Соткана солью

Я знаю, что выгляжу хорошо, очень-очень хорошо, но сомневаюсь, что для пацана на пятнадцать, а то и двадцать лет моложе, когда вокруг столько молодых, цветущих девчонок.

От осознания этого становится еще более неловко и стыдно.

Дожилась, называется. На молодняк облизываюсь.

Поспешно отвожу взгляд, делая вид, что просто задумалась, но не тут-то было. Боковым зрением улавливаю движение, а через пару секунд вижу перед собой раскабаневшие от спорта, мускулистые ноги в чёрных боксёрках и шортах.

Сглатываю тяжело, уже зная, кто передо мной, и нацепив маску снежной королевы, медленно поднимаю взгляд.

Смотрю в нахальные, не видящие берегов глаза и снисходительно выгибаю бровь, всем своим видом говоря: «ну, давай, мальчик, удиви меня.»

Он понимающе усмехается и отправляет меня в нокаут небрежным:

– Че, понравился?

Однако, лихо. Я, конечно, ожидала чего-то дерзкого, а тут вообще без лишних расшаркиваний, прямо в лоб и, что уж греха таить, точно в цель.

Чувствую, как к щекам приливает жар, словно мне семнадцать, и я снова та стеснительная дурочка, робеющая от одного взгляда вот такого прожженного, уверенного в своей неотразимости кобеля.

Мальчик явно наслаждается моим смущением, и меня это выводит из себя.

Какого черта я так реагирую?! Взрослая ведь женщина. Да с моим жизненным опытом такими на завтрак закусывают, а я все туда же – в трепетные лани.

Эта мысль веселит и вместе с тем приводит в чувство. Окидываю парня своим фирменным взглядом, от которого поджимались яйца покруче, и холодным, чопорным тоном чеканю по-русски:

– Не ”че”, а “что”, молодой человек.

Однако, этой борзоте хоть бы хны. Ухмыляется, словно ничего другого от меня не ожидал и, самодовольно облизнувшись, весело заключает:

– Понравился.

У меня вырывается ошарашенный смешок. За три года после развода я успела отвыкнуть от мужиков с зашкаливающим ЧСВ, и теперь во все глаза смотрела, как этот мамкин альфач, чуть ли не пританцовывая от собственной невзъебенности, направляется в раздевалку.

Мне становится смешно. Не в силах сдержать улыбку, качаю головой и, глядя ему вслед, бросаю:

– Клоун.

Он, как по команде, замирает, у меня сердце делает кульбит в ожидании ответа, но, махнув какому-то парню рукой и дождавшись, пока он к нему подойдет, мой клоун, как ни в чем не бывало, продолжает свой путь.

Не знаю, услышал он или нет, но я почему-то уверена, что это еще не конец.

И точно…

Выходим с Дениской на парковку и вуаля – встреча на Эльбе.

Наглый взгляд так и жрет, уголок чувственного рта дёргается в едва заметной усмешке, но я заставляю себя не пасовать – смотреть также вызывающе прямо, с досадой признавая – хорош. Преступно хорош. Такому не зазорно сдаться без боя с белым флагом из собственных трусов.

Весь он кликбейтный с ног до головы, одет с иголочки, однако люксовое шмотье не добавляет ему цивилизованности. От него все также исходит энергетика необузданной дикости и чувствуется та первобытная, мужская сила, которая, как магнитом тянет женщин.

Я – не исключение. Снова на мгновение залипаю, и для него это не остается незамеченным. Ухмыльнувшись и приспустив очки, он подмигивает, проходя мимо, и как бы между прочим, бросает Дениске:

– Эй, чемпион, ты сегодня отлично поработал. Так держать.

Дениска, подобно мне, застывает, словно громом пораженный, и смотрит на него во все глаза. Но тот явно привык к подобному вниманию. Спокойно садиться в свой глянцевый Бугатти и, отсалютовав, с довольной ухмылочкой уезжает.

– Офигеть! – резюмирует сын, и я с ним абсолютно согласна, правда, совсем по другой причине и, как выясняется, очень-очень глупой на фоне Денискиной.

– Мам, ты слышала, он меня похвалил?! – восторженно произносит он немного погодя, когда мы садимся в машину.

– Ну, ты действительно показал высший класс, – ничуть не лукавя, отвечаю на автомате, изо всех сил делая вид, что занята ремнем безопасности, однако сын все равно смотрит на меня так, словно я сморозила черте что.

