Не страшные страшные рассказы

– 

Печально и жалко. Большая в нём была сила, да без всякого смыслу истрачена. На детские игры. Знаете, Ирина, я всё чаще думаю, что мы это, то, что нам дано, силой называем по давней привычке. По оптимизму нашему неискоренимому. А следовало бы звать это – слабостью.

Смотрит внимательно, и в глазах у неё читается ясно «Я умру за тебя». Но он давно знает, на самом деле надо читать «Я убью за тебя». И так она и будет делать, как делали до неё другие: убивать, не задумываясь, того, на кого он укажет, спасать, не жалея себя, того, кого он велит. И думать при этом, что смерть – её сестра и подруга – уж точно не придёт за ней, покуда она сильна. Но, в конце концов, всем им приходится умереть за него или за что другое, всем, даже таким могучим и умелым, как Ирина.

Тучи, словно присяжные, пришедшие к согласию после долгого заседания, поспешно огласили вердикт, и крупные, частые капли неприятно защёлкали по носу, по очкам, по голове, даже за шиворот потекли. Иван Платонович привычно предложил спутнице руку, привычно подивился тому, как легка и тверда эта рука, и быстро пошёл по тротуару, упрекая себя за то, что так неосмотрительно оставил зонт дома.

Единственный

1

Анна вышла из метро, увидела трамвай, побежала к нему, задыхаясь, вскочила на подножку, прошла в салон и огляделась. Конечно же, свободных мест не было. Для неё их никогда не бывает, даже днём. Уютный уголок у кабины водителя тоже был занят какой-то старухой с тележкой и рюкзаком. И почему они никогда не снимают эти рюкзаки!  Она поёжилась, вспоминая все удары в плечи, грудь, а то и по голове, которые перенесла за долгие годы поездок в общественном транспорте. За последние полгода она уже стала забывать…

– Девушка! У Вас что?

– А сколько стоит проезд?

– Шестнадцать рублей и багаж тоже шестнадцать, – сумка, конечно, была большая, спортивная, однако необходимых 120 или 110 – и это она успела забыла – сантиметров по сумме трёх измерений не набралось бы. Но спорить не хотелось. Анна перевесила сумку на другой локоть, залезла в карман куртки, достала смятые 50 рублей и протянула кондуктору. Та отсчитала сдачу, оторвала билет:

– Держи! И не стой в проходе – затолкают. Вон, в конце салона есть местечко.

На возвышении, там, где первый салон смыкается со вторым, действительно оставался свободным пятачок для её сумки, и она могла встать рядом и держаться за спинку кресла. Мужчина, читавший книжку, недовольно поморщился, отодвигая голову, когда она взялась за поручень, но ничего не сказал. Анна размяла уставшее левое плечо и ноющую грудь, которую надавило лямкой, достала подушечку жевачки и стала её сосать: она всегда сначала рассасывала верхний твёрдыё слой, а потом кусала – такие уж чувствительные у неё зубы. Хотелось пить, а воды не было, так хоть пожевать что-нибудь, чтоб во рту не пересыхало. Успокоиться, смотреть в окно, пока не доедет до Турку, и не думать о предстоящем разговоре с братом. Лучше читать рекламные баннеры – её всегда успокаивало чтение. «Меха и кожа» и счастливая женщина в голубой норке, афиша концерта «Дискотека 80-х», реклама помады – ослепительная индианка и надпись «Ведь я этого достойна». Да. Каждый в конце концов получает то, чего достоин. Так учил её отец. И видимо, он был прав: если мужчины так с ней обращаются, значит, ничего другого она не заслуживает.

