скачать книгу бесплатно
Боги-17
Полина Лоторо
– Ну допустим, – заговорил Митька. – Допустим, я тебе верю. Но. На хрена нам нужно быть Богами? Что нам это даст? Новый мир этот?– Да свой же мир, – торопливо ответил Джек, поочередно глядя на каждого. Понимания, однако, он не встретил ни у кого.– Свой мир, понимаете? Совсем свой, со своими правилами и законами и всем таким. Такой мир, понимаешь, например, чтобы никому не нужно было умирать, – сказал Джек очень тихо. – Никогда. Чтобы никаких разлук больше не было. Мир Без Разлук. Книга содержит нецензурную брань.
Боги-17
Полина Лоторо
Художник-иллюстратор Олеся Талдонова
© Полина Лоторо, 2020
ISBN 978-5-0050-6636-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Боги-17
Часть 1. Покинутые
Глава 1. Трудный день
1.1 Сашка
Сашка, крадучись, как вор, вошёл в комнату брата. Раньше эта комната была их общей, но болезнь Ильи постепенно вытеснила, выдавила Сашку из комнаты, отделила, отрезала его от брата. Говорят, между близнецами всегда возникает особая связь. Сейчас Сашка эту связь ненавидел.
Он сел на табурет у кровати, где Илья притворялся спящим. Сашка ждал, когда брату это надоест. Болезнь прочно обосновалась в комнате – всё говорило о ней: и гнетущий лекарственный запах, и капельница на пустом гвозде над кроватью. Раньше на этом гвозде висела их с Ильёй любимая картина – синий замок на фоне двух оранжевых солнц. Теперь картина пылилась на шкафу, под слепым потолком. Илья, наконец, зашевелился и открыл один глаз, потом второй:
– Родители хотят, чтобы ты уехал, да? – спросил он виновато.
Сашка кивнул: он прекрасно понимал, что брат хотел бы избежать этого разговора, но ждать не мог.
– Ну ещё бы. У тебя-то тоже ноги начали отниматься, сам понимаешь, родителям меня мало одного такого что ли?
– Но ведь это прошло, – прошептал Сашка, изучая стену. – Быстро прошло…
Илья завозился на подушках, Сашка безмолвно помог ему устроиться повыше.
– Саш, – укоризненно заговорил Илья, – серьёзно, ну незачем нам обоим чахнуть. Если уж я так на тебя… влияю. Тем более ничего неизвестно, уже полгода прошло, а ноги не работают. МРТ эти ничего не показывают, сам понимаешь…
Сашка невольно бросил взгляд на два неподвижных валика, которыми выглядели парализованные ноги Ильи, накрытые одеялом.
– Но это же не заразно, – попытался возразить он.
– Да ты пойми, это ведь не навсегда. Ну уедешь ты, поступишь там. Мы же оба хотели в Политех. Ты как будто и за меня будешь учиться. Жить там. Общага, самостоятельность. Здорово ведь. Мы же оба хотели…
– Мы оба хотели… – повторил Сашка. – Оба.
Илья всегда говорил больше Сашки. Все слова, отведённые для них на жизнь, распределились неравномерно – Илья определённо был голосом в их двойном организме, Сашка предпочитал молчать. Он понятия не имел, как можно жить без Ильи. Вот Илья без него, наверное смог бы. Но он-то не Илья… Лучше бы всё наоборот было, лучше бы Сашку парализовало, а Илья бы жил. За них двоих.
– Так, – в голосе Ильи появилась решительность, Сашка забеспокоился. – Давай играть, как будто меня нет, а? Давай? Слабо на два года?
Под ложечкой засосало. Это была их любимая игра – как будто они не братья, как будто они не знакомы. Просто случайно встретились на улице или в школе – совсем одинаковые мальчишки. Или один вышел из зеркала, из параллельного мира. Их эта игра неизменно захватывала и длилась иногда не один день.
– Давай? – повторил Илья, улыбаясь. – С родителями я договорюсь… А потом приеду к тебе в гости, когда поправлюсь, и это будет самая офигенная игра из всех.
– Я не хочу, – сказал Сашка. В горле его собрался противный шершавый комок, и Сашка всё никак не мог его проглотить. Ладно, родители – они ничего не понимали, но почему сам Илья тоже уговаривает бросить его? Сашке казалось, что его предали.
– Ладно, – просто сказал Илья и замолчал, но молчание это было утомлённым и обиженным. Сашку как ошпарило изнутри кипятком стыда. Показалось, что даже шкаф с зеркалом на дверце смотрит на него укоризненно. Даже старая кровать обвинительно скрипит: эгоист.