– Мам, это Красавин! И он меня заметил, понимаешь? – поясняет Денис, продолжая смотреть на меня, как на отсталую. Я же мысленно чертыхаюсь.

Снова этот Красавин!

Что ж, теперь понятно. Не то, чтобы на меня производил огромное впечатление звездный статус. Будучи женой олигарха, я много всяких селебрити повидала и могла позволить их себе в качестве развлекательной программы, но одно дело заказывать их на корпоратив, а совсем другое – стать объектом их непонятного интереса.

По коже пробегает холодок и желудок сводит от дурного предчувствия. Я, конечно, отмахиваюсь от него, говоря, что это ничего не значит. Мальчик просто проверил сноровку. Однако, следующие две недели настойчивых взглядов и провокационных, брошенных вскользь фраз при встречи, убеждают меня, что ни хрена подобного.

Мальчик наметил цель. А для таких, как он «вижу цель, не вижу препятствий» – жизненное кредо.

Глава 4

В это утро моя голова напоминает боксерскую грушу, которую нещадно колотили всю ночь. Видок в принципе соответствующий. По-хорошему, пора бы уже выучить главную заповедь женщин, разменявших четвертый десяток: восьмичасовой сон – папа моложавости и красоты, а бессонница – их злая мачеха, но у меня на носу открытие ресторана и хочется, чтобы все было по высшему разряду. В конце концов, свежестью майской розы мне уже все равно не похвастаться, а вот званием лучшего ресторатора Голливуда – еще вполне.

Тем не менее, прохладный душ, патчи и мою двадцати – шаговую процедуру по уходу за кожей из тонеров, золотых масок, алмазных сывороток, массажей, макияжей никто не отменял. Я же не безбожница в самом деле?! А, если уж совсем начистоту, до недавнего времени самый что ни на есть фанатик.

Да и как иначе, когда любовницы моего мужа сплошь модели, актрисы, да художницы с кукольными лицами и ногами от ушей?

Знаю – знаю, что любой адекватный человек скажет про такое «иначе». Все это я слышала тысячу раз в разных вариациях, и сама себе диву даюсь.

Но что поделать, если сначала была по уши влюбленной дурой, которая всегда находила оправдание своей глупости и слабости, а потом дурой равнодушной и циничной, которая слишком много сил вложила в свой проклятый брак, чтобы делить нажитое и менять привычный уклад устроенной по высшему разряду жизни?

Хотя дело ведь было даже не столько в деньгах, сколько в принципах. Безмерно глупых, но сам факт.

Почему я, потратив лучшие годы своей жизни на стирку и глажку рубашек моего мужа-кобеля в занюханной хрущевке, и потеряв кучу нервов из-за всех передряг, махинаций и разборок, в которые он запиливал свои неугомонные рожищи, должна была смиренно отойти в сторонку, списанная в утиль, в то время как какая-то соска прямиком со школьной скамьи пожинала бы плоды моего двадцатилетнего труда, наслаждаясь роскошной жизнью только лишь потому, что свежа и хороша? Разве это справедливо?

Риторический, конечно, вопрос и в корне неверный. Не будь я дурой, спросила бы: «Разве это сделает тебя счастливой?», но в то время весь мой мир сосредоточился на детях, образе степфордской жены и поддержании видимости какой-никакой семьи, а это, надо признать, трудоемкая работа, куча обязанностей и жертв.

О, жертвенность вообще второе имя несчастливой женщины! Ей кажется, если она положит всю себя на алтарь другого человека, то ее будут больше ценить, любить, в ней будут нуждаться, но увы, это так не работает.

Психологически-здоровый партнер просто не в состоянии ответить на жертвы равноценно, они его душат, вызывают чувство вины и злости, поэтому он либо бросает закомплексованную дуру, либо начинает принимать ее пассажи, как должное или попросту использует, а она страдает и отдает еще больше в надежде на благодарность.

В итоге же – бесконечный бег по кругу, пока дура не поймет затертую со всех сторон истину – тебя ценят ровно настолько, насколько ты ценишь сама себя. А это вовсе не про ноготочки с ресничками, новые платьишки и путешествия. Это про интересы, развитие, здоровый эгоизм и четкие границы, за которые ни мужу, ни детям, ни друзьям или кому бы то ни было, нет хода.

И вот, казалось бы, каждая женщина это сто раз слышала и талдычила сама ни единожды, но претворить в жизнь, поменять сбитые зачастую еще в детстве настройки, мало кому под силу, для этого нужна хорошая встряска.

