скачать книгу бесплатно
Тошнота.Ру. Сборник непрошеных драм с комментариями С. Ф.
Борис Полухин
В этот первый сборник автора «Тошнота.Ру» вошли девять драм. Он назван по заголовку одной из пьес. Дотошный читатель заметит, что тот совпадает и с заголовком сартровского романа «Тошнота». Но на этом какое-то сходство двух текстов кончается. Героя пьесы преследует тошнота не от вещей, а сочиняет он сказку-киллер. Второй сборник с названием «Малина власти» будет включать шесть драм. Они или о правителях (от Агамемнона до Сталина), или о их учителях (от Платона до Ницше).
Тошнота.Ру
Сборник непрошеных драм с комментариями С. Ф.
Борис Полухин
© Борис Полухин, 2017
ISBN 978-5-4485-1678-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Я сразу отвечу на вопросы, которые обязательно возникнуть у читателя этого сборника. Например, почему я пишу драмы? Мне всегда было не интересно читывать по полсотни и более страниц описаний, чтобы добраться, наконец, до интересной мысли или острого наблюдения. Нашему нетерпеливому времени нужен содержательный, как у Пруста, текст, но короткий. Сценическая условность пьес позволяет создавать такой текст. Правда, от читающего она требует большей работы воображения.
Почему драмы непрошеные? Мастера прошлого ждали вдохновение в уютных креслах под бокал доброго вина. Персонажи моих драм заваливали ко мне в забегаловках Fast Food под пластик с дешевым пивом, как те гости, которых никто не звал…
Потом в их компанию затесался персонаж со стороны. Он постоянно на свой лад комментировал мои тексты, события связанные с ними. Даже настоял дать ему имя. Поначалу мы с Сашей Фиолетовым часто вздорили, но потом сработались и даже сдружились. Так он появился в сборнике.
Фаустята
Драматический триптих
Время безавторитетного слова
Современный критик справедливо негодует, когда узнает, как травили непониманием и непризнанием гениев прошлого. Уверен, что уж он-то точно отличит гения, лишь прочитав, увидев или услышав его произведение. Забывает, что критик прошлого точно также благородно возмущался по тому же поводу.
Известный российский литературный критик, когда прочитал драматический триптих «Фаустята», то признался, что давно не читал таких интеллектуальных произведений. Их надо опубликовать, отметил он. Но тут же быстро поправился, что их журнал пьесы не печатает. На такой ноте наш автор с ним расстался. Критика понять можно. Он не был уверен в своей оценке, чтобы заявить: что он открыл миру нового Шекспира или встретил мастеровитого графомана.
Сегодня нет авторитетов, какими были в свое время Гайдн, Гете, Пушкин, Белинский, Толстой. Личностей, способных профессионально оценить новое произведение. Эти авторитеты начали исчезать с небосклона еще в прошлом веке. Ведь уже Борис Пастернак не справился с этой ролью. Вспомним, когда Сталин в телефонном разговоре уточнял у него, как у живущего авторитета, а Мандельштам «мастер, мастер?» Тот не смог внятно ответить вождю. Он лишь сказал: «Я не могу говорить о том, чего не чувствую. Мне это чужое». Пастернак не был уверен, что на его суждение не влияет его личное отношение к поэзии коллеги.
С. Ф.
Зевксидово зеркало
Драма художника
Действующие лица
КИРИЛЛ ТАВРУЕВ, молодой художник.
Его ТЕНЬ.
ЕЛЕНА КАДЕТОВА.
АНАТОЛИЙ, художник,
ВАСИЛИЙ, журналист, друзья Кирилла.
ПРАСОЛОВ, его сосед.
ДЕВУШКА с мимозами.
ДЕВУШКА с чертежным тубусом.
ДЕВУШКА в шляпке.
МУЖЧИНА в старомодном плаще,
ДЕВУШКА в велюровой кепочке,
ПЕРВЫЙ ПАРЕНЬ,
ВТОРОЙ ПАРЕНЬ, пассажиры в вагоне трамвая.
Часть первая
Картина 1
Мастерская Тавруева (оборудована в квартире жилого дома). У левой стены стоят книжный стеллаж, небольшой стол, мольберт, кресло. По середине мастерской поставлен табурет для портретируемого. Справа у стены находится тахта, дверь в мастерскую и платяной шкаф старомодного дизайна со встроенным во всю высоту дверцы зеркалом. На стенах мастерской развешаны картины художника.