2

В первый раз это случилось на новогодней вечеринке в десятом классе. Высокий красивый Игорь, который прежде на неё и не смотрел, весь вечер разговаривал только  ней, подливал шампанское, шутил и смотрел ласковыми глазами. Сначала ей было неловко, потом стало лестно, едва она заметила, как взглядывают искоса на неё другие девчонки, а когда он танцевал с ней медленный танец, и гладил пальцами шею и волосы, она поняла, что влюбилась. Потом всё пошло как-то быстро и неправильно: он сказал, что родителей дома нет, пригласил зайти, посмотреть книги. Вот дурочка!  только она могла поверить, что посмотреть книги. Впрочем, нет, нет – понимала, догадывалась, и под ложечкой страшно сосало от предчувствия, и низ живота покрылся испариной от сладкого ужаса, а там слюнявые поцелуи, шёпот на ухо: «Какая ты нежная девочка. У меня уже стоит на тебя», расстёгнутая блузка, лифчик он даже не снимал, вытащил левую грудь и мял её жёстко рукой, скомканная юбка, сдёрнутые колготки и трусики, её рука, которую он прижимал к этому, оказавшемуся таким страшно большим и горячим, необычная растягивающая боль и стыд. Они встретились ещё несколько раз, и ей опять приходилось терпеть стыд, хотя совсем не хотелось. А потом… потом он просто стал ходить с Дашей.

Аня решила, что всё кончено, плакала по ночам от обиды и разочарования и думала, за что ей такая несчастная любовь, и что вот она выпьет всё мамино снотворное, и вот тогда он, конечно, раскается, но она уже будет мёртвая, и ей будет всё равно. Потом успокоилась. Потом её вырвало в школьной столовой только что съеденными пюре с котлетой. Иванов ещё смеялся:

– Я давно говорил, что здесь котлеты из крыс делают. Смотрите: вон и хвостики торчат мохнатые.

Ещё через день она упала в обморок на физре. Вызвали скорую, врач осмотрел её, потом спросил медсестру, вызвали ли  родителей. Пришла мама, и началось: долгие разговоры с родителями, со школьным психологом, с врачами, потом аборт. Потом осложнение от занесённой инфекции. И приговор:

– Ты девочка ещё молодая, всё со временем наладится. Не грусти. Медицина в этом направлении быстро развивается.

Долгие разговоры вечерами с матерью, вечное «Ты пойми: мужикам от тебя только одного и надо. Ты девочка хорошенькая, свежая, неопытная…» Долгие недобрые мысли: когда же это кончится, когда она замолчит, когда прекратит называть её девочкой, когда заткнётся, наконец, навсегда. И она замолчала навсегда. Они замолчали: полетели как-то на Сахалин, к родителям отца, а вертолёт упал. Прислали два запечатанных гроба, содрали кучу денег в бюро ритуальных услуг, и она осталась одна в шестнадцать лет. Правда, вовсе и не одна она осталась: обнаружился двенадцатилетний бойкий брат. Нет, он, конечно, и раньше был где-то поблизости: устраивал взрывы в детской, воровал её фен для модели вертолёта, утром жевал кашу за тем же столом, что и она. Но юная Аня его не замечала, им всё мама занималась и отец. Также как и трёхкомнатной квартирой, в  которой постоянно нужно было что-то мыть, протирать, пылесосить, стирать, чинить, за которую нужно было платить неизвестно из каких средств…

3

Трамвай тряхнуло, её дёрнуло вправо, влево, толчок отозвался болью в груди и шее,  что ж у неё ноги опять как ватные, чем же он травил её всё это время, чтоб она оставалась с ним! Единственный. Любимый. Ещё месяц назад она так доверчиво прижималась к нему ночью и верила, что всё будет хорошо, что она, наконец, сможет отдохнуть после пятнадцатилетней гонки.

4

Родители оставили немного денег, машину, которую помог продать дядя Женя, мамин дальний родственник. Но это было в начале девяностых, когда деньги обесценивались каждый день. К тому же Сашку надо было воспитывать, без постоянного внимания он отбивался от рук. Школу  Аня кое-как закончила, после школы устроилась в районную библиотеку, помощницей. Довольно быстро стала заведующей: люди бежали от низкой зарплаты, которую ещё и выплачивали с задержками. Закончила институт заочно, научилась подрабатывать написанием рефератов и курсовиков, потом устроилась в крупную академическую библиотеку.

