ОТКРОВЕНИЯ: исповедь одного психопата/истории нескольких жертв

Полина Гребенщикова

ОТКРОВЕНИЯ: исповедь одного психопата/истории нескольких жертв

Глава1. Лабиринты сознания

Семен Антонов: Осенняя хандра

«Почему так, а не иначе…? Почему?! Разве я виновен в том, в чем они меня клеймят? Я всегда стремился помочь, оберегал, любил… О чем они шепчут, о ком?» …

Мысли метались израненной птицей в воспаленном, от бессонных бдений и чужих надрывов, сознании, раз за разом швыряя его в пучину безумных воспоминаний. С титаническим усилием он разлепил веки, тщетно пытаясь унять этот хоровод теней.

В ушах все еще звенели вопли и упреки, преследовавшие его неотступно, словно кошмар. Он силился вернуться в здесь и сейчас, но призраки прошлого держали мертвой хваткой.

В памяти всплывали обрывки: легкость обмана, фальшивые клятвы и манипуляции, казавшиеся тогда забавной игрой. Он признавал, что использовал людей, но не мог остановиться. Как только в глазах очередной жертвы зарождалось подозрение, он виртуозно отводил удар, заставляя верить в свою искренность – и это пьянило его. Но теперь эти воспоминания жгли огнем.

Семен сел на кровати, не открывая глаз, потер виски и попытался собрать волю в кулак. Он осознавал, что жизнь его с каждым днем обрастала все более густым слоем лжи. Он сам стал пленником своих собственных интриг. Как вырваться из этого замкнутого круга?

«Вот мы идем с ней по осеннему московскому парку, тихо перебирая слова, словно бусины, и строя воздушные замки на двоих – пастель, утренний кофе… Сколько неги и тепла в этих моментах. А тот миг в аэропорту… Разве можно так долго и жадно обнимать и целовать при встрече? Ощущение остановившегося времени, когда мир вокруг меркнет, и есть только мы. Мы смеялись, делились сокровенным, и каждый миг казался вечностью.

Листья шуршали под ногами, напоминая о приближении осени, но в наших сердцах цвела весна. Мы гадали, куда поедем в следующий раз, какие уголки мира откроем вместе, как будем проводить время… Аурелия всегда умела раскрашивать мир в яркие тона, и ее оптимизм заражал, словно солнечный луч.

А теперь – осколок Петербурга… Но почему мне кажется, что это уже не она? И при чем тут Питер? И снова романтика, грезы на двоих и поцелуи… Но что за ужас? Почему не те глаза, не тот цвет, не тот посыл? Какой-то надрыв и ссоры, истерики… Снова пастель и кофе, но это не та девушка, совсем не та. Другие эмоции – больше надрыва и страсти. Предчувствие катастрофы, слезы, смешанные с безумием… Истерия. Ярость захлестывает меня, я в бешенстве! Она провоцирует меня. Что это все значит? Снова это ощущение замершего времени… Каждый раз, когда я смотрю в ее глаза, я вижу не только нежность, но и вызов. Здесь нет и следа от той легкости, что была с ней, с той, другой – это борьба, это игра, где ставки неимоверно высоки. Я не могу удержаться или… играю с ней, с ее чувствами? Она задевает меня за живое, и я не знаю, как реагировать. Мы словно два язычка пламени, которые могут либо слиться в один всепоглощающий огонь, либо спалить все дотла».

