Перцовый смузи

– Понравилось? – Вновь встряхнул пустоту нежный голос.

Оглядел свои руки, больше ни океан, ни вода, не лёд и не пар, я, снова – я.

– Кто ты?

– Никто, ничто и ничего. Но всё, и везде.

– Как это возможно?

– Я, сознание, как и ты, и всё другое в этой вселенной, начало всего.

– Но… как такое может быть?

– Не задавай лишних вопросов, просто смотри и чувствуй.

Темно. Тихо. Пусто. Я – маленькая чёрная точка, внутри трепещет. Наполняюсь, но не росту. Тяжело. Вот, вот моя же масса меня и раздавит. Чувствую в себе тяжесть миллиарда галактик. Полон.

Пустота вокруг заиграла волнами, прожорливо поглощаю её просторы, расширяясь, увеличиваюсь со стремительной скоростью. Я огромен, в триллионы раз больше тысячи океанов. Внутри царствует хаос, частички сталкиваются слипаются растут, стремительно наращивая массу, кружась в танце под симфонии вибрации энтропии. Формируются. Погибают и рождаются вновь. Приобретают вектор, сталкиваются сгоняя друг друга с орбит в борьбе за жизнь. Я чувствую тепло сияющих звезд. Понимаю языки зарождающихся чудес. Большие и массивные играют в салки с малютками, притягивая ближе к себе, расставляя по местам, кружа в диких магнитных вихрях.

Они творят, и я могу. Играть завитками бурлящих потоков. Могу говорить языком созвездий. Давать и забирать. Преображать и уничтожать. Я – космос, и это прекрасно! Бескрайний и безграничный. Художник первопроходец, рисующий изгибы будущего. Творящий, бесформенный разум, но чувствую каждую частицу необъятного тела. И другие такие же тела. Слышу говор их вибраций, вижу чудеса фантазии. Нас миллиарды. Это прекрасно. Мы, часть единого ядра, основа жизни, её начало. Я понимаю частицы, осознаю то, о чём раньше не мог и подумать. Всё вокруг нас живое. Сознание оживляет, придавая формы, рисуя образы и миры. Как в детстве, леплю фигурки из молекулярного пластилина. Я осознал, что есть жизнь.

– Ты чувствуешь это?

– Да! – Шептал я в эйфории блаженства. – Чувствую!

***

– У него кома!

– Мы можем что-нибудь сделать?

– Что можно сделать в этой консервной банке?

– Да что с ним? Он не пробыл на поверхности и двух минут.

– Все показатели в норме, но что странно, мозг словно умер, ни одного импульса.

– Но так не должно быть.

– Сам посмотри!

Луч пытался проникнуть на корабль, искал щель, рисуя узоры у самого иллюминатора. Было принято решение улетать с существующим, но безжизненным телом на борту, лишь вступившим на неизвестную планету, оставив на ней само начало.

Я видел всё. Наблюдал, как над моей оболочкой в панике суетится весь экипаж. Хотелось кричать. Барабанить кулаками об обшивку. Я здесь, я жив, я не умер. Но, никто не слышал криков, не замечал выводимые узоры, всем было не до меня, они были с ним, в этом спектакле собственной смерти я был безликим и безмолвным зрителем. Не способным пробиться, сквозь железную оболочку корабля, к своей прежней жизни.

– Границ нет, есть только видимость ограничений. – Ласково прошептал на прощание голос.

Я понял. Получилось. Я открыл глаза… О том что произошло там, за пределами корабля я не говорил. Все списалось на ядовитые пары атмосферы. Мы ещё не готовы. Время придет и для этих тайн, но не сейчас. Покидая поверхность, капитан сделал запись в судовом журнале:

«Необитаемая, безжизненная, опасная планета не пригодная для освоения!»