С мужчинами ей по-прежнему не везло. Ни один её роман не продлился дольше двух месяцев, да никого из них она и не любила. Как-то просто получалось так, и всё. Встретила Сергея на дне рождения подруги, сходили в кино, в кафе, погуляли немного и разошлись. Потом ещё были Антон, Слава и другой Сергей. А потом она решила: хватит. Не судьба, так не судьба. Сашка выучился, окончил институт, нашёл хорошую работу, привёл в дом Иру – жену. И как-то так получилось, что их общая гостиная вдруг перестала быть общей комнатой. Потом на кухне стало как-то неуютно сидеть вечерами за чтением, потому что все места сразу были заняты домовитой хозяйственной Ирой, и незаметно Аня привыкла проводить почти всё время в своей тринадцатиметровой спальне, потом Ире потребовалось место в гостиной, и в эту же спальню были передвинуты Анины три стеллажа с книгами, потом Саша пришёл и, краснея, стал говорить что-то о том, что вот он прикопил денег, и теперь, если Аня огласится, он купит ей отдельную комнату в удобном районе, и даже больше площадью, потому что они с Ирой подумывают о ребёнке…

Она вспылила, накричала, напомнила, что полквартиры по закону принадлежит ей, и в доме начался ад. Ира оказалась опытной и умелой скандалисткой, и каждый раз умудрялась ткнуть в самые больные места. А однажды загнала её в угол в ванной и зло прошептала на ухо:

– Ты свою семью завести не смогла, мужика у тебя нет, тебе чужое счастье поперёк горла. Кто на тебя польстится-то, кошка мокрая.

Аня посмотрела на себя в зеркало и заплакала. Тридцать один год! Морщинки у глаз и в уголках рта, худая, нездоровый цвет лица от постоянной возни в книжной пыли, тонкие какие-то серые  волосы неаккуратно заколоты в пучок, сутулая спина, худенькие плечи и бёдра, грудь неплохая, вот разве только грудь и стройные ноги, правда, тощие, как макаронины. Кому она нужна такая?

И тут появился Фёдор. Она изучила затребованный список книг, статей и публикаций, посмотрела карточку читателя, удивилась странной фамилии Воршуд, оторвала глаза от монитора и удивилась второй раз: это был не профессор, да даже и не мужчина средних лет, первое впечатление – мальчишка: высокий, смуглый, кудрявый, с широкой улыбкой на странном лице. Описать это лицо всё равно было бы невозможно, как она ни старайся. Вот если только глаза – тёмно-серые, внимательные и полные живого интереса к жизни.

– Вот эти я могу Вам выдать сейчас. Эти две на руках. А всё остальное – фондовые, только в читальном зале. Кроме, двух статей: здесь нужен спецдопуск.

– Я знаю. И мне бы хотелось начать именно с них. – Он протянул ей бланки, и она ещё раз удивилась, увидев широкую рабочую кисть с длинными уплощенными пальцами и настоящими мозолями на ладонях.

– Тогда пойдёмте, –  сказала она и машинально нажала кнопку «Сведения о читателе»:  Фёдор Воршуд – какое раскатистое имя. Год рождения – 1979. Так и знала – моложе её на целых два года. И почему-то ей это было неприятно.

Она вела его в хранилище по длинному коридору, шла против солнца, щурясь от бликов на очках, и стеснялась своих старых висящих на коленях джинсов, стоптанных тапок, явно мальчишечьей рубашки, купленной на распродаже детских вещей за 499 рублей, и серого пухового шарфа, намотанного вокруг поясницы, чтобы уберечься от вечных сквозняков, гулявших в помещениях. А тут из-за угла выскочила Светка со стопкой формуляров в руках, она от неожиданности ойкнула, оступилась, полетела назад, и почувствовала, как он поймал её, крепко сжав жёсткой ладонью талию. И тут же отпустил. Светка зыркнула пару раз бесстыжими ореховыми глазами, тряхнула крашеной гривой и побежала дальше.