Её смех звенит натянутой струной, в нём слышится предвестие бури. Внутри меня поднимается шторм – гнев, переплетённый с опасным притяжением. "Почему так сложно, ангел мой?" Каждый разговор – как хождение по битому стеклу. В памяти всплывает набережная, наши общие мечты, сплетающиеся в кружево будущего, – сейчас это лишь призрачные тени, размытые слезами и эхом криков. Я – пешка в безумной игре, где правила меняются на каждом ходу. Злюсь на неё, на себя, на саму эту проклятую ситуацию. Она – искусительница, дразнящая змея, и я не знаю, как совладать с этой стихией. Ушло то беззаботное счастье, осталась лишь борьба – яростная, страстная, полная боли. И всё же, сквозь этот хаос пробивается луч – ощущение вечности, страсти, такой силы, что её не сломить ничем. Но как долго это продлится? Что это всё значит? Неизвестность парализует. Боюсь потерять то, что осталось, но не могу игнорировать эту трещину, расползающуюся по нашим сердцам. Вопросы, словно тернии, вонзаются в сознание, чувства – как непроходимые джунгли.

Что же это было? Кто она, эта петербургская незнакомка, при воспоминании о которой страсть выжигает душу дотла? Кто та, московская, – просто сон? Но почему от воспоминаний о ней веет таким нежным теплом, словно от камина в зимнюю стужу? Мозг играет злые шутки? Кома? Сон? Кто они – тени или реальность? Где сон, где явь?

Во мне нарастает хаос, как в разорённом ураганом саду. Воспоминания о девушке, с которой я бродил по паркам, наполняют сердце тихой гаванью нежности. Она была той лёгкостью, что окутывала меня, словно мягкий кашемир в промозглый вечер. Но потом вспыхивает петербургская незнакомка, с её бушующей страстью, и в голове взрывается фейерверк противоречий.

Они – две стороны одной монеты: одна – спокойствие, мечты, радужные перспективы; другая – огонь, обжигающий, но и дарящий тепло. Как они могут существовать в одном пространстве моей памяти? Кто из них настоящая? Или обе – лишь отражения моих собственных желаний и страхов, как в кривом зеркале?

Пытаюсь распутать этот клубок чувств, но чем ближе к разгадке, тем дальше она ускользает. Воспоминания о Петербурге, где мы с ней делились мгновениями, кажутся такими живыми, но словно сквозь пелену тумана.

Что всё это значит? Фантазия, созданная воспалённым воображением, чтобы прикрыть неприглядную реальность? Или всё же настоящая любовь, так и не успевшая распуститься? Не знаю. Растерянность становится невыносимой, как жгучая соль на открытой ране.

Пытаюсь понять, кто мечта, а кто – реальность. Но, возможно, ответ не в разделении, а в признании, что обе они – часть меня. Одна – свет, другая – тень, и только вместе они создают целостную картину. Но как мне совладать с этой внутренней борьбой? Как понять, чего же я хочу на самом деле? Как вырваться из этого лабиринта?

Семён тяжело приоткрыл глаза и стал молча буравить взглядом девушку, мечущуюся по комнате, словно мотылёк, угодивший в паутину телефонного разговора, то и дело взбрызгивая воздух нервным хихиканьем. "А это ещё кто? Где я? Может это именно та, которую я разделил на две части одной медали. Но разве такое возможно? С кем она там шепчется? С подругой, с тенью прошлого, с ветром перемен? С теми двумя?" – пульсировало в его голове, отравляя кровь в жилах свинцовой тревогой. Он силился уловить ускользающую мелодию её голоса, но мысли, как стая перепуганных птиц, взмывали ввысь, унося его прочь от реальности. Где он сейчас: в зыбком мареве сна или в холодном свете яви? "Может, все эти женщины – лишь призраки, сотканные из тумана моего воображения, каждая – моя, и в то же время – чужая. А может, их и вовсе не было… БРРРРРР… Да, именно такие сны и преследуют меня. Ночь расступится, и наваждение развеется, как дым. Главное – верить. Знакомые стены, белое, пушистое, словно облако, одеяло – это мой якорь. Хотя гадкое чувство, словно червь, гложет изнутри… Я не понимаю, кто она и что делает в моей жизни сейчас. Может, это просто ещё одна иллюзия, созданная моим умом, чтобы отвлечь меня от реальности?" Он снова взглянул на неё: её смех – эхо далеких лет, и одновременно – фальшивая нота в симфонии его жизни. Рухнул на кровать, накрылся одеялом, будто саваном, закрыл глаза, пытаясь ухватиться за ускользающее мгновение. Безуспешно. "Всё, пора вставать. Хватит хоронить себя в этом моменте. Отпустит, меня точно скоро отпустит, это должно пройти. Эта осень всегда сводит меня с ума, это просто осенняя хандра, ничего более, ничего… ". С этими мыслями он потянулся, словно выныривая из омута кошмаров. В голове еще клубились обрывки сновидений, но он уже чувствовал первые лучи рассвета реальности. "Соберись, тряпка!" – прошептал он себе, поднимаясь с кровати. Семён заставил себя сосредоточиться на текущих делах, отгоняя морок прошлого. "Не время терзать душу воспоминаниями!" – приказал он себе, хотя в глубине сердца понимал, что эта битва только начинается. С каждым шагом, приближающим его к реальности, он надеялся, что осенняя меланхолия отступит, и в его жизнь вернётся свет.