ВОПРЕКИ

Ветер гипнотически колыхал водную гладь в углублении асфальта, поглощающей размытый серой россыпью облаков солнечный блин. За рябью воды наблюдали темно-синие Мариинские впадины глаз, в которых уже сутки царили бермудские бури. Демоны внутри жаждали пищи. Дали сознания манили погрузиться в студенистое болото воспоминаний.

Через просветы стальных облаков пробивались скудные жалящие теплом лучи апрельского солнца. Весна вступила в свои права, но кое-где ещё психовала зима, снежные аномалии покрывали холодным одеялом, дороги и дома, а затем так же быстро исчезали. По утрам роса, скатываясь в округлые слезинки застывала на едва пробившейся траве. Пограничное состояние было и в её душе.

Чувства и эмоции – стержень движения, тянущие вперёд, даже если там тупик. Природа подсознания всегда берёт своё. А где истоки?

Цель – наполняет жизнь смыслом, а поступки красками. Выбор меняющий сознание, рисует очертания новых граней реальности.

Мой выбор – жизнь! Его я делала уже два раза. Первый – при рождении, больше инстинктивно чем сознательно. Восьмимесячные щипцовые дети с патологией сердца в СССР редко выживали – но это был мой выбор, диктуемый врождёнными инстинктами.

Второй раз выбрать жизнь было гораздо труднее. Двенадцать лет возраст призмы розовых очков, прекрасных красок загадочного манящего мира о котором не знаешь и половины. Первая любовь, первые горькие слёзы разочарования, камень предательства в сердце, пора освобождения от скорлупы, в которой лишь мельком вкушались горькие воды из чаши жизни.

После неудачного падения пробились пряди первых седых волос. В финале соревнований закончилась многообещающая спортивная карьера, к которой уверенно шагала долгих семь лет. Оковы собственного тела сковали душу и мысли укутав в тугой кокон. Тонкая нить костного мозга единственная надежда, связывающая голову с неподвижным телом. В начале нулевых это звучало как приговор. Мама сожгла все ненавистные грамоты, в костре полыхали ленты медалей, огонь пощадил только память. От кандидата в мастера спорта осталось лишь бесчувственное тело. Но я выбрала жизнь, уже сознательно, но не ту что прочили. Истинная жизнь в движении, а без него – меня ждала медленная мучительная смерть разума в оковах тела. Юношеский максимализм и воля к победе годами вычеканенная на матах спортивной школы, вопреки пороку сердца, не позволяла сдаваться пусть даже наперекор всем прогнозам и тихим тайным слезам родных.

Три месяца ощущений Чупа-чупса, и побег из-под власти страшного сна от падения на неподвижное тело онемевшей руки. Помню, как боролась за каждое движение, за каждый жест. То, что произошло потом можно считать чудом или божьим промыслом, но в глубине души двенадцатилетним умом я знала истинную цену новым неуверенным шагам в жизнь без спорта.

Возвращалась в зал, терзая душу, перебирала ступени не решаясь войти, вглядывалась в окна, ловя каждый звук, доносящийся из открытого окна. А когда набиралась мужества, сидела на лавочке, наблюдала, прекрасно понимая, чем может обернуться возвращение на мат. Тогда я не сдалась и не проиграла, я просто выбрала жизнь.

Сейчас, вглядываясь в тревожную рябь воды сжав в руке лист А4 кричащий страшными терминами, чувствуя спиной холод кирпича четырехэтажной поликлинике, я вновь выбираю жизнь, но уже не свою. Мой мальчик родится: скажет первое слово, сделает первый уверенный шаг в жизнь, научится читать, пойдёт в школу, в институт, женится, у меня появятся внуки. Он будет жить, пусть даже я и не смогу увидеть его, подержать на руках, прижать к себе. Мой выбор – его жизнь, цена не пугает, за всё приходится платить.

