Читать книгу Соткана солью (Полина Александровна Раевская) онлайн бесплатно на Bookz (5-ая страница книги)
bannerbanner
Соткана солью
Соткана солью
Оценить:

3

Полная версия:

Соткана солью

– Серьезно? – вырывается у щенка смешок. А мне вдруг тоже становится как-то так злорадно от понимания, что мальчик сам дал возможность поставить его на место.

– Ну, время же деньги, – поясняю ехидно, отвечая ему тем же превосходством во взгляде, коим он осыпает меня со встречи в ресторане.

– По-твоему, я это имел…

– Мне плевать, что ты там имел, а что – нет. Сколько? Тысяча, две? Какой у чемпионов поминутный тариф? Давай, не стесняйся, “мамочка” выпишет чек.

На мгновение у Красавина взлетает бровь, но уже в следующее он разражается тихим, бархатным смехом.

– Я тебя не пойму: то строишь из себя нетакуську, то включаешь суку. У тебя месячные?

Вот это он зря. Хочешь довести женщину до убийства – спиши все на красные дни.

– О, дорогой, пытаясь меня понять, рискуешь сломать мозг.

– Ну надо же, со мной разговаривает кубик Рубика, – тянет он насмешливо и, оттолкнувшись от стеллажа, подходит почти вплотную, обдавая терпким запахом разгоряченного физической нагрузкой мужчины. Он не противный, но слишком интимный, личный, слышный даже под слоем отдушек и это в очередной раз смущает. Я не хочу знать запах этого мужчины, не хочу, чтобы он заставлял меня чувствовать себя неловко и возбужденно. Эта близость плавит нервы, коротит и вгоняет в лютый стыд, а боксерик меж тем чувствует себя прекрасно в моем личном пространстве. – Имей в виду, – склонившись надо мной, опаляет он предупреждением, – я пытался его собрать однажды. А потом просто взял молоток, раздробил и собрал в нужном мне порядке.

Что сказать? Верю. Такой и раздробит, и соберёт, и ещё скажет, что стало лучше. Но в том, собственно, и беда. Слишком много в моей жизни было горе-конструкторов. Всё ломали, ломали, ломали… А лучше не становилось, только больнее.

Поэтому больше я никому не позволю. Хватит с меня!

– Какой упрямый мальчик, – тяжело сглотнув под пристальным взглядом, скалюсь с ядовитой издевкой, – смотри, молоток искать не утомись.

– А ты ещё не поняла? – возвращает боксерик издевательски-двусмысленную ухмылку, и выдыхает прямо в губы вкрадчиво. – «Мальчик» и есть молоток.

Я должна бы рассмеяться от столь пафосной ахинеи, но в исполнении мальчика это звучит на восемь оргазмов из десяти. Меня бросает в жар, и становится окончательно очевидно – пора последовать Надиному совету и найти мужика для здоровья. А то совсем кукуха отлетает.

– И почем у нас “молотки” нынче? – бесшумно выдохнув, возвращаю маску язвительной суки.

– Ты щас прикалываешься или реально позвала меня, чтоб обсудить куплю-продажу?

– А что, слишком прямолинейно для вашей звездной тусовки? Или надо было через менеджера?

– Пиздец! – смеется он неверяще и, наконец, отстраняется. Аминь, раунд выигран.

– Чем-то недоволен? – продолжаю давить, нащупав ту самую точку. – Разве в ресторане побежал за мной не сам?

– Ебать, ты догадливая! – парирует Красавин все еще насмешливым тоном, но видно, что желваки так и ходят раздраженно ходуном. Задело мальчика. И следующая фраза это только подтверждает.

– Короче, я сваливаю. На хуй такой базар! Ни поболтать с ней, ни потрахаться бесплатно. Ты людям всем платишь за то, что они на тебя внимание обращают или это конкретно у меня на лбу написано что-то эдакое – лижу за хлеб, трахаюсь за воду? Знаешь, а ты мне сначала даже понравилась, пока не погнала дичь…

– А ты мне сразу показался узколобым спортсменюгой. Впрочем, когда постоянно получаешь по голове, хочешь – не хочешь, приходится мыслить шаблонами, верно?