– Ау, ты где? – крикнул он в пустоту, в сторону кухни, где скрывалась его спутница. – Что есть поесть? Я проголодался, как волк, будто лет сто не ел.

Надя вздрогнула, словно от удара хлыстом, и оборвала свой телефонный разговор, как нить жемчуга. На том конце провода голос подруги умолял перезвонить вечером, поделиться новостями. Надя кивнула в пустоту, зная, что не сможет сосредоточиться на разговоре. Как вместить в себя этот поток информации, обрушившийся на неё в последние дни? Как поверить в этот абсурд? Она отгоняла от себя навязчивые мысли, но сомнение, словно ржавчина, проедало её душу. Пусть звёзд с неба она и не хватала, но даже ей эта ситуация казалась дикой, выходящей за рамки разумного.

Она вышла из кухни, пряча под маской равнодушия бушующий ураган тревоги. В голове роились обрывки фраз, двусмысленные намеки, невысказанные обвинения. Частички пазла, которые раньше упорно отказывались складываться в единую картину, теперь предательски вставали на свои места. Почему она была так слепа? Почему так долго игнорировала детали, которые теперь кричали о себе?

– Эй, ты что, оглохла? – рявкнул Семён, и Надя, насильно вернувшись в реальность, выдавила из себя подобие улыбки.

– Извини, задумалась, – пролепетала она, пряча дрожь в голосе. – Я думала, ты ещё спишь, дорогой. Я тут чайник поставила. Картошку с мясом будешь? Подогреть?

Он кивнул, но Надя чувствовала: его мысли блуждают где-то далеко. Между ними пробежала трещина, и она боялась, что её не заделать. Внутри всё кипело, и она понимала: пришло время разобраться в своих чувствах и в этой запутанной игре.

– А кроме картошки ничего нет? "Ну да, конечно, самая полезная еда", – проворчал Семён себе под нос. – Мне казалось, я просил тебя не готовить эту дрянь!!!

Пока она разогревала ужин, её мысли вновь вернулись к тревожному разговору. Что, если это не просто череда совпадений? Что, если она действительно жила в плену иллюзий? Надя отгоняла от себя эти мысли, но тень сомнения, как непрошеный гость, оставалась с ней. Она знала: рано или поздно ей придётся взглянуть правде в глаза, и это будет больно.

Семён, словно улитка, выполз из-под тёплого одеяла и побрёл по комнате. "Перекушу и снова с головой в дела", – подумал он. – "Пару звонков по работе, а потом можно и в спортзал наведаться. Да, точно, надо сходить".

Семён осторожно заглянул на кухню, наблюдая за женщиной, хлопочущей у плиты. Он силился вспомнить, кто она, как её зовут. В его голове метались обрывки имён, словно тараканы в тёмном углу. Он судорожно перебирал лица в памяти, пытаясь ухватить хоть что-то, что связывало его с этой невысокой женщиной со странным цветом волос. Единственное, что всплывало в сознании – это раздражение и равнодушие.