Листы обрывками разлетелись гонимые ветром, покрыв мутную гладь. Она скрылась за углом холодного красного кирпича, оставив позади фразу на обрывке листа А4 «исключено, по медицинским показаниям» в третий раз за двадцать с небольшим хвостом, плюнув в лицо судьбе выбрала жизнь.

Через год он сделал первый шаг, ему было семь месяцев, в десять – заговорил. В год сам пересказывал стихи, в четыре бегло читал. А едва исполнилось шесть с огромным портфелем наперевес за руку с мамой и папой впервые зашагал в школу. Малыш – родившейся на 4200 вопреки всем выбрал жизнь.

Ограничения – всего лишь игры нашего разума. Рамок нет, есть только непоколебимая воля жизни, кисти которой только в наших руках.

МОНСТРЫ ВНУТРИ

Караван тронулся. В шесть турецких зелёных автобусов вместилась малая часть желающих покинуть временное пристанище, служащее для многих домом на протяжении пяти долгих, мучительных лет.

Аббас в последний раз обернулся назад в страшное прошлое, которое так хотел оставить позади, но не мог. Из палатки мед блока появился силуэт доктора. На прощанье встревожил руками воздух: «Моя душа с тобой» пали на губы жесты пожилого друга. Слёзы вновь заиграли на глазах. Прижав сестру к груди, парень осознал, что сделал для него седовласый детский хирург, настоявший на эвакуации в первую очередь семей с больными детьми. Медина стала для них билетом в новую жизнь без страха, голода и войны.

Девочка, с рождения не слышавшая ни единого звука подняла чёрные, блестящие перламутром дикого жемчуга глаза, и нежно улыбнулась. За пять лет, живя в мире тишины, не произнесла ни слова, выражаясь лишь редкими жестами, но, сколько глубины было в её глазах. Доктор смог научить новому языку, открыв мир в котором она могла говорить и её понимали. Звуки суеты стихли. Женщины прятали скудные слёзы под куфиями. Полосатые платья резали глаза яркостью красок. Дети радовались, их улыбки единственное, что озаряло безжизненную жёлтую утомлённую страданием пустошь, уходящую вдаль бело-голубого горизонта.

Смеркалось. Но фары, как и ходовые огни, включать было опасно. Вся страна пылала островками чёрной чумы. Сложно было определить, кто враг, а кто друг. В колыбели древнейшей цивилизации проросло зерно всеобъемлющей боли, братоубийственной войны. Красный каток, пришедший с востока, поглощал и беспощадно давил всё на своём пути. Аббас из последних сил держался за поручень. С приходом ночи усталость окутала юное тело ватным одеялом.

Далёкий, мерцающий огонёк ударил в глаза. Появился ещё один и ещё. Они кружились словно мотыльки, исполняя будоражащую покой ночи симфонию, сливаясь в танце с тишиной. Парень подошел к водителю.

– Вы видите это? Там, по левую руку.

– Да сынок. – Смуглый, тучный мужчина с частой проседью с силой сжал потными ладонями плетёный руль.

– Надеюсь, они нас не увидят.

Аббас всё понял. Вернувшись, стал нервно шарить на верхней полке для багажа, в надежде найти хоть что-то. В одной из сумок нащупал небольшой чугунный казанок. Он знал что делает. Разбудив сестру, надел на маленькую головку увесистую броню и уложил под сиденье, закрыв с обеих сторон сумками. Парень продолжил, искал: медные подносы, фаянсовые блюда, металл способный защитить, но кроме старых вещей в автобусе не оказалось ничего.

– Вставай Хамит! – Еле слышно шептал Аббас, тормоша семилетнего брата за худощавое плечико.

– Спрячься под сиденье. – Мальчик нехотя открыл глаза, переместился туда где, наконец, смог вытянуть ножки. Обняв сестру, вновь заснул.

Старший брат, как только мог, укрепил скромное убежище. Словно ниоткуда по правую руку из темноты пробились две пары стремительно приближающихся огоньков.

