Молчи о нашей тайне

– Я сама выбирала. Тебе нравится?

Я невольно улыбнулся Сониной наивности. Она купила их на деньги отца, но вложила душу в выбор и теперь с трепетом ждала радости. Я выдавил улыбку и захлопнул футляр, избавляя себя от смущающего перелива камней, на который не могу взглянуть с восторгом.

– Очень нравятся. Обязательно их надену. Спасибо, родная.

***

На двери, обитой дерматином, кто-то выцарапал большим остроконечными буквами «шлюха». Гадкое словцо приклеилось к Лизе, преследовало неустанно и облепило её словно грязь, которую невозможно оттереть жёсткой щёткой, и каждый день кричащий «подарок» от соседей напоминал о недалёком прошлом.

Выжженая кнопка дверного звонка поддалась туго, за дверью плешиво застрекотала «птичка» и раздались шаркающие шаги вместе с хриплым, лающим кашлем. Костя высунулся из квартиры и, убедившись, что гость на пороге желанный, прохрипел носоглоткой и снял цепочку с двери:

– Заходи.

Костя мне не нравился. Не нравился с первого нашего знакомства, когда Лиза попросила осмотреть её «приболевшего друга». Болезнь называлась простыми русскими «пиздюлями», но даже покрытый россыпью чернеющих гематом, он умудрялся смотреть волком и не давал себе помочь. Лиза пустила его в своё дом, жила под одной крышей, и пытался с ним подружиться, будто дружба Сони и Лизы вынуждала нас поддерживать теплые отношения.

Но мы были из разных миров: у меня нормальная, хоть и не богатая семья, золотая медаль, красный диплом, работа врачом и маленький сын, у Кости – юношество в интернате, девять классов образования и заработки на подпольных боях, где его дубасили до кровавых соплей и не факт, что мозги после такого остались на месте. Костя был неприятный, неотёсанный, грубый, скользкий и подлый, и я чувствовал угрозу, исходящую от него, на уровне инстинкта, и она стала явной, когда он устроился на работу к отцу Сони. Его мотивы скрывались за черной

– Девочки дома?

– Не, Лизок с Сонькой твоей умотала, а Геля с хахалем шляется, сучка – сказала, что поздно будет, хвостом вильнула и ушла.

Я еле сдержал выдох облегчения. Отсутствие женской половины семьи было мне только на руку. Лиза и Геля могли всё рассказать Соне, а не хотел, чтобы она нервничала и переживала, тряслась и пыталась укрыться от грозной тени отца, нависающей незримо, но ощутимо тяжело. Разговор должен остаться только между мной и Костей.

Из-за большого внутреннего кармана куртки я достал чекушку водки, рыбную консерву и маленькую банку солений, заготовленных мамой. Гостинцы немного воодушевили Костю – голод и безденежье дали свои плоды, – он был готов говорить, хотя бы ради еды.

– Пошли на кухню, – он усмехнулся с долей неслыханного добродушия и махнул рукой.

На секунду я замер на пороге прихожей с брезгливой мыслью: снимать обувь или нет? Лиза пыталась поддерживать порядок в большой трёхкомнатной квартире, но, кажется, ей, измождённой и болезненной, с трудом давались дела по хозяйству. Чувствовалась женская рука: вещи были разложены по местам, на верёвках в коридоре сушились выстиранные вещи; но запах пыли и сырости не покидал жильё, и всякий раз в их квартире я чувствовал необъяснимое отвращение. Хотелось принести чан с хлоркой и пройтись с тряпкой и жёсткой щёткой по всем поверхностям, обеззараживая пространство.

– Ты чё там завис? – донёсся крик из кухни.

– Замок у куртки заело! – Соврал я и, пересиливая себя, разулся. – Иду!

