Счастливая Женька. Начало

Дима устал. Он уже не искал способы примирения. Ибольше не мечтал о том времени, когда у них было все хорошо. И любви своей жены он уже тоже не искал. Невозможно отыскать то, чего не существует.Очень непросто найтичерную кошку в темном помещении, особенно если её там нет. Его жена, в принципе, не в состоянии была любить. И вины её в том нет. Это чувство ей было незнакомо. При всем желании, она не могла делиться тем, чего не имела сама. А у Димы уже не хватало на это жизненных ресурсов.Подобно забытому на даче растениюв кадке, любовь высохла и умерла. Ведь отношения – это движение навстречу. В одностороннем порядке дойти трудно. Не каждому по силам. Димка быстро выдохся и опустил руки.

На его состояние больше обратил внимание Гарик. Они тоже плохо спали в ту ночь. Женя лишь заметила, что Дима похудел исильно нервничает. Гарик с сомнением покачал головой:

– Парню двадцать лет, Женя…Я не знаю, конечно, но в этом возрасте, после ссоры с женой, не идут к родителям. Что хочешь мне говори, но это странно… Женя привстала на локте:

– А куда ему идти, ты видишь, какая она? Живут почти год, а мы ни разу у них не были…

– Да причем тут она, вообще, Женя?! Не о Лизе речь… Он какой-то потерянный… И… безразличный что ли, понимаешь, о чем я? Неживой какой-то, будто ему восемьдесят, а не двадцать… Женя села на кровати:

– Ты думаешь? А я так радовалась, что он женился, наркоту оставил… К нам пришел, хотя раньше, если ты был здесь, он этого не делал. Женя пыталась разглядеть в темноте лицо Гарика:

– Я понимаю, у тебя взгляд свежий, незамыленный, в отличие от моего. Но Дима всегда был замкнутым и необщительным ребенком. И проблемы с адаптацией у него были тоже всегда. Димка и в лагере не остался до конца смены ни разу. Не получалось. То заболеет немедленно по приезду какой-то страшной ангиной. То как-то раз, я справку по эпидокружению забыла, и он пролежал в изоляторе три дня. И его там всего обсыпало. Чесался, как сумасшедший. Меня попросили немедленно забрать его. А потом выяснилось, что это была крапивница на нервной почве. И дома все тут же прошло. Из спортивного лагеря вообще убежал с приятелем. Когда спрашивала почему, отвечал только: «Там ужасно».

Гарик долго молчал, затем произнес:

– Трудно ему будет в жизни. Слишком хрупкий он для нашего грубого реального мира.

– Ему уже очень трудно, разве ты не видишь? – тихо ответила Женя, – И всегда было трудно… Бедный мой ребенок. Знаешь, мне всегда было его так жалко, что и передать нельзя. Не знаю даже почему… Просто жалко и все. Без видимой причины. Иногда прямо до слез. С Аней не так. Дочь не вызывает такую щемящую жалость. Хотя, казалось бы, девочка же. Вроде должно быть наоборот.

Вскоре об этом событии и ночном разговоре забыли. А может и не совсем забыли, а просто их немного потеснили другие обстоятельства, более эмоционально насыщенные и яркие.Например, вторник 1 февраля 2011 года. В четыре утра позвонил Димка и каким-то ошалевшим от волнения голосом крикнул, что у него родился сын. Женя спросонья не могла ничего понять. По всем расчетам, в том числе и медицинским, ребенок должен был появиться на свет где-то в начале апреля. Как же так?

– Семимесячный, – радостно орал в трубку Димка. Ничего страшного, – заверил он мать, – Сейчас ещё и не таких выхаживают. Он пока в кувезе находится, в отделении для недоношенных, потому что вес у него килограмм шестьсот пятьдесят грамм.Представляешь?!

Димка все это произносил очень торжественно, явно гордясь сыном:

– Мам, не переживай! Альберт – мужик!

– Кто? – давясь от волнения и смеха, переспросила Женя, – Как вы его назвали?