Позднее утро. На тахте под простыней лежат Кирилл и Елена. Рядом стоит стул, на который брошены их одежды. Оба давно молчат. Вдруг Тавруев резко сбрасывает с себя простынь, поднимается. Берет со стула джинсы, надевает их.
ЕЛЕНА (с тахты). Кирилл, ты был доволен мной ночью?
ТАВРУЕВ. С нетерпеньем жду повторения.
ЕЛЕНА. И я красива?
ТАВРУЕВ. Елена, ты ослепительна. (Застегивает молнию на джинсах. Подходит к зеркалу шкафа. Вопросительно встречает свое отражение. Елена поднимает голову с подушки, садится.)
ЕЛЕНА. Отлично! я красивая и на меня западают. Это те оценки, которые женщина хочет слышать от мужчины каждое утро.
ТАВРУЕВ (отражению). И по утрам я всегда вру им – зачем? А сначала себе… Я с первого взгляда вижу женщину, какая она будет без одежды, косметики. Но уговариваю себя: оставь придирки, Тавруев. Она прекрасна! А в постели каждый раз убеждаюсь, что обманул только рассудок. Но не свое тело. И оно уступит, когда выработается на партнершу условный рефлекс…
ЕЛЕНА. Но ночь в этой мастерской мне все-таки аукнулась. Полетел весь мой расклад мужчин. Ты не стелешься ни в одну из четыре моих стопок. А новую не знаю, как назвать?
ТАВРУЕВ. Распиши свой расклад. Может, я подберу себе лейбл.
ЕЛЕНА. Было бы здорово. (Отгибает на руке мизинец.) В первой стопке мужчин у меня Духовники. С ними я встречаюсь, когда мне хочется интеллектуального единения. Или напала зеленая тоска. Это сугубо беседы, никаких постелей. (Решает снять кольцо со следующего пальца.)
ТАВРУЕВ (отражению). В точку. Эта стопка не про нас. Неэстетичная. Ведь интеллектуальное единение своей незаконченностью оставляет осадок не только на душе. Но и на плавках…
ЕЛЕНА. Вторую (отгибает палец уже без кольца.) я зову Мальчики Ромео. Ими я увлекаюсь, когда хочу романтических чувств, юного секса. (Раскрывает средний палец.) Далее у меня мужчины с наклейкой Павловцы. Это взрослый секс – по зову моей физиологии. И, наконец, моя самая любимая стопка со штучным товаром (поднимает указательный перст, коронует его снятым кольцом). Ее я нарекла Небесные любовники. Это когда романтические чувства и духовное общение, юный и взрослый секс. Полная гармония!.. (Затем поднимает вверх большой палец.) И… не слышу лейбла, Кирилл?
ТАВРУЕВ. Сей-час… (Отходит к столу, извлекает из пачки сигарету, закуривает. После нескольких затяжек.) Сдаюсь! (Опускает свой большой палец руки вниз к полу.) Елена, твой расклад мужчин само совершенство. Ни добавить, ни отнять. Видно, я из тех мужчин, о ком говорят в семье не без урода. Вчера ты просто промахнулась стопкой. (Садиться в кресло.)
ЕЛЕНА. А знаешь, чем ты купил меня вчера в ресторане? Мне нравятся мужчины, которые умеют красиво знакомиться. Правда, поначалу я не поверила, что ты из них. Когда официант передал мне от тебя конвертик из салфетки, я хотела сразу его выбросить. Подумала, что там написана очередная пошлость или банальность. Но что-то меня остановило, и я развернула салфетку. Признаюсь, твои стихи здорово легли на мое настроение. (Воспроизводит их по памяти.)
ПРЕКРАСНОЙ НЕЗНАКОМКЕ
И я б послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, Аи.
Но розы поэтов увяли,
И уксус в винах любви…
(Снимает со спинки стула рубашку Тавруева, надевает ее и встает с тахты. Подходит к окну, раздвигает шторы, распахивает створки рамы. С любопытством выглядывает во двор.)
ТАВРУЕВ (про себя). Как же сегодня много солнца! Ее московская мордастость зада так и режет мне глаза. Вытолкать вон?!. Эээ, не ври хоть себе: никого ты не выгонишь. Как не вытолкал других женщин – вот так же просыпавшихся в этой мастерской. Теперь по накатанному. До того утра, когда уже ни слова, ни жесты будут не нужны. (Елена покидает окно. Подходит к зеркалу шкафа, забрасывает волосы за плечи, смотрится. Затем достает из дамской сумочки, подвешенной на дверной ручке шкафа, очки в модной оправе. Надевает их и рассматривает картины на стенах мастерской.)
