Женский клуб

Произошла какая-то вспышка, и стало очень светло. Кипенно-молочный свет лился отовсюду. Его было столько, и был он такой ослепительный, что хотелось зажмуриться. Кристина догадалась, что комната снова поменяла цвет. И теперь она совершенно белая. Она увидела Костю и почему-то совсем не удивилась. Муж стоял в белом свадебном костюме, с бокалом шампанского и собирался произнести тост. За накрытым столом с белоснежной скатертью сидели гости. Костя смотрел на неё, дожидаясь тишины, и улыбался своей идеальной мраморно-жемчужной улыбкой. Постепенно выражение его лица стало меняться. Оно стало серьёзным и даже мрачным:

– Почему ты врала мне, что тебе было со мной хорошо? – резко выкрикнул он ей прямо в лицо. Кристина опешила и растеряно оглянулась. Но никто из гостей, среди которых был и её отец, и обе его жены, и сводный брат Мишка, не выказал, ни малейшего недоумения или возмущения. Наоборот, обстановка была самая непринуждённая. Её мать и Антонина, сидели рядышком, тесно прижавшись друг к другу и посмеиваясь, что-то тихо обсуждали. Она хотела объяснить Косте, что и не думала ему врать. Она на самом деле была уверена, что у них всё хорошо. Всё так, как и должно быть. Потому что другого не знала. Понятия не имела, что может быть по-другому. – Так что если я кого-то и обманывала, – хотелось закричать Кристине, – То только себя и никого больше. Но Костя уже не смотрел на неё, он вообще отвернулся и шёл навстречу Веронике, её любимой и единственной подруге. И то, как порывисто и крепко они обнялись, даже не пытаясь скрыть откровенного желания, которое проявлялось во всём: в жадно-дрожащих руках, в остановившихся друг на друге взглядах, в их фигурах, инстинктивно, неосознанно старающимися впитать, прочувствовать, слиться в единое целое, до самого основания, до хруста, до боли и изнеможения, – не оставляло никаких сомнений, на счёт природы их отношений. Кристина заметила, что на Веронике её свадебное платье, которое в данный момент Костя почти сорвал с неё. Это было не то, чтобы странно или неправдоподобно, скорее мерзко и противно. И больше всего Кристине хотелось поступить, как нормальный человек. А нормальный и добропорядочный человек, как правило, бьёт такую сволочь по лицу, после чего выпивает что-нибудь крепкого и идёт в душ. Это лучше сделать, как можно быстрее. Смыть с себя физическую память тела об этом человеке. Уничтожить воспоминания о его прикосновениях, изгнать прочь его запах, отпустить в водоворот сливного отверстия само его присутствие в твоей жизни. Это первый и очень важный шаг. Потом будут и другие, больше касающиеся ментальной сферы и душевного комфорта, но после начального очищающего ритуала, они будут пройдены гораздо эффективнее. Так думала Кристина, совершенно переставшая чему-либо удивляться. Ей только хотелось спросить у Кости, раз это Вероника, то кто же тогда загадочная «Е»? Но она не успела, потому, как эти двое голубков уже помогли друг другу избавиться от одежды, и сейчас громко и отвратительно хохоча, рвали на куски свадебное платье Кристины. Ткань поддавалась неохотно, мучительно долго, с жалобным и надсадным треском распадаясь на отдельные, сморщенные и неровные части. Было настолько тяжело наблюдать эту предсмертную агонию, что Кристина громко застонала, начала метаться и…очнулась. В тёмной комнате грязно-серой предрассветной мутью светлел оконный квадрат. Уловив какое-то движение, Кристина медленно повернула голову к двери и увидела, как из комнаты, грузно сопя, понуро выходит Владимир. Его невозможно было не узнать по огромному силуэту, на мгновение полностью заслонившему дверной проём. Возле потухшего ночника жалкой, сиротливой горкой лежала её одежда. Ужасно хотелось пить. Хотя общее состояние было довольно сносным. Голова почти не кружилась, видения рассеялись и Кристина, будто следуя какой-то внутренней инструкции, быстро и методично оделась, прошла мимо закрытых дверей кухни и второй комнаты, не глядя, сняла с вешалки свой рюкзак, открыла замок входной двери легко и непринуждённо, с первого раза, словно делала это уже не раз, и быстро вышла из квартиры.

