Не страшные страшные рассказы

Антон завел себе настоящее дело. Вернее, дело само нашло его: знакомый самбист, сын директора одного из сочинских пансионатов, завел себе кооператив. Разобрав всамделишные фирменные левайсы, он лично соорудил лекала и из поставляемого откуда-то (вероятно, из Средней Азии) почти настоящей джинсЫ стал строчить варенку в удивительных масштабах. А у Антона обнаружился еще один талант – он стал бухгалтером.

– Я тебе доверяю, друг: ты честный и прямой, как сибирский валенок, – говаривал ему подвыпивший хозяин, и Антон не обижался. Хотя хозяин был кругом не прав: Антон не был ему другом, и Антон не был честен. Так что аккурат к девяносто первому году он скопил в долларах круглую сумму и открыл свое дело. Только уже бизнес посолиднее, чем фальшивые джинсы – он скупал с враз ставших нерентабельными московских заводов металлолом, гнал его на запад, а оттуда завозил компьютеры, утюги, пылесосы и прочий ширпотреб. Потом открыл первый магазин техники, потом второй, потом образовалась сеть. Антон был удачлив и умен и не тратил денег зря, в этом и заключался секрет его успеха.

А потом ему все надоело. Сказал бы ему кто, что жизнь и бизнес, который, в сущности, и был жизнью, могут так надоесть, он бы не поверил.

Не взирая на вопли и истерики жены, он продал всю сеть магазинов, и даже такой перспективный сектор, как продажа IT-технологий, купил акции сырьевых компаний (хотя все советовали вложить деньги в ГКО), сплавил жену на Антибы и запил.

Пил он почти год, а лучше не становилось. Мать, которая давно уже жила в маленьком городе Н в большой, отделанной московским дизайнером квартире, и, казалось бы, должна была прожить еще лет тридцать, пошла как-то в магазин за картошкой, да и упала замертво. Антон похоронил мать и из города Н в Москву не вернулся. Водка – она везде водка.

Вот с тех-то пор, с шумных его попоек с малознакомыми людьми, его и узнал весь город Н.И только местные синяки решили, что на ближайшие годы им гарантирована бесплатная выпивка, как московский миллионер выкинул финт – отравился. Нет, бутылку-то он купил в самом что ни на есть надежном, в самом дорогом энском супермаркете, а вот подижь ты. Две недели провел в реанимации и полуослеп.

– И совсем ослепнешь, – сказала ему старая жесткая Суламифь Львовна, офтальмолог областной больницы, подписывая эпикриз. – Так что бери уж сразу белую трость и учись ходить на звук. И не пей. Слепой, да еще пьяный пропадешь совсем. И Антон послушался. Завел себе алюминиевую тросточку и стал гулять каждый день от своего дома до ограды известного мужского монастыря, вокруг которого и вырос в свое время маленький город Н.

Через три месяца он знал весь маршрут наизусть. Триста шагов по улице вверх до главного проспекта, мимо мясной лавки татарина Ибрагима, мимо булочной, мимо обувного магазина, мимо ресторана, из которого всегда резко пахло перегоревшим растительным маслом. Потом еще около семисот шагов по проспекту; перейти две улицы (вторая – перекресток, на котором вечно неисправен светофор), потом свернуть в проулок у газетного киоска – в киоске торгует Тамара Васильевна, старая мамина приятельница, здесь нужно остановиться и поболтать с ней; скучны ему заботы пенсионерки, но поболтать нужно – у мамы больше не было подруг, одна только память о ней и осталась. А в конце проулка церковная лавка с новодельными яркими образками, серебряными кольцами-оберегами да крестами, с дешевыми евангелиями, которые отчего-то всегда печатают на тонкой, словно папиросной, бумаге. Сбоку от лавки еще один совсем маленький магазинчик – в нем Антон всегда покупал постные монастырские пироги с зеленым луком и морковью или с яблоком да тягучие паточные пряники.

И обратно той же дорогой – мимо газетного киоска, мимо вонючего ресторана, в котором торговали дешевыми китайскими подделками по саламандер, мимо мясника Ибрагима (тут можно остановиться и прикупить баранины на кости или говяжьей вырезки). Домой.

Дома он почти ничего не делал. Слушал музыку, крутил педали в велотренажере, мучил грушу, включал на компьютере какой-нибудь старый радиоспектакль да так и засыпал под него. Ему еще и сорока не было, а он чувствовал себя глубоким стариком. И ничего не хотелось. Вот совсем ничего. Даже женщины.