– Ай, щас вот больно было! – театрально хватается он за сердце и также наигранно щерится, вопрошая. – Че так завелась вдруг? Любишь всем нравиться или снова игра в нетакуську?

Наша перепалка становится все больше похожа на битву двух мужиков, которые сражались за расположение барышни, а в итоге она выбрала вино.

– Психология не твое, малыш, так что угомонись, – решаю, что пора поставить точку в этом бессмысленном противостоянии. – Можешь думать, что хочешь. Главное – языком не трепи – это, собственно, все, что я хотела сказать.

– Мм, вон оно что. Мамочка испугалась, – растягивает Красавин гласные с довольной ухмылкой. – Боишься, что сыночка-корзиночка узнает…

– Слушай сюда, – мгновенно вспыхнув, подаюсь к нему сама, готовая вцепиться в горло, – моего сына даже не смей приплетать, иначе…

– Что? – бросает с вызовом, откинувшись полностью на стеллаж, будто подначивая. – Что ты сделаешь? Выкатишь мне стандартный набор богатенькой сучки, которой отказали? Сломаешь карьеру, челюсть, ноги… что там еще?

– Я тебе ничего не предлагала, чтобы ты отказывал – это, во- первых, а во-вторых, повторяю последний раз, держи свои фантазии при себе и язык тоже!

– Тогда не торчи на меня, как мартовская кошка и твоему пацану не придется выслушивать каждого второго о том, как его мамка просится на член!

Это звучит настолько грубо, мерзко и унизительно, что стоит представить Дениса в эпицентре подобных сплетен, как перед глазами встает пелена животной ярости, разум отключается, и я сама не понимаю, как взмахиваю рукой.

Рывок и вместо жгучего шлепка острая, разрывающая ладонь боль.

Будто со стороны слышу свой крик и, ничего не понимая, с ужасом смотрю на хлынувшую кровь.

Глава 12


Это, однозначно, шок. Перед глазами ненадолго темнеет, и я, словно погружаюсь в какой-то вакуум, где есть только пульсирующая болезненными рывками ладонь и острый, окровавленный штырь на стеллаже.

Что ж, травмы явно стоит ожидать, когда пытаешься врезать профессиональному боксеру, у которого уклон отработан до автоматизма. Спасибо, что в обратную не дал!

– Твою мать! – заставляет меня прийти в себя ошарашенный возглас вынырнувшего откуда-то исподнизу Красавина.

Он подскакивает ко мне с глазищами по пять копеек и, взглянув на мою руку, шокировано открывает рот, но тут же берет себя в руки. У меня же едва родимчик не случается при виде глубокого пореза с широко разошедшейся по краям кожей. Кровь не просто бежит, а заливает пол, сбегая быстрыми, липкими струйками по предплечью, пачкая мои туфли, блузку, да все вокруг.

Задрожав, начинаю панически хватать ртом воздух и всхлипывать от дикой боли. Ощущение, будто штырь прорвал мышцы и сухожилия до самых пястных косточек.

Эта мысль вгоняет меня в еще больший ужас, воздуха перестает хватать, а глаза разъедает пеленой слез.

– Тихо – тихо, ничего страшного не случилось, все хорошо, – оценив в мгновение ока ситуацию, подбадривает Красавин, не позволяя мне скатиться в истерику.

Какое, черт возьми, хорошо! У меня ладонь напополам! – хочется мне закричать, но в попытке выдавить из себя хоть слово, начинаю плакать взахлеб, как маленькая девочка.

– Шш, – осторожно обхватив меня за плечи и слегка присев, чтобы быть чуть ниже, настойчиво ловит Красавин мой взгляд и успокаивающе приговаривает, как мантру. – Смотри на меня, детка. Вот так, умница! Дыши. Все в порядке, все хорошо. Просто крови много, а так – ерунда, царапина. Ты же мне веришь? Веришь?