– Бойкая, – сказал он. – А вот Вы могли бы быть аккуратней. – И она  не нашлась что ответить, кивнула молча и повела его дальше.

В первый день она стояла рядом, внимательно следила, как он делает аккуратные выписки из старого тома, и чувствовала себя полной дурой. Ну почему она никогда не знала, как остроумно срезать зарвавшегося нахала, как поставить на место приставучего мужика в метро, как оборвать одним метким словом намёки девчонок в библиотеке! Ну почему она всегда была такой тугодумкой! А этот, Воршуд, сидит себе, пишет, как ни в чём не бывало, даже глаз на неё не скосит. Правильно, не поднимает, потому что, что она для него – назойливый, но неотъемлемый придаток к заказу.

Назавтра он пришёл снова, и снова сидел, не поднимая головы, делал выписки в заранее разграфлённом блокноте.

– Ну вот, с этой всё. – Встряхнул каштановыми кудрями и чуть не засмеялся. – Следующий раз дня через три приду.

И пришёл через три дня. На этот раз не улыбался, выглядел устало, даже измучено, от огромного тома судебного архива Вятской губернии, который листал как-то резко и нервно (Анна даже испугалась за сохранность бумаги, плотной веленевой, но такой хрупкой после прошедших ста с лишним лет), часто переводил глаза на неё и потирал лоб и шею ладонью.

– Извините, пожалуйста, где я могу взять воды? – спросил он низким надтреснутым голосом, и она вдруг заметила, что глаза у него сегодня какие-то ввалившиеся и старые.

– Я сейчас, я через минуту, – она побежала к кулеру, кляня себя за то, что надела эти дурацкие босоножки на каблуках, и путаясь в непривычной юбке коленями. И чего вырядилась, дурёха, зачем? Только измёрзла вся на сквозняках в полупрозрачной блузке, даже кофта не помогала. Стаканчики все, конечно, кончились, но за углом бухгалтерия, и строгая Людмила Георгиевна дала ей щербатую чашку под честное слово и чтоб вечером обязательно вернула.

– Вот! – он глотнул, сморщился, взглянул на её учащенно поднимающуюся и опускающуюся  грудь,  и быстро жадно выпил всю воду.

– Спасибо, милая. – Она вздрогнула, – Я немного приболел что-то. Сейчас пройдёт. Да Вы не волнуйтесь так, голубушка, отдышитесь, присядьте.

– Вам легче? – спросила она, удивлённая его неожиданно близким тоном.

– Да уже отпустило. А скажите, милая Анна, зачем Вы волосы завязываете в хвост? Вам бы много лучше пошли распущенные, если, конечно, у дельного парикмахера причёску поправить. И мыло для волос Вы, по всей видимости, используете не то.

– Шампунь, – еле выдохнула она. И опять не нашла слов, чтоб ответить на недопустимую фамильярность!

– Шампунь? – как-то задумчиво сказал он. – Ах да, нынче дамы пользуются шампунями. Так вот, голубушка, волосы-то у Вас вовсе не жирные, и нечего их так истязать. И купите какое-нибудь укрепляющее средство, только не хну, она даёт такой жуткий оттенок, точно у гулящей девки, уж простите меня за назойливость.