Смешно, но, пожалуй, мне даже стоит сказать Долгову и его Настеньке «спасибо». Их оно ничуть не оправдывает, но мне от их свинства все-таки больше пользы, чем вреда.

А вообще, какого черта я о них думаю в восемь часов утра?

Проклятые пробки! Все они!

И зачем, спрашивается, я согласилась ездить с подругой в студию йоги?! Могла ведь спокойненько заниматься дома с личным тренером, что я, собственно, и делала шесть лет в нашем захолустном городишке после переезда Нади в Элэй.

– Тебе пора вливаться в местное общество, да и вообще почему бы не возродить старую добрую традицию, раз уж живем, наконец, в одном городе? – увещевала она, и я не нашлась, что возразить, хотя вливаться в какое бы то ни было общество не очень-то хотелось, но от «старой, доброй традиции» отказываться тоже было как-то не комильфо.

Ностальгия.

А традиция началась еще в начале девяностых после нашей с Надькой поездки в Индию, где мы – дремучие, советские девочки, вырвавшись, наконец, на свободу, открыли для себя новую культуру, да вообще целый мир и, казалось, родились заново.

С тех пор йога стала нашим неизменным утренним ритуалом и возможностью хоть немного отвлечься от напряженных будней жен не самых добропорядочных бизнесменов.

Кто-то скажет: “Всем бы такие напряженные будни! Это тебе не на завод в пять утра пиздярить!”.

Согласна, не на завод и не в пять утра. Но, когда трясешься за жизнь своей семьи, становится абсолютно все равно, что на тебе Гуччи и Шанель из последней коллекции, а вид из окна твоего роскошного дома заставляет восхищенно замирать. В такие моменты думаешь только об одном – только бы все остались живы.

Не знаю, какой дурак придумал фразу, что проблемы в лимузине приятней решать, чем в занюханной коммуналке. По мне, чушь собачья. Либо у остряка проблем, как таковых не было, либо это было сказано для красного словца.

Проблемы они и в Африке проблемы, просто масштаб разный, но приятней они от этого отнюдь не становятся. Другое дело, что голодный сытого не поймет, но уж поверьте, мои сытые будни в те лихие годы были далеко не сметана. Каждый день, как по лезвию бритвы.

Долгова давили со всех сторон: и ОПГ- шники, и чинуши, и конкуренты, и прочее зверье в погоне за своим куском.

Сережа, конечно, делал все, чтобы обеспечить нам с детьми безопасность, но от толпы охранников и постоянной проверки машин на наличие детонаторов, спокойнее не становилось. Я уж не говорю про то, сколько нервов я сожгла, думая, вернется ли сегодня мой муж живым и невредимым.

У Надьки вот Славка однажды не вернулся, и самое страшное, шоком это для нас не стало. В то время хоронили более-менее предприимчивых мужиков чуть ли не каждый месяц.

Надя после похорон, взяв сына, сразу же переехала в Лос-Анджелес, а я осталась трястись дальше в надежде, что меня минует чаша сия. И она вроде бы миновала, но как-то так, что легче не стало.

Такие вот размышления бродили в голове всю дорогу до студии. К счастью, тренировка и Монастырская быстро избавили от невеселого сплина.

Что-что, а веселый нрав моей лучшей подруги разводил тучи покруче Аллегровой.

Монастырская вообще была ещё той разводилой-заводилой, но со своими железобетонными принципами и преданностью собаки. Если уж она любила-дружила, то всей своей горячей, порой, жёсткой, скандально-хамоватой, но безгранично доброй душой.

Она единственная из моих подруг, кто всегда далеко и красочно слал Долгова с его ублюдскими подкатами.

А он регулярно «проверял на вшивость» окружающих баб, впрочем, как и они его.

Каждая пыталась отхватить лакомый кусочек с нашего жирного пирога: и если не увести из семьи, так хоть поживиться, чем не жалко.

Когда я была помоложе и понаивнее, бездонность человеческой низости поражала и ранила меня до глубины души. Я плакала и не понимала, как так можно?! Что с этими людьми не так? Что они вообще за люди такие?

Но с каждым новым предательством и подлостью, вопросы с хрустом осыпались мелкой, острой крошкой, оставляя лишь цинизм и равнодушие.

В конце концов, мир больших денег, где мерило человека – его банковский счёт, а полигамность и поиск новых удовольствий – само собой разумеющееся, стал для меня, как и для всех в элитарной тусовке, нормой.

Эта норма, в которой меня все время недостаточно, уронила на самое дно. Но именно оно – каменное, неприветливое, пустое, – стало прочным фундаментом для меня, сотканной из соли, обломков и разочарований. Той меня, что больше не позволит сделать себе больно.