Было прохладно и сыро, ночью прошёл сильный дождь. Кристина вспомнила, что слышала его сквозь горячечный бред. Значит, ей не казалось, ливень был на самом деле. Обхватив себя за плечи, и опустив голову, она прошла несколько дворов. Кристину трясло, как в лихорадке. Всё тело болело и ныло. Прихрамывая, она глянула на своё отражение в зеркале припаркованной машины и даже отшатнулась. Волосы свисали несвежими, сбившимися прядями, на губах подсохшие кровавые ранки, запавшие глаза, с сиреневыми тенями, – Не девушка – мечта, – криво усмехнулась она, и тут же поморщилась от боли. На нижней губе выступила бусинка крови. Она долго провозилась с рюкзаком, руки не слушались, вздулись и болели запястья, но, в конце концов, нашла на самом дне резинку для волос и влажные салфетки. Кристина недоверчиво смотрела на них, будто пыталась что-то вспомнить. Она покупала их только вчера, а кажется, что это было в бесконечно далёкой, прошлой жизни. Она протёрла лицо, промокнула губы и стянула волосы резинкой. Всё тело наливалось свинцовой тяжестью, ноги мелко подрагивали, руки висели безжизненными плетьми, адски начала болеть голова. Каким-то потаённым, глубинным чувством или благодаря инстинкту самосохранения, Кристина поняла, что дальше её состояние будет только ухудшаться. Именно это тайное знание и спасительный рефлекс, заставили её в определённый миг очнуться, легко и бесшумно собраться, и беспрепятственно покинуть квартиру. Но отпущенный ей лимит сил и времени стремительно уменьшался. Буквально таял на глазах с каждой секундой. Идти самостоятельно было всё труднее. Она подошла к невзрачному, административному зданию, советской типовой постройки, и присела на небольшой шершавый парапет. Глянув на тускло-серое небо, с блёклым, желтовато-белёсым ореолом в форме месяца, Кристина решила, что сейчас часов пять утра. На улицах было пустынно и очень тихо, как после вселенской катастрофы. Только через дорогу, в небольшом скверике, она заметила пожилого мужчину, который выгуливал собаку.

«Нужно подойти к нему и попросить вызвать такси», – подумала Кристина. Она попыталась встать, но измученное тело, тут же откликнулось дикой, множественной болью, отказываясь повиноваться. Она смотрела на упитанного, невозмутимого человека, в голубом спортивном костюме, неспешно прогуливающемуся ранним утром с поводком в руках и лениво, наблюдающему за своей криволапой, такой же упитанной, гладкой собакой, тщательно обнюхивающей встречающиеся на её пути кусты жимолости и каждое чахлое деревце туи, прежде чем, деловито задрать перед ним свою короткую, искривленную и мосластую лапку. Кристина искренне, почти до слёз, завидовала этому мужчине, его спокойной уверенности, непоколебимости и душевному равновесию. Да что там греха таить, она сейчас завидовала даже его самодовольной, толстой собачке, похожей на цилиндр с несоразмерно маленькими и тощими ножками, метившей все, что хоть немного было выше её роста. Завидовала их уютно-мещанской сытости, их давно устоявшейся, размеренной, такой славной и понятной домашности. Их давно обозначенной, строго ограниченной и неизменной принадлежности кому-то. Или чему-то. Её размышления прервал вышедший из здания, на парапете которого сидела Кристина охранник. Хмурый человек, явно пенсионного возраста, в серой форме с суровой надписью «охрана», подозрительно-выжидающе на неё смотрел. Превозмогая боль, Кристина развернулась к нему с самой благожелательной улыбкой, на которую только была способна в этот момент и заговорила, вздрогнув от звука собственного голоса. Она даже не знала, откуда взялась у неё эта эмоциональность, выразительность и сила убеждения, с которой она рассказывала совершенно незнакомому человеку о том, как, в процессе выяснения отношений, она поругалась со своим парнем и сгоряча выскочила из его дома.