Ей бы тогда ещё  заметить и понять, но она уже была влюблена по уши, идиотка неисправимая! Вечером, розовея, спросила у Светки телефон её салона, выслушала дружелюбные, хотя и удивлённые Светкины советы и записалась на завтрашнее утро, благо у неё был свободный день. Мастер был мужчина, невысокий, с изящной округлой бородкой и бакенбардами, с круглыми, словно нарисованными бровями, говорливый и неожиданно гетеросексуальный. Вымыл Ане голову, одновременно оценивая грудь, талию и бёдра (если это можно назвать бёдрами), сразу перешёл на «ты», во время стрижки посоветовал салонные средства, а когда Ане призналась, что ей слишком дорого, понимающе кивнул и тихим шепотом на ухо:

– Вообще-то тебе любые средней марки шампуни подойдут с протеинами шёлка, керамидами или минералами – те, которые для оживления и укрепления волос. И пенку для объёма. А лак твоим волосам и не нужен, только утяжелит. Теперь смотри: нанесёшь пенки немного, размером с куриное яйцо и сушишь волосы в сторону, противоположную направлению роста, приподнимая круглой щёткой у корней…

Потом Сергей (мастера Сергеем звали) настоял на приглашении визажиста Верочки – «Я бы и сам тебе, Анюта, поправил бровки. Но у Верочки необыкновенно лёгкая рука, она всё сделает в две минуты», и эта Верочка, действительно, в две минуты обработала Анины брови, всё время шутливо препираясь с Сергеем, который ходил вокруг и как бы невзначай оглаживал её крутые бёдра и круглую попку.

Анна надела очки, посмотрела в зеркало и не узнала себя. Нет, она готова была к тому, что объём причёски увеличится, и что брови обретут, наконец, форму. Но совсем не ожидала она, что у неё такие красивые, золотисто-русые шёлковые жемчужно-блестящие волосы и такие большие выразительные глаза. И такие печальные.

– Значит, так – бойко напевала Верочка, – тональником пользоваться не советую, потому что кожа чистая, нежная, зачем портить. А вот пилинг…

– Верунчик, – Сергей еле заметно мотнул головой в сторону дешёвой Аниной сумки из кожезаменителя и старой куртки, – нам что-нибудь побюджетней посоветуй.

– Тогда гоммаж – начала диктовать Верочка и Анна послушно записывала знакомые и незнакомые марки, странные и совсем уж дикие советы, как тот, например, что Верочка, разойдясь, выдала в конце. – В баню ходишь? Не ходишь. А зря! Ну, кофе-то пьёшь? Ну вот, не всё потеряно. Значит, берёшь в ванну спитой кофе, добавляешь в него каплю оливкового масла, чуть-чуть соли, ложку лимонного сока свежего и этой смесью полируешь тело. Как-как! Массажными круговыми движениями. Можно и для лица использовать, только без соли. И всё. И никакой пилинг и гоммаж тебе уже не нужны. Будешь розовая, свежая и крепкая, как хороший кофе.

В тот же вечер Анна опробовала процедуру с кофе, опустошив фильтр.

– Надо же! – сказала Ирина за ужином, – в кои-то веки кофеварка чистая. Наша королева сподобилась помыть за собой.

А Анне почему-то даже не стало обидно. Она думала, что надеть завтра. Но ничего-то у неё не было, и она снова влезла в любимые бледно-голубые джинсы, подобрав к ним хлопчатую водолазку серого цвета лапшой. Водолазка была не новая, с грубоватым воротом, натиравшим шею, но всё лучше мальчишеских рубашек, которыми, как оказалось, заполнены почти все вешалки в шкафу. И юбок у неё всего две: чёрная неопределенного кроя ниже колена и терракотово-рыжая твидовая чуть выше. Но к рыжей у неё нет  никакого верха, оказывается.. .. Надо сходить в магазин. А в какой? И Анна вдруг поняла, что последний раз ходила в настоящий магазин одежды ещё вместе с мамой, ещё в подростковый…

Она так готовилась, она даже тщательно накрасилась впервые за пять лет и с не привычки всё норовила слизнуть помаду с губ, а он не пришёл! И назавтра не пришёл, и через неделю, и вот она уже снова сидит без косметики, в клетчатой фланелевой рубахе навыпуск и  старых чёрных джинсах, настолько вытертых, что они уже кажутся серыми. А над ней стоит он, с букетом нежных роз в руках, таких, как она любит: кремовых и зеленовато-белых на недлинных стеблях почти без шипов. И роз этих много, так много; наверное, столько, сколько она за всю жизнь не получала в подарок.