Глава 5

– Мать, ты где летаешь? – врывается в мои беспутные мысли зычный голос подруги, от которого я едва на месте не подскакиваю.

– Ты чего орешь?! – хватаюсь за сердце и судорожно выдыхаю. – Напугала, блин.

– Так не дозовусь никак. Заказывать, что будешь? – кивает она в сторону заждавшегося нас официанта.

– А-а, да… – возвращаюсь взглядом к меню и ищу что-то понятно-привычное. Но где там? Монастырская, как специально, выбрала на сей раз какой-то пафосный до рвоты ресторан азиатской кухни с названиями блюд больше похожими на заклинания из «Гарри Поттера».

Мифический «оякодон», ломающий язык «самгепсаль» и прочая абракадабра без картинок и пояснений. Как ресторатору прикол такой русской рулетки мне не совсем понятен, а вот замысел Монастырской – более чем.

Так уж повелось, что у нас с ней помимо йоги есть еще одна традиция – выбираться после практик хотя бы раз в неделю на совместный завтрак в какое-нибудь новое местечко, где я с завидным постоянством заказываю разные вариации на тему яиц и овощей, а Надька – ворчит, мол, какой смысл ходить в разные рестораны, если заказываешь вечно одно и то же. У меня к ней, если честно, аналогичный вопрос касательно ее однотипных отношений и мужиков, которых она меняет быстрее, чем я успеваю запоминать их имена. Хорошо, что единодушно-поднятый, средний палец вполне удовлетворяет нас обеих в качестве ответа и плевать, что разменяли четвертый десяток. Дружеский фак не имеет возрастных ограничений.

– Ну, что, определилась? – отложив меню, насмешливо вопрошает Монастырская, постукивая винными ноготками и невинно щуря свои хитрющие, татарские глазки.

– Определилась, можешь по лицу прочитать, – язвлю, максимально доходчиво демонстрируя, что я думаю о ее попытках разнообразить мою гастрономическую жизнь.

– Я тоже тебя люблю, – довольно смеется подруга, видимо, решив, что уж сегодня ей удалось пошатнуть устои моего питания. Плохо же она меня знает.

Когда официант, замученный вопросами и уточнениями, отходит от нашего столика, Монастырская с обреченным вздохом качает головой.

– Скучная ты.

– Ага, мне говорил мой муженек.

– О, нашла, кого вспомнить с утра-пораньше! Я тебе вообще-то про другое, а ты мне про парнокопытных. Не порти аппетит, а то и так вон кости да кожа, смотреть больно. Ты вообще не ешь что ли? – садится Надя на своего любимого конька, дабы побыстрее закрыть тему с Долговым, зная, что лучше не трогать этот ящик пандоры.

– Ем я, отстань!

– Угу, вижу, ссохлась уже вся, как бабка.

– Сама ты бабка! На меня, между прочим, даже молодняк заглядывается, так что не надо мне тут.

Предвкушающе-удивленное выражение лица Монастырской, однозначно, стоило того, чтобы сообщить эту новость.

– Та-ак, – заинтригованно тянет подруга, едва не потирая руки в ожидании рассказа.

Собственно, на такую реакцию я и рассчитывала, но отчего-то невольно начинаю смущенно улыбаться, как малолетняя девчонка, на которую впервые обратил внимание симпатичный мальчик. И пусть внимание это явно насмешливое, стебное, все равно приятно будоражит и приободряет самооценку. Вот только рассказывать об этом всем как-то смешно и неловко.

– Красавин, Красавин… кто же, кто… – помешивая соломкой смузи, включает Монастырская режим светской львицы после того, как вытрясла из меня все до мельчайших подробностей и продлила мою еженедельную подписку на пакет своих саркастично-ироничных подколов и шуточек.

Чтоб я еще раз посмела козырнуть чем-то эдаким в ее присутствии – да лучше сразу самоубиться каким-нибудь нелепейшим образом.

– Вспомнила, – ликующе щелкает пальцами подруга, словно не очередного сплетника откопала среди своих многочисленных знакомств, а опередила Эндрю Уайлса и доказала теорему Ферма, – есть у меня один знакомый визажист, вхожий в спортивную тусовку. Щас позвоню ему, и он нам за полчаса соберет на этого молодца такое досье, ФБР обзавидуется. С кем спит, что ест, чем дышит – все щас разузнаем, – Монастырская с улыбкой акулы, почуявшей запах крови, тянется к своей “Джеки” от Гуччи, а я диву даюсь.