– н-Нет, к-конечно, – выдавливаю сквозь слезы, вызывая у боксерика улыбку. Впервые искреннюю по отношению ко мне, отчего я даже на мгновение забываю о боли.

– Вот и славно! Видишь, ты в норме, – продолжает он всячески отвлекать. – Все отлично. Сейчас пойдем к врачу, и будет вообще заебись. Позволишь, заверну руку в полотенце?

Он быстро распускает боксерские бинты, бросая их куда-то на стеллаж, а затем стягивает с шеи полотенце и застывает, дожидаясь моего кивка.

До меня поздно доходит, что полотенце не первой свежести, но вариантов не так уж много. Идти через весь клуб, заливая его кровью совсем не хочется. И без того уже отличилась.

Соприкосновение раны с фроте заставляет дернуться и зашипеть кошкой от острой боли, тут же сменяющейся ноющей. Всхлипываю и прикусываю нижнюю губу, чтобы вновь не разреветься.

– Шш-ш, я аккуратно, – заметив мои потуги, спешит успокоить Красавин и в самом деле оборачивает полотенце с такой осторожностью, даже бережностью, что вызывает странный трепет.

У Богдана Красавина очень крупные кисти рук, испещренные вздутыми венами, пальцы длинные, но совсем не тонкие, сбитые казанки и широкие ногтевые пластины с необработанными кутикулами.

Это руки, знающие, что такое серьезная физическая нагрузка, умеющие причинять боль, избивать и калечить, поэтому их забота и деликатность как-то особенно впечатляет и выглядит очень красиво.

– Готово, придерживай вот здесь, чтобы не размоталось, – аккуратно берет он мою здоровую руку и осторожно прикладывает к тыльной стороне замотанной в кокон, где болтается свободный край полотенца.

Несколько секунд мы стоим, соединив ладони и смотрим, будто впервые видим друг друга. Во взгляде парня плещется искреннее беспокойство и участие, оно каким-то непостижимым образом смягчает резкие черты лица, делая его таким по-мальчишески открытым, что сжимает что-то внутри сожалением. Ведь теперь я знаю, что там – под маской дерзкого-резкого скрывается кто-то, умеющий сопереживать и быть человечным.

Кто-то, кого мне не суждено по-настоящему узнать.

– Сильно больно? – словно в подтверждение моих размышлений спрашивает мальчик, и это цепляет за живое, потому что это участие временное, вынужденное.

– А ты как думаешь? – огрызаюсь раздраженно и отдергиваю руки, с вспыхнувшим вдруг, ноющим чувством в груди наблюдая, как холодеют горечавковые глаза и что-то меняется в лице: каменеет, покрываясь броней уже привычно-нахального выражения, с каким еще пару минут назад меня поливали дерьмом.

Осознание этого моментально возвращает все на свои места и слава богу! Исчезает риск очароваться, присовокупив к плотскому интересу сердечный. Уж что-что, а этого мне совсем не надо.

– Тогда пойдем, отведу тебя к штатному врачу, – поняв мои вполне однозначные сигналы, резюмирует Красавин, отступая на пару шагов.

– Не нужно, я поеду в больницу. Лишние разговоры мне ни к чему, – тоже возвращаю себе былой образ “гордой и неприступной”.

– Хорошо, я отвезу, – соглашается боксерик без лишних разговоров, только голос его окутан сумрачной напряженностью и взгляд такой, что спорить нет никакого желания, но мои желания касательно этого мальчика нерациональны, так что…

– Ни к чему, сама доеду.

– Я не спрашиваю, – прилетает безапелляционное, жесткое. Не дожидаясь ответа, боксерик бесцеремонно подхватывает мою Биркин и идет к двери. Когда он открывает ее нараспашку, чувствую себя застывшим олененком в свете фар.

Я не готова! Совершенно не готова!

Кажется, будто там сейчас собрался весь клуб и, стоит мне только выйти, начнет тыкать в меня пальцем.