Мир вокруг него сжимался, становился все меньше, проще и понятнее. Постепенно он овладел немудреным, как оказалось, мастерством бытового провидения. Утром, возвращаясь из душа, он остро чувствовал запах яичницы или драников, и вдруг также остро осознавал, что на домработнице Олесе сегодня надеты ее знаменитые поддельные оранжевые кораллы. И было так. На улице, услыхав за спиной злобное тявканье, он не спешил обернуться, ибо точно знал, что это чей-то разжиревший противный французский бульдог пытается напугать ибрагимовсого черного кота Семена. Семен лежит на пороге, презрительно щурится и не торопится подняться, выгнуть спину и зашипеть – ему плевать на жирного бульдога и на его не менее жирного хозяина. Антон медленно оборачивался и с удовольствием наблюдал, как толстяк шестидесятого размера с трудом сдерживает тупого питомца. Ибрагим стоит на пороге лавки, а Семен прекрасно невозмутим и невозмутимо прекрасен. Слепота, которой так грозила Суламифь Львовна, все не наступала, хоть читать он не мог и довольствовался тем, что могли ему дать тиви, радио и стерео-система.

2

– Мне бы вот этот образок, Николы-угодника, а то старый износился уже: древний он, еще от прабабки достался, – голос был глубокий, низкий, волнующий, обещающий новую встречу и, быть может, новую жизнь. Антон по образовавшейся уже привычке не спешил взглянуть на говорящую, а представлял себе высокую стройную брюнетку с удивительными глазами. Она и вправду оказалась брюнеткой – темно-каштановые с легким медовым отблеском волосы были уложены в длинное каре. Волосы у брюнеток нередко бывают тусклыми, словно поглощают струящийся на них свет солнца. Но у этой женщины волосы сияли, от чего казались светлее, чем были на самом деле. И еще она была красавицей. Такие правильные черты лица редко встречаются в жизни, такая белая кожа вызовет зависть у пятнадцатилетней свеженькой модельки, а глаза… Глубокие, влажные и неожиданно серые – не стальные и не голубоватые, не водянистые, а просто серые, как хорошее серебро. И богатые ресницы. И ровные дуги бровей. И… Но жадный взгляд Антона не успел натешится вдоволь, как женщина расплатилась и ушла.

– Кто это, Агафья Калистратовна, – торопливо спросил он старушку, заведовавшую лавкой.

– А это Верочка наша. С тех пор, как муж умер, она часто в монастырь захаживает. А уж как сынка ее Господь забрал, совсем зачастила.

– А от чего они умерли? – машинально спросил он, обрадованный, что женщина свободна.

– Какая-то болезнь крови. Толи рак, толи не рак. Наследственное что-то.

– Красивая женщина, – не выдержал он.

– Верочка-то? Первая красавица в городе была в свое время. Теперь уже не та, конечно. Жизнь никого не щадит.

Какой же красивой она была прежде, если сейчас Агафье кажется, что подурнела – подумал Антон и пошел домой. Знакомой дорогой, мимо знакомых магазинов, с незнакомым чувством надежды и пробуждения.

Вторая встреча не замедлила себя ждать и вот уже Антон разговорился с молодой вдовой, в волосах которой, сегодня гладко убранных в пучок на затылке, он с грустью видел седину. Женщина на удивление быстро согласилась прогуляться с ним по городу, правда, отказалась от проводов, сказав тихо:

– Я лучше сама вас провожу. Я знаю, где вы живете.

"Стесняется или боится," – гадал Антон – "Такой красивой женщине в маленьком энском обществе надо следить за каждым своим шагом."

Вера оказалась удивительной: старомодной и трогательной. Она пользовалась какими-то классическими духами, пахнувшими лавандой, предпочитала идти чуть поодаль, беседовала в основном о книгах, и о книгах старых, современными сериалами не интересовалась, в политике разбиралась хорошо, но политиков не любила, а любила оперу и хорошие оперные голоса. Один раз она даже взяла Антона под руку, но сразу отпустила, словно застеснявшись.

Он вернулся домой радостный, предчувствуя новую жизнь. Он радовался, что где-то посреди своего запойного пьянства развелся с женой, откупившись от нее виллой в Антибах и приемлемой суммой денег. Вера весь вечер не выходила у него из головы. При следующей встрече он твердо решил пригласить ее поужинать вместе. Может быть, даже в этой квартире. Он почему-то был уверен, что Вера не откажется.