К чему сей ажиотаж мне не ясно. Нам же по не шестнадцать, в конце концов. Что и озвучиваю лаконичным “Зачем?”.

– Что значит “зачем”? Интересно же.

– Мне нет, – отрезаю холодно, всем своим видом давая понять, что тема закрыта. Но Надьку никаким видом не прошибешь.

– Конечно, – закатив глаза, скептически тянет. – То-то ты аж в деталях мальчика рассмотрела от того, что не интересно.

– Я же сказала, он просто феноменально похож на Долгова и…

– Ой, я тебя умоляю! Да если бы я увидела, кого-то похожего на бывшего, который обрыг мне хуже горькой редьки еще лет пятнадцать назад, я бы бежала сломя голову, крестясь “чур меня, чур!”. Так что не надо заливать. Просто признай, что это твой типаж, вот и цепануло.

Что ж, признаю. Цепануло. Типаж ли, сходство или все разом не так уж и важно. Толку от причинно-следственных связей все равно ни грамма, лишь досада и смута на сердце, а мне это все ни к чему. Да и о чем вообще речь, учитывая разницу в возрасте? Там ведь лет пятнадцать не меньше.

– И что? – стоит мне только заикнуться об этом, сразу же встает в воинственную позу моя боевая Надюшка. Ее медом не корми, дай отстоять сирых и убогих, что она и делает в следующее мгновение, со всей горячностью заявляя. – Да ты фору дашь любой молодухе!

Я ласково смотрю на подругу и с улыбкой делаю глоток зеленого чая, качая головой.

– Не смеши, Надюш. Сексуальность сорокалетних женщин – очередной мыльный пузырь, на котором обогащаются все, кому ни лень. Все эти уловки маркетологов по продвижению в массы идеи факабельности милф бессильны перед законами природы, по которым члены поднимаются, прежде всего, на юных, фертильных Настенек с упругими жопами и фарфоровыми личиками. И тут хоть тресни, доказывая, что и ты ничуть не хуже.

– Господи, да что ты зациклилась на этой Настеньке?! – едва не взвывает Монастырская, с чувством отбрасывая салфетку. – Твой Долгов – примитивнейшее создание.

– А в этом примитивизме, Надь, вся мужская суть. Без купюр, – отрезаю не менее эмоционально, ибо кто бы что ни говорил, а факты – вещь упрямая и ими я, и апеллирую. – Поставь перед мужиком ухоженную меня и восемнадцатилетнюю Дуську из колхоза с сытым, румяным пряником. И я тебе гарантирую, он выберет ее. Похер ему на то, что я ишачу пять раз в неделю в спортзале, по утрам занимаюсь йогой, сижу на одних авокадо с овсянкой, и каждый миллиметр моего тела выхолощен в салоне до совершенства. По-хер! Все это ничто против свежести юной девчушки. Да и не хочу я больше ни фору давать, ни участвовать в этой гонке. Устала, понимаешь. Хочу тихо, с пониманием, уважением и без сравнений. Молоденький мальчик, у которого в голове наверняка сплошные тачки, телки, бабки для этого однозначно не подходит.

– Окей, даже не стану напоминать, что изменял тебе не мальчик, а просто кобель. В конце концов, ты ведь понимаешь, что “тихую гавань” определяет не возраст?

– Но и не мальчик младше почти раза в полтора, – упрямо стою на своем, хоть и согласна с Надей.

– Ладно, убедила, – со смешком поднимает Монастырская ладони вверх, – но что насчет ровесника? Три года прошло, так и будешь дуть на воду?

– Да не дую я на воду, просто работы много. Где я тебе кого возьму, когда я двадцать четыре на семь в офисе?

– Ну, а как же твой инвестор-француз? Ровесник, образованный, обходительный, богатый и харизмой не обделен, разве не идеальный набор? – с многозначительной улыбкой встает на любимые рельсы подруга. Удивительно, как она еще продержалась так долго. Последние полгода, если Монастырская хотя бы раз ни заикнулась об Анри, время встречи потрачено зря.

Конечно, я понимаю, что она просто хочет, чтобы я жила полноценной жизнью, а не топила себя в работе, но иногда ее забота кажется навязчивой. Тем не менее, я не даю волю вспыхнувшему раздражению и в который раз поясняю:

– Идеальный, но он – мой единственный инвестор, и мне совсем не хочется рисковать, мешая работу с личной жизнью.