Петроградский район, сто квадратный метров, три комнаты, набережная неподалёку. Отец Лизы был важной шишкой в советские годы и получил солидное жильё за никому неизвестные заслуги. На такой лакомый кусочек обязательно нашёлся бы покупатель – какой-нибудь бандит, желающий одарить любовницу или жену широким жестом, – Лиза, Геля и Костя спокойно уместились бы в квартире попроще и подальше от центра, а на сэкономленные смогли бы прожить какое-то время без забот. Но Лиза из раза в раз пресекала любые рациональные доводы, цепляясь за память о родителях и счастливом детстве. Костя, на удивление, в жилищный вопрос не лез. Он мог настраивать Лизу против Сони и пытаться жёсткой рукой усмирить нрав Гели, но трогать то, что принадлежало Лизе, не смел, хоть мне и казалось раньше, что он с ней связался только ради привлекательной жилплощади.

На зацарапанном замызганном столе уже ждали две гранёные рюмки, фарфоровая тарелка с зайцем и пара ломтиков самого дешёвого, но ценного в бедности серого хлеба. Пока я возился с консервами, Костя открывал спиртное.

– Ну, за свадьбу! – объявил он с торжественностью регистратора брака. Мы выпили не чокаясь. Костя хрипло закашлялся. – Чё кислый такой? Хотел же жениться, а рожа будто тарелку лимонов с солью навернул.

– Её отец селит нас у себя.

– Навсегда что ли? – Я кивнул, и Костя присвистнул. – Дела-а-а. Ну с таким уёбком жить – только вешаться или вешать.

Что-то недоброе сверкнуло в его глазах на последнем слове. Я так и не понял на чьей он стороне. Он служил Роману Анатольевичу, как приданный пёс – облачался в чёрный костюм и следовал за начальником, готовый вцепиться в глотку по первому приказу. Но в тоже время в нём сквозило какое-то странное пренебрежение: едва уловимое, умело скрытое, лишь бы сородич по стае не распознали и не загрызли.

– Я не хочу с ним жить. Соня тоже не хочет, – я выдержал паузу, нервно постучал пальцами по столу и всё-таки выпалил, – Я думаю, взять Соню с Сашей и уехать сразу после свадьбы.

– Опять побег? – Костя взял огурец и откусил со звонким хрустом. – Повторяешься, Илюша, даже не интересно уже, или ты по друзьям-бомжам в КПЗшнике соскучился?

– Не соскучился. Я хочу уехать с концами и больше никогда не возвращаться в Питер. И ты мне в этом поможешь.

Глаза Кости округлились. Он посмотрел на меня, как на душевно больного, с трудом проглотил огурец, а потом и вовсе покрутил пальцем у виска.

– Рехнулся? Как я тебе помогу, Ромео? С вами бежать и по лесам прятаться? Построим там хижину и будем жить-поживать да добра наживать?

– Нет, с тобой жить я точно не хочу, – Костя открыл было рот для гаденького возмущения, но я быстро его оборвал. – Я всё уже придумал. Завтра к восьми утра мы поедем на вокзал и купим три билета на самый дальний ночной поезд. Желательно, чтобы он шёл заграницу. Заедем ко мне, соберём все вещи и погрузим в машину, и я дам ключи тебе. На свадьбу ты приедешь на ней, а в конце, когда все ужрутся и будут разъезжаться, мы поменяемся местами – Лиза переоденется в платье Сони, и вы поедете в гостиницу вместо нас, а мы поедем на моей машине на вокзал. Когда отец Влады опомнится, мы будем уже далеко.

Костя не перебивал, но смотрел на меня долгим испытывающим взглядом.

– Нет, – твёрдо вынес вердикт он, и сердце ухнуло вниз, будто меня приговорили к расстрелу. – Ты сериалов пересмотрел? Понимаешь, что, если вся эта хуйня, которую ты себе понапридумывал, не сработает, будет пиздец вам. А если сработает, то пиздец будет нам с Лизой за помощь вам, идиотам. Я её в эти цирковые номера ради твоей малахольной Сонечки втягивать не буду, она

Я выслушал его молча, стараясь не реагировать на парад оскорблений и упрёков. Костя был мне нужен, и я решил применить последний аргумент, оставшийся в меня в запасе.

