banner banner banner
Правда гончих псов. Виртуальные приключения в эпоху Ивана Грозного и Бориса Годунова
Правда гончих псов. Виртуальные приключения в эпоху Ивана Грозного и Бориса Годунова
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Правда гончих псов. Виртуальные приключения в эпоху Ивана Грозного и Бориса Годунова

скачать книгу бесплатно


– Да там ерунда какая-то банальная. В прошлый раз несколько советских фильмов загрузил. За главных героев выступал, такого наколбасил! У меня все актрисы – от Мордюковой до Федоровой голыми бегали.

– Кто бы сомневался. Теперь по Голливуду вдарь, – посоветовал продюсер.

– Скучно всё это, – тяжело вздохнул Юра. – Хочется чего-нибудь необычного.

Вдруг глаза его загорелись.

– Друзья! – подскочил он. – А что если… Меня тоже позабавила сказка про Малюту Скуратова и князя… как его?

– Старицкого, – подсказал Илья.

– Во-во! Хочу узнать, кто дьяка укокошил.

Мысли оператора сразу уловил Петя.

– Желаешь в 16-ом веке теперь во сне покуролесить?

– Почему бы и нет?

– Я бы тоже не отказался, – почесав нос, сказал продюсер. – А давайте, в самом деле, нырнем все трое в Александрову слободу.

– Александрову, – так ее тогда называли, – со знанием дела поправил коллегу журналист.

– Ну да. Каждый проведет свое расследование, а потом обменяемся впечатлениями. Только заранее нужно сделать себе установку – без глупостей, чтобы все по-серьезному.

– У нас нет программы, которую можно загрузить в мозговой чип.

– Нет, так будет, – хлопнул по плечу Илью Юра. – Запишем твой рассказ на файл, добавим к нему исторических фактов из сети, чтобы не плавать по фамилиям, местам и датам, и каждому загрузим в базу. Ну?

– Да, но всем троим нужно будет выступать в одном образе, – задумался Плетнев.

– Малюты или Старицкого?

– А какой смысл? – округлил глаза Петя. – Я еще со школы помню, что Скуратова убили в январе 1573-го года при штурме какой-то крепости. Мы в любом случае подсознательно будем упираться в тот факт, что царем он не стал.

– Князь Владимир Старицкий! – дал команду «Софоклу» Юра. – Ага… Казнен вместе с большей частью семьи в октябре1569 года… Стоп, здесь сказано – под пытками показал, что через царского повара собирался отравить Ивана Грозного. А по твоей версии, Илья, князь сам рассказал царю о том, что Малюта передал ему коробку с ядом.

– По версии профессора Давыдова. Но факт-то имел место.

– Путаница. Хотя, тем интереснее будет. Так за кого играем?

– Наверное, за стряпчего Губова, – не уверенно ответил сказал Илья. – Он же сообщил царю, что случайную смерть дьяка видел Годунов. Не исключено замешан.

– Хм. Годунов…, – оттянул мочку уха продюсер. Он часто так делал, когда думал. – А потом царевич Дмитрий в Угличе якобы случайно зарезался. Я всегда представлял Бориса, как в опере – в царских одеждах и со скипетром. А он оказывается в Слободе лошадям хвосты заносил. Может, опять твой профессор что-нибудь напутал? Так… ну-ка, дружок, выдай нам про Годунова.

Когда на виртуальном экране появилась информация, все трое внимательно стали ее читать. Первым голос подал журналист:

– Что ж, здесь все сходится. По рассказу Давыдова действие происходит в первый год пребывания Ивана Васильевича в Александровой слободе, то есть в 1566 году. Тогда Борису было 14 лет. Самое место на конюшне. А опричником он стал ужо в 18. Профессор не погрешил против истины.

Стряпчего Василия Губова в сети не нашли. Но все сошлись на том, что оно и к лучшему – никаких фактических ограничений, широкое поле деятельности.

– Так кто за кого? – горящими глазами окинул приятелей Юра.

Оба приятеля лишь пожали плечами.

– Ладно, на месте сориентируемся. Все же забавно потом будет сопоставить наши расследования. Чем черт не шутит, мало ли, может, и докопаемся до истины. Вдруг мы невзначай подключимся к Единому информационному полю?

– Юра, давно доказано, что его не существует. Это все домыслы псевдоученых прошлого века, – сказал Илья.

– Не верю я этим ученым, – проворчал Головин.

Он ушел на свое рабочее место и через Всемирную сеть вывел изображение с камер, установленных на его даче в Тверской области.

Сигнал с Земли ужо шел с большим, почти суточным запозданием, но Юру это вполне устраивало. Он любовался, как искрят на солнце спелые грозди его черного винограда.