– Так, если у тебя вся жизнь – работа и дети, может, стоит воспользоваться подвернувшимся шансом и хотя бы попробовать? Я уверена, Анри тоже не из тех, кто мешает личное и работу.

У меня едва не вырывается смешок. Хотела бы я в это верить, но увы. С каждым знаком внимания все больше закрадывается подозрение, что работа – следствие личного и предлог. Это пугает, отталкивает и в то же время заставляет балансировать на грани между флиртом и холодом. Я не могу лишиться своей единственной поддержки и взять все риски на себя на данном этапе. Это глупо, бизнес так не делается. И хотя застыть буридановым ослом тоже не выход, но ни да, ни нет все-таки дает место для маневра.

Может, я вижу того, чего нет и накручиваю, но в любом случае строить отношения с мужчиной, от которого будет зависеть еще и моя карьера вряд ли хорошее решение, учитывая прошлый опыт.

Я больше не хочу повторять свои ошибки, поэтому стараюсь задуматься о будущем быстрее, чем оно даст мне люлей и причины для депрессии.

Вот только иногда просто “задуматься” слишком мало, чтобы не ступить на скользкую дорожку.

Через несколько дней после встречи с Надей, когда Анри заезжает за мной, чтобы поехать на открытие ресторана какой-то звезды, о котором последние пару месяцев было много разговоров, подаренная роза и скользящий по мне, многозначительный взгляд убеждают меня в этом.

Глава 6

Весь путь до ресторана проходит в беседе. Анри рассказывает о выставке, которую посетил, когда летал к дочери в Париж. Язык у него подвешен, что надо, поэтому рассказ звучит интересно, с юмором и сопутствующими историями. Я смеюсь, и неловкость от подаренной розы постепенно уходит.

В какой-то момент у нас с Анри даже завязывается спор на тему однозначности творчества Левитана и отсутствия у него полета мысли, загадки, и образности.

Не скажу, что прям уж серьезно разбираюсь в искусстве, но интересуюсь, и у меня есть свое мнение, которое, наконец-то, к сорока годам не стесняюсь озвучить. Раньше, даже, если я была в чем-то уверена, все равно чаще всего отмалчивалась, боясь показаться нелепой и недостаточно компитентной. Умение “уверенно ляпать” по заветам героини Муравьевой было мне не дано, но, как оказалось, когда припрет, дано – не дано, научишься.

Создание бизнеса с нуля заставило в срочном порядке осваивать многие вещи и с хрустом преодолевать себя, иначе вряд ли был бы какой-то толк от моей затеи, а хотелось, чтобы был. Хотелось, чтобы хоть что-нибудь, хотя бы раз у меня получилось. Я смертельно нуждалась в отдушине и успехе после тотального провала в роли жены, которой отдала всю свою сознательную жизнь.

Теперь же, когда цель так близка, особенно страшно ошибиться и сделать неверный шаг, поэтому, несмотря на увлекательный разговор, мне не очень комфортно в обществе Анри. Пусть он деликатен и ненавязчив, но женщина всегда чувствует, когда мужчина в ней заинтересован. Этот оценивающий, следующий по пятам, влажный взгляд и “случайные” прикосновения ни с чем не спутать. Будь обстоятельства другими, внимание Анри, возможно, воспламенило бы мое женское самолюбие, но в нынешних я чувствую лишь досаду и давление.

Что делать? Как вообще быть? Мать наверняка бы сказала, что пользоваться, но, благодаря ее настоятельным советам, я теперь не то, что у разбитого корыта, я оно и есть. И сколько ни латай, ни склеивай, чуть что, рассыпаюсь вновь.

Сейчас вот тоже на грани от мысли – а что было первостепенно: интерес ко мне или к моим идеям?Смешно, но впервые хотелось, чтобы меня оценили не как женщину, а как перспективного, надежного бизнес-партнера.

Во время знакомства с Анри, мне показалось, что так оно и было, что я нашла единомышленника, но сейчас сомнения, как оголодавшие гиены, поднимают свои мелкие головешки и глумливо смеются надо мной.

А был ли мальчик или может, мне просто подыграли, чтобы подобраться поближе? Не то, чтобы я считала себя стоящей таких заморочек, но нельзя недооценивать миллиардерские заскоки. Уж кому-кому, а мне о них известно все, и даже больше. Пусть Анри казался человеком скромным и чуждым излишеств, флер таинственности и специфичности вкусов невольно ощущался, хотя не исключено, что в силу национальности, которая прописана генетическим кодом в каждой черте Анри Пате.