое лицо. Лёгкая обида. «Наше Радио».

Он поспешил взять её за руку, чтобы она не сказала, но не успел. Она уже говорила про его концерт, про его прекрасные песни, про то, что он настоящая рок-звезда, а она его местный менеджер, а он стал подшучивать сам над собой, привычно опережая удивлённые вопросы таксиста. Нет, он неизвестен, он просто перепевает старые песенки, нет, его нет на радио, нет, у него нет дисков. А Полли уже расхваливала его перед таксистом. Естественно, не для таксиста. Она не умела говорить хорошее напрямую, всё через издёвку, а таксист уже зарядил привычную песню: где новый Цой/Шевчук/Высоцкий, может, Саша станет таким, а Полли так и не отпустила его руки. И прижимала к крупному бедру, обтянутому клетчатой тьмой. Прямо к тату, что виднелось сквозь колготки. Набила в честь помолвки.

Дальше всё катилось идеально. Они были на площадке за час – маленький полуподвальный бар, но с отдельным залом. Вытянутое тёмное помещение, кирпичные стены, но неплохая акустика. Удобная сцена. Зрители увидят его, он их почти не увидит. Бар далеко, в соседнем зале. Плотная дверь хоронила шум кофе-машины и все звуки со стойки. Звукорежиссёр пришёл за тридцать минут до условленного срока – молодой талантливый парень с серьёзным лицом, он выстроил звук последовательно, спокойно и правильно. Саша прекрасно слышал себя на сцене, звук летал. Он был в голосе, он чувствовал гитару, упругий провод держался в ней как влитой. Он наконец был готов исполнить новые песни. И у него была гримёрка.

Последние полчаса Полли заходила к нему три или четыре раза. И чем ближе был концерт, чем сильнее она нервничала, тем беззащитнее и добрее становилась. Она переживала за то, как всё пройдёт, она хотела, чтобы он был доволен ей. Она открывалась, глядела прямо глазами-миндалинками, оказываясь простой и мягкой. Они смотрели друг на друга уже совсем откровенно, с полуулыбкой, без этих злых подколов. И за пять минут до сцены они обнялись – наудачу, напоследок. Он почувствовал её сквозь концертную рубашку. Они простояли так минуту, дыша друг другу в шею, и когда плавно отпустились, их лица оказались напротив. Они почти поцеловались. Почти. Это было секунду. Секунду. Саша отступил. Если бы они поцеловались, он унёс бы этот поцелуй, туда, на сцену, в свои песни, он бы думал о нём. Выступление стало бы этим поцелуем. Саша отступил.

– Мне надо выступать.

– Я понимаю. Давай. Пять минут. – И она ушла, фантастически оглянулась через плечо, взметнув прядь, улыбнувшись. С пронзительным обещанием.

А дальше была охота. Неудачная охота.

23. Дав, стоматолог, организатор, бас-гитарист, ведущий, менеджер, рокер, 37 лет, Тула, арт-пространство «Твоё»

Ему надо было играть рок. Не знаю, зачем он привёз свою акустику.

Сжимает гриф из-за всех сил. Тянется вверх за голосом. Закрывает глаза. Поёт для маленького зала. Пронзительно, угловато. С настоящим нервом. Ему надо было играть рок. Не знаю, зачем он привёз акустику.

(Выпил одну. Не больше. Сегодня мне надо быть в форме. Моя звонила, но я не взял. Я на концерте).

Я помню, заслушал их «ИлиАду». Классная пластинка. Лучшая их пластинка. Мне не хватало там тяжести. Им надо было сыграть более тяжело. Им надо было добавить настоящего рока. Как «Ди Пёпл». Как «Лед Зепелин». Как «Дорз». Не знаю, зачем они сделали инди-рок. Пошли на поводу. Им надо было делать тяжелее. Не знаю, зачем он приехал один. Не знаю, зачем он привёз акустику.

(Возьму ещё пива. Всего одну. Надо быть в форме. Поеду к Алисе. Моя звонила, не знаю, что ей надо. Я же сказал, я на концерте).

Ему надо было приехать с группой. Группа «Зёрна» может выдать настоящий рок. Я был на них в Москве. Они жгли. Им надо было уходить в рок. Когда ты трахаешь зал, а он просит ещё. Хлещешь его по раскрасневшимся щекам, а он стонет, и просит ещё. А ты трахаешь и трахаешь, и держишь волосатой лапищей за горло. Лупишь зал как шлюху по мокрым ягодицам. Хватаешь за волосы и трахаешь. (Алиса так любит. А моя – нет. Надо набрать. Чего хотела? Рассказать мне, какое я ничтожество?) Не знаю, зачем он привёз акустику.