Злой умысел

Почему повара Горыню Смелова прозвали Малявой, он и сам не знал. По его телосложению да и имени, ему больше бы подходило прозвище Гора. Он был огромен, как медведь и такой же свирепый на вид. Но именно на вид, душу он имел добрую и покладистую. При этом обладал острым, поворотливым умом, знал как своего добиться, всегда твердо стоял на своем. И отменно готовил. Особенно славными у него получались калья на капустном рассоле из окуней с белорыбицей, кулебяки с заячьей требухой, печеные лебеди в особенных взварах из только ему ведомых трав и ягод. Ну и, конечно, варенье. Царь обожал варенье, да необычное, из огурцов. Пузатых, в пупырышках, ужо с желтыми боками. Этим и подкупил Ивана Васильевича Горыня.

Целовальник Смелов держал небольшую корчму за Белым городом. Во время войны с Казанским ханом мужского народа в Москве почти не осталось, обложили тяжелыми пошлинами. Еле перебивался, не раз писал малявы в Большой приход, чтобы хоть на два рубля в год снизили ему подать. Любил считать монету, обожал её, ничего не скажешь. Может, потому и прозвали его приказные людишки Малявой – всем своими челобитными надоел. А уж когда войско вернулось из Казани совсем стало невмоготу. Наливай опричникам хлебного вина бесплатно, да еще накорми сытно. Далее еще хуже – продавай водку и крепкий мед только в царских кабаках. А за винный откуп заплати столько, что и на обноски не хватит.

Совсем уж было отчаялся Горыня. Но как-то в его корчму, волею судьбы, заглянул, возвращаясь то ли из Казани, то ли из Астрахани, государь. Как попробовал угощения Горыни, так и растаял, хотя зело был не в духе.

Прошло время. Однажды молодая царица Анастасия захотела отведать чего-нибудь необычного. И Грозный вспомнил о Смелове, велел привести в Кремль. Смекалистый Горыня прихватил с собой целый воз продуктов и напитков. На столовом дворе командовал челядью, как будто здесь обретался вечно. Главный государев чашник и он же повар Иван Прокоп смотрел на него с ненавистью и удивлением. Сам был расторопен, но такого шустрого еще не видал. Кулебяки с зайчатиной и яичный торт в виде Спасской башни понравилась царице, только вот от огуречного варенья она покривилась. Зато Иван Васильевич съел его чуть ли не целую кадку и велел наварить еще.

Так и прибился Малява ко двору, ублажая государеву семью и вареньями, и медовухой, и особым вином Мушкатель. Это было сладкое римское вино, которое Малява настаивал на мускатном орехе с крапивой. Настаивал в холодном погребе на льду по десять дней к ряду, потом выставлял к печке на седмицу и снова в лед. А чашник Иван Прокоп в тот же месяц внезапно умер. Говорили, что от сильного расстройства по причине отстранения от царского стола. Но умирал он неделю и всё это время из его рта шла желтая пена.

В первое время непросто пришлось Горыне, все же не привык справляться с таким количеством столовых людюшек. А ведь царь любил закатывать званые обеды на целый день с сотней блюд, с огромным количеством народа, да каждый раз требовал необычные, диковинные яства. Малява из сил выбивался, но выдумывал, удовлетворяя не только царя, но и гостей.

Теперь, с переездом в Александрову слободу, все изменилось. Пиры прекратились, а государь, облачившись в монашескую схиму, требовал себе простую пищу. Новая же царица Мария имела своего повара и жизнь Смелова стала размеренной и спокойной. Государь пожаловал ему дворянство, разрешил без откупа держать два питейных кабака в Москве – тот, за Белым городом и в Зарядье.

В Слободе, как правило, в последнее время почти ничего не происходило. Царь чуть ли не целыми днями молился, иногда принимал людишек из разных приказов. Некоторые из них – Разрядный и Посольский ужо переехали сюда из Москвы, но находились они за кремлевскими стенами, в посаде.

А тут произошло неслыханное – примчавшийся из Разбойного приказа Тимофей Никитин напоролся на свой собственный кинжал. Конечно, с кем беды по глупости не случается, но дьяк-то прискакал по какому-то срочному делу. Орал тут на весь двор – « Желаю немедля к царю!» Ну да, замухрышка выискался, «желаю», да еще «немедля». Обожди пока государь сам соизволит позвать. Велено было Тимошке на летней кухне переждать – там, где опричники и стрельцы из поместного ополчения кормятся за одним большим столом под лыковым навесом. Малява тогда в пекарне находился. Хоть и готовил еду для Темрюковны её повар, тоже из Кабарды, злой как собака Абу, но сладкие пироги она просила печь только Маляву. И вдруг дикий крик.

