Спасительная неожиданность

– Отсюда идет выражение «одним миром мазаны»? – обрадовался я, услышав что-то знакомое.

– Да. Только миро и мирра не одно и тоже. Мирра – это смола растения, а миро приготавливают священники – варят его из белого вина, причем берут его чуть не половину, из мирры и еще сорока всяких добавок. Протоиерея спроси, он в этих делах самый умелец – большим храмом командует.

А совет я тебе могу дать только один, – тут Ефрем сделал значительную паузу.

– Молиться почаще, отче?

– Протоиерей пусть молится, в нем святости немеряно, а ты думай побольше, соображай! – жестко сказал митрополит. – За этим ты в поход этот послан! А теперь иди, улаживай остатние дела. Коней, провизию, перса через час доставят. Деньги сейчас помогут отнести. Оставь меня, заморился я что-то…, – и старичок уснул прямо сидя.

Я не стал его тревожить, вышел в коридор. Подскочил Николай.

– Сомлел епископ?

Я кивнул.

– У него в последнее время это часто, – сообщил подошедший к нам степенный священник, – стареет прямо на глазах. Еще недавно таким соколом был, а теперь уж и не лечит, ослаб.

– Может на топчан его перенести? – спросил протоиерей.

– Нельзя – проснется сразу, потом болеть будет. Пусть посидит, отдохнет от этой свары боярской. А мы отойдем в сторонку, чтобы ему не мешать.

Прикрыв дверь, отошли.

– Он тебе все объяснил? – поинтересовался местный соратник митрополита.

– Сказал лошади и провиант через час, еще перса в помощь даст. Монету сейчас нам помогут утащить.

– Все верно, ничего наш святой человек не забыл. Может еще вам чего потребно?

– Велено нам половину дороги идти по безводной степи, бурдюками бы для воды разжиться.

– Это будет. Сейчас идите на двор, чернецы деньги вынесут.

И мы ушли. На дворе нас поджидали Матвей и Богуслав, остальные уже ушли.

– Ловко ты Двурукого осилил! – похвалил я ушкуйника. – Горазд ты саблей и акинаком орудовать!

– Я-то горазд, а Двурукий умелей меня гораздо, – произнес задумчиво Матвей. – Зачем ему было бой прерывать, ума не приложу.

– А затем, – пояснил подошедший Кузьма, – что я этих мерзких шлюх терпеть не могу и избавлять их от заслуженного наказания не собираюсь. Сам так же недавно в Киеве влетел: привязался там к одной, жениться уж хотел, а она, стервь, загуляла. Узнал, озлился и зарубил ее левой рукой. Теперь вот в Царьград еду, там говорят сильные бойцы нужны, и платят очень хорошо.

Хватать и волочить его в Тайный Приказ ни у кого и мысли не возникло. Порубал стервь, значит порубал, и что из того? Дело-то житейское.

– А зачем же ты ввязался в этот Божий Суд? – спросил Матвей.

– Так Нездиничи эти, подлюки редкие, набрехали, что боярыню оговорили ни за что, хотят от деток отлучить и из дома выгнать. Я и взялся постоять за правое дело и за очень достойное вознаграждение. А как послушал про ее дела хорошие, всю душу злобой свело! И отказаться нельзя – Суд перенесут, а бойца другого выставят. Вот я и решил повозиться для вида, а потом сдаться.

– Я бы так не смог, – признался ушкуйник, – а вдруг подумают, что струсил.

– Эх ты, молодо-зелено, – усмехнулся Кузьма, – а я уж староват свою смелость доказывать. Тем, кто обо мне слыхал или в деле меня видел, одного имени моего достаточно. Кто не слышал, до тех мне дела нету. А в общем, мне на чужое мнение наплевать – я сам о себе и о своей смелости все знаю, этого достаточно.

Матвей глядел на собеседника с немым обожанием – он нашел свой идеал бойца и человека.

– А ты в схватке тоже очень хорош, – оценил нашего орла Двурукий, – но как-то еще не отшлифован, не доведен до ума. Ты же заметил, что я тебя мимо себя пропускаю, второй рукой вдогонку не рублю, особо не ускоряюсь?

Ушкуйник покивал.

– Хотя бы еще годок тебе отточить умение при хорошем учителе, цены бы тебе не было.

Я так по юности византийца Димитрия встретил, он в Киеве княжеских дружинников обучал. Вот тот из бойцов боец был! Меня как раз в младшую дружину взяли, так он со мной отдельно занимался. Полгода провозился, и тут ему весточка из дому пришла – неладно что-то там было, Димитрий и уехал. А ведь я и до него моим отцом, тоже двуруким, очень хорошо обучен был.