– Мама, мамочка, ради Аллаха, проснись. – Автобус наполнялся суетой. Едва проснувшись, женщины и дети прильнули к окнам.

– Что случилось, сыночек?

– Они нашли нас, Хамит и Медина под сиденьем, я спрятал их. – Опустившись на колени, Аббас просунул руку в щель между сумок, нащупав худощавую ручку, тревожно зашептал.

– Хамит, что бы ни случилось, не вылезай! Щель сомкнулась. Наступила кромешная тьма.

Тишину ночи громовыми раскатами разразили автоматные очереди. Парень упал в проход, закрыв голову руками. Мать, словно орлица пала телом на сумки, сквозь оглушительные вопли, разорвавшие ночную тишину, прошептала: «Беги!». Её голос он слышал отчётливо, другие сливались в унисон паники. Водитель, прижав рукой кровоточащий бок, из последних сил пытался удержать руль.

Очереди золотыми переливами освещали безжизненную пустошь, пробивая новые дыры в автобусе. Стекла градом осыпали людей. Караван остановился. Водитель упал, успев лишь открыть дверь, жизнь, постепенно покидала его, изливаясь кровавым пятном в проходе.

– Беги за помощью, парень, держись юга. – На последнем выдохе прошептал он, хрустальные глаза в упор буравили парня.

Аббас побежал. Туда, где неподвижно сияли огоньки. Зная, что должен выжить, добежать и привести подмогу. Очереди за спиной не прекращались два бтра и три пикапа сопровождающие колонну щитом встали перед автобусами, теперь яркие огоньки летели с обеих сторон. Вскоре всё стихло. Парень остановился, захлёбываясь слезами, не в силах сдержать звериного вопля, упал на колени к родной потрескавшейся земле. Был готов рвануть назад, но его заметили, огни, засуетившись вдали, стремительно приближались.

– Помогите! Помогите им, молю Аллахом! – Что есть сил, кричал Аббас навстречу игривым переливам.

Свет заключил его в свои объятья. Сильная боль в голове и темнота…

Караван возвращался в брезентовую гавань, изрешечённые свинцом корабли пустыни, потрёпанные беспощадным огненным штормом, в восходящих потоках раскалённого воздуха поднимали вверх клубы пыли. К полудню вошли в палаточный городок. Чёрный туман не щадил никого. В автобусах царила тишина, беспомощности и горя. Лишь две машины шли своим ходом, ещё четыре тащили на жёсткой сцепке два бтра – вести автобусы было некому.

Седовласый доктор упал на колени, схватившись за сердце. Но уже через несколько секунд вскочил, скомандовав стоящему рядом окаменевшему солдату развернуть ещё две палатки для раненых. Но они не потребовались, мертвых было больше. Подбежав к автобусу, в который посадил Аббаса с семьёй, запрыгивая в открытую дверь, седовласый доктор ожидал увидеть что угодно, но только не это.

У ступеней его встретил грузный мужчина, виновато обративший последний взор в салон, на нём не осталось живого места: грудь, живот и правый бок изрешетил свинец. На сиденье со стороны левой руки две девочки лет пяти и шести покорно склонили головы, на плечи матери, застыв в вечном покое. Справа трёхлетний малыш трепетно жался к окоченевшему безжизненному телу, закрывшему его от пуль, он просидел в её объятьях до утра, но так ничего и не понял, мать не шевельнулась ни разу, страшная рана зияла с другой стороны головы. Искры жизни покинули автобус ещё ночью, полосатые краски аляповатых нарядов окрасились в багровые тона спёкшейся крови. Среди гор тел в проходе молодая женщина тихим, охрипшим голосом пела последнюю колыбельную, укачивая ни подающего признаков жизни младенца, не обращая внимания на собственные раны. Другая, едва дыша, проклинала огненных джинов ада. Склонившись над чадом двух лет, всё шептала: «Потерпи». Но мальчик, сидящий на коленях, уже не отвечал. Из автобуса вывели восемь человек.