– Моего сына зовут Альберт, – повторил Дима, – Это я его так назвал, Лиза сказала, что ей все равно…

– Как это все равно?! – возмутилась Женька, – Как это возможно, она мать или кто? Голос у Димки тут же стал чужим:

– Не знаю я, как это возможно, – устало выдохнул сын, – Просто так есть, и все.

Вечером собрались небольшим, но уютным кругом: Женя с Гариком, Алексей Игоревич с Людмилой, Туся с Сергеем, Зинаида Евгеньевнаи Дима с Аннушкой. Как правило, несанкционированные и стихийные мероприятия бывают самые веселые, душевные и запоминающиеся. Специально никого не приглашали. Ничего отмечать не собирались, пока Лиза с малышом в роддоме. Но тут приехала радостно-восторженная Зинаида Евгеньевна. Затем позвонил отец Гарика и сообщил, что они с Людмилой прикупили кое-что для новорожденного. И если Женя не против, хотели бы завезти, тем более, что они недалеко от её дома. «Кое-что» еле уместилось в четыре огромных пакета. А узнавшая одна из первых об этой новости Туся,сейчас же объявила, что пусть Женька с Гариком, как хотят, но вечером они непременно будут. Так и собралась разношерстная, оживленная компания, с цветами, шампанским и подарками.

Вспоминая тот день, Женька сожалела лишь об одном. О тех словах, что сказала тогда Гарику. Он в тот вечер, как обычно, собирался на группу. Женя, которая в запарке бегала от раковины к столу, а от плиты к холодильнику, удивленно на него глянула:

– Ты куда? Да ладно, какая группа… Ведь такое событие! Гарик, сегодня день рождения нашего внука! Я понимаю, у нас нет с тобой общих детей, но этопервый малыш, который родился в нашей семье с тех пор, как мы вместе, – Женя подошла, обняла Гарика и заглянула ему в глаза, – Не оставляй меня одну сегодня, прошу тебя…

Женя хорошо запомнила и тот день, и проведенный с друзьями и родственниками чудесный вечер. Но одиннадцать дней их с Гариком запоя, последовавших непосредственно за этим, сохранились в Женькиной памяти лишь бессвязными, мучительно-отвратными вспышками.

Наиболее мерзким было то, что она во избежание увольнения, преподнесла на работе чудовищную легенду о смерти брата Ярослава. Придуманную ею лично от начала и до конца. Женька в этот момент находилась в каком-то оглушенном состоянии, в условиях дичайшего алкогольного плена, распластанная в тисках зависимости и безысходности. С одной стороны, ей необходимо было выходить на работу, так как подаренные Ириной Анатольевной три дня мгновенно истекли. И невозможность осуществления этого по причине своего заболевания. Вот тогда и пришла ей в голову эта дикая мысль. Женя выслушивала сочувственные, но весьма заезженныефразы. Они начинались с сокрушенного прицокивания:«такой молодой…», «как же так…», и«еще жить бы да жить…». И ещё люди осторожно старались выяснить, что же все-таки произошло: «…а что же он, болел?» А заканчивалось все неизменным пожеланием царствия небесного. Женьку интересовал только отсроченный выход на работу и больше ничего. Из-за этого отвечала она печальным голосом, но короткими и весьма туманными фразами. На что-то большее её уже не хватало. Женя не знала, что приходящая уборщица у неё на работе знакома с её матерью. И сердобольная эта женщина, взяла да и позвонила Зинаиде Евгеньевне. Исключительно из добрых побуждений, чтобы выразить соболезнование по поводу безвременно ушедшего сына Ярослава. Который, между нами говоря, в это самое время, в полнейшем здравии и благополучии, как физическом, так и душевном, отдыхал с новой пассией в Черногории.