И тут, когда женщина повернулась к нему в профиль, словно по щелчку пальцев, его осенило: это Надя. Именно так он её когда-то называл. "Да уж, цирк какой-то", – подумал он, разглядывая её. – "А ведь во сне были совсем другие чувства к девушке… или к девушкам… И цвет волос у этой Нади… Рыжий, каштановый… Чёрт их разберёт. Но этот цвет точно не вызывает во мне трепет. Я же всегда любил брюнеток. Что со мной, чёрт возьми, происходит?"

Семён пытался разобраться в этом хаосе чувств, но тщетно. Между ним и Надей выросла стена, которую он не мог преодолеть. Она была рядом, но казалась чужой, как инопланетянка. Воспоминания о других женщинах, обжигающие, словно раскалённое железо, накатывали на него волнами, грозя захлестнуть. Может, это всего лишь осенняя хандра, а может, он и вправду заблудился в лабиринте своих эмоций?

– Что ты там готовишь? – спросил он, стараясь придать голосу небрежный тон, хотя внутри всё бушевало.

Надя обернулась и с натянутой улыбкой ответила: – Я же говорила, картошку с мясом. Надеюсь, тебе понравится.

Семён кивнул, но его мысли были далеко от кухни. Ему казалось, что он угодил в западню, из которой нет выхода. Почему он не может просто жить настоящим? Почему прошлое преследует его, словно тень? Он глубоко вздохнул, пытаясь сосредоточиться на Наде, но в голове продолжали мелькать лица из сновидений, лица тех, как ему казалось, кого он когда-то любил.

Аурелия: история её великой любви

Аурелия, словно белка в колесе, неслась сквозь день, увязая в трясине собственных мыслей. "Как разорваться? Почему сутки так безжалостно коротки, а рабочий день – как насмешка?" – бубнила она, спотыкаясь о хоровод планов, не дававших ей передышки. "И какой бес меня дернул впрячься в эту кабалу? Но деньги – кровь жизни! Кредиты не спят, да и домашняя стая требует жертв: доченька-солнышко, пёс-ворюга, кот-аристократ… А прожорливая машинка, моя мурочка, моя ласточка, и вовсе дыра в бюджете".

Аурелия выдохнула, словно выпустила птицу из клетки, вспоминая грезы о собственном деле. Мечтала о рассвете свободы и безграничных возможностей. Но реальность оказалась волчьей ямой: "Не думала, что мой бизнес станет вечным бегом по кругу, где я – загнанная кобылица". Страшно вспомнить, когда она последний раз видела отпуск – не год, не два, а целых пять лет каторги и строительства империи, без права на выходные и в объятиях стресса.

"Только успеешь вынырнуть – новые отчеты, дедлайны-палачи, ответственность, давящая, как плита", – продолжала она свою исповедь, чувствуя, как усталость цунами накатывает на берег ее души. Каждый день – серый близнец предыдущего, утро пожирает ночь, и дня как такового уже не существует в этом водовороте труда. "Но теперь только вперед, не время скулить! Надежда – та самая Скарлетт О'Хара, что умирает последней", – твердила она себе, волоча усталость, словно цепи, и зевая во всю ширь.

Аурелия знала: трудности – лишь временные тени. Она – железная леди с пламенным сердцем, готовая драться за свои мечты, даже если кажется, что звезды против нее. Внутри нее пылает костер надежды, и она идет вперед, веря, что однажды этот труд превратится в райские кущи.

"Господи, только вторник, а я уже мечтаю о перезагрузке", – прошептала Аурелия, и ее мысли ринулись к лазурным берегам и шепоту волн. Нормальных выходных не было в ее жизни, кажется, целую вечность, а душа требовала солнца, моря и фруктового безумия. Лето в зените, июль дышит жаром, а отпуск – призрак, особенно когда тело умоляет о ласковых объятиях моря и прохладе морского бриза. Она мечтала ловить лучи солнца, как бабочек сачком, лежать на песке и тонуть в бесконечной синеве, наслаждаясь каждым моментом безмятежности.