5

Трамвай резко тормозит, и она почти заваливается на чернобровую пышную даму, сидящую на месте давешнего мужчины.

– Ну, ты посмотри, чего делают, а! – взрывается кондукторша и выскакивает из салона. С улицы доносится её хриплый голос. Аня рассеяно смотрит вперёд, а толстуха перед ней добродушно комментирует.

– Маршрутка подрезала трамвай. Хорошо не авария. Отсюда до ближайшего автобуса километр топать.

И правда. Это где строят новое метро, вон забор, за ним башня, щит: «Работы ведёт Управление № 11 Метростроя. А это что? Надпись кривая из баллончика поперёк бетонной плиты

Ты догадалась,

Что это

ТЕБЕ?!!!!!

6

Конечно, она сразу догадалась, что это – ей. А она без косметики, в клетчатой фланелевой рубахе навыпуск и  старых чёрных джинсах, таких вытертых, что они уже кажутся серыми, правда, волосы уложены, как научил Серёжа, и брови подщипаны, потому что… Потому что ей понравилось, что она может быть такой… почти хорошенькой.

– Я подумал, Анна, – говорит, а глаза смеются ласково, – как бы хорошо было, если бы Вы согласились сходить со мной в кино.

– Когда?

– А давайте сегодня.

И вот так всё и началось. Кино, проводы домой, разговоры о работе и не только… Он оказался монтажником спутниковых антенн, работал со стропами на высотных зданиях и частенько получал травмы («А вообще-то это не страшно ни чуть, главное, чтоб напарник был не ротозей и самому не зевать!»). Вырос он в какой-то глухой таёжной деревушке, мать умерла в поздних родах, потом случилась беда: его отец и два старших брата, работавших на нефтяной вышке, погибли в аварии вахтенного вертолёта. «Вот так я остался  в семь лет на руках у бабки. А дед от инфаркта умер почти сразу». Анна, сдерживая слёзы, рассказала о маме и папе. Потом он учился в Новосибирске, переехал в Питер, и уже семь лет работал в одной фирме. «Не люблю я с места на место скакать, да к тому же ипотека, правда, уже к концу всё идёт» Оказалось, квартиру в студию переделал он сам, когда купил четыре года назад двушку в старом сталинском доме, стал ломать переборки древнего стенного шкафа, да заодно выломал и все внутренние стены. «Увлёкся как-то», – улыбнулся он, и стало совсем не странно, что можно увлечься ломкой стен, а даже будто так оно и надо. А на прощанье просто погладил рукой по плечу. И всё.

И позвонил назавтра в библиотеку. А потом стал вечерами долго разговаривать с ней по мобильнику. А потом встречаться почти каждый день. Сколько времени прошло, три недели, что ли? Долго это или нет? Вот также она думала тогда, в его семидесятидвухметровой студии, лёжа на его плече. Даже не думала – пугалась, а вдруг он решил, что она слишком скоро согласилась. И как хочется знать что он о ней думает, потому что он не такой как все. Он единственный, он единственный…

7

Внезапно так остро: его запах, его кожа, его родинка под лопаткой и другая – над ключицей, его руки, его бёдра… Нет. Всё. Всё кончено. Больше никакого дурмана, никакой любви. Он сломал в ней всякую способность любить, верить, быть счастливой. И она не будет вспоминать, что всего три месяца назад радостно сказала «Да» на предложение стать его женой. Как можно быть его женой, если он даже и не мужчина. Ну, не совсем мужчина. Иногда.