– Мало того, что я, сдуру забыла телефон, так ещё и заблудилась, представляете? – доверчиво сообщила она, – Пожалуйста, вызовите такси, на этот ваш адрес, мои родители, наверное, с ума сходят, – нисколько ни кривя душой, закончила она, почти шёпотом, глядя на него уже без тени улыбки, глазами, полными слёз.

– Да что ж, конечно, – мужчина открыл массивную, железную дверь, затем повернулся к ней, – Может, внутри подождёшь? Сыро на бетоне этом… Кристина отрицательно помотала головой. Охранник кашлянув, неуверенно произнёс:

– Ты эт, что уж, слышь, не надо,… помиритесь ещё, – он снова кашлянул, потоптался на месте, будто хотел ещё что-то сказать, но передумал, или не знал как, и вошёл внутрь. Когда дверь за ним глухо захлопнулась, Кристина прерывисто выдохнула и, сгорбившись, закрыла лицо руками. Ей казалось, что на этот короткий разговор ушли её последние силы и возможностей организма, еле-еле хватает лишь на то, чтобы не съехать с шершавого и холодного бордюра. Наверное, именно поэтому, как только она села в такси и назвала адрес, то сейчас же откинулась на сиденье и закрыла глаза.

Кристина ещё не успела открыть дверцу, как к ней подбежал бледный, испуганный Костя. Он помог ей выйти из машины, что было очень кстати, так как она еле стояла на ногах:

– Крис, ради бога, что случилось? Я с ума схожу… Кристина сделала знак шофёру и, останавливая мужа, устало бросила:

– Расплатись, пожалуйста, с водителем… Остальное мы выясним позже. Она стряхнула его руку, и, прихрамывая, пошла к дому. Костя, в мятой рубашке, которую, похоже, он так и не снял с вечера, обескураженно смотрел ей вслед. В этот день никто ничего не выяснял. Кристина закрылась в спальне, а её муж, недолго потоптавшись у двери, и не добившись ровным счётом ничего, кроме просьбы оставить её в покое, высказанной в довольно резкой и грубой форме, переоделся и уехал на работу. Вечером, когда он вернулся с букетом цветов, Кристина молча поднялась в спальню по лестнице, сочно щелкнув замком и предоставив мужу на выбор спать либо на диванев гостиной, либо в кабинете, разложив, предварительно, огромное плюшевое кресло. Костя глянул на комплект постельного белья, в углу дивана, с лежащим сверху клетчатым пледом, который заранее оставила ему супруга и, поставив в воду цветы, задумался. С одной стороны, он радовался полученной отсрочке. Константин не выносил ситуаций, требующих от него каких-то объяснений, или тем более оправданий, и всего того, что могло нарушить покой, усомниться в правильности выбранного направления, подорвать уверенность и стабильность. Он боялся и презирал всю сознательную жизнь, скандалы, крики и любые выяснения отношений. Костя считал подобное занятие уделом людей нищих телом и духом, ограниченных и ущербных, так называемого плебса, от которого всегда, как только мог, отгораживался и даже нечаянного сходства или, боже упаси, контакта, сознательно избегал. Он долго и целенаправленно сжигал и вытравливал любое напоминание о своём нищем детстве с эмоционально неуравновешенной мамашей и сменяющими друг друга каждые полгода, находящимися в разной степени дегенератизации залётными папашками. Не для того он, голодный, сидя в полупустом общежитии, не только глазами, но всем нутром своим вгрызался в текст учебников, когда все его однокашники разъезжались на каникулы домой, чтобы однажды позволить догнать себя тому, от чего без оглядки, стремительно и неустанно, бежал всю свою жизнь. Но с другой стороны, не думал, скорее, ощущал Костя, пускать всю эту ситуацию на самотёк, тоже не лучший выход. Мало ли что может прийти в голову обиженной женщине. Костя, нахмурившись, стоял внизу и смотрел вверх, на плотно закрытую дверь спальни, из-за которой не доносилось ни звука, – Ленка, безмозглая курица, какого ж ты чёрта начала молоть своим языком, не зная наверняка, кто это звонит, – покусывая нижнюю губу, (дурацкая привычка, оставшаяся со студенческих лет, и свидетельствующая о напряжённой работе мысли и крайней степени сосредоточенности), в который раз подумал он.

