скачать книгу бесплатно
– Скачи наперед меня в Москву. Передашь сей донос думному дьяку Разбойного приказа Тимофею Никитину. Молю тя, чтоб ни одна душа… иначе твою выну.
– Обижаешь, Григорий Лукьянович, когда я тебя срамил?
– Ну, смотри, дворянский сын, – ласково, но больно потрепал Скуратов его рыжий чуб.
В письме, неровным, еле разборчивым почерком малограмотного Малюты было написано: «Сим сообщаю, что царский повар Малява вскоре получит от князя Владимира Старицкого ядовитое зелье для умерщвления государя Ивана Васильевича. Под пытками проказники укажут на боярина Григория Скуратова-Бельского, чему верить не потребно».
Глядя вслед Бакуни, Малюта удовлетворенно почесал бородавку на переносице: весь род Старицких выведу под корень, умоются кровью. Теперь Иван князю не спустит. А потом и за самого государя примемся. Мешаются под ногами Григорию Лукьяновичу Рюрики проклятые… Звезда Бельских скоро взойдет. Бояр только подлых прежде пощипать основательно надобно, в этом Иван мне пока союзник.
А князь Владимир Андреевич Старицкий был препровожден через длинный подземный ход на противоположный берег Волги, где быстрые кони домчали его до Романова. Пошутил над ним Иван Васильевич. Пару лет назад приказал переселять в город татар. Как хочешь так и разбирайся теперь с нехристями.
Через день, поздним листопадным сентябрем, княжеский обоз выдвинулся в Александрову слободу.
В Слободе
Колокол собора Пресвятой Богородицы ударил тяжело и протяжно. С черного купала ссыпался первый, ненадежный снег. С крепостных стен Александровой слободы – новой резиденции царя, вспорхнули галки и вороны. Государь истово молился в подклете храма. Громко подьячий Оська бил именно для него, чтобы слышен был звон в тесном, сыром подполе, пахнущем мышами и могилой.
Иван стоял на коленях перед иконой Божьей матери. По правую руку к стене была прикреплена плащаница – Старица из мастерской-светлицы отравленной жены Анастасии. Вся Москва тогда по ней горевала, за гробом в слезах шла. Иван был уверен, что её извели бояре, ненавидевшие простолюдный род Захарьиных. Кто именно подлил нежной и добродетельной Настасьюшке ртути, так и не дознался, хоть и изломал на дыбе немало народа. Извивались над углями Сильвестр с Адашевым, Трубецкие да Глинские, но на Андрюшку Курбского не указали. Но Иван знал – его рука. Шесть зим прошло, а забыть не в силах. И не Богородица теперь перед ним, а Анастасия.
– Прости, любезная, – шептал Иван, – что не уберег. Всю жизнь мстить за тебя буду. Дочь Темрюка душу не греет. Дика больно. Она ить избранный отряд создать насоветовала. Теперь сам боюсь своих опричников. Того и гляди на пики поднимут. Устал, нет мочи более.
Вытер рот рукой, сел перед иконой по-турецки, подпалил еще одну свечу. Дышать в тесной норе было тяжело, но он, обливаясь потом, терпел. Вдруг зло улыбнулся:
– Бояре надеются, к Елизавете сбегу, а они тут от радости плясать станут. Во! – показал он кукиш. – Не дождутся! О Руси думаю, не о себе. Пропаду и государство пропадет. Кто править будет? Сын Иван? Глуп слишком. Однажды предлагал, дума не согласилась. Двоюрник Владимир? Так он мозгляк, ничтожество, тут же Москву полякам сдаст. И прощай православная Русь, к церквям католические кресты приделают. Земские бояре князя поддержат, а опричники нет. Грызня начнется, смута. Володька в ней первым и сгинет. А-а… Захарьины из щелей повылезают. Как же – дочь их Анастасия с царем обвенчана была. А вот им, – царь опять сделал кукиш, – захудалый род, только при мне и поднялся, а теперь опять в язвине. Нет, не дождетесь!