– Я тебе заплачу, – выдал я, наблюдая, как Костя наливает себе ещё водки и тут же опрокидывает. – Много. Сразу дам половину из того, что нам подарят на свадьбу. А подарят дохрена, там среди гостей одна элита. А ещё я оставлю машину на парковке у вокзала, сможешь её забрать…

– Нет! – он не дал мне договорить – хрипло рыкнул и ударил ладонью по столу. Вцепившись в ворот моего свитера, Костя шумно выдохнуло, и меня замутило от запаха спирта и дешёвого одеколона. – Мне не нужны твои бабки. Ты пойдёшь на свадьбу, и вы будете пить, гулять, веселиться. Надо будет – переедешь к тестю в дом, а потом, может быть, я помогу вам исчезнуть.

– А жить то как? – тихо пролепетал я, чувствуя себя полным ничтожеством.

Костя тяжело осел на табурет и хрипло выдохнул. Вспышка гнева пошла на спад, но я видел, как его пальцы судорожно подрагивают в остатках напряжения.

– У него сейчас проблемы большие, – как бы невзначай начал он. – Конкурент серьёзный. Уедете позже, когда ему будет не до вас, а может он сам вас подальше отошлёт. За Соньку то он трясётся. Ну или всё само решится, если конкурент окажется сильней.

Я не хотел думать, как всё может решиться «само», и опрокинул в себя рюмку обжигающей водки.

Глава 11

СОНЯдень свадьбы

Некоторых особо близких гостей отец поселил у нас дома – гостевые спальни на втором этаже особняка легко позволили ему проявить гостеприимство. Я знала, что и после свадьбы они планировали задержаться на несколько дней, чтобы посмотреть Петербург. Вокруг меня вились две тринадцатилетние девочки, дочери отцовских друзей, восхищавшиеся моим платьем и тянущие к нему руки. Потрогать ткань. Я сделала шаг назад, чтобы не позволить им притронуться.

– Не надо, – я надеялась, что звучала достаточно мягко и вежливо. – Платье чистое, а вы только что ели блины со сгущенкой.

Я не сомневалась, что их ладошки от сладости липкие. Такие же липкие, как кошмары, снившиеся мне каждую ночь; как страх перед бракосочетанием; как дешёвая клеёнка на кухонном столе у Ильи дома. Девчонки присмирели – недоуменно замерли у зеркала, навострили уши, будто бы ждали, что я смилостивлюсь, но я продолжала молчать.

– Можно посмотреть? – еще раз спросила одна из них – на мой взгляд одинаковых до последней веснушки. – Жемчужинки такие красивые.

– Нельзя, – уже жёстче обрубила я и надела туфли. Невысокий каблук сделал меня чуточку выше, и я почти сравнялась с мамой, незаметно подошедшей ко мне со спины.

– Ты напряженная.

– Свадьба – один раз и на всю жизнь, – отчеканила я как по учебнику, зная, что в современном мире такие свадьбы – редкость. Но сомнений не было, мы с Илюшей попадем в эту редкость: разлучить меня с ним могла только смерть. – Конечно, я волнуюсь.

– Машина приехала.

Папа постарался на славу – белый мерседес был украшен дорогими искусственными цветами нежного розового цвета, на капоте по традиции стояли два сцепленных обручальных кольца, украшенных по низу светлой ненастоящей листвой. По кузову вились белые и розовые ленты, а водитель во фраке уже открывал передо мной дверь.

Мы обошлись без выкупов, конкурсов и сватовства. Просто торжество – хотелось скромное, но по воле случая и должности моего отца, о нем уже знало полгорода. Кажется, там должен был прийти заместитель мэра, но я могла неправильно понять – украдкой, воровато заглядывала в отцовский блокнот, чтобы прикинуть насколько неловко будет Илюше на нашем празднике.

– В путь, – объявил отец, усадив нас с матерью в машину, а сам уместился в другую с гостями. Не менее дорогую, просто не украшенную цветами и кольцами.