Доктор искал юношу, но его не было ни среди мёртвых, ни среди выживших. В глаза бросилась женщина, словно орлица, раскинувшаяся над сумками. Он приподнял её, нащупал едва уловимый нитевидный пульс, с трудом открыв глаза, она улыбнулась.

– Носилки, быстрее! Тут ещё живые!

– Дети. – Еле слышно шепнула она, теряя сознание.

Дрожащими руками доктор раскопал завал, из-под сумок на него смотрели два бледных испуганных ангела, мальчик и девочка, та самая Медина, которую он учил языку жестов. Она чудом уцелела, Хамиту же зацепило ногу, черные волосы покрыла проседь. Прикрыв детям глаза, старик вынес их из автобуса и взялся за дело. Работы для единственного хирурга было много.

Придя в сознание, Аббас увидел яркий свет, режущий глаза, всё плыло, туман охвативший разум не хотел рассеиваться. Голова была пуста от мыслей и жутко болела. Руки, связанные за спиной отекли и страшно ныли, он не понимал, где оказался. От мучительного света не было спасения. Парень отвернулся, уткнувшись лицом в холодную каменную стену.

Послышался отдалённый гул шагов, звон ключей в замке отдавался в голове, усиливая боль. Человек в чёрной маске присел рядом с парнем, затянул на руке каучуковый жгут, развернув спиной к себе, оголил вену. Секундная боль и сознание вновь покинуло юное тело.

Он возвращался. Но это был уже не он, чёрная чума поглотила душу, опиумный туман не давал возможности мыслить. Он возвращался в лагерь Эр-Рукбан, но, не для того что бы жить, шёл дорогой к смерти «праведника». Чужое горе стало миссией, билетом в рай из ада в котором провёл два месяца.

Аббас больше не имел ни имени, ни себя, у него остался только долг, вбитый в подростковый разум умелой рукой. Он шёл, не зная зачем, но точно знал, куда и что должен сделать. Страха не было. Как не было и человека, от парня осталось только тело, остальное – в прошлом.

Лагерь приближался, никто не обратил внимания на истощенный силуэт. А он всё шёл, верным шагом туда, где должна была свершиться последняя миссия, для которой, был рожден. Слова мужчины в чёрной маске не покидали головы, крутились в ней словно пластинка, то и дело перескакивающая на одну и ту же фразу, как надоевший хит, захвативший мысли от которого нет спасения.

Оставалось сто метров. Навстречу бросился маленький скрюченный силуэт, ветер доносил отголоски его звонкого задорного смеха. Аббас не сразу понял, в чём дело. Мальчик, чаще опираясь на две деревяшки, ковылял всё быстрее, утирая с глаз слезы радости и нестерпимой боли.

Детский смех катился волной в раскалённых потоках воздуха безжизненной пустыни, чем ближе он становился, тем больше приходил в себя старший брат. Сознание прояснялось, рисуя образы воспоминаний. Хаус охватил душу раскатами детского смеха. Брат бежал к нему, а он шёл убивать, его и других таких же, как он, знакомых и не знакомых, живых, настоящих, чувствующих. Первобытный ужас охватил Аббаса. Жизнь, ускоренной перемоткой пробежалась по сознанию, оживляя потухшие краски. Картинки воспоминаний мелькали яркими созвездиями образов. Вспомнил лицо отца, вспомнил, как тот в детстве учил не бояться монстров, а когда его не стало, он говорил младшему брату, те же слова…

Хамит… из глаза потоком хлынули слёзы.

– Я был не прав, – шепнул парень в пустоту, – монстры существуют, но не там где мы их ищем.

Сорвав пояс, швырнул его в сторону, рванул к мальчику. Аббас успел лишь обнять его. Оглушительный взрыв раздался за спиной, разнося во все стороны металлическую начинку.

