Очень сказочная работа 1

– И что? Он из-за любви не сопротивлялся что ли? – не понял я. – Он с детства занимался, стальные кулаки и ладони, наверняка уже себе набил, ногой любую дверь мог вышибить, и уступил хрупкой девчонке, которая всего лишь походила на краткосрочные курсы? Почему?

– Он усиленно пытался сопротивляться, только в этот раз он связался не с таким же, как он сам любителем, а с истинным, специально обученным бойцом, и обученным не обычным тренером в платной секции, самим ни черта ничего не умеющим, а лучшими профессионалами своего дела, умеющими не только побить, а и убить или покалечить, знающими запретные для простых людей приемы, тайные болевые удары, умеющими безошибочно определять жизненно важные точки на теле человека. Так как нас, не учат ни десантников, ни спецназовцев. Так учат только супербойцов, которых на всю нашу необъятную страну от силы человек пятьдесят.

– Но толково обучиться просто не хватит времени!

– Конечно не хватит. Поэтому с нами перед началом занятий обязательно работал гипнотизер-экстрасенс, намертво внушая и записывая нам на подкорку необходимые знания и умения, а тренер уже только ставил удар.

– Но ведь в этом деле, для поддержания нужных умений и навыков, очень важны постоянные, по несколько часов в день тренировки. Постоянное оживление памяти тела, накачивание нужных мышц.

– Молодец, кое в чем разбираешься. Только для нас после такого обучения все это становится неважным. Мне сейчас хватает ежедневной получасовой зарядки в любое время дня и ночи, и часового аутотренинга раз в неделю.

– А если мужик со всей своей силищей кулаком тебе в лоб даст, что тогда будет?

– Да ничего, – пожала плечами Липа, – увернусь и все дела. Скорость реакции нам же тоже усиливали по особой методике.

– А он еще раз!

– Вот пока он мимо меня кулачиной машет и разворачивается для повторной попытки, я уже пять раз его успею ударить по болевым и жизненно важным точкам. И после этого соперник, какой бы он не был там пояс, уже не боец.

– Как у тебя все просто получается…

– Только для этого надо было два месяца обучаться. И неоднократно испытывать себя в реальных, а не тренировочных боях. Я говорю о том, что знаю не понаслышке, а приобретя уже немалый опыт.

– Ну ты прямо чудеса какие-то рассказываешь! – поразился я.

– Привыкай. Ты теперь тоже состоишь на сказочной службе, полной разнообразных чудес, а это тебе не в нудном офисе штаны протирать. Пошли опять на кухню, там расскажешь еще чего-нибудь. Только не очень смешное – я хоть отдышусь, выпью наконец-то побольше вина и поем по-человечески. И ты не обижайся на мои первоначальные наезды, я с похмелья неласкова и отличаюсь редкостным ехидством. Любого задолбать готова.

Мы вернулись, и Липа принялась спокойно кушать. Я, не спеша отхлебывая винцо, уже спокойно рассказывал о родителях, сестре, своем знакомстве с Палычем. Наконец Олимпиада наелась, и откинулась спиной на спинку дивана. Немножко посидела, послушала, а потом сказала:

– Интересный ты человек. Мыслишь вообще как-то нестандартно. Шутки не вычитал где-то, не взял чужие, а придумываешь на ходу, не переделываешь заезженные анекдоты. Твои оценки окружающего нешаблонны, оригинальны. У меня этого нет. Просто не дано.

– Как это нет! Кто это из девушек идет в байкеры, причем в сами братья-байкеры, а не в жопогрейки какие-нибудь! А твоя шутка про обуреваемую страстью вообще великолепна!

– Все это иллюзорно. Шутка эта у нас дежурная, про тех, кто мамку или жабу от нефиг делать в кусты поволок. К байкерам меня привели школьные подружки просто посмотреть. Я посмотрела, посмотрела, да и прикипела душой. Обычные дела. Все мое отличие от других девок только в том, что им лишь бы новыми нарядами обзавестись, да покрасоваться, а меня к технике тянет – вечно на длительных стоянках вместе с мужиками в их байках ковыряюсь, помогаю чинить. Обычное дело, ничего особенного. А вот ты, это совсем другое дело. Если ты и мутант, то какой-то невиданно удачный.

– Что-то я не слыхал про удачных мутантов. Обычно это какие-то страшные уродцы, куда там мне до них.

– Это ты немного не в курсе. С развитием кибернетики ученые смогли высчитать, сколько бы времени ушло на эволюцию живых существ в рамках теории Дарвина. Оказалось, что для сегодняшнего положения дел, природе нужно было бы потратить на такое развитие живых организмов в сотни, а то и в тысячи раз больше лет, чем ушло на самом деле. Тогда и была выдвинута теория, что на самом деле процесс идет несколько иначе.

– И как же? – заинтересовался я.

– Процесс ускоряют рывки, вызванные генетическими изменениями. Колебнулся генотип, и сразу появился нужный для выживания вида экземпляр. Сразу, а не выползал потихоньку десятками тысяч лет. Он выжил, невзирая на изменяющиеся погодные условия. Выжил и дал многочисленное потомство, еще лучше приспособленное к новому климату. А его не мутировавшие соплеменники передохли. Вот и ты, похоже, из таких суперполезных мутантов.

– Да что же во мне хорошего? – поразился я. – Без очков не вижу толком ничего, не силен, не вынослив, память плохая, сутулый и слишком худой. Я уж скорей вредный выродок, чем полезный мутант.

– Времена меняются, – философски заметила Олимпиада. – То, что было явным недостатком еще пятьдесят лет назад, нынче таковым не является. Плохо видишь вдаль? А куда тебе больно-то глядеть из городской квартиры? Или сидя часами на службе в какой-нибудь конторе? На компьютере или в телефоне все, что нужно высмотришь.

Не силен? А на что тебе в 21 веке недюжинная сила? Чего ворочать собрался? Автопогрузчики, вперед! Да и роботы уже на подходе. Экзоскелеты вовсю испытывают военные. То же самое и с выносливостью. Нечего бежать дольше и быстрее лошади, машина куда надо махом довезет. Плохая память? А на что тебе хорошая? Заглянул в Интернет прямо через свой айфон, да и вызнал все, что нужно.

Худой? Население всех прилично живущих стран борется с лишним весом. Ты, считай, уже победил. Сутулый? А почему это нехорошо? Ты ведь, по сути дела, одна из первых ласточек нового времени, и откуда мы знаем, что человечеству понадобится в скором времени. Скорее всего позарез понадобится именно добрый юмор, а не злая сатира, умение посмеяться над собственными неудачами и не упасть духом, а не замазывать других дерьмом. И может быть эта полезнейшая необходимость как-то коррелированна именно с сутулостью? Ну что? Убедила?

Я растерянно пожал плечами.

– Как ты говоришь: врешь, конечно, но до чего слушать приятно!

Мы рассмеялись теперь уже вдвоем.

– А вот ты мне еще скажи, – поинтересовалась Липа, – как думаешь, можно ли бороться с любовью? Ну, предположим, чтобы прекратить унижаться, или хотя бы приструнить это чувство для собственной пользы?

Я немного подумал.

– Мне трудно ответить на такой вопрос. Дело в том, что я еще и не влюблялся толком ни разу. Бывает понравится какая-нибудь девушка, радуешься, когда ее увидишь, а через некоторое время это чувство проходит, рассеивается, как утренний туман. Мне кажется, что настоящая любовь совсем другая. Она охватывает всю душу, распространяясь, как пожар по степи. От нее невозможно спрятаться, ей немыслимо противостоять. Ты уже не ищешь здесь никаких выгод, не ждешь от суженой особой ловкости в постели, великолепного образования или богатого приданого.

Главное, это то, чтобы она всегда была рядом, а ты мог ее защитить, накормить, укрыть от жизненной непогоды, помочь. Хочешь общих детишек, отлично понимая, что будешь их любить так же, как любишь ее, единственную и желанную.

– И где ты все это вычитал? – спросила каким-то напряженным голосом Липа, отведя глаза в сторону.

– Да нигде. Я вообще на эту тему никогда ничего не читаю. Это должно быть только мое, а не чье-то чужое. Ну что, я пошел? Надоел, поди, тоже, как и другие, хуже горькой редьки.

– Сядь рядом! – грозно прорычала Олимпиада. – Уйдет он, понимаешь ли! Я те уйду!

Я безропотно пересел, не понимая, с чего это она так обозлилась. Ведь так хорошо беседовали о мутантах, дарвинизме, моих положительных для будущего данных. Пересел, и сразу утонул в ее взгляде, безвозвратно погрузился в глубину света, исходящего из ее зеленых глаз…

Потом она меня обняла, и мы стали целоваться. Потом зачем-то прилегли, видимо так нам было удобнее… Это длилось, длилось и длилось… Я потерял счет времени и совершенно не осознавал, что делаю… Безумство наших языков и нежность ее губ захватили меня без остатка, выпили всю мою душу до дна… Вдруг Липа меня оттолкнула и присела, одергивая слишком высоко задравшийся подол халатика. Она тяжело дышала и ее лицо раскраснелось.

– Что-то ты чересчур увлекся, любитель души, – криво усмехнулась девушка.

– Да я просто неловок…, – повинился я.

– Да ловок, ох как ловок! Чертовски ловок. Но горячиться не будем, я-то ведь и в самом деле неловка. Надо привыкнуть друг к другу, а там видно будет. И ведь каков подлец! Раззадорил невинную девушку сомнительными разговорами, перед этим опоив для верности вином, а потом чуть было не ушел!

– Да ведь ты сказала…

– Мало ли чего я с перепою скажу! А ты не верь, настаивай, добивайся, не вешай уши! И больше не приставай, не мани, не вводи в грех! – и она вдруг нежно погладила меня по животу.

Этого я уже не выдержал, сгреб ее в свои объятия, и опять начал целовать. Ее губы набухли, стали как-то особенно податливы, она начала выгибаться всем телом, прижимаясь ко мне то тазом, то грудью, и принялась негромко постанывать. И это длилось, длилось, и длилось…

В этот раз Липа отстранилась с большим трудом, и не выпуская меня из объятий, ласково прошептала:

– Хватит, милый… ну нельзя же так, в первый же день…

Теперь уже зарычал я:

– А какой же нужен! Двадцать первый, что ли?! Это невыносимо! Сейчас уйду к чертовой матери!

– Не злись, не злись, желанный, я сама еле терплю…

– Хватит терпеть! Сейчас уйду к шлюхам!

– Что ты, что ты, родной, я же не отказываюсь… только ты помягче, понежней…, – и мы опять сплелись в единое целое…

Я торопливо расстегивал неумелыми пальцами ее халатик, а она стягивала с меня рубашку…, и это опять длилось, длилось и длилось… Когда я целовал оставленный на тщательно выбритом лобке небольшой треугольник волос, Липа простонала:

– Еще…, еще… желанный…, завтра делай со мной что хочешь…, – ее дыхание стало прерывистым, – а сегодня перетерпи…

Я хотел только кивнуть, а в результате опустив голову, занялся совсем уж неожиданным делом еще ниже…

Девичьи стоны перешли в крики, потом в хрип, а я, не отрываясь от этого занятия, сорвал с себя остатки одежды. Моя голова плыла, в ушах звенело и остановиться было невозможно…

Потом Липа обеими руками рванула меня вверх, я запрыгнул на нее и вошел в желанное. Сначала было трудновато, но потом что-то подалось, девушка охнула и впилась мне в спину ногтями. Потом она как-то ослабла, а я продолжал и продолжал… Это длилось совсем недолго, и хоть я и так уже был на грани, вспышка озарила меня как-то совсем внезапно, и я тоже застонал…

Полежали, раздышались.

– Тебе было хорошо со мной? – негромко спросила Липа, отвернув от меня рыженькую головку, а я в ответ поцеловал ее в шейку. Говорить я пока не мог.

– Теперь, наверное, сразу бросишь? Я же падшая и непорядочная…, не смогла утерпеть в первый же день…

Я запечатал ей губы длительным поцелуем.

– Ты можешь на мне и не жениться, я с тобой так жить буду…

– Завтра же женюсь! – прорезался мой голос.

– Завтра выходной, моя радость, в понедельник подадим заявление, – щебетала Липа. – Но если сомневаешься, тогда не надо!

– Надо! Еще как надо! – уверенно заявил я, но потом меня охватили смутные подозрения. –А может ты сама сомневаешься? С кем-нибудь из красавцев-байкеров замутить хочешь? Теперь-то ведь тебе все можно!

Липа тихонько и ласково хлопнула меня по губам, а потом строго сказала:

– Не говори так никогда! Ты у меня всегда будешь единственным, мой любимый. Как раз я за тебя бояться должна – вдруг затащит в мягкую постель шалашовка какая-нибудь.

– Да кому я нужен!

– Да не скажи! Был бы ты одинокий, никому бы и не понадобился. Зато эти гадюки прямо сердцем чуют, что мужик женщиной обзавелся, и вечно норовят счастливую пару разбить. Если с кем из них по пьянке обмишуришься, мне нипочем не рассказывай – не прощу! Что ж такое, ну прямо убить готова!

Глазенки Липы нехорошо прищурились, кулачки сжались.

– Тихо, тихо, Искра, – унимал я свою ревнюшку-огневушку, нежно поглаживая ее по спине, – мне-то уж точно после тебя никто и никогда нужен не будет.

На том и порешили.

Липа убежала мыться, а у меня в голове медленно бродили какие-то неясные мысли. Иногда какая-нибудь из них вдруг вскрикивала радостным голоском:

– Свершилось! Я нашел свое счастье! На все остальное наплевать! – но более здравые говорили:

– Я же ничего не умею. Научиться не смогу. Вчерашний переход был случайностью и больше не повторится. За сегодняшний вечер Липа остынет, за завтрашний день я ей страшно надоем, и ни в какой ЗАГС она со мной не пойдет. Ну и в конце концов вытолкает за дверь. Я буду ее донимать, она станет меня бить, потом калечить, и в конце концов убьет. Ну и наплевать! Я все равно теперь без нее жить не смогу!

Тут вернулась Липушка, и пока она дошла до дивана, я любовался красотой ее стройного тела, формой торчащих вперед грудок, черненькими волосиками внизу живота… стоп, стоп, стоп! А почему они черненькие, ведь на голове-то рыженькие? И я не нашел ничего лучшего, чем спросить:

– Липа, а почему у тебя волосы на лобке черные? На голове-то ведь рыжие!

Липа дошла, почему-то присела не возле меня, а на табуретку, и закинула ногу на ногу. Тяжело вздохнув, она произнесла:

– Зря я бросила курить…Что, так страшно, да?

Я удивился и как-то смутился. Опять чего-то не то ляпнул! Черт меня за язык тянул!

– Да чего ж тут страшного? Волосы как волосы…

Липа опять вздохнула.

– И водки у нас нет… Я всегда знала, что так и будет… Ни в какой ЗАГС, конечно, ты меня теперь не поведешь… Как увидишь, так сразу всему и конец…

Ее глаза увлажнились, она смахнула слезинку.

Что увижу? Я ничего не вижу! И тут ужасная догадка пронзила меня насквозь! Липа больна какой-то страшной, неизлечимой, может быть особо заразной болезнью! Я вскочил, обхватил ее руками за плечи, прижался, стал торопливо целовать в милую головушку, и бессвязно говорить:

– Липушка! Мы тебя вылечим! Я за это жизнь положу! Обе почки продам! Я всегда буду рядом!

Липа обхватила меня за бедра, прижалась лицом к моему животу, и разрыдалась. Я тоже не выдержал, и расплакался. Вот так, дружно рыдая в два голоса, мы упали на диван, и опять сплелись воедино…

Когда все закончилось во второй раз, а продлилось это дольше, гораздо дольше чем в первый, любимая с каким-то придыханием спросила:

– А ты что, решил, что я больна?

– Да ну да, – сказал я, – но я буду лечить. А то, что ты заразна, ну и что? Вместе будем болеть!

Липа еще больше прижалась, и каким-то прерывистым голосом спросила:

– Ты… даже… готов… сам заразиться?

– А чего такого? – недоуменно спросил я, – так на моем месте поступил бы любой.

– Любой ускачет с трубой! – зашипела Олимпиада.

Ее головка приподнялась с моего плеча, и она, порывисто отстранившись, попыталась было вскочить, но я держал ее хоть и ласково, но крепко. Держал и приговаривал:

– Тише, Искрушка, тише…, не нужно беситься, мы всегда будем вместе, а все остальное пустяки…

Липа еще пару раз дернулась, потом утихла и стала негромко говорить:

– Похоже ты меня на самом деле любишь. Какой-нибудь другой от такой мысли не то что убежал, он бы унесся с трусливым воем. Стакана воды не подал бы на прощанье! Таких любящих мужчин, как ты, возле меня не было ни разу.

– Почему ты так решила? – не поверил ее словам я, – Сергей вон тоже любил, он бы подал.

– Нищему мелочь, – рявкнула Олимпиада, – да еще кучу бы денег храму пожертвовал, благодаря Господа, что не заразился, а заодно еще и за то, что больную девку замуж не взял, не навязал себе эту обузу на шею! Кого он там любил: разумную скромную девушку, отличницу в учебе, старосту студенческого научного кружка? Или примерную домохозяйку, у которой все в доме будет сиять невиданной чистотой и уютом? А может нищую девицу-бесприданницу, которая должна просто побежать за него замуж, вовсю плача от радости, что на нее польстился такой царевич-королевич, как он? И остаток жизни лелеять его и холить, ублажать и баюкать на ночь, мыть его прекрасные ноженьки и воду пить, и вообще всячески пресмыкаться перед Его Королевским Величеством?

Я почему-то вспомнил забитую грязной посудой мойку и посмотрел в ту сторону. Опять же всплыла в памяти фраза про неубранную постель в спальне.

– А это, – сразу поняла примерная домохозяйка, – да у меня такая фигня чуть не ежедневно. Как устану или перепью, так и забиваю на всю эту музыку. Конечно, пьянкой, так как вчера, я увлекаюсь крайне редко, а вот устаю частенько.

– А с чего же он решил, – удивился я, – что у тебя чистота и порядок? Или ты к его приходу тут всегда невиданный марафет наводила?

У меня от этой мысли стало как-то по-особенному нехорошо и гадко на душе. Перед ним, значит, надо было отлакировать обстановку, а такого как я, в любой свинарник приглашать можно…

– Да он тут и не был ни разу, я эту квартиру совсем недавно купила. Это ему про меня моя маменька напела, желая заполучить выгодного зятя.

– Ах вот оно что, – успокоился я.

– А увидев, что вместо белого лебедя он получит изгаженного утенка, да еще не дай Бог заразного, отчалил бы немедленно. Да и не любил он меня ни капли. Его скорее всего возбуждала мысль покорить и подчинить себе непокорную девицу. Ту, что посмела ему, самому ЕМУ! – умнице, богачу и красавцу, отказать в физической близости, и отказалась сходу упасть с ним в постель. Задача была поставлена, эту вершину во что бы то ни стало надо было преодолеть, а Упорство, как говорят американцы, это было его вторым именем, и он решительно взялся за дело.

Любит ее мужчина или не любит, женщина сердцем чует, и я чуяла – не любит. Нравлюсь? Это да. Он меня хочет заполучить в свою постель? Разумеется. А любви нет. Меня в этом не обманешь. Нет какого-то особого блеска в глазах, легкого смущения, некоторой робости. Отсутствует желание невзначай прикоснуться ко мне, скрытно полюбоваться мною. Я уходила, он не провожал меня взглядом, не стремился задержать, хоть как-то остановить. Тут же разворачивался и уходил, никогда не оглядываясь. Не вспыхивал радостью при новой встрече, никогда не звонил, истосковавшись, пока все у нас было нормально. Человек просто работал над поставленной задачей и больше ничего.

– Может быть ты ошибаешься? – недоверчиво спросил я. – Ведь чужая душа потемки. Вдруг он просто такой мужественной экстремал и не привык проявлять свои чувства?

– Да и я бы усомнилась! – воскликнула Липа, – если бы он, оклемавшись после побоев, хотя бы позвонил! А уж если бы рискнул и пришел, так может быть и дрогнуло бы неопытное девичье сердечко, и стало бы наплевать, интересно ли он рассказывает или просто излагает сухую выжимку из фактов, да и пошла бы за него замуж. А не было ни-че-го. Вершина была признана непокоряемой, трудности непреодолимыми. И Серж навсегда исчез из моей жизни. И это любовь?

– Ладно, не любовь, – согласился я. – А все-таки, что же тебя так смутило в моем вопросе о цвете волос? Ведь это совершенно неважно. Да почти все девушки красятся в какие-нибудь цвета. Сегодня они брюнетки, завтра блондинки, послезавтра шатенки. А то изменят цвет на что-то уж совсем несусветное: фиолетовые, зеленые, а есть и вовсе серо-буро-малиновые. Ты-то почему вдруг стала ждать каких-то невиданных санкций с моей стороны?

– А если вдруг, – как-то нетипично робко для нее начала девушка, – я покрасила волосы не на голове, а там, – тут она показала глазами вниз, – что мне за это будет?

– Да ничего, – удивленно ответил я, – мне-то какая разница? Крась где хочешь и в какой хочешь цвет, я возражать не стану.

– Только у меня и фигура-то как-то не очень, – совсем уж понуро сказала Липа.

– А мне ужасно нравится, – без тени глупых колебаний заявил я. – Для меня – то, что надо!

– Фу-у-ф, слава Богу, – облегченно вздохнула Липа. – А то подружки все уши мне пропели: ты не такая, как надо, ты не фотомодель, на тебя никто не польстится, а если каким-то чудом и польстится, то увидев тебя голую, сразу же к чему-нибудь придерется, и уйдет. А теперь меня их мнение вовсе не интересует: ты видел, тебя все устраивает, а на них мне наплевать.

– Так ты что, для этого и волосы на лобке красишь? – честно пытался разобраться я. – Чтобы твоему первому мужчине было к чему придраться?

Суженая от души расхохоталась.

– Да ничего я не крашу, у меня все естественное, свое. Так у шатенок бывает, это вариант нормы. Это я так просто, из общего балагурства зарядила.

– Какая ты вся неожиданная, – поразился я, – то ты все очень логично по полочкам расставишь, проанализируешь, то вспыхнешь как порох, полыхнешь, как огонь, зальешь необузданными эмоциям.

– Это у меня давно, – задумчиво проговорила Липа. – Во мне будто живут два человека – рассудительный мужчина-логик, с выраженным абстрактным мышлением, победитель двух математических и одной физической олимпиады, человек без особых усилий обошедший на вступительных экзаменах в ВУЗ других абитуриентов и устроившийся на бюджетное место, получающий повышенную стипендию, староста научного кружка, и соседствующая с ним женщина-эмоционалка, которую легко может взбесить любая пустяковина, и эта дамочка спроста ума полезет в драку.

– Конечно, ты же супербоец.

– Да это у меня всю жизнь, – отмахнулась Липа. – Ладно, пошлепали мыться. Первая, разумеется, пойду я, рьяная феминистка, а когда уйдешь ты, полощись там подольше – диван надо будет протереть, да и прибраться немного. Ты жрать хочешь? Могу какие-нибудь макароны по-флотски исполнить, благо тушенки ты приволок вволю.

– Не надо, не возись, – отказался я, – колбаски вон пожую.

На том и порешили.

– И вот еще что, – добавила Липа, – я сейчас в относительно безопасном периоде, но с завтрашнего дня начинаем усиленно предохраняться.

– Ты хочешь бороться против наших будущих детей? – ужаснулся я.

– Я хочу поскорее получить следующее офицерское звание, – отчеканила офицер ФСИКИА, – а не увязнуть в дородовом и послеродовом отпусках в самом начале своей блестящей карьеры. А потом еще минимум три года не позволять себе отвлечься от малюсенького горлопана.

– Ты карьеристка!

– И не скрываю! А ты эротоман и сексуальный гигант! И, следовательно, к оперативно-розыскной работе неспособен! Твое истинное призвание в этой жизни, отнюдь не розыск сказочных артефактов, а поиск богатеньких дамочек, согласных оплачивать услуги жиголо! То есть твои.

Это наша первая размолвка вызвала во мне смутные подозрения.

– Послушай, Липушка, – вкрадчиво поинтересовался я, – а откуда тебе известно, что я какой-то там сексуальный гигант? По-моему, у меня самые обычные мужские таланты и способности.

И тут же внезапно, в лоб!

– Кто тебе их показывал до меня?! – рявкнул я, обуреваемый неистовой ревностью. – Может быть эти демонстрации продолжаются и сейчас?!

Липа сдержанно похлопала в ладошки.

– Браво. Бис. В целом хорошо, но не хватает бьющего в лицо света, сгребания подозреваемого за грудки, и истошного крика в конце: ты кому Родину продал, гад?! Впрочем, ты же не следователь НКВД сталинской поры, допрашивающий очередного врага народа, и поэтому слово Родина тебе следует заменить на девичью честь, и в связи с тем, что я в данный момент голая, хватать за грудки, то есть груди, тоже не советую – я отнюдь не мазохистка, а это будет очень болезненно.

Я смущенно опустил глаза и прошептал:

– Извини…

– Извиняю. А чтобы рассеять свои глупые сомнения, когда отправишься мыться, обернись и полюбуйся на мой белый диванчик.

– А что? На нем от моего неразумного усердия кожа лопнула?– обеспокоился я. – Дорогая, ведь поди, вещь!

– Вещь не дешевая, – согласилась Олимпиада, – я теперь дерьма не покупаю.

– Немецкая?

– Да нет, – с сожалением призналась истинная арийка, – всего лишь итальянская… Но тоже очень прочная, и тебе эту кожу своим острым задом не пробить. Просто на белом особенно ярко будет заметна лужа моей красной крови. После распутных девок таких следов не остается. Да и после порядочных, но имеющих хотя бы какой-то предыдущий опыт, тоже.

– Ох, извини…, – но тут во мне опять взыграло ретивое. – А откуда же тогда эти познания?

– Мои подружки отнюдь не хранили девственность до 21 года, – сообщила Липа, – и ужасно любят поболтать на эту тему, поделиться своими впечатлениями от мужской доблести мужей и любовников между нами, девочками, так сказать. Отсюда я и знаю, что пока мужика на второй раз раскрутишь, с тебя семь потов сойдет, измаешься в ожидании. И совершенно не факт, что обязательно добьешься успеха.