Мама всю дорогу стискивала мою потеющую ладошку так, будто везла не в ЗАГС, а на гильотину. Мы не обмолвились ни словом за всю поездку, я пялилась в окно на серые безлистные пролески и грязь у дороги, размазанную массивными колесами легковушек и фур.

У ЗАГСА был аншлаг: две брачующиеся пары со своими гостями заняли крыльцо. В укромном углу стоял Илья, за ним, прижавшись к ноге, маячил маленький Сашка, явно растерявшийся от толпы. Машины еще не успела до конца остановиться, а я уже дернула автомобильную ручку на себя, и дверь приоткрылась. Заглушив мамино «осторожно» визгом тормозов, машина все-таки встала – чуть резче, чем планировал водитель. Я выскочила, сжимая в руке букет невесты, и прямо на каблуках побежала к крыльцу. Илья, заметив меня, оторвался от перил, сделал несколько широких шагов навстречу, но его опередил Шурочка, прыгнув в руки. Я чуть успела его поймать. Ботинками он выпачкал юбку платья, но было все равно. Пусть Сашка и был тяжёленьким, я все равно покружила его, крепко прижав к себе.

– Мама, – пробормотал он, ткнувшись холодном носом в шею. – Ты такая красивая.

– Спасибо, солнышко, люблю тебя, – я поцеловала его в лоб, – Отпустишь?

Он легко расцепил ладошки, застеснялся и, уткнувшись носом мне в юбку, отвернулся. Я продолжила гладить его по темным кудряшкам, нелепо спадавшим на лоб, когда к нам подошел Илюша. Ему шел костюм – серый, широкого кроя, – и галстук шел; и белоснежная рубашка, сочетавшаяся с моим платьем тон в тон; и запонки с бриллиантами. Темные чистые волосы все равно взлохматились, и я пригладила их, а потом быстро, будто украдкой для всех поцеловала Илью, и он сжал мою ладонь. Саша все меня не отпускал. Так и стоял, держась за юбку.

– Роспись через пятнадцать минут, – отец подтолкнул меня в спину, но так мягко, почти без агрессии. – Пойдемте. Опоздаем.

Мы зашли в здание с высокими сводами, лепниной и огромной люстрой с хрусталиками. Центральный зал был приоткрыт, и через несколько минут ожидания нас уже пригласили. Я думала, что здесь будет красивый украшенный алтарь, но увидела только старенький стол, заваленный бумажками. За ним стояла высокая и тощая, как высушенная вобла, женщина с морщинистой шеей и злобными, сжатыми в полоску напомаженными губами.

Она бубнила себе под нос слова с листочка, даже не отрываясь. «Уж за столько лет могла и наизусть выучить», – подумала я, сжав руку Ильи крепче. Саша стоял возле моей матери, и она приобнимала его за плечо. Мы решили, что он все-таки будет жить с нами, но лезть в его воспитание отцу мы не позволим – если ему, конечно, вообще можно что-то не позволить в его же дома.

От стресса мутило. Я, прикрыв глаза, слушала монотонный бубнеж, будто на автомате сказала «да» и поставила подпись. За мой – Илья, за ним – свидетели.

«Объявляю вас мужем и женой» звучало будто издевательски, похолодевшие ладони Ильи коснулись моего лица, а потом влажные губы накрыли мои. Мы целовались на глазах у всех, пока толпа радостно аплодировала, сливаясь в единый фон. Я оторвалась от него, мельком посмотрело на колечко на пальце, которое теперь почти обжигало металлом, и постаралась улыбнуться.

«Это то, чего мы хотели, – твердила я себе. – Улыбайся»

И я улыбалась, пока молоденькая девочка крутилась вокруг нас с пленочным фотоаппаратом, чтобы запечатлеть этот счастливый момент на всегда.

