Обелиск

Наблюдать за Грин-стрит изнутри оказалось непривычно, но приятно – старик Боуз не солгал. Часы показали шесть утра: вот неизменная дама с раздражающей болонкой подмышкой, вот сонный почтальон, а вот и она. Движения резкие, уверенные. И их больше: сегодня она смотрела не только вперед – сегодня она обернулась и бросила быстрый взгляд в его окна. И вам хорошего дня.

Как внизу толпились грузчики, как скрипела лестница под тяжестью купленного накануне барахла, как стучал просто-Фил, для очистки совести предлагая помощь, он не запомнил. Стоял в центре гостиной, пока паркет заполнял необходимый минимум. Оставаться в пустой квартире было бы честнее, но окружать себя вещами живых все же приятнее. И, сам того не заметив, отдал весь день недоступному последние два десятилетия простому быту. Усмехаясь, сравнивал себя с мелким лавочником, помешавшемся на хламе, но продолжал передвигать кровать и придирчиво менять местами целых две кружки. Единственная слабость – книги, что он последние дни с упоением скупал в близлежащих магазинчиках. За неимением полок томики выросли ровными башнями вокруг постели. И, черт возьми, как же ему это понравилось.

Опомнился только с приходом сумерек: электрические провода вновь пали жертвой безруких мастеров, а читать без света оказалось даже сложнее, чем доказывать соседу из 1А, почему новоселье – плохая идея. Да потому что он не тот, с кем празднуют, Фил.

А еще с приходом темноты понял: девушка из 2В была права – керосинка действительно пригодилась.

Второй раз он вспомнил о ней, когда стрелки часов уже подползли к полуночи, а снизу так и не послышался щелчок замка. Со вздохом натягивая пальто, уже прикидывал, сколько еще раз ему придется вот так незаметно ее встречать, но внезапно в тишине пустой улицы раздались быстрые шаги, и послышался слабый металлический звон. Руки уже было потянулись обратно к пуговицам, но ничего не произошло – ни ожидаемого скрипа половиц, ни предсказуемого хлопка двери.

Он подошел к окну и внимательно посмотрел на крыльцо, рассчитывая увидеть, как она поворачивает ручку. Но нет. Словно парализованная ниже пояса, стояла у двери и сжимала кулак, пока к ней нетрезвой походкой приближалось опасное нечто. Стрелка на часах замерла, потому что мысли в голове лихорадочно обгоняли время.

«Это должно случиться не так. Не сегодня», – напоминал он себе, но ноги уже неслись вниз, перескакивая через ступеньки.

Распахнул дверь, зная, что руки сами сожмут бледное горло и отбросят незваный кусок мяса на заснеженный тротуар, аккуратно, чтобы туша не сильно помяласьь. Но нет. Она решила все за него. А он почему-то подчинился.

Потому что увидел их. Полные ужаса и отчаянной силы глаза, смотревшие так остро и требовательно, исчезнут из памяти нескоро. И если вчера в них виновато разводила руками пустота, то сегодня там было все. Сейчас в них кипела адская смесь горечи и радости. Один из тех коктейлей, что неизбежно приводят к тяжелому алкоголизму. Жизнь, что билась в зелени глаз, могла затопить всю Грин-стрит, да что там – весь город. Вот он, идеальный подарок на новоселье, которого не будет.

Впрочем, наваждение длилось недолго – едва оказавшись за безопасным порогом, такая решительная еще миг назад, она робко сползала на старый паркет.

«И когда все успело пойти к черту?», – размышлял он, открывая дверь и занося обмякшее тело внутрь темной 2В.

Он здесь не за тем, чтобы таскать ее на руках, он здесь для другого. Но, все же, подчиняясь мимолетному порыву, накрыл дрожащие плечи мягким пледом и незаметно смахнул со щеки еще не успевшие высохнуть слезы. И на миг ему стало даже жаль, что уже через несколько недель 2В опустеет навсегда.

Наконец, одна дверь закрылась, а другая распахнулась – в керосинке еще осталось немного света, а значит, он успеет дочитать ту дрянную книжонку, которую в качестве подарка утром притащил будущий Доктор Фил.