8

Но она вспоминала. Долгий-долгий май с ожиданьями новых встреч, с шёпотом по вечерам под одеялом в мобильник: «Ты меня любишь?» «Люблю» «Ну давай прощаться, у меня все спят уже» «И мне спать пора. Завтра в пять вставать и ехать за Сестрорецк, к чёрту на рога.» «Ой, и правда, уже второй час. Я тебя люблю.» «Завтра, может быть, освобожусь пораньше и встретимся. Я тебя люблю» «И я». С уговорами «Ну останься, не уходи, останься со мной» «Я не могу, что брат подумает» «Да он обрадуется только» «Нет, я не могу. Мне неудобно» «Ты же взрослая женщина» и так до самой двери, а там заспанная невестка «Ты чё так поздно?» «К комиссии из Москвы готовились. Переучёт» «Да что там у вас воровать? Мышей если только». И лето. Отпуск вместе, странная, неизвестно откуда появившаяся мальчишеская дерзость и безрассудство, и вера, что пока он с ней, ничего страшного не случится, и всё можно: и  в новых босоножках на высоченной платформе по бетонному ограждению над скалистым берегом моря; и на канатной дороге озоровать и перевешиваться через перила вниз; и в море целоваться у всех на глазах, прижимаясь к нему всем телом и обвивая ногами бёдра; и купить трикотажный сарафан в дырочку почти прозрачный до середины бедра, держащийся на паре ниточек; и прыгать с высоченной вышки…. Она всегда боялась высоты, а тут стоило сказать Феде: «Ты понимаешь, что весь страх внутри тебя? Что он зависит от тебя, а не ты от него?»–  и больше нет ватных ног и головокружения. А эти долгие темные ночи, и десятки ласковых имён, которые он давал ей. И самое нежное: «Нюсечка, как мне хорошо с тобой, моя радость». А она только и придумала, что шептать в ответ:  «Единственный мой». И уж после отпуска стало понятно, что едет она к нему, а на квартиру к брату только за вещами, и уже так определённо стало, что дом там, где огромная стереосистема, груша и тренажёр в одном из углов, где матрас лежит прямо на полу, а на полках стоят чудные книги: всё специальная литература и фантастика, да ещё по истории. В ту комнату, где он однажды сказал ей:

– Давай распишемся.

И она, смущаясь, стала объяснять, что не годится в жёны, что плохая хозяйка, что детей не будет никогда. А Фёдор пожал плечами и сказал:

– Ну, значит, я останусь последним в роде Воршудом. Я, в общем-то, так и думал всегда. Выходи за меня замуж.

Тогда-то она и ответила «Да».

И той же ночью, прижимаясь к нему всем телом, спросила:

– Значит, я теперь буду тоже Воршуд?

– Ага.

– Давно хотела тебя спросить, откуда такая фамилия?

– Точно не знаю. Бабка рассказывала, что будто бы было вотякское селение где-то на Урале. И все дети в нём становились шаманами или шаманками, разъезжались в другие селения и служили старым богам. А потом старую веру стали теснить: сначала крымские татары с мусульманством, потом московиты с христианством. Вот всё село поднялось и ушло подальше в Сибирь, да там и осталось.

Только всё это старые байки, не проверишь теперь. Я кое-что пытаюсь найти в архивах, но всё без толку. А в живых никого не осталось, кого можно спросить.

Она погладила его по голове и сказала тихо-тихо:

– Ты совсем один остался.

– Почему один?  С тобой. – и сжал её длиннющими своими лапами так, что рёбрам стало больно, – ты ведь со мной?

– С тобой.

– Навсегда?

– Навсегда. – и руки его потекли, лаская и дразня, по ягодицам и бёдрам, губы втянули сосок и дрожание его языка отозвалось  волнами желания, изогнувшими её тело, и в который раз она подумала, что ни с кем ей не было так хорошо, и ни с кем не будет. Потому что он действительно навсегда.