На следующий день он приехал с работы гораздо раньше и не давая пройти Кристине к лестнице, горячо и быстро проговорил:

– Кристина, прошу тебя, не уходи, – он попытался взять её за руку, но заметив, как она отшатнулась, отступил назад, – Хорошо, хорошо, понимаю, ты возмущена, но позволь мне объяснить, эта женщина,..

– Кто она? – резко оборвала его Кристина.

– Одна журналистка, – Костя, поморщившись, с ожесточением отмахнулся, как от чего-то незначительного, пустого и не заслуживающего никакого внимания, – Не имеет значения, это взбесившаяся истеричка, с больным воображением, – Костя умоляюще посмотрел на жену, – Она ничего не значит для меня, клянусь тебе…

– Как её зовут? Где вы познакомились? – Кристина села на диван, приглашающим жестом указала ему место напротив, и смотрела на мужа спокойно, почти доброжелательно. Со стороны могло показаться, что молодая пара готовится к просмотру любимого фильма. Костя вздохнул, присаживаясь:

– Елена, – снова тяжёлый вздох, – Она как-то готовила сюжет об одном из наших проектов, он снова вздохнул, – Крис, честное слово, клянусь тебе…

– Не клянись, пожалуйста, твоя «Е» была достаточно откровенна… Он вскочил и сел рядом, взяв Кристину за руку:

– Послушай, эта женщина совершенно ничего не значит для меня, поверь…

Кристина встала, согласно кивая головой:

– Верю, Костя, скорее всего так и есть, – она улыбнулась одними губами, – Возможно, что эта Елена ничего не значит для тебя…– она сделала паузу и усмехнулась, – Так же, как и я. Кристина предостерегающе выставила руку, увидев, что он тоже встал и собирается что-то сказать:

– Нет, постой, кое-что изменилось Костя, самую малость, и я думаю, ты должен знать об этом, но для начала, скажи, – она подошла ближе и заглянула в его лицо, красивое и безупречное, как всегда, – Ты не хочешь спросить меня, где я была в ту ночь, и почему была в таком виде? Нет?

Костя взял её за руку, на тонком запястье были чётко видны жёлто-голубые разводы огромного синяка:

– Где бы ты ни была, ты имела на это право, любимая, – он поднёс к губам её ладонь и поцеловал, – Ты ведь была расстроена, я отлично понимаю твои чувства, – ещё один поцелуй, – Крис, милая, если бы ты только знала, как я переживал, куда только не звонил. Кристина вдруг рассмеялась:

– Ты великолепен, Костя, уверена, что родителям моим ты звонил весьма осторожно, да? Очень аккуратно выясняя, не у них ли я, так ведь? – Кристина снова рассмеялась, и притворно изменив голос, пробасила, изображая мужа, – А то, как бы отец не узнал, что его любимой доченьки нет дома, да не принялся бы расспрашивать дорогого зятя о причине её отсутствия в столь поздний час. Костя растерянно смотрел на неё, – Малышка, я просто не хотел их беспокоить раньше времени, я думал…

– Что ты думал? – сверкая глазами, сквозь зубы процедила Кристина.