– Бойся монстров, они живут внутри нас… – теряя сознание, прошептал старший брат.

ПЕРУНОВ ЦВЕТ

Опавшие иглы вперемежку с прошлогодней листвой больно впивались в босые ступни. Раскидистый сосновый молодняк бил в лицо. Медлить было нельзя. Петр ждал этого момента четыре года.

Он гнался за ним, но тот ускользал. То, скрывался в травах, то цеплялся за ветки деревьев. Но потом осел, будто наигрался. Упал зерном в плодородную лесную почву, прорастая, так быстро, что не верилось собственным глазам, замер, вспыхнул, маня языками горящего угля. Петр не решался подойти, боясь спугнуть чудо. Огненные лепестки с треском разверзлись, вспышкой зарницы осветив всё вокруг.

– Зачем? – Манящее сопрано затмило звуки леса.

– Этот вопрос и я задаю себе, но ответа нет. – Парень виновато опустил голову.

– Тогда, к чему путь, если не известна цель?

– Я просто хочу знать.

– Знать или хочу?

– А разве это не одно и то же?

– Нельзя желать без цели, просто по тому, что хочешь, а знаний слишком много что бы уместиться в один сосуд.

– Но я хочу!

– Спроси себя чего и сам найдешь ответы.

– Всё казалось таким простым, а теперь, я даже не знаю того, в чём был уверен. – Задыхаясь от лихорадочной погони, шептал парень.

– Зачем ты пришёл сюда?

– Я думал, что получу силу света, обрету магию, стану…

– Тебя охватило тщеславие, затмив ум, овладев телом, вело к цели. Но, твоя ли это цель?

– Я не знаю. Уже ничего не знаю.

– Отпусти мысли, омойся водами источника, он откроет тебе скрижали твоего мира.

Парень опустился на колени, склонившись у ручья. Омочив руки, умыл запачканное лицо.

– Вода странная, даже с рук не сходит грязь.

– Вода очищает, но не всё способна унести, растворив в себе.

– Это магия?

– Обличающая истину. Взгляни.

Парень припал к источнику, вглядываясь в мутное отражение. Грустно улыбнулся сам себе.

– Теперь я вижу…

Встав, он побрел прочь, робко наблюдая сквозь зеркало, как под первыми лучами Венеры угасает цветок папоротника.

– Ты мог жить в моем сердце, но выбрал смерть.

– А разве можно назвать клетку жизнью? – Шепнул последний лепесток, растворяясь в траве.

Босой, светловолосый парень в рваных джинсах с подворотами, не получил желаемого, так как сам не знал чего желать. Но нашел главный клад жизни, в Большую Купалу Петр обрёл себя.

КАТЕНЬКА

Блики солнечных зайчиков пробивались через густую зелень величавых берёз, под симфонию ветра, переливами играли на зернистом асфальте. Потоками, меняя узоры мозаики света, он гнал одинокую путницу вдоль лесополосы, прямой отрезавшей желтоголовое поле от дороги. Тёплый, ласкающий кожу дыханием прохлады, ветер обдувал спину, в борьбе с беспощадным солнцем, унося нисходящие потоки влаги ввысь – размывая горизонт. Но всё же проиграл.

К полудню асфальт запылал печным жаром. Через потёртую подошву сапог чувствовалась недвижимая россыпь, раскалённых каменей. Воздух нагревался, дыша огненными потоками, ветер, обжигая трепал лёгкое ситцевое платье, играя в узорах ткани. Солнце оставляло вязанные спицами узоры на плечах.

Но она не сдавалась, уверенным шагом отсчитывала метр, за метром оставляя позади гул города, суету моторов, а главное людей. Они были её триерами, сотни лиц сливались в жуткие воспоминания, вызывая рвущийся из души крик, плавно перерастающий в беззаботный хохот, позволяющий сбежать от мира в тишину сознания.