“Поглядите на эту дуру! Мало того, что ничего не решила, так еще и выставила себя агрессивной, неуравновешенной истеричкой!”.

– Пойдем, здесь никого нет, прямо за поворотом запасной выход, – словно услышав копошение моих трусливых мыслей, поторапливает Красавин.

Судорожно вздохнув, киваю и, чтобы не передумать, спешу покинуть этот мини-Вавилон на двоих, где столкновение заблуждений, гордыня и неприятие было возведено в абсолют.

Пока иду, тревожно оглядываюсь по сторонам и пытаюсь хоть как-то привести себя в порядок, но это мартышкин труд. Все туфли в крови, рукав блузки тоже, юбку к счастью не задело, зато, что с макияжем – боюсь даже представить. Рука все также болит и сильно кровоточит, еще чуть-чуть и полотенце начнет протекать, только понимание этого заставляет прикусить язык и не настаивать на такси, да и пустующая парковка не вечна.

Однако, когда Красавин подводит меня к своей Буггати, не могу не возразить, представив реакцию сына, если он увидит, что я бросила здесь свою машину.

Если вернусь на ней, хоть как-то смогу отвертеться и что-то придумать насчет руки.

– Я не буду оставлять машину здесь, мой сын…

– Мой ассистент пригонит ее, куда скажешь, садись, – вновь отрезает Красавин. Обойдя свою серебристую красотку, он открывает передо мной дверь, и лицо у него не иначе, как с яркими субтитрами, ласково-принудительно заявляющее: “не сядешь сама – усажу!”.

Я бы, конечно, поспорила, но боль хорошо усмиряет гордыню. Сцепив зубы от безысходности и раздражения, пытаюсь нырнуть в это издевательство для раненых женщин в юбках и на каблуках под названием “салон спортивного автомобиля”, как лоб обжигает прикосновение мозолистой ладони, останавливая в паре сантиметрах от удара о среднюю стойку крыши.

– Аккуратнее, не хватало еще голову разхерачить, – страхуя для надежности еще и под руку, таки усаживает меня Красавин в свою машину, как ребенка.

– Поехали бы на моей и все было бы нормально. Что это вообще за машина такая: ноги выше головы? – ворчу, лишь бы скрыть затопившее с головой смущение и неловкость. Отпечаток ладони горит на лбу и внутри тоже все горит от мешанины эмоций.

Честно, лучше бы я, правда, расхерачила голову и забыла последний час своей жизни.

К счастью, до больницы добираемся в считанные минуты под какой-то сумасшедший панк-рок. Надо признать, никогда еще нарушение всех мыслимых и немыслимых скоростных режимов не вызывало у меня такого неистового одобрения, и дело вовсе не в сомнительном музыкальном вкусе боксерика, а вообще в нем самом…

Таком сосредоточенном, серьезном и совсем не однозначном. Бросившим ради неприятной ему тетки все свои дела.

Почему? Я бы очень хотела спросить. Но спросить, значит – заинтересоваться. Заинтересуешься – узнаешь, узнаешь – значит поймешь. А понимать мне ни к чему.

И, когда на порез накладывают швы, я смотрю на будущий шрам, будто перечеркнувший все мои линии жизни, и понимаю, что более яркого знака невозможно получить от судьбы.

Глава 13


Почему-то я была уверена, что боксерик не станет дожидаться меня. Ну, или мне хотелось, чтобы не дожидался. Так было бы всем проще.

Увы, “проще” – явно не случай Богдана Красавина.

Натянув кепку пониже, чтобы никто не узнал, он меряет широкими шагами больничный коридор, что-то бурно обсуждая по телефону, но заметив меня, быстро сворачивает разговор резким:

– Разберись там, я скоро буду.

Он сует мобильный в карман шорт и подходит ко мне.

– Как ты? Как рука?

– Жить буду, – пожимаю плечами и отвожу взгляд. Схлынувшие эмоции оставляют лишь разочарование и досаду. Все так по-детски глупо, что даже уже не смешно.

Грустно.