– Милая, любимая, малышка, – передразнила она его противно-елейным голосом, – Прибереги это для своих шлюх, хоть на «Е», хоть на все остальные буквы алфавита… Кристина старательно обошла мужа и направилась к лестнице, – Мне вообще плевать, если честно, – опираясь на перила, обернулась она к нему, – А знаешь почему? – нежно улыбаясь, спросила она, – Потому что поняла, что не люблю тебя, да и не любила никогда. Думала, что любила, но на самом деле, я и понятия не имела, что это, – она медленно стала подниматься по лестнице, остановилась посередине и будничным тоном произнесла:

– А в ту ночь, на которую, по твоим словам, я имела право, меня насиловали трое мужиков, а самое главное знаешь что, – она сверху вниз смотрела на Костю печальными глазами, стоящего с опрокинутым лицом, внизу лестницы, – Самое главное, Костя, что мне это понравилось! Вот так, дорогой муженёк, – она помолчала, – Ничего подобного у меня с тобой и близко не было, да я вообще представить не могла, что такое возможно, – она поднялась наверх, открыла дверь комнаты и крикнула:

– Так что в каком-то смысле я даже благодарна твоей «Е», а то так бы и прожила всю жизнь, понятия не имея, что на свете есть такие вещи, которые и описать-то невозможно. Костя в три прыжка, оказался рядом с ней, обнял её и прижал к себе:

– Ты говоришь так специально, чтобы наказать меня, отомстить, сделать больно… Я знаю, но я не верю, – он отстранился, заглянул ей в глаза и, удерживая за руки, горячо зашептал:

– Давай всё забудем… Всё-всё, клянусь тебе больше никогда не дам тебе ни малейшего повода для ревности. Кристина высвободила свои руки, и устало произнесла:

– У тебя это и не получится… Ты, что не слышал меня сейчас? Костя, – она помахала рукой перед его лицом, – Очнись, повторяю ещё раз: я не люблю тебя! И после того, что произошло с нами обоими, ты в эту спальню больше не войдёшь, – Кристина внимательно посмотрела на него:

– Если ты думаешь иначе, или уверен, что всё это временный каприз и месть обманутой дурочки, то лучше тебе собрать вещи, и уехать прямо сейчас… Костя снова обнял её и прошептал:

– Конечно, будет всё, как ты скажешь…– он целовал её руки, – Обещаю тебе, что снова постараюсь заслужить если не твою любовь, то твоё уважение… Мы начнём сначала, только умоляю, не руби сплеча… Время пройдёт и всё может показаться не таким уж мрачным, поверь, Кристина… У нас ещё всё наладится… Я уверен, я докажу тебе…

Она вздохнула, пожала плечами и закрыла дверь. Костя сидел на лестнице возле спальни до глубокой ночи. В нескольких метрах от него, на большой двуспальной кровати беспокойно спала молодая женщина.

Эта ночь даст отчёт целой веренице последующих, в которые она будет опускаться с наслаждением ею уже однажды испытанным. Очарованная таинственным и нетерпеливым ожиданием, когда из глубины долгожданного сновидения, медленно и неотвратимо, словно услышав её молчаливый призыв и дневные мольбы, перед ней, изнемогающей от желания, возникнет лицо парня с весёлыми и нахальными глазами.