Иван уже забыл, что разговаривал с Анастасией. Его всего трясло, на уголках рта появилась пена. Пнул ногой свечи под образом, оказался в кромешной темноте. Ударил кулаком в потолок:
– Отворяй, бездельник!
Люк в подклеть тут же распахнулся, в него просунул голову стряпчий Василий Губов:
– А чего темень-то?
– Тебя не спросили. Руку дай, дурень.
Выбравшись из подвала, царь снял скуфейку, оббил ее о плечо Губова.
– Думный дьяк Тимофей Никитин к тебе просится, – сказал стряпчий, отряхивая монашескую накидку царя. – Всю ночь, говорит, скакал не жалея коня.
Государь оттолкнул Василия, вытер скуфьей лицо, бросил на пол.
– Чего ему надобно?
– Не знаю, – развел руками Губов. – Тебя желает видеть по неотложному делу.
– Помолиться спокойно не дают, – проворчал царь. – Ладно, вздремну немного, потом приведешь.
– По неотложному! – поднял палец вверх стряпчий.
Царь сплюнул, вспомнив что в храме, перекрестился.
– Никакого покоя мне грешному. А ежели сбегу от вас к англицкой Елизавете, что будете делать, и там достанете?
– Не покидай, государь, пропадем.
– То-то. Бес с тобой, веди Тимошку. Но ежели дело пустое, обоих велю комарам в лесу скормить. Али в пруду слободском утопить.
– Там и так ужо рыбы на покойниках от жира лопаются.
– Пшёл! Ишь, осмелел, выхлест сучий.
Губов скоро поклонился, убежал. К государю вышли чернецы из-за алтаря. Иерей Евлогий нес серебряную тарелку с пресными просфорами для помина и причастия.
Иван покривился, полоснул злым глазом. Монахи тут же скрылись.
Колокол бил по голове, словно молотом.
– Звонаря уймите, разошелся! – крикнул он им вдогонку.
Поднявшись в тесные покои собора, государь, скинул черную накидку, выпил анисовой водки, погрыз яблоко. Улегся на топчан. Что это думного дьяка угораздило сюда ночью мчаться? Неужто опять бояре в Москве какое беззаконие учинили? А ведь ноги целовали – только останься. Сам архиепископ Пимен упрашивал. У-у поганое племя! Никому верить нельзя. Того и гляди отравят.
Царь поглядел на обгрызенное яблоко, поморщился, швырнул в беленую стенку. Оно разлетелось вдребезги о низкий свод настоятельской кельи.
И Филиппа по доброте душевной митрополитом сделал. «Да не будет опричнины, да будет только единая Россия. Ибо всякое разделенное царство запустеет». Тьфу! А я за что борюсь? Об чем и речь, надобно всех недовольных бузотеров в бараний рог свернуть, как вошек повывести, тогда не будет и разделения. За этим Филиппом глаз да глаз, первый мышьяка подсыпет.
Колокол смолк, повисла тишина. Мысли от водки постепенно успокоились. Кажется, даже задремал, когда в келью вломился стряпчий Василий. От хлопнувшей окованной двери Иван открыл глаза. Лицо Губова было перекошено, глаза вытаращены. Государь даже испугался, сел на топчане.
– Ну, где Тимошка? – подозрительно спросил он.
– Нету Тимошки, государь.
– Как так? Шутки шутишь?
– Помер думный дьяк Никитин.
– В своем уме, он что мертвый сюда приехал?
– Приехал-то живой, знамо, а тут и помер. Кинжалом зарезался. Тем, что ему в прошлую зиму посланник сибирского хана подарил. Такой, с костяной ручкой из древнего зверя. Баловался на столовом дворе и случайно напоролся.
Царь встал, схватил стряпчего за грудки. На камзоле Губова затрещали швы, отлетела одна застежка.
– Рядом людишки были, видели?
– Бориска Годунов.
– Кто таков?