ЕЛЕНА. Надо признать, что женщины тут до меня были красивые. (Переходит к холстам, развешанным на следующей стене. Останавливается возле картины.) А эту картину ты как назвал?
ТАВРУЕВ. Луна наизнанку.
ЕЛЕНА. Забавно. Я бы с удовольствием повесила ее у себя в квартире.
ТАВРУЕВ. Она прикована к моей стене цепями. Даже галерейщики на нее лишь облизываются.
ЕЛЕНА. Жаль. (Поворачивается в его сторону.) Кирилл, а тебе не обидно? Галерейщики сначала скупают картины по дешевке. А потом выручат за них, особенно после смерти художника, целое состояние.
ТАВРУЕВ. Лично я на галерейщиков не в обиде.
ЕЛЕНА. Странно. На художника не от мира сего ты не похож.
ТАВРУЕВ. Я уже с ними поквитался.
ЕЛЕНА. Поквитался? Подкараулил их ночью у подъезда и набил морды? Расскажи, расскажи, мне очень интересно, чем ты им отплатил.
ТАВРУЕВ. Мукой. Я, как Ван Гог, намешиваю ее в краски только в большей пропорции. Значит, после моей смерти вскоре за моим телом рассыпаться в прах и мои картины. А может и раньше.
ЕЛЕНА. Оригинальная месть. А краски на картине Луны наизнанку тоже с мукой?
ТАВРУЕВ. Она единственное мое исключение.
ЕЛЕНА. Кирилл, обещай мне, что мой портрет ты будешь писать нормальными красками, как Луну. Я не хочу, чтобы потом, когда он начнет крошится, мои будущие внуки подняли меня на смех. (Задерживается возле пустого мольберта.) Кстати, я буду позировать тебе прямо сейчас?
ТАВРУЕВ. Вряд ли… сейчас не срастается.
ЕЛЕНА. Но вчера в ресторане ты говорил, что уже утром начнешь писать мой портрет. Я буду твоей Саскией!
ТАВРУЕВ. Тебе не повезло, Елена. Сегодня в мастерской слишком много солнца. Что все вокруг до боли режет мне глаза.
ЕЛЕНА (в сторону). Рембрандт херов. (Вслух.) Утерлась. Буду знать, в этой мастерской не исполняют желания Саский. Правда, мне больше нравится красота женщин Рафаэля. Она интеллектуальнее. Хотя сам он, говорят, постоянно сетовал, что настоящие красавицы перевелись в Риме. (Забирается на табурет для портретируемого.) Интересно, а какой бы он нашел меня?
ТАВРУЕВ (неожиданно резко). Стой так! не двигайся. (Поспешно гасит сигарету в пепельнице. Покидает кресло, ставит чистый холст на мольберт. Угольным карандашом начинает набрасывать контур фигуры позирующей. Елена быстро устает стоять неподвижно.)
ЕЛЕНА (капризно). Кирилл, ты не сваришь мне кофе?
ТАВРУЕВ. Елена, не вертись! Кофе потом. (Статичное позирование тяготит Елену. Она громко вздыхает.)
ЕЛЕНА. Без кофе я сейчас засну… Тогда расскажи что-нибудь. Художники во время сеанса всегда развлекали свою модель.
ТАВРУЕВ. По утрам я плохой затейник.
ЕЛЕНА. …о, Кирилл, а ты читал, не помню в каком журнале, о казусе статуи Венеры Милосской с одеванием? В современных одеждах она выглядела заурядной овуляшкой. Совсем пропала ее грация. Это убило художников.
ТАВРУЕВ (отрывается от холста). В моей мастерской меня убивает другое. Когда на стул вместе с современными одеждами женщин – улетает и их грация… (От досады бросает карандаш на рабочий стол.)
Картины 2 и 3
Мастерская. Тавруев в рабочей синей блузе сидит в кресле, курит. Звонок в дверь.
ТАВРУЕВ (кричит). Открыто!
Входят Анатолий и Василий. Первый сразу идет к мольберту, изучает закрепленный на нем холст. Василий останавливается у шкафа, вертится перед зеркалом. Затем садится на табурет портретируемого. Тавруев задерживает взгляд на его обуви, смеется.
ВАСИЛИЙ. Тебя рассмешили мои туфли?