Я чего подошел-то к вам – вы, говорят к морю идете?

Тут Кузьма повернулся ко мне, безошибочным чутьем найдя главаря этого похода.

– Мы не идем, а едем на очень хороших лошадях. Сейчас нас торопят, поэтому последние 350 верст до Крыма добираться будем по сухой степи. А с собой много воды не ухватишь.

– Вот и возьмите меня с собой, – сделал неожиданный вывод знатный боец. – Я могу по три – четыре дня не пить, особо не загорюю.

– На себя-то мы тоже по две – три фляги ухватим, нам и хватит, – начал объяснять я, – а вот лошади пьют ведрами. На всякий случай берем с собой человека, в степи воду искать.

– Берите кого хотите, – усмехнулся Кузьма, – а я куплю половецкую лошадку, их тут полон рынок. Такой конь может очень мало пить, привычен к этому сушняку. Да и выжили из них, наверное, самые выносливые и неприхотливые.

– Лучше бы тебе все-таки по Славутичу на ладье спокойно добраться, – настаивал я. – Риска и трудностей нет, воды полно.

– Тоска меня берет от такого покоя. Но чего-то ты крутишь, неладно у вас что-то. Рассказывай, все равно не отстану.

Поглядел на своих – пожимают плечами и разводят руками. Такого приставалу просто так не отгонишь, слишком силен – придется рассказать. Ну я из нашего похода особой тайны никогда и не делал – не клад копать идем.

– Значит слушай. По пути к морю нам придется столкнуться с черным волхвом Невзором, и попытаться его убить. Он будет убивать нас. Так что поездка наша чертовски опасна, и находиться рядом с нами я бы не советовал.

– А на кой ляд вам Невзор этот сдался? Колдует себе там и колдует, вам то что? Или вы сами кудесники невесть какие, и на черных охотитесь? – не понял Кузьма.

– Ловим не его не мы, а он нас, – объяснил я. – Кудесник среди нас всего один, да и тот гораздо слабее вражеского колдуна. Одна надежда на протоиерея Николая, Бог даст какое-то время будет удерживать и отводить вражеские магические удары. А может и нет, опыта у нас никакого. За то время, пока Невзор будет занят, мы попытаемся его убить.

– А зачем этот Невзор за вами охотится? Ему-то чего надо?

– Погубить Землю.

– Русскую землю?

– Да нет, бери шире – всю нашу Землю.

Тут трое чернецов вынесли деньги и драгоценности, и мы отправились к дому, беседуя на ходу. Я рассказал про все – про Крым, про Херсон, про дельфинов и про плавание в Константинополь. Напоследок еще раз порекомендовал в это дело не ввязываться.

– То есть погибнут и мои сестра с племяшами, и мать-старушка? И этого хотят добиться колдуны?

– Так получается.

– А вот шиш им! – заорал Кузьма. – Сам поубиваю гадов! Я иду с вами – может и будет от меня какая-нибудь польза. Пошел я конька покупать, сбрую и еду какую-нибудь.

– Еды не надо, митрополит дает. Завтра с утра выходим.

Кузьма ушел за покупками, Матвей увязался за ним.

Мы пообедали и занялись кто чем – Богуслав отправился опять к князю – просить на время честного тиуна, протоиерей прилег отдохнуть после еды, и я тоже некоторое время повалялся, поговорили о том, о сем.

– Помнишь, как ты мне о Николе-угоднике рассказывал, из которого на Западе замену Деду Морозу соорудили?

– Было дело. Кстати, а ты знаешь, что именно этот святой покровитель воинов и путешественников, выручающий их из разных бед и спасающий им жизни?

– Так значит именно нам, находящимся в походе и готовящимся к страшной битве и надо ставить ему свечки!

– Вот какой-то раб Божий из священников сегодня с утра на Епископском Дворе в церкви Святого Андрея и поставил. А теперь слушай о Санта Клаусе. В основе лежит история из Жития Святых, в которой святой Николай случайно услышал, как разорившемуся богачу старшая дочь предлагала продать ее в рабство, чтобы появились деньги на приданое двум ее сестрам. Без приданого замуж девиц не брали. Николай пожалел девушку, забрался на крышу их дома ночью и бросил мешочек с золотом в дымоход, не желая, чтобы об этом его деянии кто-нибудь узнал. Дар святого упал в носок, который сушился около очага. Девушку благополучно выдали замуж.

