скачать книгу бесплатно
– Я не позволю так над собой!.. – тупо и бессмысленно рычал Пахила. Дурацкие подпорки и ниточки действовали неправильно, но он уже ничего не мог сделать.
И в этот момент я не выдержал. Я кинулся вдоль стеллажей, чтобы прекратить весь этот маразм. Я побежал сначала в одну сторону, но неожиданно налетел на стену. Тогда я пролез сквозь какую-то полупустую полку, но наткнулся на лестницу. А когда, с грохотом отодвинув ее в сторону, я все же выбрался из стеллажей, было поздно. Они уже стояли друг напротив друга, и не успел я открыть рот, чтобы привлечь их внимание, как она отчетливо произнесла:
– За это я вас никогда не прощу.
Все было кончено.
Пахила растерянно подошел ко мне и произнес:
– Что я наделал!
– Кукловода давно нет, – зачем-то сказал я.
Пахила грустно посмотрел мимо и вышел на несгибающихся ногах.
Я знал, что он действительно благородный, тонкий и возвышенный человек. Но, кроме меня, теперь этого не знал никто.
– Какая я дура! Какая я дура, что так относилась к этому… – Библиотекарша никак не могла подобрать последнее слово. Я взял ее под локоть и вывел из библиотеки.
– Куда мы идем? – всхлипнула она, когда мы двигались по коридору.
– Ко мне в номер.
В ту ночь мне не удалось ни почитать, ни поспать. Я гладил ее сильное и нежное тело, расплетал и снова закручивал в пучок ее волосы, снимал и надевал ей очки, чтобы вытереть слезы. И долго, долго читал отрывки из одной очень хорошей книги, которая неожиданно обнаружилась на дне моего рюкзака. Так долго, что под утро она наконец улыбнулась.
Следующим вечером я уехал. Хочется думать, что Пахила не выкинул и все же прочитал ту большую книгу в желтом переплете. И понял. И принес обратно в библиотеку. Хочется быть уверенным, что библиотекарша не потеряла ту маленькую книжицу, которую я начал читать ей в ту ночь. И, когда он пришел вернуть свою книгу в библиотеку, она все же простила его. И они поняли друг друга. И теперь наконец счастливы.
Я не сентиментален. Будь иначе, меня никто не посылал бы в командировки. Тем не менее эта сцена в библиотеке поселка со странным названием Банаракипол часто возникает в моей памяти. И, возникнув, всегда напоминает о тщетности усилий человека понять другого и быть понятым самому. Но даже если это правда и все наше общение, все наши встречи в этой жизни происходят согласно такой вот бесперспективной модели, не расстраивайтесь – у нас всегда есть шанс что-то или кого-то понять. Достаточно просто найти нужную книгу и вовремя ее прочитать. А если вам покажется, что вы что-то поняли, или очень захотите, чтобы когда-нибудь кто-нибудь понял вас, пишите сами. Вдруг это тоже кто-нибудь прочитает?
Я, во всяком случае, так и делаю.
Именно с этого текста все и началось.
Этот рассказ был написан в месте под названием Апшуциемс.
Сюжет рассказа отношения к этому месту не имеет.
96—18
– 25, 70, 45, 36…
– Это что, начало фантастического рассказа?
Шорин быстро обернулся. Позади него, скрестив руки на груди и улыбаясь, стоял капитан Гриневич.
– Что вам угодно?
– А я, вы знаете, поручик, давно вас ищу. Думаю: куда это наш друг Шорин запропал? А он, оказывается, здесь, в малиннике и занимается сочинительством, беллетрист этакий!
– Извольте объяснить, что вам угодно? – с запальчивостью проговорил Шорин. – По какому праву, капитан, вы…
– Бог с вами, дружище, я вовсе не хотел вас обидеть.
– Это кажется очевидным! Если я здесь, то вовсе не значит, что я ищу вашего общества.
– Однако, поручик! – начал было возмущаться Гриневич, но потом попытался сдержать себя: – Послушайте, Шорин, – проговорил он спокойнее. – Уж если мы с вами начнем ссориться… Я понимаю, безусловно, все мы здесь в отнюдь не лучшей ситуации. Да о чем я, вся Россия… Впрочем, вы же понимаете. Держите же себя в руках, черт возьми!
– Но смотреть через плечо… Это же низость!
– Да что вы, в самом деле? Неужели думаете, я специально? Мне только что попались на глаза два, как их сейчас называют, фантастических рассказа, и оба они начинаются с цифр. А тут вы со своей математикой!
– Это вовсе не математика, – глухо проговорил Шорин, постепенно успокаиваясь. Большая фигура Гриневича на фоне бревенчатой стены дома, где они временно разместились, показалась ему давно знакомой и симпатичной. Да и с какой стати ему подглядывать, что пишет Шорин. А он и вправду не пишет вовсе. Действительно – одни цифры.
Они помолчали.
Налетевший вдруг ветерок зашелестел ветвями сада и пропал. Шорин поднял голову. По небу плыли облака. Как в детстве.
– М-да… Послушайте, поручик, а я хотел вас поздравить, – проговорил Гриневич. В руках у него вдруг откуда-то появилась большая темная бутылка. – Это вам.
– Благодарю, – ответил Шорин.
Это было трогательно.
Он улыбнулся.
– Простите мою несдержанность, капитан. Я хотел побыть немного один. Но вы не думайте, что эта бутылка сегодня за ужином будет единственной. Я полагаю, мы славно проведем время!
И Шорин был прав. К концу дня прибыл подпоручик Рыльский, и когда зной начал спадать, они уже сидели в его комнате. За окном шелестела и плескалась веселая июньская зелень, непривычно разнообразный стол радовал глаз и будил несколько забытое ощущение праздника. Но чем больше они пили, тем мысли Шорина становились все более грустными.
Однако оживление за столом нарастало.
– Господа, представьте, – проговорил Рыльский, когда они в очередной раз выпили за здоровье именинника, – вчера в Дорофеевке встретился за вистом со своим однокашником. Он сейчас при штабе. Так вот, он уверял, в Питере большевики уже съели всех собак.
– И что с того? – мрачно откликнулся Шорин.
– Это служит хотя бы каким-то оправданием тому, что мы уже вторую неделю сидим в этой дыре! – воскликнул тот.
– Увольте, подпоручик, нашей с вами заслуги в этом нет, – нахмурился Гриневич. – И вообще, господа, по моему мнению, большевизм – это эпидемия. С ним нужно поступать, как поступали с холерой: оцепить зараженную местность войсками – и пускай они там мрут с голоду.
– Да? – не унимался Рыльский. – Но ведь холеру можно лечить.
– Холеру – можно. Но большевизм, анархизм, как и многое другое, оканчивающееся на «-изм», – Рыльский хихикнул, – не излечивается.
– Но мне кажется, капитан, против него все-таки есть вакцина. Большевизм – это насилие. Следовательно, его нужно лечить так же. Именно насилием. – Рыльский повернулся к Шорину: – А вы как полагаете, поручик?
– Я?..
Размышляя над тем, как ответить, чтобы его поняли, Шорин опустил взгляд на некрашеные, потемневшие от времени доски стола.
– Сколько вам лет, подпоручик? – проговорил он.
– Двадцать четыре.
– А вам, капитан? Вам сейчас сколько?
– Тридцать два.
– А мне сегодняшнего дня – двадцать шесть. Из них четыре года – война.
– Что поделать. Что поделать, – вздохнул Гриневич.
– И сегодня, буквально час назад, я подсчитал. – Шорин посмотрел на него. – Да-да, именно там, в саду, капитан. Я подсчитал, что прожил уже более трети жизни. Отданы лучшие годы. И чему? А конца так и не видно. Мечты, планы – ничего не осуществилось.
– Но послушайте, Шорин! – возвысил голос Гриневич.
– Да что вы, капитан, я не маленький ребенок и не нытик. Я только хочу, чтобы вы поняли. Дело не в большевизме. Большевизм – это следствие или симптом, если хотите. Симптом разложения России, ее исчезновения. А это трагедия. И прежде всего это трагедия нашего поколения, нас с вами, господа. Эта трагедия уже произошла, так какая разница, что там будет с большевизмом, ведь как было раньше, уже не будет!
– Так вы что, – в голосе Рыльского послышалось возмущение, – вы полагаете, что с красными не нужно бороться?
– Полно вам, дружище, – мягко поддержал его Гриневич. – Вы видите все в слишком мрачном свете, а самое худшее – еще и пытаетесь говорить об этом.
– Да, – Шорин кивнул, – возможно, об этом лучше не думать. Но все же отдавать себе в этом отчет, по-видимому, нужно.
– Нужно?! Для чего? – вырвалось у Гриневича, но затем он заговорил спокойнее: – На что толкают лично вас, поручик, ваши умозаключения? Они же бесплодны, как любая философия.
– Философия… Я вовсе не вижу в философии ничего дурного, просто я позволил себе немного пофантазировать. Вдруг моя судьба сложится так, подумал я, что мне из всего этого суждено выйти целым и невредимым. Что тогда? Опасаюсь, господа, что моя жизнь будет совсем не такой, как вы мне пожелали только что.
Шорин вздохнул.
– Да, если мы не уничтожим большевизм… – воспользовался паузой Рыльский.
– Да при чем здесь опять большевизм? – воскликнул Шорин. – Вот представьте, подпоручик, старость. Ваша жизнь… Ну, вы как песчинка, понимаете? Вас закрутило, понесло помимо вашей воли, и вот она, ваша жизнь, уже почти кончилась. Не знаю, как еще сказать, но я, господа, почему-то сегодня очень отчетливо представил, как это, возможно, будет со мной. Увы, отнюдь не весело все будет. Но что там… И вот тогда, когда я почувствую приближение смерти, – лицо Шорина вдруг просветлело, словно с него сошла какая-то едва заметная тень, – тогда я найду маленького мальчика и…
Все случилось внезапно. Потом уже трудно было сказать, кто первым услышал отдаленные крики команд и раньше других вскочил с места. Звякнули резко отброшенные на скатерть приборы, глухо разбился о доски пола упавший в суматохе стакан; все разом кинулись к двери.
А когда они выскочили из избы, где-то на краю селения уже стреляли.
* * *
«Шестнадцать двадцать пять! Ничего себе!» – в ужасе подумал Сидоров и в очередной раз безнадежно поднял руку.
Мимо него по разогретому ярким южным солнцем асфальту с шипением и свистом неслись машины. Их водители, как казалось Сидорову, взирали на него со своих комфортабельных и уютных мест за блестящими оболочками привлекательных «Жигулей» и респектабельных «Волг» со злорадством и презрением. «Ну и стой на жаре, мучайся, – как бы говорили их взгляды. – Опаздываешь? Ну и опаздывай. А мы поедем дальше, и нам здесь, в автомобилях, совсем не плохо». Некоторые, правда, кидали на Сидорова извиняющиеся взгляды и даже подчас показывали жестом, мол, рад бы, старик, да не могу. Это давало надежду, но не меняло положения вещей.
За те двадцать минут, которые Сидоров стоял у дороги, один автомобиль, впрочем, остановился, но его перехватили два каких-то парня – то ли грузина, то ли армянина. «Вы что, я же в аэропорт опаздываю!» – пытался возразить Сидоров. «Ти-и?! – проговорил один из них, бесцеремонно оттесняя его от машины. – Ми же тут раньше тэбя пришли».
Этот инцидент оставил у Сидорова сильное чувство злости и раздражения. Раздражения в основном на себя – за то, что вот так, ни за что ни про что позволил увести машину прямо у себя из-под носа. Сейчас бы он уже минут десять ехал, откинувшись в мягком кресле с подголовником и, наверное, вскоре догнал бы тот злосчастный автобус, на который он так до боли глупо опоздал. Опоздал… Из-за своей же вялости и безалаберности. Вот всегда так!
– Эй, такси, такси!
Ну вот, наконец-то! Метрах в тридцати от Сидорова остановилась новенькая «Волга», из которой, расплатившись, вышел сморщенный старик в белой кепке.
– Командир, мне в аэропорт! – заорал Сидоров, быстро распахивая дверцу автомобиля.
Парень, сидящий за рулем, не пошевелился. Остановившимися, как у глубоко задумавшегося или сильно испугавшегося человека, глазами он смотрел куда-то в сторону тротуара. «Неужели канючить будет?» – с тревогой подумал Сидоров.
– Мне в аэропорт. Едем? – повторил он.
Водитель кивнул. Закинув большую дорожную сумку на заднее сиденье, Сидоров быстро забрался в машину и чуть более сильным, чем следовало, движением захлопнул дверцу. «Наконец-то, – подумал он, когда машина тронулась, и мысленно перенесся в аэропорт. – Теперь-то уж наверное успею!»
Автомобиль с шипением катил по дороге. В открытое окно врывался поток горячего, пахнущего гудроном и полынью воздуха.
– Скажите, а когда примерно мы будем в аэропорту? – поинтересовался Сидоров.
– Что? – вновь вышел из глубокой задумчивости таксист.
– В аэропорту когда будем?
– Будем… Будем мы в аэропорту, – как-то потусторонне отреагировал водитель и вдруг, спохватившись, резко нажал на тормоз.
Сидорова сильно кинуло вперед.
– Вот ведь! Надо же куда прет, – проговорил он, хотя сам заметил выруливший из-за поворота фургон раньше таксиста.
– Фу, черт! – выругался тот таким голосом, словно он сильно замерз и у него сильно свело челюсти.
«Что это с ним такое?» – не понял Сидоров. Ему стало немного не по себе, и, чтобы выйти из этого дурацкого состояния, он вновь повторил свой вопрос.
– А-а, – откликнулся таксист, по-видимому наконец осознав смысл сказанного. – Ну… Ну, где-нибудь чуть больше чем через час.
– А если поднажать, до половины шестого успеем? – встревожился Сидоров.
– П-понимаете… – водитель немного замялся. – Понимаете, мне сейчас ну вроде как нельзя спешить.
«Пьяный! – пронеслось в голове у Сидорова. – Точно пьяный, как я сразу не понял!» Он внимательно посмотрел на таксиста. Дорогие, по последней моде, но плохо сочетающиеся друг с другом шмотки, сытое, чисто выбритое лицо, безукоризненная прическа по моде десятилетней давности, начинающий появляться животик – черты, хорошо знакомые Сидорову по многим его бывшим одноклассникам. Да и среди его сокурсников по институту много таких: кто массажист, кто официант, кто тоже таксист… Такие не прочь ради бизнеса пойти на нечистую авантюру, сыграть в преферанс по пятачку за вист или пропустить рюмку-другую за рулем. У Сидорова было сложное отношение к таким людям. С одной стороны, он отчасти понимал их и иногда завидовал сытой, азартной и вместе с тем обеспеченной жизни, которую они вели. Но с другой стороны, он испытывал к ним что-то вроде неприязни, поскольку понимал: сам он в корне не такой, как они. Он никогда не смог бы, да, наверное, и не сумел бы жить согласно их понятиям. И, возможно, в силу этого ему никогда не удавалось в общении с людьми такого типа найти общий с ними язык или выработать свою линию поведения. Вот и сейчас он не знал, то ли начать возмущаться, то ли попросить этого парня остановить машину.
– А, собственно, почему? Почему вам нельзя спешить? – неожиданно для себя проговорил он.
Таксист вздохнул.
– Понимаете… – Он явно затруднялся с ответом. – В общем, мистика. Жуть какая-то.
«Нет. По-видимому, он все же не пьян, – подумал Сидоров. – Только действительно очень расстроен и подавлен. Даже напуган. Да вроде и не пахнет от него. Может быть, мафия?..»
– …Не знаю, как и объяснить, – в замешательстве закончил свою фразу таксист.
Машина выехала за пределы города и там понеслась все же быстрее. Извилистая горная дорога ныряла то вправо, то влево. Вскоре на подъеме они обогнали пыхтящий черным дымом грузовик и тянущийся за ним длинный шлейф легковых автомобилей с номерами всех мыслимых районов европейской части СССР.
Сидоров немного успокоился. Переживания и личность водителя отошли на второй план, и он с полминуты размышлял над тем, стоит ему снять пиджак или нет. Несмотря на жару, сделать это, сидя в кресле, было лень. К тому же пиджак с деньгами, документами и билетами на самолет можно было забыть, и в конце концов Сидоров так и остался сидеть одетым, только расстегнул еще одну верхнюю пуговицу рубашки и положил правую руку на край окна машины.