"Стоп, хватит ныть!", – скомандовала Аурика себе, – "Ты всегда была такой – в вечном движении, в учебе, в хобби, в спорте. И гулять с подружками успевала, и хулиганить в школе! Так что нечего притворяться, вперед, на баррикады, как всегда!". Так рассуждала про себя молодая, 36-летняя Аурелия Глебовна Иванова, владелица и генеральный директор консалтинговой компании, шагая к своей любимой, которая всегда радовала ее дерзким рыком и стремительной ездой.

Она распахнула дверцу и погрузилась в салон, чувствуя, как энергия, словно ток, наполняет ее. Машина – верный рыцарь, всегда готовый поддержать в минуты слабости. Аурелия улыбнулась, представляя себя, летящую по побережью, волосы развеваются на ветру, а в голове – любимая музыка. "Все будет хорошо", – прошептала она, заводя двигатель. – "Совсем скоро я выкрою время для себя". С этой мыслью она выехала на дорогу, готовая к новым испытаниям и приключениям, полная решимости сделать свою жизнь ярче и насыщеннее, даже если отпуск пока существует только в мечтах.

Она боготворила вождение. Это была ее четвертая любовь на колесах, и когда она купила эту хищницу, не думала, что так привяжется к ней, что даже и думать не захочет о смене своей ласточки. Это была её верная подруга и средство передвижения, как ни крути! А трасса в какой-то мере спасала Аурию от усталости и абсурда повседневной жизни. Скорость, агрессивное вождение и музыка – это была её медитация. Каждая поездка превращалась в ритуал, где она могла оставить все заботы позади и сосредоточиться на себе.

Музыка, особенно звучание любимых треков в машине, творила чудеса. Семь лет музыкальной школы не прошли даром. Аурелия тонко чувствовала мелодии, интонации и переливы, которые пронизывали ее душу. В выпускных классах она обожала играть Баха, Хачатуряна и Чайковского. Каждая нота, каждый аккорд наполняли ее энергией, и она чувствовала, как музыка становится частью ее самой.

Бах всегда завораживал ее трагической глубиной. Его музыка, словно рука судьбы, касалась самых сокровенных струн души, вызывая вселенскую печаль. В такие моменты ей казалось, будто сама Вселенная говорит с ней, открывая свои тайны и скорби. Эти мелодии были зеркалом ее собственных чувств – сложные, многослойные и полные эмоций.

Когда она мчалась по трассе, в голове звучали любимые произведения, и каждый поворот руля, каждое нажатие на педаль газа становилось частью этого музыкального путешествия. Аурелия чувствовала себя свободной, как ветер. Она знала, что за рулем своей машинки она может забыть обо всем и погрузиться в мир, где есть только она, музыка и бескрайние дороги.

В такие минуты Аурелия вспоминала музыкальную школу, и ее сердце наполнялось теплом и легкой грустью. Она обожала играть на школьном рояле. Этот «рояль», ею возлюбленный монстр, стоял в актовом зале музыкальной школы, которую Аурика посещала долгие семь лет. В основном он стоял молча, лишь изредка издавая звуки под натиском неумелых пианистов, но в ее глазах он всегда оставался величественным и загадочным.

Но были дни, когда этот благородный инструмент разливался какофонией неумолкаемого гула. Это были дни экзаменов, концертов и конкурсов. В такие дни Аурика искренне радовалась за своего «монстра», ведь он находился в центре внимания, а не грустил одиноко на сцене. Она наблюдала, как другие ученики, взволнованные и нервные, подходили к нему, и каждый из них стремился показать своё мастерство. Этот старый, черный рояль с улыбающимися черно-белыми клавишами, казалось, всегда призывно улыбался ей, будто зная, что именно она может извлечь из него самые волшебные звуки.