История повторилась со средней дочерью, а затем и с младшей. Тут то отец и застал святого за этим действием. Скоро пошли слухи, что таких случаев много, и все это деяния Санта-Клауса, как в тех странах зовут святого Николая: Санта в переводе святой, а дальше еще проще – Николай, Николаус, Клаус. Случилось это все перед Рождеством, и вошло в обычай дарить в это время подарки, желательно положив их в носок или чулок, и повесив перед дымоходом.

– И везде так делают?

– Точно не знаю. Наверное, где как.

Мы замолчали, а мне в голову полезли мысли. Так вот из какого простенького филантропического действия американские умельцы от рекламной индустрии создали ставший классическим образ добрейшего Санта-Клауса в ярко-красном полушубке, со здоровенной белой бородищей и невесть откуда взявшимися эльфами, наишачившимися за год на производстве игрушек, с оленями, волокущими бездну подарков под руководством сомнительного красноносого копытного главаря Рудольфа.

И теперь за месяц до Рождества в США начинается рождественский бум, когда заманенные невиданными скидками покупатели выстраиваются в неслыханные очереди, а особо жадные даже ночуют в палатках около супермаркетов. Обязательны подарки для родственников, желательны для друзей, от знакомых можно отделаться простенькой открыточкой. Вот так из образа полузабытого в России Николая Угодника в Америке делаются каждый год миллиарды.

Потом меня неожиданно позвал Лазарь.

– Слушай, боярина нет, а тут Машка с Варькой денег требуют.

– Сейчас уладим. Где они?

– На лавке во дворе сидят. Их другие бабы из общей комнаты, в которой они все ночуют, вышибли, чуть до драки дело не дошло.

Вышли во двор. Свидетельницы бойко лузгали семечки и сильно горестными не казались.

Я отсыпал каждой по десять монет и спросил:

– А что там за буча с вашими товарками?

– Дерзят. Орут: какие из вас Старшие, вы обе дуры, вечно ничего понять не можете! Зачем боярыню в монастырь засунули? Без нее нас всех уволят! Кому мы теперь здесь нужны? В общем, прижучить их надо.

А вот боярыня еще получку нам должна была выдать, как бы и эти деньги получить?

– Боярин Богуслав вернется, и все, что должен, выдаст – денег у него теперь немало. Заодно и с теремными девками разберется, он кого-нибудь борзого или нерадивого приструнить горазд.

– Да вон он с мужиком каким-то пришел! – первой увидала Славу востроглазая Варвара, мастерица кустового подглядывания.

– Вот сейчас ваш боярин со всем и разберется.

Лазарь тоже обрадовался.

– И насчет Елисея спросим – сегодня его тащить на рынок в рабство продавать, или можно до завтра обождать? Ребята, как прознали, чем суды закончились, страшно обрадовались, тиуна в подвал пристроили и еще кошелку серебра, украденного этим гадом, отдали.

– Это твои орлы серебро в усадьбе у тиуна откопали?

– Ага. Ишь как припрятал, сволочь, нашего боярина добро!

Богуслав со спутником подошли к нам.

– Мономах опытного тиуна со своего двора без споров мне отдал, – сказал Слава. – Платить буду хорошо, надеюсь не заворуется.

– Да и хотел бы завороваться, – усмехнулся в здоровенные с начинающейся проседью усы немолодой мужчина, – забыв про тридцать лет беспорочной службы, так не решился бы. Князь предупредил, что, если хоть что-то у тебя украду, так отпотчует, что на дыбу и эшафот сам проситься буду. А у меня семья, дети, есть и малые, их кормить, поить, одевать надо. Чем воровать, я лучше по старинке, по-честному поработаю. Сведи меня с тем, кто прежде твое немалое хозяйство вел, дела принимать буду.

– Да тиун, понимаешь, ушел!

– А теперь снова пришел, – негромко сказал я.

– Остатки разворовывать? – нахмурился Богуслав.

– Скорее долги отдавать. Пошли в подвал. Дружина Елисея опять поймала и теперь за воровство хочет в рабство продать. Кстати, у него еще ворованное изъяли. Девушки, хозяина тут подождите.

– Да нам все равно податься некуда!

– Вот и посидите.

В темнице Елисей встретил нас неласково. Он сидел связанный на куче гнилой соломы, свет еле-еле пробивался в узенькое зарешетчатое окошечко под очень высоким потолком.