Если Гарик, ещё мог сохранять хотя бы какую-то видимость активности, то Женя вела уже полурастительное существование. Она в этот период напоминала героиню советского документального фильма «Женский алкоголизм: болезнь или распущенность». Женя ещё больше похудела, так как ничего не ела. Организм ничего уже не принимал. Даже алкоголь. Женька плохо ориентировалась во времени и пространстве, у неё непрерывно дрожали руки, и она с трудом разговаривала. За Аней, как мог, присматривал Гарик. Он готовил еду и даже помогал иногда с уроками. Зинаида Евгеньевна после инцидента с фиктивной смертью всякое общение с дочерью прекратила. Женина мать пришла,безоговорочно, хоть и к грустному, но логическому, в общем-то, выводу, который заключался в абсолютной невменяемости её дочери. И полной её несостоятельности, как матери. На этом основании она потребовала, чтобы Аня снова жила у неё. В чем ей было негромко, но категорически отказано. Женя по состоянию здоровья в переговорах не участвовала. Зинаида Евгеньевна, исполненная праведным гневом, стояла в дверях, намереваясь войти. Снег с её шарфа быстро таял и уже в виде жидкой консистенции истекал на половик. Гарик, бледный и нетрезвый, в квартиру тещу не пускал. Стоял намертво. За его спиной полыхнули иссиня-черные глаза её внучки. Женщина, увидев девочку, неожиданно заголосила так, что Гарик и Аня одновременно вздрогнули:

– Ой, Господи, дите, ты мое бедное, разнесчастное! – Зинаида Евгеньевна шмыгнула носом и сделала ещё одну безуспешную попытку войти. – Аннушка, внученька, собирайся, поедем до бабы. Гарик, удерживая дверь, процедил сквозь зубы:

– Зинаида Евгеньевна, прекратите немедленно, Аня останется здесь, с матерью. Зинаида Евгеньевна на минутку ослабила хватку и совершенно другим, насмешливым тоном проговорила:

– Да что ты говоришь! Это где же здесь? Там где моя чокнутая дочь с сожителемне просыхают уже неделю? И с какой же матерью это бедное дитеостанется? – интонация Зинаиды Евгеньевны ничего хорошего не обещала. – С матерью, которая хоронит живых родственников? – она неожиданно рванулась за дверь и крикнула: «Анечка, детка, одевайся! Я тебя жду». Гарик вверенную позицию удержал, ценой знатного дверного толчка в бедро:

– Перестаньте, Зинаида Евгеньевна, я вам сказал, девочка никуда не идет!

И ещё, насчет сожителя, – Гарик потер ушибленное место, не выпуская из поля зрения, дверь, – Вам прекрасно известно, что мы в законном браке, для чего вы устраиваете этот спектакль? Да ещё перед ребенком?! Отдышавшись, его теща с презрением выдохнула:

– Послушай, ты! Мне на тебя наплевать сто раз, кто ты и что ты, ясно? Но моя дочь уже пропила мозги настолько, что объявляет умершим родного брата! Только, чтобы не останавливать своё пьянство… Этодаже для неё чересчур…Доходит, нет? – Зинаида Евгеньевна, с удивлением, посмотрела на внучку, которая и не думала одеваться, – Но и это бы ладно, хотите спиваться, ваше дело, но тут моя внучка! Она здесь причем? – Зинаида Евгеньевна уже дышала со свистом. Аня подняла на неё глаза и тихо сказала:

– Я здесь останусь, бабушка, – развернулась и ушла к себе.

Зинаида Евгеньевна,медленно отступая, покачала головой:

– И ребенка застращали, сволочи! Ладно, я на вас управу найду!Поворачиваясь к лестнице, она громко объявила:

– Я в суд буду обращаться, понятно тебе? И на этот раз добьюсь лишения её родительских прав, – дыхание стало хриплым и прерывистым, но Зинаида Евгеньевна не останавливалась. Где-то на уровне первого этажа, все ещё доносилосьеё зычное и выразительное:

– Алкаши чертовы! Житья от вас, проклятых, нет! Да чтоб вы повыздыхали по всему свету, окаянные.

Гарик вздохнул и закрылся надва оборота. Глядя на дверь в упор несколько секунд, подумал и накинул цепочку.