Когда же Аурелия касалась его клавиш, он податливо откликался на прикосновения ее шустрых пальчиков, которые своими танцами на его зубах-клавишах извлекали волшебные звуки – от гамм до полонезов и фуг. В такие моменты она чувствовала, как музыка проникает в ее душу, и они с роялем становятся единым целым. Каждый аккорд, каждая нота вызывали в ней бурю эмоций, и она могла забыть обо всём на свете, погружаясь в мир звуков и гармонии.

Музыкальная школа, которую посещала Аурика, находилась в одном из районов её родного города Тайгаровска, районе с дурацким, как ей всегда казалось, сельским названием «Посёлок им. Горького». Этот район жил и дышал благодаря заводу судового машиностроения «ТАЙСУДМАШ». Созданный в далёком 1935 году для ремонта самолётов, после войны завод перешел к судостроению. В годы Великой Отечественной войны он поставлял агрегаты авиационным заводам и выполнял заказы ВВС и ТОВ. Там была пропускная система, и Аурика знала это не понаслышке, ведь на этом заводе трудилась ее мама. Мама была экономистом в планово-экономическом отделе, и после занятий в музыкальной школе Аурика часто встречала её на КПП, чтобы вместе поехать домой.

Вся бурная жизнь – детство и взросление Рики – прошли именно в этом районе. Во времена СССР все было пропитано оптимизмом и патриотизмом. Савдеповские магазины, демонстрации, колонны с искусственными цветами и плакатами на праздники – Масленица, Новый год, 1 мая – все мероприятия организовывались силами завода. Кипела советская жизнь со своими праздниками, правилами, законами и обязанностями. Аурике приходилось ежедневно ездить на общественном транспорте в школы и библиотеки, на секции и танцы, так как её семья жила в нескольких автобусных остановках от этого района.

Каждое утро она вставала рано, собиралась в школу и, ожидая автобус, чувствовала, как в воздухе витает дух ожидания и надежды. Пассажиры в автобусе были разными – кто-то читал газету, кто-то погружен в свои мысли. Аурика, смотря в окно, часто мечтала о большем, о том, как однажды её жизнь изменится. Она любила наблюдать за тем, как меняется окружающий мир: за окном проносились дома, парки и знакомые улицы, а в сердце разгорались мечты о будущем.

Время, проведенное в этом районе, стало для неё фундаментом, на котором она строила свои мечты. Она вспоминала, как с друзьями собирались на праздники, участвовали в конкурсах и гуляли по улицам, украшенным гирляндами и цветами. Эти воспоминания были полны тепла и ностальгии, и хотя жизнь в те времена была не всегда легкой, она оставила в её сердце светлые моменты, согревающие душу.

Несколько раз в неделю, помимо спортивных секций, Аурика посещала музыкальную школу, расположенную в том же районе, с колхозным названием пос. «им. Горького», в старом здании пожарной службы, с торца. В период приватизации пожарная служба чудесным образом превратилась в колбасный цех.

По дороге в музыкальную школу, ещё с улицы, Аурика всегда смотрела на чудную башенку и вспоминала волшебные звуки рояля. Именно в этой башенке находился актовый зал с её многоуважаемым инструментом, роялем, вызывающим в её организме миллион мурашек, улетающих в космос и делающих её хоть ненадолго счастливее. Эти мурашки поднимались потоком от пальцев ног до макушки, и таким же бурным потоком устремлялись ввысь, дальше неба, облаков и солнца. Особенно это ощущалось, когда она играла свои любимые произведения с закрытыми глазами, погружаясь в мир музыки и забывая обо всём на свете.