– Ката привели? Только пытайте не пытайте, нету у меня больше ничего. Проще сразу казнить, хлопот меньше.

– Ты зачем, дурак, проворовался?! – неожиданно гаркнул Богуслав.

Нет, так дело не пойдет. Пора брать процесс в собственные руки.

– Чего ты кричишь, – начал я утихомиривать побратима, распутывая веревки на арестованном, – сам что ли не любил? Как подожмет это чувство, все на свете позабудешь, лишь бы с любимой вместе быть. Можешь даже и за три моря податься и семью забросить, лишь бы любушка рядом была.

Человек твою жизнь спас, бился за тебя насмерть. На что бы ты мертвый сгодился, для какого похода? До общей могилы? А спасенный на спасителя орать взялся, пытать еще в горячках начни. Ты Елисея водкой поить по гроб жизни должен, а не свирепствовать.

– Он меня обокрал, – понуро сказал Слава.

– Не веди с ним больше общих дел, а водкой все равно пои.

– Он у меня жену совратил!

– Я так думаю, жена тебе сейчас без надобности.

– Да пусть идет куда хочет, никто его ни пытать не будет, ни в рабство не продаст. Деньги возвращены, а на остальное мне наплевать.

– А вот уходить ему еще пока рановато. Пусть вначале все дела новому тиуну передаст, а уж потом уходит на все четыре стороны.

– Ты чего расселся-то, – спросил я Елисея, – полюбилась что ль подземная соломка? Пошли куда-нибудь в хорошее место, вроде кухни. Небось и есть, и пить хочешь?

– Знамо дело! – бодро ответствовал воспрянувший духом Елисей. – Кто ж такую гниду, как я, кормить будет! Да и поили нечасто.

Все двинулись в столовую, а я придержал Лазаря.

– Тут, Лазарь, неувязочка вышла. Елисей раньше в княжеской дружине сотником был, и в битве воеводе Богуславу жизнь спас.

– Не знаю его!

– Пятнадцать лет прошло, дело давнее, все быльем поросло. Все, кто знал, или погибли, или с Богуславом в Новгород ушли.

– Вот оно что… А чего же Елисей молчал, что он из наших?

– Да кто ж его знает! Хотел, может, проявить себя во всей красе, может просто денег на гулянку, что б выпить за знакомство не было, может боярством своим загордился – сейчас не угадаешь.

Да тут вдруг любовь случилась, заворовался. А у братьев по оружию тащить не будешь. А не тащить, вы ж больше всей прислуги в разы получаете. Утешал себя мыслью, что боярин со всеми долгами все равно, поди, расплатится. А может все и иначе было, не мне судить.

Сейчас просьба к тебе вот какая: растолкуй это все молодым своим, особенно одному вашему, который бритой башкой красуется и зверствует больше всех, что не нужно больше бывшего тиуна ловить и лупить. Пусть воевода сам с хозяйством своим решает, не ваша это забота.

– Ты же сам меня науськал!

– Я всего лишь хотел, чтобы боярыня развод без лишних споров дала, за жизнь Елисея убоявшись, а она, гадюка, дело аж до Божьего Суда довела, людьми рискнула, лишь бы от сытной кормушки не отлучили. У Капы к тиуну, видать, никакой и любви-то нету, на уме похоть одна. И еще вопрос: в кошеле, который откопали, монета есть или только одни подсвечники серебряные со всяким боярским барахлом?

– Есть, и немало, – успокоил меня Лазарь.

– Пошли кого-нибудь притащить кошель в обеденную залу, мы там будем.

– Хорошо, сейчас сделаю, – не стал спорить Лазарь.

А я подался на кухню. Там уже выпили по рюмочке, закусили, и теперь бурно обсуждали хозяйственные дела. Я присел, минут пять послушал и спросил у Елисея:

– А вот скажи мне, друг любезный, как ты дальше жить думаешь? Денег у тебя, вроде, нет, свое хозяйство, поди, с этими тиунскими делами в запущении, ворованное серебро все отняли. Красть опять пойдешь? Иль на дороге прохожих грабить приладишься со своим дворовым дедом?

Елисей опечалился и повесил голову.

– Дела мои плохи, жить не на что. Поля у меня небольшие, заброшенные, все бурьяном поросло. Несколько крестьян было, вместе с семьями разбежались в этом году по соседним боярам. Не знаю, что и делать.