И Сашка смирился с неизбежным.
– Давай, – покорно прошептал он, – Давай играть.
Илья повеселел:
– Ну вот и круто. Иначе б нам такой шанс не представился! Правда же, круто? Вот это будет игра так игра!
Сашка молча кивнул. Ему показалось, что именно в эту секунду, хотя они были ещё вместе, и Сашка никуда не уехал, они разделились, разорвались. Но разделились не на двух равных человек. Как будто Сашка оставил с Ильёй часть себя. Очень большую часть. А сам стал пустым. И эта пустота болела, болела нестерпимо. Сашка понял, что её придётся терпеть очень долго. Чем можно обезболить пустоту? Продаются ли такие лекарства в аптеке?
Впервые ему захотелось побыть одному.
Дальше дни полетели с огромной скоростью. Через месяц Сашка закончил школу и в июне уехал поступать. Поступил, но домой не вернулся на каникулы – работал всё лето на кафедре, где даже в это время требовались лаборанты. Ему дали место в общежитии. Он познакомился с кем-то из абитуриентов, потом ещё с кем-то, и ещё. Но пустота не заполнялась. «Давай играть, как будто меня нет».
Родители исправно звонили ему, а он им. В игру включились все. Про Илью ему никто не напоминал ни полусловом. Он учился, подрабатывал, ел, спал, ходил в секцию настольного тенниса, встречался с людьми, разговаривал с ними по мере необходимости, целовался с девушками, сдавал экзамены. Дни крутились, крутились, крутились… Прошёл почти год.
К весне Сашка понял, что это его нет. Нет и никогда не было. Пустота разрывала его изнутри, плакать он не мог, потому что был так воспитан. Мальчики не плачут, мальчики всё несут в себе.
Но боль пустоты была такой сильной, что Сашка, пытаясь облегчить её, стал плакать без слёз, без всхлипываний, молча. Серым дождём, который бесконечно шёл внутри него, заливая пустоту. В дождях не бывает горечи, они никогда не плачут по-настоящему, как люди. И ещё у дождей ничего не болит. Их ничего не беспокоит. Он не заметил, как дождь из его пустоты выбрался наружу, как он сам стал дождём.
Когда это случилось, он шёл, не переставая несколько недель подряд. Идти было приятно, идти было хорошо, хорошо было оплакать весь этот мучительно долгий год, все тревоги, чувство вины, злость и обиду. Асфальт в городе забыл, что значит быть сухим, а небо – что значит быть синим, апрельский снег смыло начисто.
Люди в городе ругали дождь, который не хотел останавливаться, ругали Сашку, натыкаясь на него на улицах, наступая ему на ноги. Но Сашка ничего не мог поделать. Обижаться он тоже не мог. Дожди на людей не обижаются. Они только идут и плачут, плачут и идут, глядя в никуда, никуда не глядя…
В череде одинаковых дней наступил один, отличавшийся от прочих. В этот день он увидел девушку. Не заметить её было невозможно. Она стояла под огромным куполом чёрно-лилового зонта и смотрела прямо на него. Люди не замечали её, как и Сашку. Но тогда как на Сашку постоянно кто-то натыкался, перед девушкой человеческие волны расступались, огибая её как остров. Сашка растерянно остановился. Тогда девушка сама подошла к нему вплотную, звонко щёлкая каблучками по мокрой мостовой. Посмотрела в глаза. Не улыбнулась. Протянула ему зонт.
– Нам нужно идти, нас ждут, – сказала она. Опешивший Сашка поднял руку и нерешительно взялся за отполированное дерево рукоятки. И в одно мгновение пустоты не стало. Дальше они пошли уже вместе.
Под дождём, вместе с дождём.
Под зонтом, вместе с зонтом.
«Интересно,» – подумал Сашка, пока девушка уверенно вела их обоих в центр города, – «Интересно, мог бы я встретить её раньше?..»
1.2 Брат и сестра
Фотографировать Ленка не любила, зато была страстной рисовальщицей. Слова «художница» она избегала даже в мыслях. Ленка набрасывала в блокнот вид с моста на Правый Берег, то и дело поправляя длинный шарф: он постоянно разматывался и мешал. Карандаш танцевал по бумаге. Когда Ленка рисовала, то забывала обо всём – даже сутулиться. А сутулиться при своём росте и комплекции Ленка считала обязательным.