Назавтра в одиннадцать утра он уже торчал в церковной лавке поджидал Веру. Боялся – вдруг не придет. Волновался – не навела ли она о нем справки и не смутило ли ее разгульное прошлое. От волнения даже не мог говорить с Агафьей, которая, как обычно, подсовывала ему коробку для пожертвований, что-то тараторя про божью милость.

Она пришла. Согласилась прогуляться. Про ужин сказала – может быть, но не сегодня. Голос ее слегка вибрировал, и эта вибрация волновала Антона. У самого своего дома он решительно положил ей руку на плечо и поцеловал. Она успела отвернуть лицо, и поцелуй пришелся в щеку. Он почувствовал, как его губ касается сухая морщинистая кожа, и с отвращением отпрянул. Мерзкая ехидно улыбающаяся старуха смотрела на него. Он хотел бежать и не мог.

– Видишь ли, Антон, – сказала Вера прежним волнующим голосом, – я, как поняла, что ты меня за молодую принял, сразу хотела все объяснить, да не смогла как-то. Жаль мне тебя стало. Давно ведь я слежу за тобой, как ты тут с палочкой бродишь. Один, без семьи, да еще и зрения Бог лишил.

Теперь перед Антоном стояла не ведьма, а милая тихая старушка, чем-то похожая на его бабушку с материнской стороны Лизу, которая когда-то пекла славные рыбники.

Антон зажмурился, сильно, до рези в глазах, потом поднял веки. Яркие оранжевые и фиолетовые круги расплывались перед ним. Он стоял, плакал и свыкался с мыслью, что никогда не узнает, как выглядит Вера по-настоящему.

Глиняное брюхо

Вам в детстве мама рассказывала сказку про глиняного парня, которого слепили одинокие старик со старухой? Ну, про того, который еще никак наестся не мог и под конец слопал приемных родителей?

Вот и Анне Сергеевне рассказывала. В те поры, когда она еще не была Анной Сергеевной, а была Анютой и носила банты в косах. Мама Анюты частенько вспоминала ту сказку и прозвала дочь глиняным брюхом. Потому что девочка и вправду любила поесть. Особенно булку с изюмом и орешками, которую продавали в булочной за сорок восемь копеек. Так что росла Анюта девочкой крепкой, плечистой и даже малость пузатой. Но к десятому классу взяла себя в руки, села на строгую диету и постройнела. Однако о весе беспокоится не перестала.

И вот через десять лет после выпускного бала стояла наша Анюта на весах и от злости кусала губы. Пятьдесят шесть кило! Пятьдесят шесть! А по всем расчетам ее идеальный вес пятьдесят два. Чего только она не делает! Пробежки по утрам и вечерам, тренажеры на выходных, никаких углеводов на обед и ужин… И вот за два месяца строгой диеты она не сбавила и двухсот граммов. Тренер говорит, правда, что у нее прекрасная атлетическая фигура. Но она-то видит, что бедра слишком широкие, а икры вообще безобразные. И плоского животика ей так и не удалось добиться. Вот же рядом тренируется девушка, легкая, как тростинка. Почему она не может быть такой?

– Можешь, можешь, – вдруг, улыбнувшись, сказала ей тростинка. – есть способ.

Ой, кажется, последние слова она подумала вслух.

А тростинка достала из сумки блокнотик и уже пишет в нем телефон и адрес.

– Клиника доктора Вальта. Там точно помогут. Там новейшие технологии.

И Анюта позвонила. Ей сразу озвучили стоимость лечения, которая составляла ее трехмесячную зарплату. К тому же надо было лечь в клинику не меньше, чем на две недели. Зато они гарантировали результат. Анюта не долго колебалась: образ тонкой-звонкой тростинки не давал спать.

Когда она пришла в клинику, ее осмотрел сам доктор Вальт, который неожиданно оказался женщиной лет сорока, сухопарой и с разными глазами: левый был желто-карим с искрой, а правый зеленым. Доктор протянула ей бланк договора на лечение и бланк соглашения о конфиденциальности; Анна была юристом и прочитала бумаги весьма внимательно. Соглашение показалось ей странным: если вкратце, ей предписывалось хранить полное молчание о новейших технологиях, применяемых в клинике, в случае же разглашения клиника оставляла за собой право на "адекватные действия". Ни штрафов, ни пеней договор не предусматривал, так что оставалось только догадываться, какова она будет, эта адекватность. Анна посмотрела еще раз в разноцветные глаза доктора Вальт и подписала бумаги.