Выбежал из пекарни Смелов весь в муке и меде, а у стола дьяк валяется с кинжалом в груди, ногами дергает, хрипит. А рядом Бориска Годунов с конюшни. Увидал повара и тут же кинжал из Никитина выдернул. Кровища из того фонтаном, всю скамью залила.

– Что ж ты наделал! – в ужасе закричал Малява.

Бориска поворотил на него свое смуглое, с большим крючковатым носом лицо. Его темно-карие, несколько раскосые, как у татарина глаза, были абсолютно спокойны.

– То не я, Горыня Михайлович, он сам себя зарезал.

– Как так?

– За водой я на пруд лошадям ходил, – Борис кивнул на полные ведра у стола. – Он еще пошутил надо мной – что, говорит, парень, похмелье мучает? И заржал сам, как конь. А когда вертался, гляжу дьяк ножик свой в кружок на земле бросает. Кинжал не острием, а рукояткой воткнулся. Он пошел к нему и оступился. Прямо на лезвие и напоролся. Перевернул я его, а он, вон, ужо только булькает.

– Булькает, – передразнил Малява. – Теперь готовься к избе пыточной. Кто тебе поверит. Дьяк-то сломя голову к царю мчался, донесение, видно, важное имел.

– Ну-у, дела ёндовые…, – сказал, появившийся за спиной повара стряпчий Василий Губов.

Оттянул дьяку ужо тяжелые вики, пощупал ладонью под подбородком. Выругался. Затем начал его обыскивать. На стол кинул монеты (одну, вынутую изо рта дьяка, незаметно сунул в карман), мушкет, мешочек с солью. Более ничего не найдя, направился к его коню. В мешке под седлом с метлой тоже ничего особенного не нашел – ржаная лепешка, да фляга с водой. Три раза свистнул. Тут же прибежали охранные кромешники.

– С этих двоих глаз не спускать! Тело в ледник.

А вечером, когда закончилась осенняя снежно-дождевая круговерть и ужо зазвонили к вечерне, стряпчий пришел к Маляве.

– Разговор серьезный есть.

– Ну, выкладывай, – насторожился Горыня. Он не любил Губова. Все людишки, слишком близкие к царю, опасны. Сам-то Малява, хоть и пользовался расположением государя, ближним человеком не считался. И был очень рад тому – чем теснее к огню, тем жарче становится, так и сгореть недолго. Это он прекрасно знал, как повар.

– Не здесь. Приходи вскорости в кабак, что на окраине посада.

– В тот, где на двери висит отрезанная башка бывшего целовальника Хомки?

– Да. Вишь, вором оказался, кромешники не сдержались.

– А ежели не приду?

– Дурнем будешь. Свою выгоду упустишь.

Малява, перебравшись вместе с государевым двором в слободу, хотел прибрать к рукам эту корчму. Вернее, сделать целовальником своего двоюродного брата Акима. Но так как все питейные заведения теперь стали государевыми, без согласия Ивана Васильевича было не обойтись. Когда царь услышал просьбу повара, ухмыльнулся:

– Я с местничеством и кумовством бьюсь, для того и опричнину создал. А ты хочешь, чтобы ради тебя я великое начинание предал? Что ж, бери кабак, а я сейчас же пойду сдамся кромешникам, пусть меня за измену пытают.

– Что ты, государь! – упал в ноги Ивану Малява. – Прости блудяшку неблазного.

В темном, затхлом кабаке, пропахшем гнилой капустой и перегаром, гуляла стрелецкая десятина из мордвин, казаков и татар. В углу, у двери в кабацкий погреб, были сложены их пищали. Они то спорили, почти до драки, то обнимались, говоря на самых разных диалектах, при этом прекрасно понимая друг друга. Пили крепкое хлебное вино, которое после начала Ливонской войны, на польский манер стали называть водкой, закусывали рыжиками и кашей. Десятник, выделявшийся особым, сложновытканным узором на синем кафтане, пытался привлечь к себе внимание, произнести что-то значимое, но на него никто не обращал внимания. Каждый раз после неудачной попытки, он укоризненно тряс головой и, раскачиваясь на некрепких ногах, опускался на лавку.

Когда вошел стряпчий Губов, один из стрельцов случайно выплеснул на его синие дорогие сапоги кружку с вином. Хотел было схватить нахала за шиворот и дать в морду, но передумал – не для того пришел, чтобы норов показывать. К Василию тут же подскочил целовальник Дементий, расторопно протер ему сапоги тряпицей, подпихнул локтем неуклюжего стрельца:

– Ну, басалай, уймись, не видишь кого мараешь!