– Сын вяземского помещика Федора Кривого. Парня сюда его дядя, жилец Дмитрий Годунов привел. Бориска на конюшне помогает. Говорит, кинжал из груди дьяка вынул, а уж из того дух вон. Весь в кровище измазался.
– Допросить и Бориску, и Дмитрия. Нет, я сам. В клеть пока. Тимошку обыскали, может при нем чего было? Зачем-то ведь прискакал.
– Лично осмотрел, государь. Ничего нет кроме мушкета, трех копеек, да мешочка с солью.
– Всё?
– Ну-у…, – помялся Губов, – за щекой золотой дукат угорский.
– Не об том, дурень.
– Более ничего.
– Зачем же он приезжал? Смута? Стрельцы замоскворецкие взроптали? Думные бояре, прознав что собираюсь Елизавете письмо писать, братца двоюродного на престол готовят? А Ивана мого и в расчет не берут.
– Так он тут.
– Кто? – выпучил глаза еще сильнее царь, так и не выпуская стряпчего.
– Князь Старицкий. Ворота за ним только успели закрыть. Со свитой пожаловал.
– Ему чего надобно, а?
Поняв, что Губов не ответит на этот вопрос, отпихнул того к двери. Но дверь уже открывалась. В келью, согнувшись чуть ли не пополам, вошел князь Владимир Андреевич Старицкий. Был он при параде – в дорогой золоченой накидке, высокой шапке с жемчугом. Затхлую келью наполнил аромат заморских благовоний. Кланяться не стал, приложил руку к сердцу. Стряпчий, не дожидаясь приказа, неслышно выскользнул из покоев.
– Не ожидал, – первым заговорил Иван. – Водки хочешь?
– Хочу.
– С чем пожаловал, за матушку просить станешь? Так, сказывают, ей хорошо в монастыре.
Князь сам налил себе водки.
– А ежели просто проведать решил, нельзя?
Царь ухмыльнулся, тоже выпил.
– Смотрю на тебя, Иван, и удивляюсь, – сказал Старицкий, – рубишь со своими опричниками головы направо и налево, а врагов у тебя меньше не становится. Может, и вправду тебе лучше к Елизавете податься?
– А-а, – повеселел государь, – решил прямо здесь от меня шапку Мономаха получить. Что ж, я не против. Отказную грамоту теперь и напишу в твою пользу. Завтра князь Мстиславский в Слободе обещался быть. Он от земства бумагу печатью и скрепит. И Собор созывать не придется. А сам сей же седмицей в Англию отбуду. Надеюсь, королева и без уведомления примет.
Хлопнул в ладоши. Когда появился Губов, велел:
– Тащи перо, чернила и бумагу.
Но князь вытолкал стряпчего вон.
– Не время комедию ломать, братец.
Положил на стол маленькую серебряную коробочку.
– Что это? – нагнулся к ней царь.
– Яд для тебя, государь. Византийский. Я его должен передать твоему повару Маляве. А надоумил меня в том твой верный гончий пес Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский.
На Александрову крепость вновь обрушился снегопад. На этот раз настоящий, зимний. Поднялся сильный ветер. Он носил над Слободой тучи из белых хлопьев и желтых листьев. В высокое окно кельи, где сидели Рюриковичи, ударилась заполошная ворона и с диким карканьем унеслась прочь.
Пробуждение первое
– Забавная история, – сладко, до хруста в суставах потянулся продюсер Петя Вельяминов. Нажал на кнопку шкафа с напитками, выбрал кофе «руссиано». Когда-то напиток назывался «американо», но один из отечественных премьер-министров когда-то в шутку предложил его переименовать в «руссиано», название так и осталось. – Чем она закончилась, нашли убийцу думного дьяка Никитина?