– А я вот думаю, новому тиуну помощник требуется – каждое село ведь объехать надо, на старост поглядеть, недоимки взыскать, да мало ли дел! Ты все и всех знаешь, можешь показать и обсказать. А ты что боярин Богуслав по этому поводу думаешь?

– Да я-то не против, дружина только роптать будет.

– Лазарь им сейчас расскажет, с кем они дело имеют. А чтобы вообще дело сладилось, повиниться надо перед ратниками, прощения попросить, выпить вместе. Ты ж бывший сотник, не из простых воинов, чать сумеешь к ребятам подход найти.

– Это-то я сумею, да как нарочно опять денег нет!

– Богуслав, – спросил я, – новому помощнику тиуна жалованье за половину месяца вперед выдашь?

– А то!

– Вот так давай и поступим. Тиуну с помощником, думаю, и без нас есть чего обсудить, а мы пошли теремных девок погоняем, берут на себя много.

Тут ввалился здоровенный лысый парняга, который притащил изрядный кошель. Коме бритого черепа и длиннющих вислых усов при полном отсутствии бороды, ратник поражал длинным оселедцем, перекинутым через левое ухо, и впервые увиденным мною вживую здесь, в 11 веке.

Собственно, и в более привычных для меня временах я с таким изыском парикмахерского искусства был знаком в основном по картине Ильи Репина «Запорожцы», которая в мое время была больше известна под названием «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», но там изображено время гораздо более позднее – отчетливо видно перекинутое через плечо воина на втором плане огнестрельное ружье. А этот дружинник, наверное, из первых казаков будет?

Ратник сдал кошель Богуславу и уже хотел убегать, но был остановлен мною вопросом:

– Скажи-ка мне, молодец, ты из каких краев будешь?

Вопрос бойца не смутил, задавался, по-видимому часто, и он бойко ответил:

– С острова Хортица пришел, что за порогами на Славутиче находится. Из русичей-бродников я, которые там крепостцу сторожевую держат и за проливами следят.

– И давно вы там?

– С деда-прадеда. Еще в незапамятные времена там мои предки обосновались.

– А ты чего ушел? Злые половцы заели?

– Всегда били этих кочевников и будем бить. А как их называют, печенеги ли, половцы ли, нам без разницы – стены у нашей крепости высокие, да крепкие – отсидимся в случае чего.

Погулять охота, пока молодой, – Русь повидать, себя показать. Да и женку надо бы себе где-то тут сыскать – хватит родственную кровь перемешивать, пора свежую струю добавить, как и мои старшие братья сделали. Вот и отпустили меня на три года позабавиться.

Тиунов попинать да попугать, добавил я про себя.

Прикинул – вроде бы именно от этого места на Днепре мы к Крыму по степи пойдем. Решил уточнить.

– Слушай, а возле вас города какие-нибудь есть?

– Есть, как не быть. Лет сорок назад небольшой городишко Воин отстроили, их дружина тоже бьется честно.

– А чего ты так стрижешься странно, налысо? А чуприну оставляешь?

– Так для походов удобнее, чище, и не заводится на головушке всяческая погань – вши да блохи. А чуб-хохол, это чтобы попы не роптали, по их понятиям полностью бриться нельзя. Так же бороды бреем, а усы оставляем – на это в церкви тоже нареканий нет. Так я пойду?

– Иди конечно.

– Чего это ты с пареньком выясняться начал? – поинтересовался Богуслав, после того, как отсыпал Елисею аванс, а новому тиуну деньги на разнообразные расходы по дому, оплату труда кухонных работников, истопников, поломоек и сеннных девок, и мы занесли кошель в свою комнату, – окраина и окраина, мало ли их.

Тут я рассказал бывшему воеводе о будущем появлении нового воинства – запорожского казачества как раз на Хортице, об ответе запорожцев турецкому султану в ответ на требование покориться. Услужливая идеальная память тут же подала текст, который я сходу Богуславу и процитировал целиком. Запорожцы, пользуясь отсутствием цензуры, начали с оценок боевых качеств вражеского правителя, вроде:

Какой ты к черту рыцарь, когда голой жопой ежа не убьешь!

А у султана охота на ежей именно этим способом может и была любимейшим делом, кто ж его знает? Дальше шел мат-перемат с отказом покориться, и увенчивала этот шедевр народного творчества достойная концовка:

Этим кончаем, поскольку числа не знаем, и календаря не имеем, месяц на небе, год в книге, а день такой у нас, как и у вас, за это поцелуй в сраку нас!

Богуслав веселился от всей души, сопровождая этот процесс утробным хохотом. Потом вытер навернувшуюся от усилий слезу и спросил:

– Идем к бабам?

Я ввел его в суть конфликта.

Боярин посуровел.

– Перепорю сукиных дочек и выпру за порог всех этих лизоблюдок боярыни! Капка их развела не на похожую, аж десять человек толкутся, будто кроме нее еще за пятью боярынями ухаживать надо! Оставлю Машку с Варькой, для остальных все равно теперь работы нет.

– А Полетте они не понадобятся? Она ведь будет здесь человек новый, неопытный. Желательно еще кого-нибудь поумней, чем эти две свидетельницы чужой похоти оставить.

– Это да, как-то ужасно тупы обе.

– Давай-ка у наших дур и разузнаем, кого кроме них желательно оставить.

– Давай.

Сказано-сделано. Варя просто встала в тупик, а более ушлая Маняша высказалась за две кандидатуры. От всех остальных она проку не видела.

– Сенные-то всегда при деле – то пыль вытирают, то свежему воздуху ток дают, то обувь всем перемывают или протирают, на каждом шагу они нужны: подай-принеси, послать куда-нибудь по нужде кроме них некого. И немного их – всего пятеро.

А наши в болтовне и мерянье нарядов друг друга большую часть дня проводят, а то и просто полдня спят. Трудимся каждый день мы четверо: я, Варька, Аксинья и Домна.

– А кто-нибудь из этих двух в боярских делах разбирается? Во что одеваются боярыни, чем обычно заняты, о чем между собой говорят? – решил узнать я.

– Это Домна. Капитолина с ней вечно по всяким трудным делам советовалась.

– А чем Аксинья хороша?

– У нее руки золотые. Вдруг порвется чего из одежды, так заштопает – вообще шва не видать. Ксюшка все знает, все умеет, все делает очень быстро. Детей лучше всех обиходит, и вообще душа-человек. А поет – заслушаешься!

– А замужние среди ваших баб есть?

– Так они все при мужьях, на ночь по домам расходятся. Не взяли пока только меня, Варьку и Ксюху.

– А Аксинью почему не берут?

– Всем хороша, да страшна, как смертный грех. Мужики ее сторонятся.

– Ладно, хватит болтать! – скомандовал Богуслав. – Пошли на женской половине порядок наводить!

Бабий бунт был махом подавлен привычным рыком «Запорю!», получки были розданы, шестеро нерадивых девок были уволены, а оставшимся Богуслав сказал:

– С сегодняшнего дня над вами главная Мария. Я уезжаю, она пусть пока командует. Любую из вас может в какой захочет день уволить!

Над сенными властвует Варвара. Получку вам всем раздает новый тиун. Все!

Богуслав ушел бродить по терему по другим делам, а я вернулся в свою комнату. Там, после легкой дремы, очухивался и позевывал Николай.

– Не хочешь в Михайловский собор сходить, Великой Панагии поклониться? – спросил он у меня. – Заодно свечку святому Николаю собственной рукой поставишь, может твоя молитва доходчивей моей окажется, верней.

– Да где мне в этом деле против тебя! – трезво оценил я свои способности, – мелкая душонка, нехитрые мысли, духовности ни на грош.

– Не говори зря, сын мой, пути Господни неисповедимы!

– И то верно. Сказано же в Библии – блаженны нищие духом! Вот я точно из них – вершины духа никак не освою.

– Так ты идешь?

– Конечно иду, свечу обязательно нужно поставить. Явно и Невзор нас где-то тут близко поймает, и по безводной степи потом еще ехать долго – помощь святого нужна позарез. А то коли не убьют, так сами от жажды передохнем.

Пока протоиерей собирался в церковь, пришел караван из тяжеловозов с провиантом и пустыми бурдюками. Перс, ведущий степного коня в поводу, тоже был в наличии.

Их стал размещать на постой Богуслав, а мы с протоиереем отправились к храму. По дороге священник рассказывал мне историю иконы.

– Здесь в Переславле славится Оранта Богоматери, написанная самим Алипием. Она восходит к образу Влахернского храма в Константинополе, и имеет те же редкие отличия от других Великих Панагий: на груди у Матери Божьей изображен отрок Иисус-Эммануил, который благословляет людей двумя руками, что тоже большая редкость.

– А почему Эммануил? – поинтересовался я. – Второе имя?

– Это не имя, а скорее название будущего Спасителя, который должен вскорости прийти по предсказанию пророка Исаии. В переводе это означает «С нами Бог».