– А что? – уставился мутным глазом стрелец на стряпчего. Вроде признал, а вроде и нет. На всякий случай кивнул, молча сел за стол.

– Водки? Рыжиков? Бараньих желудков? Прогнать бездельников? Московские стрельцы рядом, в момент этих вышибут, – кланялся кабатчик.

– Не надобно, позову, – ответил Василий.

Он прошел в дальний угол избы, где за массивным, потрескавшимся столом его поджидал Малява. Одет он был в черный груботканный балахон, завязанный тесемками под самым подбородком. На голове глубокая войлочная шляпа, какие носят местные крестьяне.

Вот ведь вырядился, – усмехнулся про себя Василий. – Прям лазутчик короля Сигизмунда Августа.

Перед Малявой стоял штоф то ли с медовухой, то ли с водкой и одна кружка.

На мою душу ничего не заказал, жаден как бес, – отметил стряпчий.

– Закуску себе что ли бы попросил, – сказал Василий.

– Зачем звал? – не поднимая глаз, спросил Горыня.

– Я тоже не люблю пустых слов.

Подозвал, глядевшего на него собачьими глазами целовальника, велел принести полштофа водки.

– Гороха с баранинкой, грибочков? – согнулся перед Губовым кабатчик.

Василий был в силе, единственный человек, которого так долго, почитай три года, держит при себе стряпчим царь. Прежних давно ужо вороны склевали. Все это в слободе знали, опасались Василия Губова и за то не любили. Поговаривали, что Васька тайно ублажает похотливую Марию Темрюковну. Благодаря тому и держится. Однажды слух докатился до царя. Тот без слов огрел Василия посохом, поднес кинжал к правому глазу:

– Истину ли сказывают про тебя, вымесок?

Василий собрал волю в кулак, знал – ежели дрогнет, точно конец. Спокойно ответил:

– А тебе что? Ты ведь Федьку Басманова привечаешь. Уж лучше пусть Мария со мной утехам придается, нежели с черкесами али татарами. Потомство хоть русское народится. Глядишь, нового царя настрогаем.

Государь оторопел. Такой дерзости он не ожидал. Да, разум терял от черных кудрей Федьки и его белых, тонких, как у девицы, рук и шеи. И в деле смыслит. Это он, Басманов, через своих родственников Плещеевых, уговорил Земский собор продолжить войну с Сигизмундом. И впрямь, с Балтийских земель дань знатную собирать можно, с наших то что возьмешь…? Никто ить не видал, как он с ним милуется. Только этот бес Васька знает. Нос длинный, как у ежа. Ишь, разошелся, осмелел, болдырь.

Потом вдруг расхохотался, отбросил кинжал:

– Смотри у меня. И тебя и Машку велю в пруду утопить. Блудлива княжна Кученей, да умна. Хоть и не люба, но нужна. Пока. От тебя все одно не потерплю… Ишь вздумал государя дурить… А Федька так, забава, не тебе нос совать, отрежу.

Василий зло взглянул на целовальника:

– Будешь надоедать, за вино денег не дам.

То ли пошутил, то ли правду сказал. Кто его знает.

Дементий сразу растворился в темном смраде корчмы, как тать перед крестом. Через мгновение принес полштофа и вновь скорее прочь. Пугливы были дворянские дети, державшие теперь царские кабаки. Всё ведь лучше водкой опричников и стрельцов поить да деньгу немалую зашибать, нежели в военных походах вшей кормить.

– Ну, а теперь слушай меня, Горыня, – назвал повара Василий по имени.

Тот хрюкнул, отхлебнул из кружки вина.

– Войне с ляхами и литовцами конца и края нет. Знаешь ведь, что Собор приговорил не уступать противнику «Ливонские земли городов». А наш царь Московский и всея Руси Иван Васильевич собрался… бежать к королеве Елизавете. Разумеешь?

– Разумею, – спокойно, ни чуть не удивившись ответил повар. – Не у тебя одного уши имеются. Все об том ужо знают, письмо надумал писать.

– И что тогда будет, ежели убежит?

– А я почем знаю? Думные бояре князя Владимира кликнут али сына Ивана. Земские-то за князя.

– Тебе все одно? Вон, при Иване Васильевиче-то как бока отъел, а кому ты будешь опосля нужон! Или надеешься государь тебя с собой к англам возьмет?

– Да чего от меня надобно-то?! – вскричал Малява и задел широким рукавом штоф. Он с грохотом упал на грязный пол, разбился. Целовальник у стойки вытянул голову. Василий наполнил кружку повара из своей бутылки.

– Думаешь, почему царь всякие несуразности творит? Болен сильно.

– Болен? Чем?