Его коллега журналист Илья Плетнев рассматривал объемное изображение двойной звезды Сердце Карла в скоплении Гончих псов. Перед первым коротким сном, когда выходили из Солнечной системы, он рассказал приятелям историю, услышанную от профессора Давыдова. Историю о том, как Малюта Скуратов вроде бы готовил заговор против государя всея Руси Ивана Васильевича. Профессор собирался написать роман на эту тему, но не успел, умер, оставив после себя лишь начальные наброски. И те сохранились лишь в памяти Ильи. Почему рассказал? Оператор Юра Головин всегда приставал к нему в минуты безделья – «наплети что нибудь, Плетнев, у тебя язык без костей». Почему именно о Скуратове? Что первое пришло на ум, то и рассказал. Возможно, потому что Скуратова-Бельского в свое время тоже называли Гончим псом, как и созвездие, к которому летели. Вернее, к звезде Чара в этом созвездии. А если точнее – к планете Энона. Древнегреческая нимфа Энона была прорицательницей, по её вине погиб муж Парис, который в ней души не чаял. Она то ли отказалась его вылечить, то ли отравила. Потом, кажется, и сама повесилась. Словом, темная история, как и с покушением на Грозного.
– Не знаю чем закончилась, – пожал плечами Илья. Тоже налил себе кофе, вновь сел за квантовый компьютер. – Меня больше беспокоит – не напрасно ли мы летим за 27 световых лет. Что они там за Центр биорепродукции придумали?
– А по мне все равно куда лететь, – поднялся со своего кресла Юра Головин. – Все лучше, чем на Земле от безделья изнывать или по спутникам Юпитера лазать. Надоело, ужо всё обсосали. Ну ладно еще, когда командировка в недра Европы, есть что поснимать и суточные хорошие. А если опять по заводам на Каллисто, Ганимеда и Ио… Тьфу. Уж лучше в другие системы. Сколько нам еще?
– Сто раз ужо спрашивал, – поморщился продюсер. – Два сна по тринадцать лет. И три дня бодрствования. К следующему вторнику будем. Обратно через червоточину облака Оорта, вернемся в свое время на Земле. Ну, может, с разницей в неделю. Как в прошлый раз, когда летали к Сириусу.
– Ну да, – хмыкнул Головин, – так я и поверил. С Сириуса почти на полмесяца задержались. Прилетели, а у меня ужо весь виноград на даче обсыпался.
– У тебя винища и так на сотни лет ужо припасено, – засмеялся Плетнев. – Скоро печень менять придется.
Головин самодовольно заулыбался:
– Ну и поменяю, слава богу, наука не стоит на месте. А тебе бы голову заменить не мешало. И почему вы, журналюги, все такие глупые?
Они часто пикировались, но незлобиво. Друзья к этому привыкли и не обращали внимания.
Оператор подошел к компьютеру журналиста, ткнул пальцем в альфу Гончих псов. Палец провалился в желтую пылающую плазму. Увеличил голосом изображение. Звезда начала переливаться синим цветом в оранжевых протуберанцах, вокруг неё стали заметны серые, безжизненные планеты. Рядом – желтый карлик, очень похожий на Чару.
– Гравитация у Сердца Карла очень большая, как бы не притянула, – сказал Илья.
– Тоже мне, специалист, – ответил Юра. – Пусть команда голову ломает, ей за это деньги платят.
Команда корабля – пилоты и техники, находилась в верхнем отсеке. Со съемочной группой телеканала «NN» – «Новости науки» практически не общалась. Все рекомендации телевизионщикам выдавались через бортовой компьютер «Софокл».
– Так и со скуки с вами помереть можно, – вздохнул оператор, вызвав на экран ужо Чару. Вокруг нее вращались три планеты. Энона выделялась зелено-голубым цветом.
– Неужели правда, что на ней дышать можно, как на Земле?
– Ну, а как там по-твоему люди живут? – налил себе еще кофе продюсер Вельяминов.
– Откуда я знаю, может, они ужо мутанты.
– Атмосферу еще в прошлом десятилетии создали на подобие земной. Какой ты все же занудный, Юра, – поморщился журналист.
– Занудный, не спорю, – охотно согласился Головин. – Вот и расскажи снова что-нибудь интересное. А то скоро опять спать.
– Найди себе в базе интересный сон, закачай в свой чип. Развлечешься.