И тут доктор, так же пристально глядя ей в глаза, рассказала, в чем заключались новейшие технологии. По ее словам, вывод лишнего жира и прочих шлаков бедует произведен самым естественным образом.

– Мы нашли способ, – говорила доктор, – аккумулировать ненужные ткани в матке женщины и потом выводить их оттуда в процессе, напоминающем роды.

Аня чуть не подавилась. Она хотела уже бежать, но стало как-то неловко под честным взглядом доктора Вальт. И она осталась.

Началось лечение. Каждый час ей давали выпить полный стакан какой-то бурой газированной жидкости, по вкусу напоминающей алтейку, которой в детстве лечили кашель. Также ее обмеряли каждые два часа обычным портновским метром. И на второй день она заметила изменения: ноги и бедра явно похудели, а вот талия раздалась.

– Не волнуйся, деточка, – сказала добрая фельдшерица, проводившая обмер, – мы тебе потом другого питья дадим, и все мышцы и кожа на животе быстро в порядок придут. У нас новейшие технологии.

На шестой день у Ани был уже заметный живот, на седьмой ей показалось, что она превратилась в бочку. Но бедра похудели на пять см каждое, а икры стали тонкими, как у аристократок.

– Ну, вот, – сказала доктор Вальт, – Ночью все выйдет. Готовьтесь.

Подготовка заключалась в бритье интимных мест и смазывании живота странной желтой мазью без запаха. А ночью все действительно вышло. Было больно, но не долго, и пришлось потужиться, тоже недолго. Мельком заметила Аня какой-то розовый комок, который вылез из нее и который тут же унесла куда-то сестра.

Оставшуюся неделю Аня продолжала натирать живот и талию той же мазью и пила другой напиток, теперь без газа, напоминающий по вкусу несладкий брусничный морс. И все. Из клиники она вышла похудевшей на восемь килограммов с умопомрачительной фигурой и твердым намерением следовать предписаниям доктора Вальт, которые были у нее записаны в специально выданном блокнотике и включали не слишком строгую диету и комплекс специальных упражнений.

И с этого момента словно ангел-хранитель появился у Ани. Все ей удавалось и на работе, и в личной жизни. Она стала директором департамента права в крупной корпорации, и рядом с ней всегда был высокопоставленный солидный мужчина весьма приятной внешности. Анна Сергеевна – наверное, пришла пора называть ее так, – очень берегла свою стройную фигуру, и, наверное, поэтому к сорока четырем годам детей не имела.

И тем не менее, вот она стоит перед Анной Сергеевной пухлощекая девица лет восемнадцати и спокойно говорит:

– Здравствуй, мама!

Моя героиня, остановленная посреди своей обычной десятикилометровой пробежки вдоль набережной, с минуту восстанавливала дыхание, и у девицы было время добавить совсем уже невероятное:

– Может, покормишь меня, а то я так хочу есть, – и вправду, глаза у девушки были голодными.

Ну, тут Анна Сергеевна окончательно пришла в себя и выдала наглой девице по первое число:

– И, если это шутка, то шутка очень неумная и несмешная, – закончила она.

– Это не шутка, мама. Просто ты забыла. Ты родила меня в клинике доктора Вальт ровно восемнадцать лет назад. Сегодня я стала совершеннолетней и могу делать, что хочу. А я хочу есть.

Анна Сергеевна сказала пару нецензурных слов и побежала дальше. Настроение у нее было испорчено.Еще бы – она честно молчала обо всех этих новейших технологиях, а доктора – кто же еще – все разболтали, и сейчас она, видимо, стала жертвой банального шантажа. В том, что девица после своего выступления потребует денег, Анна Сергеевна не сомневалась.