ОТРАЖЕНИЕ

На исходе сороковин по усопшему она снова её увидела. Тощая, будто высохшая фигура женщины в чёрном платке, с неестественно бледным и измождённым лицом… На этот раз она стояла в углу между дверью и престарелым сервантом, устаревшим задолго до того, как Лидия впервые ступила через порог этой квартиры. Стояла, как всегда, молча, и не мигая, смотрела прямо на Лидию бесконечно уставшим взглядом, в котором с застывшей, безысходно-мученической глубиной, неявно угадывалась мольба об избавлении. В то же самое время, весь её отрешённый вид свидетельствовал о том, что надежда эта ещё более призрачна, чем она сама. Чем дольше Лидия смотрела на неё, тем явственней в глазах женщины читалось: не присутствовать, не чувствовать, не быть. Ни здесь, ни где-нибудь ещё. Ни сейчас, ни потом… Никогда. Посыл этот был настолько чётко осознаваем, что его можно было принять за собственные мысли Лидии. Одета женщина всегда была как-то неопределённо. Неизменным оставался только черный платок и бесформенные юбки. Такие длинные, что её ног Лидия ни разу не видела. Сейчас, например, поверх невнятной юбки, мешком на костлявых плечах висела мышиного цвета кофта, которая, время от времени то резко, то волнообразно колебалась. Лидия давно уже поняла, что сквозняк здесь не причём. Так являвшаяся к ней с самого детства призрачная женщина дышала. Только очень редко, медленно и тяжело. Поэтому создавалось впечатление, что она регулярно вздыхает.

Первый раз призрак вздыхающей женщины маленькая Лида увидела, когда ей не было ещё и шести лет. В ту ночь матери дважды вызывали «скорую». Во второй раз, уже под утро, немолодая, хмурая фельдшерица, измерив матери давление, устало бросила растерянному отцу: «Нужно в больницу, собирайте её». Они привыкли, что мама часто и подолгу болела. Да и «скорую» приходилось вызывать по нескольку раз в месяц. Но в ту позднеосеннюю, беспокойную ночь как-то особенно безучастно выглядело лицо мамы, и уж очень холодно и обречённо прозвучала фраза хорошо им знакомой тёть Насти, поселкового фельдшера. Разбуженная трёхлетняя Танюшка, громогласно рыдая, вцепилась в носилки, которые несли отец и водитель скорой помощи.

– Уберите ребёнка! – закричала тётя Настя неизвестно кому. Лида стояла точно в ступоре, недвижимая, открыв рот.

– Лидка! – заорал отец, дико вращая глазами, – Уведи малую, живо!

Лида обхватила, зашедшуюся в истерике сестрёнку и, уходя с ней в комнату, услышала, как тёть Настя громко выговаривала отцу:

– Чёрт знает, что такое! Он (кивнула она на водителя) вообще не имеет права машину оставлять, – она как-то странно дёрнула шеей и уже тише добавила, – Возишься тут с вами, две бригады на весь район, двадцать-тридцать вызовов за смену, а вам, как об стенку горох! Я ей (ещё один кивок, теперь уже на носилки, где хрипло дышала мать, накрытая своим же пальто), ещё месяца три назад говорила, чтоб в город ехала, да ложилась на обследование… Больше Лида ничего не слышала, так как, пропустив носилки, фельдшер тётя Настя плотно закрыла за собой дверь. Вот тогда, лёжа на своей кровати, и обнимая всхлипывающую, но постепенно затихающую сестрёнку, она и увидела эту женщину первый раз. Она стояла в простенке между шкафом и Танюшкиной кроваткой, обхватив худыми руками себя за плечи, точно ей было холодно, и, не мигая, смотрела на Лиду. Чахлая грудь женщины редко, с усилием вздымалась и с каким-то сиплым звуком медленно опадала. Казалось, что женщина о чём-то горестно вздыхает. Лида хорошо помнит, что не успела тогда даже испугаться, как следует, так как подумала, что это кто-то из сердобольных и любопытных соседок зашёл узнать, что у них тут за канитель такая посреди ночи. А может сам отец попросил кого-то присмотреть за девчонками, пока он везёт жену в больницу; народ в посёлке встаёт рано. Пока до сознания маленькой Лиды дошло, что вздыхающая женщина не похожа ни на кого из соседей или хотя бы знакомых, к тому же и ног женщины, под длинной тёмной юбкой, как она ни старалась, разглядеть ей так и не удалось, на веранде послышались шаги отца, его сухой кашель и призрачная женщина, глянув напоследок с осуждающим сожалением на перепуганное и вытянувшееся лицо девочки, надвинув на глаза чёрный платок, просто исчезла.