Впереди, поднимая дорожную пыль, показалось маленькое чёрное пятнышко смутившее спокойствие молчаливого горизонта. Катерина остановилась, бабочка, летящая впереди, исчезла при свете рассудка. Смахнув с плеча толстую тугую косу, в которую больше часа вплетала колосья цвета волос присела, испугавшись чужих глаз, ошибка мола обернуться возвращением туда, откуда с таким трудом удалось сбежать. Её вновь привяжут, будут силком впихивать пилюли, затыкая ноздри не давая дышать, мотылёк исчезнет во тьме этого мира, прекрасный образ рухнет, оголив руины реальности. Нет! Она не хочет так жить, если невозможно изменить мир, и тело обречено на существование средь людских топей, то разум – свободен. Он может унести в любой уголок планеты, на любые расстояния, жаль, что лишь душу, но зачем тогда ей оковы, заложники сценария жизни…

– Бежать, быстрее, спрятаться, укрыться… – Звуки, складываясь в слова, эхом гремели в сознании, возвращая в грани реальности.

Скатившись в канаву у обочины, она припала к прохладной земле, с силой зажмурив огромные глаза цвета неба. Как в детстве, в надежде, что если не видит она, то и её не заметят. Молилась, взывая к милости небес. Говор мотора в клубе поднимающейся пыли приближался, стальными зубами пережёвывая сердце. Страх отдавался дрожью. Маленькое исхудавшее тельце с силой прижалось к земле.

***

Страхи были обоснованы. На каждом столбе, в каждом отделении полиции, в пабликах, в лентах социальных сетей мелькало её фото с красной надписью: «Особо опасна». Хотя, какую опасность могло представлять столь робкое и пугливое существо с ангельскими чертами лица в неизменном наряде из: резиновых красных сапог, на босу ногу, летнего ситцевого платья, во времена молодости бабули бытующего в моде и зелёной вязаной кофточки, служащий ей зонтом в дождь и одеялом в холодные ночи.

Она была по-настоящему красива. Лицо, не знавшее макияжа, кистями изящно прорисовала сама природа. В институтской общаге завистливые девчонки подшучивали над Катенькой, что та всё же красилась, когда все спят, а потом ложилась вновь. Никто не мог поверить в естество столь красивого лица. Огромные чёрные ресницы стрелкой очерчивали глаза цвета безоблачного неба, естественный румянец, ложась на щёки, визуально приподнимал скулы, делая черты выразительнее. Пухлые губы пылали огнём спелой вишни, а с улыбкой появлялись ямочки на щеках.

Она была лучшей на курсе. Умница, красавица, рукодельница, хорошая домашняя девочка, не знавшая порока. Ко всем добра, мила и податлива. Первая помощница, староста, активистка. Никто не мог поверить, что через месяц после получения второго красного диплома о высшем образовании она безжалостно истерзает трёх ровесников.

Её нашли в обычной ничем не примечательной квартире, не примечательной до тех самых событий. То, что скрывала за собой стальная китайская дверь смутило даже бывалых угров. Гостей встретила неумело отрезанная голова, из которой торчала часть позвоночника. Стеклянные глаза, смотрящие с вешалки в проход, были полны ужаса, гримаса, жуткой улыбкой предсмертных мучений, открывала ворота настоящего ада, в который вела багровая дорожка спекшейся крови.

Хаус маленькой комнаты, стены и пол которой были полностью залиты вязкой багровой жижей, для одного из оперов обернулся обморочным нокаутом. Маленькое, хрупкое существо сидело в центре, обняв колени окровавленными руками, медленно качаясь, напевала старинную колыбельную. Волны когда-то пшеничных прядей спадали на пол, до плеч окрасившись в ярко алый цвет. На широкой двуспальной кровати лежало три бездыханных, обнаженных тела, у одного не было головы, у другого почти не осталось кожи, недоставало и более пикантных частей.