Женя с Гариком начали приходить в себя, когда Лизу с малышом уже выписали. Димка разглядывал красное морщинистое личико и пытался осознать свои чувства. Наиболее четко прослеживался страх. Ребенок был такой крохотный, что даже не мог нормально плакать. Он часто кряхтел с зажмуренными глазами и намертво стиснутыми пальчиками. Иногда пищал и судорожно тряс кулачками, с побелевшими малюсенькими ноготочками. Дима смотрел на него и не мог представить, что имеется безопасный способ, чтобы взять такую кроху на руки. Димка и подойти-то вначале боялся. Мешал все тот же страх, а вдруг он не дышит? Кстати говоря, страх вовсе не беспочвенный. Дыхание у малыша было неровное, слишком частое и поверхностное. Глядя на него, Дима и сам начинал задыхаться. Лиза выглядела измученной, но от сочувствия приходила в ярость. Дима её раздражал одним своим видом. В квартире становилось тесно. Если он заходил в комнату, Лиза демонстративно выходила. Он за все хватался, чтобы быть нужным, но чаще всего получалось медленно и скверно. Лиза, наблюдая за его деятельностью, презрительно молчала. Димка ругал себя за инициативу. А больше всего за отпуск. Какой же он дурак! Еще гордился собой, что так удачно подгадал. Пошел в отпуск,аккурат, в день их выписки. Для того, чтобы была возможность помочь этот месяц жене. – Идиот малахольный, – грыз себя Димка, – Кому я тут нужен со своей дурацкой помощью. Первый за долгое время скандал разразился, когда Лиза перестала кормить грудью. В доме появилась искусственная смесь, хотя молоко у неё было. Димка возмутился, когда увидел, пропитанную грудным молоком тканевую прокладку.

– Ты же сказала, что нет молока… – растерянно проговорил он. Лиза раздраженно ответила:

– Не берет он грудь, что я могу сделать? Насильно его кормить?! – Лиза начала кричать, – Что ты понимаешь в этом? Соску берет, а грудь нет, ясно тебе?

– Медсестра же говорила сцеживаться… – он не успел договорить. – Да пошел ты вместе с этой медсестрой! – взвизгнула Лиза, – Вот и сцеживайся, если хочешь, с этой коровой… – она матерно выругалась. – Ты хоть знаешь, как это больно! – Лиза с ожесточением швырнула марлей об стену. Молочные ручейки живо брызнули и побежали вдоль голубой стены, по зеркалу, по Димкиной щеке. Лиза, оттолкнув его, убежала в комнату. Онпочувствовал, исходящий от неё запах влажной кожи, теплого молока и чего-то едва ощутимого, но желанного и манящего.

Его коллега Гриша, которому Димка, в минуту откровенности, рассказал о семейных трудностях, заверил его, что это временно.

– Ничего, старик! Это послеродовая депрессия, так бывает, – Гриша закурил и добавил, – Это пройдет… Моя знаешь, как после вторых родов бесилась, о,словами не передать! А потом ничего, успокоилась вроде. Диме стало немного легче. Гришке можно было верить, как – никак двое пацанов у человека.

Гарик опять начал посещать собрания анонимных алкоголиков. Все время звал Женю с собой.

– Ты пойми, – говорил он, – Ничего не получится, если я один буду в сообществе. Только оба, поддерживая друг друга, мы начнем выздоравливать. Но Женя, потеряв очередную работу, впала в уныние. Ничего не хотела. К внуку приходили всего дважды. Атмосфера в том доме была напряженная. Им были слишком явно не рады, чтобы не замечать этого. Оставаться дольше не имело смысла. Женя с Гариком поднялись, чтобы уходить. Дима вышел их проводить. Он исхудал и был странно возбужден. Извинялся за Лизу, объясняя, что малышу пока опасны контакты с внешним миром. Женя провела рукой по ввалившейся щеке сына:

– Что с тобой, сынок? Ты болен? – слабым голосом задала вопрос Женя. Димка засуетился, произвел одновременно кучу движений. Замотал головой, шеей и руками. Затем, не глядя на мать, исказив рот нервной, страшной гримасой, означающей, видимо, улыбку, произнес:

– А что с нами со всеми, мам? Ты разве не знаешь? – он вдруг повернулся и глянул на неё щемящим и грустным взглядомумирающей собаки.Тем самым взглядом с той фотографии ипродолжил:

– Мы пропащие… Все мы: я, ты, он, Димка махнул в сторону курившего недалеко Гарика. И Лиза тоже… И если не случится чуда, то и Аня, конечно… У неё нет другого выхода. Вернее, может и есть, но в нашей семье, она его просто не увидит. Димка неожиданно засмеялся и Женя вздрогнула. Сын помолчал и закончил:

– Мы все обречены… И все мы это знаем. Только вы молчите и делаете вид, что все в порядке и стараетесь улыбаться в нужных местах. А я уже нет… Не могу больше… И не хочу… Противно…Женя взяла его за руку:

– Да что ты, сынок! Что-то поздновато для юношеского максимализма, – натужно пошутила Женя. – Все наладится, увидишь… – сделав паузу, выдавила она из себя. Дима, непроизвольно качнувшись всем телом сразу в обе стороны, глянул на неё, улыбнулся и кивнул:

– Конечно, мам… Слушай, нам Альберта купать, а мне еще череду заваритьнужно, – Дима поцеловал мать в лоб сухими губами, – Пока, Гарик! – крикнул он, и направился к дому, не оглядываясь, без конца поправляя челку, одергивая куртку и вздрагивая плечами.

В ту же ночь Жене приснился сон. Она стоит на берегу то ли озера, то ли моря, неизвестно, так как линия горизонта расплывается в тумане. Очень холодно. Она кутается и прячет лицо от сильного ветра. Вдруг справа от неё послышался всплеск. Женя видит, как Дима,заходит в ледяную воду. Она пытается кричать ему, но голоса нет. Женя бежит за ним изовет его, но он не слышит, хотя находится очень близко. Кое-где вода покрыта льдом. Но он сосредоточенно идет дальше, кромсает лед, проваливаясь в воду. Вдруг он оборачивается и смотрит прямо на неё. На его лице радостная улыбка:

– Мама, – громко и страшно шепчет он, – Ты видишь, я могу, – он опять легко и беззаботно смеется, – Я думал, что не сумею, но ты видишь, мам? Он что-то говорит ещё, но Женя не может разобрать больше ни слова. Она вглядывается в его смеющееся лицо и холодеет от ужаса. Дима смотрит на неё плотно закрытыми глазами, а в его открытом рту нет ни одного зуба.

25

Дима оперся на стол в кухне и попытался успокоиться. Это давалось нелегко, так как обвинительный монолог Лизы по его адресу не прекращался. Сейчас Димка уже не знал, хочет ли он, чтобы она замолчала. Ведь тогда нужно будет, что-то отвечать, чем-то заполнять паузу. А он давно не хотел уже ничего говорить. Не хотел этих скандалов, разборок, объяснений и унизительных, вымученных примирений. Лиза, укачивая ребенка, влетела на кухню:

– Что ты молчишь? Почему ты, как нашкодивший кот, сделаешь человеку гадость, а затем убегаешь?

– Послушай, – Димка намеренно не смотрел на жену, – Я всего лишь спросил, почему ты не гуляла с ребенком. Вот и все. Лиза подошла ближе и, еле сдерживая, охватывающую её ярость, зашептала:

– Нет, не все! Ты не всего лишь спросил… Ты меня обвинил, что я не гуляла с ним, – малыш заплакал, и Лиза, качая его, продолжила:

– Ты думаешь, еслипросиживаешь штаны насвоей никчемной работе, значит, можешь указывать остальным, что им нужно делать?! Димка потер виски и уставшим голосом ответил:

– Ребенок и так почти месяц был дома, неужели тебе его не жалко? Вчера, не гуляли, а такой день был солнечный…

– Хорошо, – она лихорадочно начала собирать ребенка, – Я пойду, конечно, раз муж сказал. Димка зашел в комнату, – Ну зачем ты? И куда, семь вечера уже… Он тронул её за плечо, Лиза вырвалась с каким-то театральным надрывным криком, – Не трогай меня! – развернулась и с ненавистью заглянула ему в глаза, – Никогда меня не трогай, слышишь? Ты, не способный ни на что гребаный недоносок, жертва пьяного зачатия! Я с радостью уйду, понял? С большим удовольствием, чтобы только не видеть этой жалкой физиономии! – она укутала шарфом бутылку со смесью и положила её в коляску. Дима чувствовал себя второразрядным актером в какой-то дешевой, бульварной пьеске.

– Лиза…, – растерянно проговорил он. Открыв входную дверь, Лиза подкатила коляску к лифту:

– Не приближайся ко мне! Чтобы я только сейчас не отдала, лишь бы не видеть тебя больше! – снова заплакал ребенок, – Господи, да замолчи же ты!

Димкино лицо вытянулось и побелело, он стоял и молчал. Он абсолютно не знал, что полагается делать в такой ситуации. – Как все глупо, – думал он, – Боже мой, зачем это? Как же это тупо и мерзко… Жалобно и громко плакал в спальне Альбертик, ему шел второй месяц, и что-что, а кричать он уже научился. Лиза вернулась за ним в комнату. Уложив его в коляску, она накрыла малыша пледом, оделась, и не глядя на Диму, вышла из дома. Негромко и глухо щелкнул дверной замок, будто подавая сигнал. – Вот и ладно… – тихо ответил ему Димка. Он достал из заднего кармана начатую пачку циклодола и закинул в рот четыре таблетки. Открыл холодильник, взял бутылку водки и попытался запить. Не вышло, он закашлялся, облил футболку и еле справился с приступом тошноты. Димка чертыхнулся, налил водку в стакан, подобрал две размокшие таблетки и выпил залпом. Открыл кран и долго пил воду. – Чертова синька! – прошептал он, отдышавшись, – Как её вообще люди пьют? Вот мать его, например, жить без этого дерьма не может… При взгляде на бутылку, Димка с отвращением поморщился. Затем выпил оставшиеся таблетки и вышел на балкон. Первым делом он, как всегда, глянул на торчащий сверху арматурный крюк. Он почему-то всегда его успокаивал. Каким образом и для чего его оставили, было совершенно непонятно. Димка часто размышлял над этим. Что это? Огрехи нерадивых строителей или крюк имеет какое-то функциональное предназначение? Точно по центру он выступал из бетонной плиты на хорошие десять сантиметров и был даже побелен, как и она. Вроде бы так и надо. Будто такая инсталляция является абсолютно нормальной, и вовсе не считается чем-то предосудительным. Димка подмигнул ему, какзаговорщику и вынул сигареты. Вот ещё одна гадость из «нормальной» жизни, которую он не в состоянии был понять. Но сейчас было нужно, так положено. Димка был уверен, что это обязательный ритуал, при несоблюдении которого может произойти все, что угодно. После двух затяжек, он потушил сигарету и надел чистую футболку. Потом снова налил водку и достал коробку с лекарствами. Зачем ему это Димка и сам точно не знал. Содержимое домашней аптечки было ему прекрасно известно. Тем не менее, он насобирал в пригоршню какой-то лекарственной чепухи и уже без содрогания запил все это добро водкой. После этого, в голове у Димки кто-то зычно скомандовал: «Пора!» Его шатнуло, он схватился за раковину, улыбнулся и погрозил кому-то пальцем. «Поторопись, милый…» – нежно шепнул ему на ухо бархатный женский голос. Димка, засунул голову под умывальник и открыл кран. После этого, он действовал быстро и четко. Тщательно причесав волосы, достал с антресолей