Очень быстро Лида забыла про этот случай, тем более что призрак надолго исчез, да и события развивалась таким образом, что только успевай поворачиваться. Из больницы мать так и не вернулась. Истаяла, как свечка от стремительно развившейся у неё ишемической болезни сердца в несколько дней. Лида этому почти не удивилась. Неосознаваемо она почувствовала, что мама не вернётся ещё в ту страшную ночь, когда она хрипела на носилках, впопыхах накрытая своим пальто. Лида подозревала, что и младшая сестра каким-то необъяснимым образом почувствовала то же самое, когда рвалась к матери, и, захлёбываясь слезами, отчаянно цеплялась за носилки. Они уже тогда детским, чистым сердцем почуяли беду. Именно в тот предрассветно-жуткий час сёстры и оплакали мать. А не когда, держась за руки, они стояли возле свежевырытой могилы вместе со своим отцом и остальными людьми, безучастно наблюдая на опускающийся в яму гроб с телом матери.

Отец женился довольно быстро. Многие в их посёлке считали, что сделал он это слишком поспешно. На грани неприличия. В том смысле, что толком год ещё не прошёл. То есть расписались они с Тамарой, конечно, через год, как и положено, но переехала-то она к нему гораздо раньше. Хотя с другой стороны, как не сделай, люди всегда найдут, что сказать. Тамару отец привёз к ним из города, да не одну, а с пятилетней дочкой, и Лида не раз слышала, как кое-кто из знакомых, и даже некоторые родственники говорили о том, что отец с Тамарой знакомы не первый год, и давным-давно снюхались. Лида, слыша это выражение, каждый раз старалась понять, как это? Шли по следу, подобно животным, пока не «снюхали» друг друга? Так в жизни Лиды и Танюшки появилась мачеха. И ещё одна дополнительная сестра Ира. Но Лида всё равно осталась старшей. А Танька младшей. А городская Ира находилась посередине. Лида уже ходила в первый класс. Отец велел своим дочерям подружиться с Ирой. И при этом строго глядел именно на Лиду, как на старшую. Хотя Танюшка стояла тут же и со скучающим видом ковырялась в веснушчатом носу. Большого желания дружить со стихийно образовавшейся сестрой не было. Они уже пробовали. Городская выскочка Ирка была плаксой и ябедой. Чуть что бежала жаловаться своей маме. Причём по любому, самому незначительному поводу. Даже младшая Танька в таких случаях озадаченно смотрела ей вслед, размышляя, сильно ли влетит от отца на этот раз или обойдётся парочкой шлепков и очередной шумно-показной нотацией. Поэтому дружили только в пределах родительской видимости и досягаемости. Всё изменилось, когда родился братик Коля. Девочки устанавливали очерёдность на право держать живой свёрток на руках, укачивать брата или катить его в коляске. Споры и разногласия не прекратились, но они приняли, так сказать, качественно новую, конструктивную направленность.

Многие соседи и даже учителя смотрели на Лиду и жалостно кивали головой, сочувствуя её полусиротскому положению и незавидной участи старшей падчерицы. Да, ей много приходилось делать в свои неполные семь, девять, одиннадцать лет, но она считала это вполне закономерным. А кто же ещё? Ведь она старшая. Лида нянчилась с сёстрами и братом, помогала с уроками. В огороде управлялась гораздо лучше так и не привыкшей к сельской жизни Тамары. После рождения Коли, мачеха стала часто болеть, поэтому Лида с десяти лет уже и готовила на всю семью. Как-то отец, вернувшись поздним вечером из города, куда ездил, чтобы навестить жену в больнице, ковыряя вилкой макароны, невесело усмехнувшись, произнёс, глядя на старшую дочь: