скачать книгу бесплатно
* * *
– Надо поговорить с красильщиками, – осенило Титруса. – Они же красят ткани в разные цвета, наверное, можно нанести такую краску и на пластины.
– Конечно, – Апрель смотрел на него, подперев подбородок ладонью, – и как только мне это самому в голову не пришло?
– Бывает, – Титрус разминал лопаткой вареные овощи. – Ты чего не ешь?
– И вправду гадость. Раньше ел и не замечал, теперь заметил. Поваров следует прогнать немедленно.
* * *
Грэм очнулся так же внезапно, как и застыл. Он посмотрел по сторонам с неким недоумением, будто не понимал, что происходит. Через секунду парень окончательно пришел в себя, и цепь снова ожила в его руках. Втроем вместе с Карой дело закончили быстро, вспыхнули последние монстры, и все кончилось. Разбросанные тела на глазах превращались в хрупкие пепельные скелеты, точно такими же были унизаны прозрачные травы. Захария смахнул пот со лба, вынул из кармана плотную тряпицу и принялся очищать лезвия мечей от грязно-желтой крови и налипших клоков шерсти. В его душе боролись беспокойство за Грэма и злость на него. Бросить оружие, не закончив боя, подвергнув смертельной опасности своего партнера – это ни в какие разумные рамки не вмещалось. Отшвырнув цепь, Грэм сел на землю и обхватил голову руками. Кара спустилась ниже, свет ее был тусклым, она потеряла много сил. Все трое молчали.
– Захария, – глухо произнес Грэм, – кажется, я схожу с ума.
Захария тщательно очищал меч, так тщательно, словно малейшее пятнышко могло навсегда испортить клинок.
– Захария.
– Что? – он не отрывался от своего занятия.
– Я с ума схожу.
– Разумеется!
Злость вытесняла беспокойство.
– Прости меня, – тихо произнес Грэм, – не знаю, что со мной происходит, не понимаю.
– Теперь я, в случае чего, буду биться один, – ровным голосом произнес Захария. – Это лучше, чем отвлекаться в процессе. Мы могли погибнуть оба.
– Больше этого не повторится.
–Ты уверен?
Грэм промолчал.
– Идемте отсюда, – устало сказала Кара. – Идемте отсюда как можно дальше.
* * *
Уже к вечеру у Апреля были краски: зеленая, синяя, желтая, белая. Своего оживления показывать Титрусу не хотелось, первый Сенатор просто отставил краски в сторонку и завел отвлеченную беседу.
Как только Титрус ушел, он бросился в свои потайные комнаты – Апрелю не терпелось поэкспериментировать с цветами. Усевшись за стол, он поставил перед собою полукруглые скорлупки с краской, положил большую белую пластину с необточенными краями, взял тонкую деревянную лопаточку и занялся смешиванием красок, получением новых цветов. Апрель никогда ничего не рисовал, но он умел проникать в суть вещей, мог схватывать их смысл и значение в мгновение ока. Сенатор уже понял, как это делается. Апрель мог бы немедленно написать масштабное полотно, но ему нужны были всего лишь пятьдесят две картинки. И впредь к рисованию он возвращаться не собирался.
* * *
– Чувствуете, как похолодало? – сказала Кара.
– Ты разве способна ощущать холод? – удивился Захария.
– Чем холоднее, тем светлее мое пламя, я белею с наступлением холодов.
– Да, действительно, похолодало основательно, – Захария поднял и застегнул воротник своей тонкой кожаной куртки, – ладно хоть одежда не продувается и хорошо сохраняет тепло.
Голубой Рим вовсю теснил Медиум. Чудилось – именно борьба светил за место на тусклом небосклоне порождает ветер.
– Грэм, не хочешь перекусить?
– Давай.
Он не хотел, но если Захария заговорил о еде, значит, основательно проголодался. Выбрав местечко поровнее, Захария развязал мешок, достал тряпицу и расстелил ее на земле. Присев на корточки, Грэм наблюдал, как компаньон выкладывает провизию.
– Хорошо бы костер разжечь, да не из чего, – посетовал Захария. – Никаких веток или сучьев, земляная пустыня и всё.
– Пока еще можно обходиться без костра, – задумчиво произнес Грэм, – а вот дальше будет тяжелее, там холод, какого мы еще никогда не чувствовали.
– Да? – Захария замер с куском лепешки в руках. – А что там? Что ты видел?
– Ледяные розовые холмы, думаю, розовыми они были из-за света Бесса. Высокие деревья с меховыми ветвями без листьев, а с неба падает легкий пух, холодный и бесконечный.
– Унылая картина, – Захария разломил лепешку и вытащил из мешка мясо. – Глоток вина?
– Давай.
– Вы ешьте, а я взлечу повыше, посмотрю, что происходит в округе и нет ли желающих помешать вашему отдыху.
Захария кивнул.
Ветер усиливался. В его резких порывах ощущался незнакомый неуловимо тоскливый запах.
– Так пахнут ледяные холмы, – тихонько произнес средний голос совсем рядом, над ухом Грэма. – А легкий пух, холодный и бесконечный – это снег. Это сыплются с неба неуслышанные молитвы, их слишком много, да и не все долетают, вот они и падают обратно, под ноги…
– Хватит! – Грэм отбросил кусок лепешки и зажал уши руками. – Хватит!
– Что такое? – Захария поднял голову. – Что случилось?
– Я опять слышу чей-то голос!
– Ты выпил вина на пустой желудок…
– Это уже не поможет, Захария, не поможет! Я действительно кого-то слышу, и это не получится разумно объяснить!
– Ладно, хорошо, успокойся, что он тебе сказал?
– Что-то о ледяных холмах, я толком не понял. Там есть еще фляга с вином?
– Две.
– Дай тогда допью.
Тихий голос усмехнулся и смолк.
* * *
Убедившись, что цвета получаются превосходно и отлично держатся на пластине, Апрель вытер руки и пошел к выходу из тайных комнат. У окна опять сидел Титрус. Такая отъявленная наглость не могла не рассердить, но первый Сенатор пребывал в прекрасном расположении духа.
– Чего надо? – поцедил он, растягивая губы в улыбку.
– Я везде тебя искал, – принялся оправдывать Титрус, – сегодня заседание Сената…
– Ах, да, совсем забыл.
– …и надо будет хоть что-то сказать об отсутствии Грэма. Я хотел это обсудить с тобой.
– Да, да, погоди, я переоденусь.
Он вышел, а Титрус присел обратно в кресло. Вскоре Апрель вернулся в широких, длинных красно-золотых одеждах и черной мантией на плечах – парадном одеянии первого члена Сената. Титрус, занимавший положение попроще, одевал красные одежды с темно-синей мантией.
– Они уже собрались?
– Думаю, да. Ты решил, что сказать?
– По пути решу. Идем.
* * *
Захария наблюдал, как небо быстро сменило свой цвет – оно неожиданно сильно потемнело. Кое-где даже высветились крошечные точки, которые вполне можно было принять за звезды. Порывы ветра обжигали лицо и руки, от неистово пляшущего пламени Кары отлетали желтые огненные обрывки и мгновенно гасли. С пустынных небес стали срываться какие-то колючие крошки. На жаркой Альхене таких холодов не бывало, для путников все было впервые.
– Грэм, – нагнал его Захария, – если мы все-таки найдем душу колоколов, что мы будем с нею делать? Ведь душа это понятие абстрактное.
– Реальное, – тут же шепнул голос-невидимка на ухо Грэму, – реальнее, чем плоть.
–Душа – понятие реальное, – повторил за голосом юноша. – А что делать… пока не знаю. Я хотел отыскать сами колокола, мне кажется, это место я узнаю даже с закрытыми глазами. Увидеть бы их, быть может, они и оставят меня в покое.
– А вот колокола – понятие абстрактное, – в голосе невидимки прозвучала едва заметная усмешка.
Грэм тряхнул головой, отгоняя прочь эту усмешку. Он чувствовал, что внутри него началась какая-то работа, нечто вроде большого строительства. Грэм пока еще не знал, что это возводятся гулкие арки, в темноте и тишине которых предстоит неприкаянно блуждать его душе, пугаясь долгого эха сердечного биения.
* * *
Здание Сената сообщалось с Домом Правления таким переходом, что каждый раз, когда Апрелю предстояло идти по нему, он проклинал того, кто этот переход придумал и построил. Лестница с узенькими ступеньками вилась над каменной пропастью, издевательски вымощенной радостными разноцветными плитами. Перила или какие-нибудь другие вспомогательные конструкции показались придумщику деталями лишними. Оставалось надеяться только на собственное чувство равновесия, оступиться и полететь вниз на радостные плиты было удовольствием сомнительным и однозначно последним. Если же не пользоваться переходом, то для того, чтобы попасть в здание Сената, предстояло сделать здоровенный крюк, обходя весь Дом Правления, его нелепые корявые сады и уродливые клумбы – как ни старайся, всё равно опоздаешь к началу заседания.
Следом шел Титрус и казалось, от его неуверенных шагов раскачивается вся лестница, но это было лишь иллюзией, сильной, но иллюзией. Апрель пытался не обращать на него внимания и целиком сосредоточиться на своих четких, выверенных движениях. На середине лестнице, где расстояние от ступеней до пола было особенно велико, Сенатору пришла вдруг в голову мысль, каким образом еще можно выстроить зеркала. Это решение виделось таким верным, настолько простым правильным, что Апрель едва не рассмеялся.
* * *
Колючие крошки превратились в легкие ледяные хлопья – узорчатые и нежные неслись они в потоках ветра. Глотки вина, которые Захария с Грэмом растягивали, как только могли уже едва согревали. Пористые покрывала из неисчислимого количества этих хлопьев застелили всю округу, не оставив ни единого свободного клочка земли.
– Да что же это такое… – стуча зубами, пробормотал Захария.
– Это снег, – с какой-то обреченной уверенностью ответил Грэм, – все это называется «снег».
Никто не стал спрашивать, откуда он это знает. И Захария, и Кара порядком устали – непривычные к подобным погодным чудесам, они были вынуждены тратить много сил на преодоление ветряного сопротивления и борьбу со снежными наносами. Сначала ноги проваливались по щиколотку, но все чаще и чаще стали уходить почти по колено. Ветер бойко разрывал пламя Кары, и она пряталась между Грэмом и Захарией, выискивая подветренные стороны, зачастую ей приходилось лететь почти у самой земли.
Голубые лучи Рима щедро разбрасывали по снежной равнине острые искры, и казалось все вокруг усыпано чистыми, яркими драгоценными камнями, но свет их богатых россыпей не радовал глаза, напротив, раздражал до слез.
Когда впереди показалась темная полоса густого леса, Грэм с Захарией с трудом могли опускать и поднимать воспалившиеся веки.
– Интересно, а можно ослепнуть? – Захария смахнул с лица беспрерывно текущие слезы.
Грэм промолчал, видать ему это было не интересно.
* * *
По периметру треугольного зала теснились уходящие вверх ряды деревянных скамеек, покрытых красной материей, с потолка на железной цепи свешивался большой алый шар, символизирующий звезду Бетельгейзе. Желающий выступить должен был спуститься вниз, встать на круглое каменное возвышение – лагур, испещренное глубоко вырезанными старинными знаками и письменами – по непоколебимым убеждениям шенегревцев, эти письмена заклинали оратора ото лжи, не позволяя ему изрекать неправду. Любой, вставший на возвышение, обязан был быть предельно честным и откровенным.
Самые нижние скамьи заняли Наблюдатели – семеро сухощавых стариков с колючими глазами и неестественно молодыми, гладкими лицами. Они следили за ходом собрания, надеясь к чему-нибудь придраться. Сразу за ними расселись демоны, на которых Апрель уже не мог смотреть без брезгливости.
По традиции к лагуру первым спустился Апрель. Взойдя на возвышение, он приветствовал собрание поднятой рукой с открытой ладонью, что означало чистосердечье к Сенату.
– Решение Грэма отправиться в сумеречную Альхену не было для нас великой неожиданностью. Наш юный правитель обладает страстью к открытиям и путешествиям. К тому же он представил достойный внимания план освоения пустующих территорий, что в дальнейшем может существенно увеличить благосостояние Шенегрева. Город наш стоит на сухой каменистой местности не богатой ценностями, океан вымирает, он почти пуст, вскоре добычи могут и вовсе прекратиться. Насколько мне известно, некоторые хозяева уже отправляют работников за травами со дна океана, пробуя ее на предмет пользы. Поэтому я считаю изучение сумеречной части Альхены на тему разработок не только желательным, но и крайне необходимым. Желание Грэма изучить закрытый для нас мир, ознакомиться с ним лично, должно быть понятно всем и каждому, ведь сердце юного правителя не переставая болит за благополучие Шенегрева – прекраснейшего города планеты Альхена…
Слушая Апреля, Титрус сидел мокрый от ужаса – первый Сенатор открыто лгал, стоя на лагуре перед Наблюдателями и всем собранием, лгал уверенно и делал это явно не в первый раз.
* * *
Стволы деревьев были настолько гладкими, будто полированными, без привычных чешуек коры. Голые ветви в снежных опушках тянулись к залитому дрожащим голубым маревом небу. В вышине бесшумно парили птичьи тени, но из-за густо сыплющихся хлопьев их можно было принять за игру воображения.
Вина осталось четверть фляжки, одежда не грела, как не пытайся застегнуться, запахнуться, закутаться – слишком тонкая, эластичная она отлично годилась в сражениях, но никак не в походах по колено в снегу. Не привыкшие выказывать малейшие признаки слабости и усталости, Грэм с Захарией шли вперед, стиснув зубы. Грэма основательно подогревало злое желание докопаться до истины, какой бы нелепой или абстрактной она не была. Думать о том, кому же принадлежит лицо и голос из видений, – а то, что это был голос именно существа из видения, Грэм не сомневался, – он пока думать не хотел. Захарию ничего не подогревало, он просто шел потому, что надо было идти. Пламя Кары совсем побелело, ее золотое лицо будто выгорело до бледно-серебряного. Время от времени она взмывала к хитросплетению древесных крон, высматривая, безопасен ли путь. Мир голубых снегов был пустынен и тих.
– Замерз, Захария?
– Терпимо, – ответил он, едва шевеля обмороженными губами. – Вот мечи трудновато будет удержать в негнущихся пальцах.
Он пытался пошутить, но у Грэма в этих снегах было плохо с чувством юмора, он думал исключительно о том, что можно предпринять, чтобы Захария и Кара минимально пострадали в таком диком климате. Пока на ум ничего не приходило. Казалось, что от мороза трещит черепная коробка, а мозг съежился и затвердел. Ни рук, ни ног Грэм давно уже не ощущал, лицо горело, как обожженное, ресницы и волосы густо посеребрил иней. Он шел вперед, злясь на весь белый свет, даже на собственного отца, передавшего сыну по наследству свой прижизненный кошмар, выгнавший, вырвавший его из привычного мира. Сквозь подогревающую тело и душу злость тихонько, робко, как сукровица из ссадины, сочилось предчувствие, что назад они уже не вернутся.
* * *
Титрус еле дождался завершения собрания. О чем говорили остальные члены Сената, он не слышал, в голове назойливым волчком крутился лживый монолог Апреля. Он еще долго, гладко и плавно рассказывал о неоспоримой пользе похода Грэма в сумеречную Альхену, звучало так убедительно, что Титрус сам готов был ему поверить. Как всегда Сенат остался доволен и полностью удовлетворен выступлением Апреля, помимо ситуации с Грэмом, он разъяснил еще десяток возникших вопросов из различных областей. Титрус не мог сказать, врал ли Апрель, отвечая, так как не имел представления об истинном положении вещей, ему было достаточно услышанного вначале. По законам Шенегрева, если говорящий на лагуре кем-то уличен во лжи, об этом необходимо немедленно было известить Наблюдателей. В лучшем случае – позорное изгнание из Сената, в худшем – смерть.
Как только члены Сената стали подниматься, Титрус сорвался с места и бросился на выход, не разбирая дороги, ему немедленно требовался свежий воздух, желательно с ветерком. Он промчался мимо Апреля, даже не взглянув на него, так торопился оказаться под густым светом Бетельгейзе. Не желая привлекать внимания своим взволнованным видом, Титрус отошел подальше в густую тень низкорослых цветущих деревьев, выстроенных в идеально ровный ряд. Глубоко вдохнув нежный, сладковатый аромат крупных белых цветов с тонкими, почти прозрачными лепестками, он попробовал привести мысли в маломальский порядок.
– Титрус! – за спиной послышались шаги Апреля, но он не обернулся, продолжая дышать ароматом цветов так жадно, будто вдыхал противоядие.
– Титрус, – подошел к нему Апрель, – в чем дело? Ты почему бежал мимо меня? Что случилось?
– Ты лгал… – едва слышно прошептал он.