синее казенное одеяло и завесил балконное окно. Затем из глубины кладовки достал поломанный утюг, который Лиза сказала выбросить ещё месяц назад и отрезал шнур. Немного повозился с ним, закрепляя в крюке. Зато петля с самого начала вышла отличная. В меру подвижная ис надежным узлом. Не зря так долго тренировался. Под ней он установил казарменный табурет, выкрашенный белой масляной краской с изогнутой прорезью в центре. Он нравился ему за прочность и основательность. «Фундаментальная вещь, – с уважением похвалил он его, – А многовато у нас армейских предметов», – хмыкнул он, разглядывая криво висящее солдатское одеяло с небольшими, аккуратными дырками по бокам. Димка почувствовал, как его руки становятся ватными. Но хуже было то, что в глазах несколько раз становилось темно. Это было даже немного забавно, как будто в голове у него кто-то баловался и иногда выключал свет. Потом Дима сел за компьютерный стол, вырвал лист из блокнота и написал большими печатными буквами «Прости меня, сынок, но другого выхода нет. Дальше будет только хуже. Всем, но в первую очередь, тебе. А я бы этого очень не хотел. Лиза! Я не верю, что в тебе совсем нет любви. Умоляю, позаботься о сыне. Дмитрий». Димку снова качнуло, в глазах сделалось темно. Он испугался, что потеряет сознание, – Вот бы хохмабыла, – подумал он, с жадностью опустошая стакан с водой. Во рту страшно пересохло. Было ощущение, что его язык увеличился в несколько раз. Хорошо, что не нужно ни с кем разговаривать, едва успел подумать он, как зазвонил телефон. «Мать, – с глухим раздражением промелькнуло в голове, – Ого, четыре пропущенных, а услышал сейчастолько крайний вызов». Дима отключил телефон и бросил на кровать. Затем быстро вскочил на табурет, при этом чуть не упал. На лоб выступила испарина, от мысли, что он не успеет. И вот сейчас услышит в двери поворот ключа. Нет, хватит на сегодня дешевых мелодрам. Он накинул на шею петлю и стал дышать часто-часто. Будто впрок. Сквозь дырки в одеяле было видно, что на улице окончательно стемнело. И стало гораздо холоднее.Но Диме было очень жарко. Во рту снова пересохло. И в глазах потемнело. На этот раз свет зажегся не сразу. Мелкие пакостники в его голове, видимо, не на шутку разошлись. Димка хлопнул себя по щеке. Ему показалось, что некто коснулся её мягкими, теплыми губами, а затем нежным голосом шепнул: «Давай, малыш! Сделай шаг! Это, как твои любимые прыжки в воду. И даже лучше, вот увидишь». На какую-то долю секунды, он почувствовал под ногами трамплин. Казалось, что старый верный табурет дрожит от нетерпения и пружинит. А вот он будто замер в ожидании и ждет толчка. Всё Димкино тело превратилось в струну. Он стоял на краю табурета, наклонив голову. Сердце билось в груди такими мощными толчками, что он удивился, почему до сих пор у него целые рёбра. Неожиданно стало очень тихо. В мире исчезли все звуки. Руки взметнулись над головой. Всё напряжение, вся мощь ушли в правую толчковую ногу. Левая приподнялась. Во всех этих действиях совершенно не принимал участия разум. Димка резко оттолкнулся и прыгнул. От падения табурета раздался страшный грохот. В ту же секунду в голове у Димки что-то разорвалось тысячами алых брызг. Он явственно увидел внутренний рельеф собственного черепа. Словно в кинотеатре в лунном просвете зажглисьогромные буквы. Мерцающая надпись была выполнена в готическом стиле и бежала кровавыми ручейками с призрачного экрана куда-то вниз. Возможно, прямо в изувеченную шнуром гортань и дальше, вдоль судорожно подергивающегося тела. «Game over» – мигнула надпись снова. После этого раздался мерзкий щелчок и свет погас. Теперь уже окончательно.