Грустно, когда в сорок лет пытаешься доказать мальчику на пятнадцать, а то и больше лет младше, что ты не такая и трамвая совсем не ждешь. В принципе, ничего уже не ждешь, вот только все равно волнуешься, как девчонка, и хочешь произвести хорошее впечатление.

Зачем?

Не хочу даже искать ответ. Нет в нем никакого смысла. Лишь стыд и расстройство за себя такую – нелепую, неуместную, глупую.

– Не нужно было дожидаться, – заявляю, как можно индифферентнее, чтобы, наконец, отвадить парня и прекратить проверять свои нервы на прочность, а психику на стрессоустойчивость. Но куда там, когда Лондонский мост уже рухнул?

– Я сам решаю, что мне нужно, а что – нет, – в очередной раз прилетает мне хлесткое, чисто мужицкое, вызывающее, как ни странно, отнюдь не раздражение, а улыбку. Так и хочется подразнить – “да ты же мамкин решала”, но тогда снова коса найдет на камень, а я еще от предыдущего раунда не отошла. Месяца два теперь не отойду, если не больше. Так что спасибо, но глупостей на сегодня, да и вообще достаточно!

– Решай, но я вызову такси, – не долго думая, ставлю точку здесь и сейчас, но не тут-то было.

– Считай, вызвала. “Богдан-такси” – лучшие поездки в городе. Каждый первый заказ – бесплатно, водитель с тупыми шутками идет в подарок, разве не здорово? – паясничает Красавин и, подмигнув, осторожно берет меня за запястье. – Не артачься, ты ведь хотела поговорить.

Мягкий, бархатный тон парализует, а понимание, что мальчик не такой уж и узколобый спортсменюга – что-то явно подметил, – вгоняет в панику. Не знаю, как реагировать и иду привычным путем.

– Мы поговорили, – отрезаю холодно.

– Разве? – уточнение по-прежнему звучит мягко, но в пристальном взгляде так и читается: “Ну, вот кого ты пытаешься обмануть?”.

Честно, сама не знаю, но смысла в разговоре больше не вижу. Его там в общем-то изначально и не было, просто я пошла на поводу у своей слабости, комплексах и, чего уж греха таить, тяге.

Необъяснимой, порочной, несбыточной, но такой, сука, сильной!

Единственное, что действительно стоит прояснить – это возможные слухи и вопрос, касательно Дениса.

Пусть Красавин и сказал, что с его стороны никаких инсинуаций не будет, все же мне надо убедиться.

Так я снова оказываюсь в салоне Бугатти и снова поражаюсь, насколько в ней неудобно.

– Просто нужно приноровиться и немного на ней погонять, тогда станет понятно, в чем прикол этой малышки, – поясняет Богдан и ласково проводит по рулю, будто эта “малышка” живая.

– Приноравливаться за такие деньги?

– Я люблю сложные задачи, – пожимает Красавин плечами и смотрит как-то так со значением, заставляя вновь отвести взгляд.

К счастью, больше никаких откровений не случается, “малышка” плавно срывается с места и мчит нас в Беверли-Хиллз.

Половину пути думаю, как начать-таки тот самый разговор, но так ничего и не придумав, просто рублю, как есть:

– Послушай, я понимаю, что у тебя обо мне сложилось какое-то свое мнение, но я бы не хотела, чтобы оно дошло до моего сына, как и всяческие домыслы насчет сегодняшнего инцидента.

– Не волнуйся. За слухи, конечно, отвечать не возьмусь, но от себя скажу, что ты предложила рекламное сотрудничество с твоим рестораном – вот и обсуждали моменты. Думаю, это вполне логично и приемлемо.

В целом, так оно и есть. План очень даже годный. Меня в нем смущает другое. Нет, не то, что Красавин знает про ресторан и поиски звезды для дня открытия.

Как Надя через свою явно бестолковую пташку нарыла информацию вплоть до размера достоинства, так и люди Красавина не зря едят свой хлеб.

Удивляет сам факт предложения.