Один он не вытягивает. Им надо было делать рок. Не знаю, зачем он играет фолк. Не знаю, зачем он блеет эти бардовские напевы. Тянется ввысь за голосом. Он какой-то усталый. Перегоревший. Как высохшее озеро. Чёрный трупик сгоревшей спички.

Он готовая рок-звезда. Ему надо переделать все свои песни в рок. Я говорил ему. Но только не бардовская песня. Не знаю зачем он привёз акустику.

(Выпью вторую и всё. И всё. Я должен быть в форме. Надо позвонить. И помириться. Семь лет вместе. К Алисе ехать не надо. Надо помириться).

Говорит, будет играть новые. Да ему не надо было придумывать новые. Ему надо было взять все старые. Добавить барабанов, электрогитару, бас. Я даже предлагал ему. Я подходил к нему после последнего концерта здесь. И в Москве. Я писал ему «Вконтакте». Я говорил, давай сделаем настоящий рок. Давай посотрудничаем. У нас есть классные музыканты, мощный коллектив. Мы играем каверы на «Ди Пёпл», иногда «Лед Зепелин».

Я послал ему как-то песню. Набросок. Он ничего не ответил. А потом я услышал похожую мелодию на его альбоме. «Последняя». Он украл у меня мелодию.

(Не надо пить третью. После третьей меня развозит как варёную курицу. Кусок жира на сковороде. Всё становится как смазанный снимок. Расфокус. А мне надо быть в фокусе сегодня. Я не поеду к Алисе. Я помирюсь с ней. Я позвоню и помирюсь.

Не то, чтобы у нас были какие-то шансы. Разводы убивают все шансы. Разводы – это родство наоборот. Бывшая жена – это антиродственник. Я должен помириться).

Подойти к нему и предложить сыграть вместе. Спросить напрямую. Он тогда мне не ответил. Взял мою мелодию и не ответил. Но сейчас можно попробовать снова. Тем более, новые песни ужасны. Какие-то скучные мантры. Ему в Индии снесло крышу. Вот уже и люди уходят. Вон – ещё пара. Все скучают. В смартфонах. Просто ему надо играть рок. Например, со мной. Не знаю, зачем он привёз акустику.

Выпью. Третью и всё. Я буду держать себя в руках. Я буду держать фокус. Если напрячься, можно держать. Я постараюсь не расплыться. Как кусок жира. Как варёная курица. Нет, я просто выпью третью. Потом поговорю с ним. Потом позвоню ей. Помирюсь и поеду. (И мы выпьем с ней коньяка и обо всём поговорим на нашей кухне, на больше не нашей кухне. Правда, если я ещё коньяка выпью, я точно не удержу фокус. Какой уж тут фокус. После коньяка. Нет, сначала я выпью с ней кофе или крепкого чёрного чая, который она так хорошо заваривает, я приду в фокус, и мы будем говорить, и будет виться ментоловая ниточка от её сигареты, и бордовый торшер, и жёлтые шторы и мы обо всём помиримся обо всём а потом тёмная спальня и коньяку и холодные простыни и горячие простыни и комната будет кружиться и вот тут я растекусь расплывусь и полностью потеряю фокус как варёная курица под её руками.

Конечно, одрябла. Не то, что Алиса. Алиса ещё девочка, острые грудки, пирсинг, татуировка на лодыжке, малиновые волосы, что на голове, что на лобке, настоящий рок, пахнет сигаретами, кусает заусенцы, сорится с родителями. Двадцать три, на вид вообще девочка. Не то что моя. Одрябла. Я тоже, но я мужчина. Я музыкант. Я выпью максимум четвёртую и позвоню, и попробую помириться. Если вообще возможно помириться после). Но перед этим я поговорю с ним. Доиграет и я поговорю. Предложу ему рок. Не знаю зачем он привёз акустику.

Ну вот и конец. Последняя. О! «Последняя». О. О! Настоящий блюз. Так и должна звучать.

(Помню, слушал её, когда всё случилось. Тогда это всё было немного в отместку, с Алисой – в отместку, сама Алиса в отместку, сумасшедшая Алиса – в отместку, но потом я и сам упал в Алису как сумасшедший, и короткая стрижки – тогда красила в голубые – и как я удивился, когда там оказались в цвет, и пирсинг, и знала все рок-группы, и песни, и даты, живые концерты, говорили всю ночь, ставил ей винил на студии: «Пинк Флойд», «Лед Зепелин», «Ди Пёпл», и всё это было почти не в отместку, почти не в отместку жене, и сегодня я допью четвёртую и поеду к Алисе, к черту шторы, и кофе, и коньяк. Бывшая жена – это антиродственник. Он, кстати, тоже в разводе). И уже надевает своё поношенное пальто, и скажу спасибо, …

– …за «Последнюю». Отдельное спасибо.