До ресторана мы ехали вместе, в одной машине. Мать пересела к отцу, в украшенный мерседес залезли мы. Санька уселся по середине, смотрел на дорогу и беспрерывно болтал, восхищенный залом дворца, а я обнимала его. Илья сжимал мою руку. Мы ехали молча до самого торжества. И, почему-то, добрались последними.

С нами за столом еще сидели Лиза и Костя. Лиза была свидетельницей с моей стороны, а Костя подписывал бумажки за Илью, которому в свидетели брать было некого. Костя – выбритый начисто, в отглаженной рубашке погибшего Лизиного отца напоминал кого угодно, но не себя самого. А вот Лизок будто расцвела, надев самое красивое, расшитое блестящими красными цветами платье.

Ведущий был ненавязчивым, но толпа хотела веселья и конкурсов.

– Ты чего с таким кислым лицом сидишь? – мама, обойдя меня, положила руки мне на плечи и склонилась к уху. – Разве не этого ты хотела?

– Я хотела после свадьбы поехать к себе домой, – я почти шипела, чувствуя, как ее пальцы сжимались крепче на плечах. Илья перестал ковыряться в салате и покосился на нас. – А не к вам. Вырваться хотела. Ты ведь как никто знаешь, мам.

– Потерпи немного, – ее шепот звучал умоляюще. – Это закончится когда-нибудь. Он вас отпустит.

– Не отпустит. Иди, мам, не порть гостям праздник. Улыбайся, ты ведь умеешь.

Я не смогла считать эмоции на ее лице – застывшая смесь жалости и грусти, и улыбка резко контрастировала с лицом. Но мать умела играть, а я таким талантом не обладала, говоря в лоб, как отец.

– Мы все знаем, что свадьбы играются для самых красивых невест… – вещал ведущий, пока гости напивались и хлопали, участвовали в конкурсах. Я что-то отвечала – на автомате, целовалась – на автомате, и будто любила тоже на автомате, как привыкла. Но рука Ильи, сжавшая мою, быстро развеяла мысли о привычке, и я вспомнила, каково это – его поцелуи на коже, теплые руки и светлый взгляд.

– Люблю тебя, – внезапно шепнула я ему на ухо, будто Илья мог про это забыть. – Больше всего на свете люблю.

– Первый танец молодых? – предложил он, подав мне руку. Мы вышли в центр, и толпа расступилась.

Мелодия была ненавязчивая. Мы репетировали раньше, но я будто слышала эту музыку впервые. Илья делал аккуратные па, мы вальсировали, обнимались, и я улыбалась по-настоящему, а не потому что меня попросили или заставили.

«Мы обязательно будем счастливы, – твердила я, как мантру. – Обязательно будем»

– Сонечка, я отойду, – я увидела, что Илье у выхода махал Костя, держа в руках сигареты. В ресторане не курили, хоть на столах и были пепельницы. – Мы быстро вернемся. Выпей пока шампанского.

Мешать алкоголь с таблетками нельзя, но я сама плеснула в бокал игристого и выпила половину одним глотком. Скоро должны вывезти торт. С организацией помогала Лиза, следила за официантами, алкоголем и блюдами. Я не могла сконцентрироваться. В ушах стоял гам от гостей, их голоса раздражали чувствительный слух. Я попыталась найти Сашу и только сейчас заметила, что он неумело, по-детски смешно отплясывал с тринадцатилетними дочерями папиных друзей.

Еще глоток шампанского, и мир покачнулся. Улыбнувшись, я сама пустилась в пляс – «Седая ночь» Шатунова играла на весь зал, многие уже подвыпили и танцевали откровенно, подпевали невпопад, но наслаждались праздником. Я решила тоже попробовать насладиться – все-таки, это мой праздник, а не их.

Ильи долго не было, я даже думала пойти его поискать, но Санечка теперь танцевал со мной, а не с девчонками. Я радостно водила с ним хоровод вокруг пустого места, держала его детские ручки и с любовью склонялась, чтобы поцеловать в мокрый от беготни лоб.