Вернувшись в свою чудную пятикомнатную квартиру с видом на реку, она тут же полезла в интернет, искать сведения о клинике доктора Вальт. И не нашла ничего. Вот совсем ничего. Как будто чертова клиника не занимала целый особняк на улице в центре столицы, на которой могли себе позволить располагаться только очень дорогие бутики и ювелирные салоны. Тогда она решила проверить адрес, но, к удивлению своему, разыскав старый блокнотик, не смогла разобрать номер дома. Восемьдесят три? Восемьдесят пять? Пятьдесят пять? Пятьдесят три? Любой из вариантов подходил, а память никак не хотела помочь. Анна Сергеевна тут же проверила все дома. Восемьдесят третий и восемьдесят пятый был снесены в конце девяностых, и на их месте располагалось здание банка. В пятьдесят пятом второй год шел капитальный ремонт. В пятьдесят третьем располагалось одно из отделений модного спа-салона, бутик известного модельера и ресторан.

Анна Сергеевна нашла фотографии домов. Дома как дома. Обыкновенные московские доходные дома. Да она даже не помнила ни какого цвета был тот дом (серого? зеленого? или даже бежевого? Вроде бы точно не розовый, но она не уверена), ни сколько в нем было этажей (три точно: операционная была на третьем, а выше она не поднималась. А, может, опрационная была в мансарде? Окна показались ей тогда какими-то кривыми. Впрочем, на от боли ничего не соображала).

Так ничего и не добившись, Анна Сергеевна решила ждать развития событий. А оно было странным. Девушка с пухлыми щеками и голодными глазами стала мерещится ей повсюду. В коридорах ультрасовременного здания родной корпорации, на стоянке втомобилей у салона красоты, просто среди прохожих на улице, во сне. И все время в ушах звучал голос: "Может, покормишь меня, мама, а то я так хочу есть."

Анна Сергеевна пошла к гинекологу (не своему обычному, но тоже очень известному) и осторожно поинтересовалась у него, не осталось ли у нее каких-либо травм после родов. Врач обследовал ее и возмущенно заявил, что с такими закидонами ей надо к несколько иному врачу, ибо совершенно ясно, что она никогда не была беременной. Психиатр (профессор и большой умница по мнению знающих людей) назначил ей средство от невроза и порекомендовал отдохнуть подольше от шумных городов и стрессов.

А тут, заодно, и отпуск подоспел – давно спланированный отпуск на одном из тропических островов. Не тех, на которых толпой валяются истекающие потом туристы. НА эксклюзивном, тихом, острове, куда попасть могут только люди ее круга. Белый песок, шум прибоя, и – что греха таить – пара коктейлей вечером в обществе смуглолицего парня, словно сошедшего с картин Гогена, расслабили и успокоили Анну Сергеевну. Она лениво бродила по берегу, когда ее внимание привлекла полная девушка в раздельном купальнике, не скрывавшем ее круглый животик, на который к тому же гордо был водружен надувной ярко-розовый круг. Девушка вышла из воды и решительно направилась к Анне Сергеевне. И с каждым шагом ее лицо становилось все более знакомым, и с каждым шагом она становилась все ближе. Вот уже мокрая резина касается аккуратного плоского пресса Анны Сергеевны, а наглый голос не просит – требует:

– Накорми меня, мама! так голодна.

Пухлый девичий рот раскрывается широко-широко, и внутри у него бездонная глотка, которая накрывает женщину и смыкается, поглощая ее целиком.

Я бы и рада сказать, что тут Анна Сергеевна проснулась. Но нет, она не проснулась. Более того, Анны Сергеевны более никто и никогда не видел. Решили, что она утонула, как то случается иногда с самыми эксклюзивными туристами.

А давний друг, тот самый высокопоставленный мужчина, с удивлением узнал, что согласно должным образом составленному и заверенному завещанию все имущество Анны Сергеевны, движимое и недвижимое, оставлено какой-то никому неизвестной девушке. Будучи человеком тщательным, он разыскал эту девушку и поговорил с ней серьезно, спросив, почему покойница все завещала ей.

– Она меня родила, – спокойно ответила девушка. Если хотите, можно провести генетическую экспертизу. Она подтвердит, что я – плоть от плоти ее.

И было в голосе девушки что-то такое, что высокопоставленный мужчина отступил. В конце концов, кто его знает, у всех у нас есть ошибки молодости, которые лучше сохранить в тайне.

Избранница

Утро избранницы

Весна. Утро. Я лежу на пышном ложе и слежу, как солнечные лучи становятся все смелее, а тени все короче. Я – избранница. Я должна радоваться. И что бы мне не радоваться? Никогда прежде я не спала в такой чистой и мягкой постели, на таком душистом белье. Никогда прежде мне не прислуживало столько расторопных служанок. Сказать по правде, прежде (а оно было лишь позавчера, это прежде) я могла только и мечтать о том, чтобы самой попасть в число служанок при дворе Повелителя.