– Опять этот шарф нацепила? – раздался голос над плечом. – Ну не идёт рыжим бордовый, художник, ёлки.
Замечание про любимый Ленкин шарф, подаренный мамой, было дежурным и ответа не требовало. Ленка закончила набросок, не торопясь, убрала блокнот в сумку и только тогда повернулась к придире. Брат сиял обычной улыбкой на смуглой физиономии.
– Привет, – сказала ему Ленка: – Ты родителям звонил?
– Нет, а ты? – и он улыбнулся ещё шире и небрежно поддел новый по виду скейт носком красных кедов.
Улыбался он белозубо и беспечно, как человек, который никогда и ни в чём не знал нужды.
– Звонила, – сказала Ленка и уткнула палец в скейт. – Локки, ты зачем ещё и это купил?
– Захотелось, – проникновенно объяснил Локки. – Самокат надоел.
– За неделю?!
– А что, родители денег не прислали?
– Прислали, – холодно ответила Ленка. – Мог бы и позвонить, сегодня у них годовщина.
– Годовщина отъезда? – невинным тоном уточнил Локки и попробовал с прыжка перевернуть скейт. Не вышло. Локки не расстроился.
– Годовщина свадьбы.
– Слушай, я их дни рождения никогда не помнил, а ты мне про свадьбу. Пойдём куда-нибудь, систер, запарило стоять.
– Пойдём в магаз петрохолодский? – предложила Ленка, – Мороженого хочу до смерти. Там сегодня привоз – сортов двадцать застанем.
Не дожидаясь согласия, Ленка отправилась через мост размашистым мужским шагом. Локки лениво покатил рядом с ней, после нескольких неловких толчков, вполне освоив новый транспорт.
– Я сказала им, что ты перевёлся в пед, – бросив на брата быстрый взгляд сказала Ленка.
– Я год назад перевёлся, – хмыкнул Локки.
– А я сейчас сказала. По-моему, они не рассердились.
– Крест на мне поставили.
– Глупости.
– Не спорь со старшими!
Ленка вздохнула. Локки хоть и был старше её, по всем признакам походил на младшего – безответственный балбес. И ростом ниже Ленки! Отец – лучший хирург города, мечтал, что сын пойдёт по его стопам, и Локки даже поступил в медколледж, где отучился ровно семестр. Он втихую перевёлся в пединститут, как только родители уехали в Штаты. Отца пригласили на работу: уговор в семье был такой, что дети доучатся в России, отец считал местное образование лучшим в мире. Ленка, хотя от неё никто ничего не ждал, тоже пошла на медицинский, задавив в себе мечту о художке. Художка – это слишком… Несерьёзно. Иногда она удивлялась, как у одних родителей появились такие непохожие друг на друга дети. Впрочем, они с Локки всегда прекрасно ладили.
День стоял вопиюще солнечный – первый солнечный день после целого месяца дождей. Только весной солнце способно сиять с такой оголтелой яростью, окупая избытком света недостаток жара.
В лужах бесились солнечные зайчики, Локки и Ленка наступали им на уши. Зайчики не обижались. Город был залит солнцем, дышать было немного страшно – страшно впускать в себя слишком пьяный воздух и слишком яркий блеск апреля.
Ленка то и дело останавливалась, чтобы зарисовать дом, а то и просто мусорную урну. Локки терпеливо пережидал эти остановки, тратя время на не особо старательные отработки трюков с доской.
– У меня вечером треня, – напомнил он. – До темноты дома не появлюсь. По новому маршруту бежим.
Ленка только молча покосилась на него. Все споры насчёт такого опасного вида спорта, как паркур, уже давно себя исчерпали. Локки победил. Как всегда.
Гулять раз в неделю вместе было их нерушимой с детства традицией. Если знать, как идти, в городе до любого места окажется рукой подать. Так что у подворотни, где находился тот самый магазин, они оказались скоро, несмотря на частые остановки. Ленку охватил очередной приступ рисования, и Локки решил её не дожидаться, а купить всё самому. Вкусы сестры ему были прекрасно известны.
Когда Локки подъезжал к ларьку, он заметил бритых крепких ребят, которые топтались у стены ближайшего дома. Локки, по природе человек любопытный, вытянул шею. Одно бритое дарование что-то вдохновенно малевало на стене баллончиком с краской. Локки прищурился, соскочил с доски и скрылся в ларьке.
Когда он вынырнул из ларька, запихивая в рюкзак увесистые брикеты мороженого и бутылки пива, бритые всё ещё не закончили творчество. Художник от усердия сопел так, что слышно было на весь двор.