– Мама, скоро торт? – невнятно спросил он, пытаясь перекричать музыку.

– Да, Шурочка, вот-вот, – пообещала я, присев возле него и поправив воротник кремовой рубашки. – Пойду спрошу официанта.

Но спросить не успела. Сначала гулом по залу пролетел нечеловеческий крик, похожий на вой, затем музыка стихла, и вопль повторился. Я зажала Сашке уши, и он сам испуганно прижался ко мне, боясь даже вдохнуть. Гости замерли в нелепых позах, прислушиваясь. Крик казался смутно знакомым. Но кому он принадлежит я поняла, когда Лиза с размазанной по щекам тушью, пошатнувшись, зашла в зал.

– Он мертв! – выдавила она, замерев в дверях. – Там труп!

«Илья», – подумала я, и мир покачнулся.

Глава 12

ИЛЬЯ

В углу банкетного зала порядком пьяный и потный мужчина, работающий в городском минздраве, рассказывал мне о прелестях частного медицины, когда воздух разрезал леденящий кости крик. В дрожащем надрывистом голосе я разобрал лишь два слова: «мёртв» и «труп». Вокруг всё закружилось, люди заметались в панике и беспорядочно ринулись к выходу.

Внутри похолодело, покрылось инеем, будто я проглотил осколок декабрьского льда и теперь он замораживал моё сердце. Среди мельтешения я не видел ни Соню, ни Сашу, ни своих родителей, и поддался инерции движения толпы, надеясь найти хоть кого-то из близких среди незнакомцев.

Сердце заколотилось, бабочка стискивала горло и от её давления я сильней ощущал бешеную пульсацию. Широкий шаг, второй, третий – стоило переступить порог банкетного зала, как я перешёл на бег. Парадные остроносые ботинки гладкой подошвой скользили по снегу и заледенелой брусчатке, и я, пробиваясь через толпу, хватался за чужие плечи, развешивая неискренние извинения. Они просто зеваки. Просто идут смаковать неизвестность и смерть. Им нечего терять.

Люди как муравьи шли одной тропой на задний двор. Я бегло рассматривал их лица в поисках знакомых черт, и из раза в раз натыкался на чужаков. Чёртова свадьба, чёртов бесконечный список богатеев, которых надо было позвать, чёртово человеческое любопытство и тяга к чернухе. Проклятия разливались рекой, пока я не увидел две знакомые фигуры у мусорных баков.

Мама растеряно озиралась и прижимала к себе Сашу, уткнувшегося носом ей в ногу. Я тут же ринулся к ним и обхватил мамино лицо, чувствуя мелкую дрожь.

– Боже, Илюша, это кошмар! Это ужас! – сбивчиво запричитала мама и задохнулась во всхлипе.

Я крепко обнял её одной рукой, а вторую уложил на кудрявую голову Саши, успокаивающе поглаживая.

– Кто? – шёпотом спросил я.

– Отец Сони.

Внутри всё рухнуло. Жизнь превратилась в замок из стекла, в который кто-то бросил камень. Мозг судорожно вспоминал Романа Анатольевич: сверлившим меня взглядом в ЗАГСЕ; произносящим первый тост на банкете; танцующим медленный танец с женой. Он был живым в моей памяти. Он должен был жить вечно, чтобы душить нас своей мертвой хваткой.

– Так, так, так… – Я нервно пригладил волосы ладонью и с трудом сглотнул вязкую слюну. – Где папа?

– Вроде пошёл в машину…

– Правильно. Бери Сашку, идите к нему и уезжайте домой поскорей. Нечего вам здесь делать.

– Нет, пап, я не хочу! – со слёзным надрывом завопил Саша, и меня покоробило от его громкости. – Не хочу без тебя!

– Сашенька! – Я присел перед ним на корточки и взял за маленькие ладошки. – Я знаю, что не хочешь, но иногда нужно просто делать то, о чём. Поезжай с бабушкой и дедушкой, бабушка почитает тебе сказку на ночь, ты уснёшь, а утром я уже буду рядом, когда ты откроешь глазки.