Все изменилось позавчера. В дом пришел сам визирь Дома Избранниц и сказал, что пришел за мной. Что меня теперь ждет новая жизнь, и не только меня, но и всю семью, ибо небывалые щедроты проливаются на тот двор, откуда Повелитель выберет себе девушку. Теперь я проведу свои дни в холе и неге, познаю самую безудержную роскошь, и мне, как и всякой избраннице, будет дарована долгая жизнь. Ведь Повелитель, который сам уже живет на земле бессчетные годы, не любит, когда  наложницы рано покидают его. "Что поделать? Он – человек привычки" – сказал, улыбаясь, визирь. И мы все знали, чему он улыбается. Каждому известно, что Повелитель – вовсе не человек.

Да, я должна радоваться. Вот только церемония преображения меня страшит. А она случится сегодня. Все в стране знают, как она происходит, хотя никто никогда на ней не присутствовал. Лишь в одном рассказчики расходятся. Кто говорит, что само действо происходит в холодном мраморном подземном зале, а кто – что, напротив, на террасе во внутреннем дворце, террасе, залитой солнцем. Меня разденут, дадут мне выпить особый настой, а потом чрезвычайно острыми ножами сделают надрезы на моих венах – два на запястьях, два на щиколотках. И выпустят всю кровь. Но я не умру.

Затем, в зависимости от воли Повелителя, в тело мое вкачают новую живительную влагу, и она станет источником моей новой, весьма длинной, жизни. Это может быть искристое вино с авайских долин, и тогда нрав мой станет веселым и легкомысленным и я буду искусна в выдумках новых развлечений и забав для Повелителя. Это может быть молоко винторогих буйволиц, и я буду мягкой и нежной, и, сверх того, стану рожать здоровых крепких детей, из которых получаются верные стражи и честные чиновники, а также хорошие жены для соседних государей – а добрые отношения с соседями так важны! Это может быть ртуть, чьи серебряные струи сделают меня гибкой и неподражаемой в танце. Это может быть отвар маковых головок, и тогда голова моя заполнится мириадами интереснейших рассказов. Да мало ли, что это может быть! Много есть путей, чтобы усладить Повелителя и скрасить его долгое многотрудное правление.

Многие девушки прошли через это, и разве я не видела их, довольных, счастливых и вечно юных, когда величавые кони гордо проносили их перламутровые повозки по лицам и площадям?

Так чего же я страшусь? Почему с тревогой слежу, как укорачиваются тени и приближается время, когда за мной придут жрецы? Ведь я счастливая. Я – избранница.

2. Взгляд визиря

Со временем я стал понимать отшельников. Стал понимать этих нечесаных, грязных, заросших бородой от ушей до груди грубых смутьянов. Со временем надоедает делать одни и те же бессмысленные вещи. Мыть лицо и шею по утрам. Умащать волосы драгоценными маслами. Завивать бороду и усы. Возглашать молитвы богам. Приводить избранниц к Повелителю.

Особенно надоело приводить избранниц к Повелителю. Никакого смысла в этом занятии нет. Он редко вызывает их к себе, да и, когда вызывает, смотрит отстраненно с нескрываемой скукой в глазах на их танцы и забавы. Ночи он с ними не проводит. Да и зачем? Наследник ему не нужен -ведь он бессмертен, да, если б и так, детей из них способны приносить только эти белокожие коровы, которые и так плодятся без устали без всякого участия мужчин. И уж точно можно сказать, что сладострастные забавы его нисколько не прельщают.

И все же каждые два – три года повторяется одно и то же. Он вызывает меня к себе и говорит, что избрал новую подругу. Взгляд его при этом не весел, наоборот, глаза обычно выглядят бессонными, веки набрякшими, а углы рта презрительно опущены вниз. Он называет мне адрес и имя, и я, надевая на лицо мину благодетеля, спешу к названному семейству. Это могут быть хоромы богатого купца, или дворец вельможи, или домишко рыбака или даже лачуга нищей вдовы. Да и сама избранница вовсе не блещет красотой. Встречаются среди них и перезрелые девы, и рябые, и косые, и даже кривобокие. Ну, ничего! Волшебные отвары, которые вливают в их жилы жрецы, всех сделают красавицами.