Локки неторопливо оттолкнулся и поехал мимо. Художник отошёл от стены, Локки покосился на новую, кривую, но полную праведного патриотизма надпись: «Спасай, Русь – ебош хачей!»… «Суки, – подумал Локки, который вполне относился к «хачам»: мать с отцом были родом из Грузии. – «Русь» поди вместо «России» написали, потому что не знают, как оно правильно пишется…» Он остановился и соскочил с доски:
– Пацаны, – позвал он, улыбаясь во весь рот. – Пацаны, а чё вы коричневым по оранжевому пишете, не видно ж нифига.
Бритые обернулись.
– Чо есть, тем и пишем, – высказался чернявый, который по всем параметрам от арийцев был дальше, чем Локки.
– А у меня чёрная есть, – ещё шире улыбнулся Локки и полез в рюкзак. – Надо?
У Локки в рюкзаке всегда много чего было – карабины, верёвки, краска, бумага, бутылки с водой, открывашки, ножи, отвёртки и то, что он называл «штуками». Одну «штуку», когда-то бывшую баллончиком чёрной краски, он и вынул из рюкзака и кинул в руки мелкому. Тот поймал. Бритые смотрели на него туповато, явно не понимая, как реагировать на краснокепочного пижона, который был так добр, что отвалил им баллончик краски. Локки не стал дожидаться продолжения настенной росписи, он с силой оттолкнулся, чтобы набрать скорость и выехать на улицу, к Ленке. Но не рассчитал, что со скейтом управлялся пока плохо – тот прыгнул на трещине, и Локки рухнул носом в асфальт, едва успев выставить перед собой руки. За спиной раздался громкий хлопок и дружный перемат – баллончик взорвался после первого нажатия и забрызгал чёрным и надпись и всех бритых борцов с иммигрантами. Локки услышал топот ног, а когда приоткрыл глаза, грязные берцы были у самого его лица.
– Пиздец тебе, падла, – пообещали ему.
Локки крайне редко встревал в драки, ему сходило с рук почти всё и всегда. Иногда людям просто не приходило в голову его бить, но чаще – его просто не могли поймать. Как ни редки были драки в его жизни, инстинкт, за миг до удара, заставил его прикрыть голову руками и сжаться. Метили в лицо… Били его недолго, но сильно, со злостью.
Спас Локки кряжистый мужик в полицейской форме, который вышел из подъезда за руку с четырёхлетним сыном и рявкнул по-армейски на весь двор: «Ну-ка разошлись, ублюдки». Бритых в момент как ветром сдуло. Полицейский приостановился было, с сомнением глядя на корчащегося Локки, но тут во двор вбежала Ленка и бросилась к пострадавшему. Мужчина с чувством выполненного долга пошёл дальше. Сынишка его с живым интересом крутил головой, оборачиваясь на побитого, пока они с отцом не скрылись за аркой.
Через несколько минут Локки сидел на поребрике, а Ленка поливала его перекисью, которую ей выделила сердобольная продавщица магазина. Она стояла у входа, смотрела на них и охала. Шарф у Ленки совсем размотался, губы подрагивали, блокнот валялся рядом на земле.
– Ты что, совсем дурной? – со слезами в голосе говорила она, – Их же толпа… Они тебя убить могли…
– Да какой там убить, не гони, – глухо успокаивал её Локки, пытаясь улыбнуться: из разбитых губ тут же начинала течь кровь. – Сопле-нацики обычные.
– Дурак, – продолжала Ленка, начиная уже явственно всхлипывать. – Пойдём в травму. Вдруг что-то сломали.
– Да ну, – фыркнул Локки, – не сломали. Доску спёрли. Пидоры… Пойдём домой, нафиг, я нагулялся.
Он потянул к себе рюкзак, стараясь не смотреть на Ленку.
– Пиво, что характерно, цело, – заметил он.
Ленка тяжело вздохнула, прикусила губу и вытерла шарфом слёзы. Спорить не стала, помогла Локки встать, и они тихонько пошли в сторону дома. Локки немного хромал, но в остальном, не считая синяков и разбитого рта, был цел.
Метров за сто от дома Локки замедлил шаг, а потом и совсем остановился, ткнул пальцем вперёд и вверх.
– Зацени, на крыше кто-то болтается.
Ленка посмотрела, куда он указал: в самом деле, на их крыше кто-то был.
– Ну и что, – неуверенно сказала она. – Мало ли? Ремонтники какие-нибудь, снег чистят.