Я постарался улыбнуться, закрепить обещанное доверием. Но Сашка, глянув мне в глаза, лишь сильнее заплакал. Каждый его всхлип врезался мне в грудину раскалённым гвоздём, и я не знал, как его успокоить, голова опустела.

– Илюш, иди, – шепнула мама, разворачивая Сашу к себе – Иди, он просто устал. Иди.

Я повиновался её слабым и неубедительным заверения. В голове пульсировала мысль о Соне. Где-то там её настигла новость о смерти отца, и каким бы злостным тираном он ни был, она любила его беззаветной дочерней любовью.

Толпа становилась гуще. То и дело до меня долетали обрывистые фразы зевак.

«Правда мёртв?»

«Убили?»

«Там сто-о-о-олько крови».

«Надо скоряк вызывать и ментов. А, уже вызвали?»

«Бедная дочь, прямо на свадьбе…»

«Конкуренты завалили, суки»

Смысл едва укладывался в голове. Они как коршуны слетелись на ещё не остывшее тело и дербанили его, если не буквально, то в мыслях. Чем гуще был сброд, тем ближе я был к месту трагедии, и желудок сводило противными спазмами, выбрасывающими горькую желчь в пищевод. Я сдерживал тошноту и готовил себя к худшему, но растолкав последнее кольцо зевак, замер.

Это и в правду был Роман Анатольевич. Он всегда был жёстким не только внутри, но и снаружи, будто выкованный из стали, а не сделанный по божьему образцу из плоти и крови. Его мощное тело обмякло, превратилось в безжизненный кусок мяса. Свет слабого жёлтого фонаря едва дотягивался до закутка, где он встретил свою смерть, но даже в вечернем мраке было видно, как тёмная блестящая кровь растекалась по брусчатке, заполняя прорехи меж плитками, пропитала его волосы, отпечаталась на белоснежной рубашке после прикосновения руки, оставшейся навсегда лежать на груди.

Хуже было лишь то, что над ним склонилась Соня. Подол белоснежного платья пропитывался кровью, темнел, но она не замечала, как марается в жидкости, ещё недавно тёкшей по венам её отца. Соня одной рукой беспорядочно щарила в густой луже, как будто пыталась за что-то зацепиться, а второй гладила щёку отца. Мёртвого отца, чьё тело покидало последнее тепло. Она беспорядочно шептала, звала его: «Папа, папочка, пап»; но ответа не было.

На языке разлился горький вкус желчи, но чувствуя людей за спиной, я сглотнул, проталкивая кисловатую рвоту назад в желудок. Шагнув к ней и испачкав ботинки в крови, я наклонился и обхватил её талию.

– Сонь… Сонечка, оставь его… Пожалуйста, оставь его, идём…

– Нет, нет, нет, ему надо помочь, отпусти!

Она стенала, но тело её было ватным, бессильным, не способным сопротивляться. Словно куклу, я оттащил её к стене и развернул к себе, обхватив холодное лицо ладонями.

–Сонь, это всё, – тихо прошептал я так, чтобы слышала только она. – Он умер. Ему уже нельзя помочь.

Её глаза моментально наполнились слезами. Будто не хватало двух слов, «Он умер», чтобы осознание рваными импульсами дошло до её мозга.

– Ты врёшь, – сдавленно прошептала она. – Ты врёшь! Он не умер! Он не мог! Нет! Нет! Нет!

Она заколотила меня в грудь своими маленькими кулаками, и я обхватил её за плечи, крепко прижимая к себе. Её бесконечные отрицания перешли в надрывный крик. Где-то поблизости завизжали сирены скорой и милиции.

***

В кабинете следователя пахло пылью так сильно, что свербело в носу от желания чихнуть. Меня раздражали его медлительность, равнодушие и сонное выражение лица с лёгким налётом скуки. Все мои мысли были в коридоре, где ждала Соня.

– У Вас были конфликты с гражданином Преображенским?