– Ага. Спасибо.

– Эта была лучшая песня за концерт. Лучшая.

– Спасибо.

– Новые песни, конечно, интересные. Но эта была лучшая сегодня.

– Спасибо.

– Я вообще очень люблю, что ты делаешь, твои песни, они знаешь, как-то подбадривают меня, заставляют двигаться дальше, искать, пробовать.

– Спасибо.

– Знаешь, я играю в рок-группе, кавер-группе, я тебе уже говорил, да, «Ди Блю», трибьют на «Ди Пёпл», мы делаем разные каверы, и у нас достаточно сыгранная команда, я говорил тебе?

– Вроде, да.

– Кстати, мы делали кавер на «Последнюю», ты же видел? Ты вроде лайкнул, тебе понравилось, да?

– Ну да.

– И, Саш, я уже предлагал как-то, но может тебе будет интересно поработать с нами… в каком-то рок-формате. Серьёзно, в тебе есть этот нерв.

– Спасибо. Подумаю.

– Мне кажется, тебе надо больше как-то в эту сторону. Я удивлён, почему ты до сих пор не известен на всю Россию

– Слушай, мне надо…

– Ты запросто зажжёшь «Олимпийский».

– Мне надо идти…

– Нет, правда, в тебе есть нерв, понимаешь. Я давно делаю разные концерты здесь в Туле, я вижу много разных ребят, но у всех нет этой искры, у тебя она есть.

– Спасибо. Меня там ждут.

– Слушай, разреши подарить тебе сборник стихов, я написал, это, конечно, не тексты песен.

– Спасибо.

– Андеграунд-поэзия, понимаешь. Но если какие-то тебе понравятся, обращайся, я буду рад, если напишешь на них песню.

– Спасибо, да. Очень приятно.

– Давай я тебе подпишу. А-ле-кса-ндру Да…

– Спасибо.

– Слушай, а дисков у тебя нет? Могли бы поменяться.

– Нет. В этот раз нет.

– Ладно, ничего.

– Ага.

– Слушай, я сейчас пишу роман, ну такой, о музыканте. Как он едет в гастроли по разным городам, и поёт песни, это такой одинокий рокер старой закалки, ему под пятьдесят, он в разводе с женой, или вообще жена умерла, я пока не решил, и в общем, он едет по городам в свой последний тур, от стадионов до маленьких баров, понимаешь, и он как бы окунается в свою юность, в девяностые, когда он был по-настоящему популярен, он был на коне, на самом хайпе, как сейчас говорят…

– Ага.

– И он едет по разным городам, и его музыка меняет судьбы, понимаешь, ну кто-то вспоминает молодость, кто-то решает вернуться к жене, кто-то не делает аборт, кто-то бросает работу и начинает заниматься благотворительностью, понимаешь. Там много монологов других героев.

– Ага.

– Как тебе затея, кстати?

– Да, ничего. Слушай, мне надо уже…

– И я просто хотел попросить тебя. Знаешь, как я назову роман?

– Как.

– Солнечная плеть.

– Хм.

– У тебя есть такая строчка.

– Ага

– Про гитару. Ты не против?

– Да нет.

– Спасибо. Ладно не буду тебя задерживать.

– Ага. Давай.

– Саш, подожди, а давай селфи сделаем?

– Ну. Давай.

– Так. Вот. Вот. Всё.

– Ага.

– Ой, что-то обрезано. Давай ты, у тебя руки длиннее.

– Ну. Давай. Так?

– Да.

– Ага.

– Отлично… слушай, что-то я в расфокусе, давай ещё раз.

– Ага.

– Подожди, память закончилась, секунду…

24. Саша Даль, «Последняя»

После болела голова. Виски стучали. В гримёрке ждала Полли, она улыбалась, она смотрела на него с восхищением, но в глазах была усмешка. Она всё понимала. Она была рада, что он оказался тем, кем оказался. Она была рада, что он упустил. Что он здесь, с нами. Он из тех, кто падает, кто ошибается, кто такой же, как они. Она всё понимала. Она не понимала ни черта. И теперь Саша думал, что трахнет её просто в отместку. Он очень хотел трахнуть её именно так – в отместку. Не трахнуть её, поддавшись, соблазнённый, пригретый после неудачи. Нет, он хотел трахнуть её равнодушно, будто бы и не надо. Он хотел трахнуть её как заезжая рок-звезда. Он хотел трахнуть её зло. Он хотел трахнуть её на отъебись. Чтобы она провожала его тоскливым взглядом. Чтобы она писала, а он не отвечал. Какая глупость, Саша понимал, что не будет этого делать.