Но не всё было так безоблачно и красиво: ей жутко не повезло с учительницей по основному предмету – фортепиано. Аурика испытывала невыносимое чувство страха и безысходности, когда шла на занятия, несмотря на свою безграничную любовь к музыке. С одной стороны, она боялась, до тошноты, свою наставницу, её строгий подход и бесконечные требования, которые всегда вызывали у неё чувство подавленности. Каждый урок превращался в испытание, где Аурика старалась соответствовать ожиданиям, но всегда чувствовала, что не может достичь идеала. Учительница, с её острым взглядом и безжалостными замечаниями, и физическими расправами, казалась ей настоящей диктаторшей, которая не оставляла места для творчества и самовыражения.

С другой стороны, была мама, которая мечтала о музыке и фортепиано. Она всегда говорила о своей любви к музыке,о том, как она мечтала играть на фортепиано, но в связи с тем, что посёлок, где она жила, находился далеко от центра, это было невозможно. Аурика не могла расстраивать маму, также она знала, что мама не поверит в то, что учитель глумится над учениками.

Инесса Владимировна, так звали её учительницу, была достаточно грузной женщиной, но при этом не лишённой талии, и с тяжёлым лошадиным крупом. Талию она всегда подчёркивала пояском, он безбожно делил её тело ровно пополам. Верхняя часть, как будто жила отдельно от нижней её части. Макияж выглядел как боевая раскраска индейца: яркие губы и жутко накрашенные глаза с тоннами туши, ресницы были похожи на лохматые лапки паучков, и от этого становилось ещё намного омерзительнее. Причёска всегда поражала умы не только учеников, но и преподавателей школы. Волосы были коротко острижены, но при этом оставалась добротная, львиная грива с окрашенными перьями. Хоть локоны были заботливо уложены в некое подобие причёски, но складывалось впечатление, что рой пчёл и мух трудились над этим сооружением. Обилию лака на голове и косметике на лице учительницы, позавидовал бы любой лакокрасочный завод.

Сдержанностью Инесса Владимировна совсем не отличалась. Её выражения оставляли желать лучшего, да и рукоприкладством грешила регулярно, конечно же, в воспитательных целях. В данное время, скорее всего, её действия, давно бы зафиксировала скрытая камера, на телефоне какого-нибудь измученного унижениями ученика. В дальнейшем, в интернете появилось бы видео, и её песенка была бы спета, возможно, ещё и в суд бы подали, да и на передачах первого канала бы разбирали сей инцидент не один день. Ну, а в те далёкие времена, считалось, что такого быть не может, а если и случилось, то виноваты дети, значит, выпросили и заслужили своим поведением и нежеланием постигать музыкальную грамоту. А, возможно, вы, дети, всё придумали, либо не всё так страшно. Взрослый интеллигентный человек, преподаватель не может выражаться, а тем более поднимать руку на детей, просто так без веских на то причин!

Каждый раз, когда Аурика шла в музыкальную школу, по дороге она молилась, неизвестно кому, она яростно произносила эти слова шёпотом как мантру: «Лишь бы она заболела, лишь бы не вышла на работу… Не сильно заболела, а так, слегка, но только бы не вышла, только бы не вышла и её заменял бы другой преподаватель», каждый раз комок страха сжимал горло, тряслись руки, а ноги упорно хотели свернуть за любой угол и бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше от места экзекуций, хотелось плакать ещё до того момента как зайти в школу. И когда оказывалось так, что Инессы Владимировны не было в этот день, Рика искренне и с пылом благодарила Бога, Вселенную, судьбу и чёрт знает ещё кого за это счастливое событие. Это означало, что сегодня не будет ударов по спине кулаком, разбитых в кровь мизинцев, колов и двоек в дневнике, которые продирали несколько страниц насквозь. И она в те дни с удовольствием без страхов занималась музыкой. В такие дни, обычно, Инессу Владимировну заменяла другая учительница, у неё был совсем другой подход к освоению музыки. Если ты не подготовился, она легко, улыбаясь, ставила двойку и без избиений могла донести, чем это чревато. В такие минуты, Аурике становилось ужасно стыдно, что она зря потратила чужое и своё время, результата ведь нет. Но, несмотря на всё это, музыкальная школа дала очень многое Аурелии.