– С чего вдруг такое благодушие? – не язвлю, просто спрашиваю и боксёрик, как ни странно, это считывает.

– Рекламные контракты на дороге не валяются, – шутит он, возвращая на лицо привычную усмешку. – Считай, это компенсацией за травму.

Тут бы надо бы остановиться, вопрос худо-бедно решён, но… Гребанное чувство справедливости!

– Ты не виноват, – отзываюсь тихо и, опустив взгляд, начинаю рассматривать все, что на глаза попадется, прекрасно осознавая, что ступаю на хрупкий, только-только схватившийся, лед.

– Я бы поспорил, но какой смысл? В любом случае, твоему мальцу незачем слушать всякий бред. Он не виноват, что его мать…

– Что его мать? – моментально вскидываюсь, будто ужаленная. Меня удивляет, как у этого парня за секунду получается перечеркнуть все не только на моей ладони, но и в душе.

– Как минимум, очень агрессивная женщина, – сглаживает он, явно дразнясь, но мне все равно не по себе от собственных вспышек гнева.

Что вообще со мной происходит?

Я, конечно, не самый спокойный человек, но до рукоприкладства доходила лишь в крайних случаях бессилья. Разве это было оно?

– Извини, не знаю, что на меня нашло, – шепчу едва слышно. Извиняться перед пацаном, наговорившим кучу гадостей – не самая приятная вещь, но и реагировать так – слишком.

Я ожидала насмешек на свое признание, но Красавин вновь удивляет.

– Все правильно на тебя нашло. Я заслужил, погнал херню. Извини, просто…

Я поднимаю взгляд в ожидании чего-то важного, но Красавин, усмехнувшись, качает головой.

– Неважно.

Я хочу возразить, однако вовремя прикусываю язык, заставляя себя смириться, ибо так оно в сущности и есть – неважно.

Важен лишь мой сын, дочь и ресторан. Беда в том, что с двумя из трех пунктов Красавин готов подсобить.

Просто так, потому что ему не чуждо сострадание и судя по всему, принципы, которые он столь яростно отстаивал уже какую встречу подряд.

Если так вдуматься, это достойно уважения. Однако, как хорошо, что Бугатти, хоть и не самая удобная машина, но крайне быстрая, и вдуматься, как следует, не хватает времени.

Минуя пост охраны, мы подъезжаем к моему дому, и Красавин, впечатлившись, присвистывает.

– Не слабо.

Стоит, наверное, просто поблагодарить и ретироваться. Но желание разрядить напоследок атмосферу и таки оставить о себе крошечку приятного впечатления, видимо, всегда будет со мной.

– Что, уже жалеешь, что отказался быть содержанцем? – насмешливо бросаю, отстегивая ремень безопасности.

Красавин смеется.

– В точку, – салютует он с усмешкой.

– А все уже, все, – развожу руками, улыбаясь в ответ.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я вновь ощущаю это странное чувство, пробегающих между нами разрядов. Что ни говори и под чем ни маскируй, а напряжение либо есть, либо – его нет. Между нами было. Сейчас и при каждой встрече. Пусть со знаком минус, притаившееся, давящее, набухающее почти до разрыва, но есть. В этой застывшей тишине, в оставшейся недосказанности, в пламени прожигающих друг друга глаз. Бурей, штормом, стихийным бедствием.

– А что так, больше не нравлюсь? – слышу, будто сквозь вату.

– Дорого обходитесь, молодой человек, – беру себя в руки и, как ни в чем не бывало, помахав перебинтованной рукой, покидаю салон. Чувствуя одновременно легкость и необъяснимую горечь.

– Ну, ты кажется можешь себе позволить, – прилетает мне в спину не то шутливое, не то серьезное.

– Могу, но не хочу, – парирую тихо, не оборачиваясь, и спешу скрыться в доме, четко осознавая, что все, как раз-таки, наоборот.

Утро следующего дня начинается ни свет ни заря со звонка курьера.