ТАВРУЕВ. Как-то в вагоне метро, Василий, я, оглядывая сидящих напротив, подметил. Что положение ступней вкупе с видом обуви – это копия выражения лица их владельцев. Карикатура до восхитительной схваченности! Пора человеку заиметь привычку садится на стул перед зеркалом в обуви.
ВАСИЛИЙ. Лично я люблю, чтобы зеркало мне льстило. (Покидает табурет, отходит к стене, рассматривает холсты.) Вроде бы, я был у тебя недавно. А на стенах не нахожу ни одной знакомой картины. (Оглядывает стену.) Всех согнала твоя новая модель! (Его привлекает один из холстов с ее изображением.) Интеллектуалка с голливудской сексапильностью… Когда закончишь портрет, я обязательно тисну о нем комментарий в своей колонке. (Направляется к следующей стене.) Ба! ты даже смахнул со стены свою знаменитую Луну наизнанку. (Удивленно.) И когда ты успел столько намалевать – ты что заточил модель у себя в мастерской? (Задерживается у небольшого листка, прикрепленного к стене.) Да ты и все холсты на нее извел. Уже пишешь на каких-то листках из детского альбома для рисования.
ТАВРУЕВ (насмешливо). Как тебе, Василий, ромашка на этом альбомном листке? Чтобы ты тиснул о ней в своей колонке? (Гасит окурок в пепельнице.)
ВАСИЛИЙ. Что бы? (Его аккуратный лоб искажается морщинками.) Этот цветок – это отражение надрыва, излома чувств живописца. Надломанные же фиолетовые лепестки ромашки вызывают у зрителя ощущение – не надейся, что красота спасет мир. А на его невольный вопрос – тогда что? Ответ художника прост: ищите, и не обрящете… Такая ухмылка характерна для картин неоэкспрессиониста Тавруева.
ТАВРУЕВ (со смехом). Увы, Василий, ты ткнул пальцем в небо. Этот цветок не мой, а пациента Кащенки. Его ромашка – это ядовитая насмешка над неоэкспрессионистами. (Встает.) Я месяцами изводился, чтобы мой цветок имел такие же больные изломы и цветосочетания. Я учился отключаться перед мольбертом от контроля сознания. Проглотил для этого кучу восточных систем, алкоголя, перекурил немало травки. (Подходит к листку.) А здесь не мучились и пяти минут. Так оставим идиотово – идиоту.
АНАТОЛИЙ. Как у тебя, Кирилл, все просто. Увидел какой-то дурацкий листок с картинкой – без колебаний скинул с мольберта все чему отдал не один год. И поставил чистый холст. (Нервно меряет своими длинными ногами мастерскую.) Я вот не могу ни на что решиться. Ничего не могу довести до конца. Сегодня утром проснулся, а к мольберту ноги не идут. Чувствую, что там меня опять ждет крушение… И точно подошел, глянул на холст – краски потекли, замысел разрушился. (Снова останавливается у мольберта, к которому подошел Василий. Ему из-за спины.) Да, и я хотел бы такую интеллектуалку в очках… И я заточил бы эту Елену Прекрасную в своей мастерской. У художников, Василий, клептомания на красивые натуры. Зазеваешься, пока продерешь глаза с похмелья… А твоя модель уже сидит на волосатых коленях какого-нибудь концептуалиста. (Невесело смеется.)
ТАВРУЕВ. Тебе, Анатолий, мерещиться не та Елена – ущипни себя за бороду.
АНАТОЛИЙ. Не та? (В недоумении вновь поворачивается к холсту.)
ТАВРУЕВ (резко). Анатолий, мне сейчас не до говорильни. Я жду модель. Она вот-вот придет. (Демонстративно смотрит на часы на руке.) Мне нужно собраться. Я настроен работать. Придется вам сейчас покинуть мою мастерскую. (Друзья недоуменно переглядываются, но уходят.)
ВАСИЛИЙ. Пойдем, Анатолий. Пока хозяин мастерской нас пинками не погнал.
Тавруев один, подходит к мольберту.
ТАВРУЕВ. …хохочешь, Кадетова? Щелкнула меня по носу! Поделом. Выставился с тонкой иронией на поклонницу Рафаэля. И когда? Когда восприятие зрителя оборвалось на оправе очков. А высшим мерилом красоты стало – хотеть такую… (Собирается снять холст со станка. Но снова раздается звонок в дверь. Кричит.) Открыто!
Входит Елена.