Кое-как продрав глаза, растрепанная, заспанная, с тканевой маской на лице стою в халате-кимоно и пытаюсь понять происходящее, пока курьеры заносят в дом один букет за другим.

Пионы, ирисы, розы, гортензии, лилии, альстромерии, ромашки и бог знает, что еще начинает благоухать на весь холл, превращая его в подобие цветочного магазина. У меня рябит в глазах от обилия красок. Спросонья сообразить, что за бедный художник чудит получается с трудом.

Слава богу, он оказывается предусмотрительным товарищем и свой “миллион роз” поясняет карточкой с лаконичным: “Не знал, какие ты любишь, поэтому, чтоб наверняка. Выздоравливай! И как насчет примирительного ужина?”.

От понимания, что вся эта цветочная вакханалия дело рук Красавина, меня охватывает такая всеобъемлющая радость, что не могу сдержать улыбку и желание, как дурочке покружиться от умиления и красоты.

Знаю, совершенно глупая реакция для женщины моего возраста, которой уже положено принимать подобные пассажи спокойно, с толикой снисходительной благосклонности. Но мне слишком давно, а может быть и никогда, не дарили цветов просто, чтобы порадовать, а не потому что так положено, так надо.

Можно я хотя бы раз побуду простой, как три рубля, дурочкой и порадуюсь, что кто-то заморочился, чтобы произвести на меня впечатление? Впрочем, не “кто-то”, а он, именно он… Этот дурной, но искренний в проявлении своих эмоций мальчишка.

Пусть начали мы не очень хорошо, но тем, наверное, и слаще ощущается сегодняшнее утро. Психологи наверняка в голос бы прокричали, что это что-то из разряда нездорового, но мне, если честно, пофиг.

Здоровое, нездоровое – все одно: несбыточное, невозможное. Но вот сейчас, в данный конкретный момент безумно приятное.

Выпендрежник! – с улыбкой качаю головой, глядя на красочное, ароматное море.

– Ого, в честь чего цветник? – возвращает меня в мою совсем не красочную реальность ломающийся голос Дениски.

Вздрогнув, будто меня застукали за чем-то постыдным, моментально натягиваю привычную маску сдержанной отстраненности и суетливо поправив халат, безбожно вру собственному сыну второй день подряд:

– Да это строительная фирма прислала извинения, чтобы я поскорее поправлялась. Ну, и совет директоров, менеджеры – в общем, все по чуть-чуть.

Мое вранье и актерская игра не выдерживают никакой критики, но какое счастье, что подростки в четырнадцать слишком зациклены на себе, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг, а тем более, с родителями. Вот и Денис не заморачивается. Просто кивает и, подняв большой палец вверх, идет на кухню.

Я облегченно выдыхаю и в который раз дивлюсь, насколько все в жизни относительно: в одно мгновение пренебрежение задевает за живое, в другое – становится спасением.

На мой вчерашний рассказ о травме руки на стройплощадке ресторана, сын отреагировал примерно также, разве что палец вверх не поднял и на том спасибо. Такое отношение, конечно, здорово задевает, но, как говорится, нет худа без добра. Было бы куда хуже, начни Денис задавать вопросы, ответов на которые у меня самой нет.

Весь вечер, лежа на кровати под тихое бормотание телевизора, я думала о Богдане Красавине и наметившихся переменах в наших отношениях. С чем это связано? Поменял ли боксерик свое мнение обо мне? Понял ли, что произошло недопонимание и никто не собирался делать ему сомнительные предложения? Или он просто переживает за мальчика-подростка, на которого могут обрушиться грязные сплетни? Последнее кажется маловероятным для плейбоя с самомнением с пожарную каланчу, но вчерашний день с успехом показал и доказал, что Богдан Красавин – нечто большее, чем поверхностный, разгульный образ звездного спортсмена. Он глубже, гораздо глубже. Осознание этого безумно манит. Нас же женщин медом не корми дай только разгадать какие-нибудь тайны, а уж от мужских не удержит ни одна сила. Но я пока держусь.

bannerbanner