Сон пришел лишь под утро, и свой ежедневный ритуал он пропустил, бессовестно проспав. Сегодня он не слышал хлопок двери и требовательно вытянутую руку перед желтым авто, зато нашел под дверью плетеную корзинку со свежей выпечкой. «„Булочная Ларри“ – всегда теплый хлеб». Багеты, кексы и, кажется, немного печенья. Ни записки, ни открытки. Потому что имя отправителя читалось и без визитки. Меж тем секундное промедление, отведенное рассматриванию находки, стоило дорого.

– Маффины – бомба! – в дверном проеме напротив, окутанный серым облаком, появился Мистер Провал. К счастью, в трусах. – У Ларри они всегда огонь. – Губы у патлача перепачканы ворованной выпечкой.

– Хотите еще? – кивнул он на корзинку. – Здесь слишком много, к вечеру уже испортится.

Мистер Провал с готовностью подскочил и набрал полные руки.

– К кофе самое то, да? – заговорщически улыбнулся сосед, будто говоря «мы теперь с тобой повязаны». – Уже завтракал?

– Нет, – не хватало еще, чтобы Мистер Провал напросился в гости. – Я не завтракаю.

– А фот это ты фря, – от жадности сосед отправил пышку в рот, чтобы подхватить еще одну. – Фафтрак фамый фавный пием пифи. Фстати, я Фэтт.

– Прожуйте, пожалуйста.

– Я Мэтт, – виновато дожевал он и вновь взглянул на корзинку, думая охаметь ли еще больше или уже достаточно. По глазам было видно: лишь сейчас осознал, что пожертвовал рукопожатием в пользу голода. И это было прекрасно, потому что нос подсказывал – с утренним душем Мистер Провал не заморачивается. – Мэтт Мастерс. Фронтмен легендарных «Тройных самоубийц», слышал?

– Морс. Очень приятно. И, боюсь, не слышал. – Они все здесь чертовски важные. Фронтмены и ученые. Идеальные, как говорил Боуз, соседи. – Я не ценитель.

– А как же «Мы пройдем сквозь пламя»? Неужели не слыхал? Три недели в тройке чарта! – Мастерс округлил глаза. – Какой же это был год? Уверен, что не знаешь?

– Извините, – вежливо попрощаться и закрыть дверь. – Я не увлекаюсь.

– Ну, ты поищи потом, песня – бомба, – бросил Мастерс и посмотрел так, словно ждал что-то еще.

– Приятно познакомиться, мистер Мастерс. Хорошего дня, – вот так, спокойно. И закрыть дверь на замок, а после и на щеколду.

– Эй, а как же новоселье? – сосед протестующе сделал шаг вперед, светя причиндалами в растянутых боксерах. – Надо как-то познакомиться, отпраздновать.

– Я не праздную.

Пожалуйста, возвращайся к себе. Завтракай. Бренчи на своей гитаре, кури свои сигареты. У себя. За закрытой дверью.

– Нет, приятель. Так дела не делаются, как говорится: детка, сегодня я твой и не принимаю отказов, – Мастерс перешел на гогот и притопнул ногой. А во рту у него еще можно разглядеть недожеванные остатки шоколадного маффина. – Короче, так уж и быть, по-соседски, устрою все сам. Приходи вечерком к своему новому крутому другу. С тебя выпивка, с меня телки. – И, натягивая довольную улыбку, шепотом добавляет. – Закачаешься.

– Спасибо за предложение, но вынужден отказаться. У меня планы, – он еще раз вежливо кивнул, подводя черту. – Хорошего дня.

Остатки вежливости иссякли. Щелчок замка, и вот уже Мастерс растерянно шевелит губами перед закрытой дверью. А потом орет в нее что-то вроде «а я все равно буду ждать».

Удачи. Не подавись кексами.

* * *

– И что ты теперь будешь делать? – Рейчел беспокойно крутила в руках дымящуюся кофейную чашку. – Как по мне, сейчас тебе нужно собираться не на работу, а в полицию!

Заспанная веснушка прилетела через двадцать минут после того, как получила короткое сообщение, приняв сухое «Все в порядке» за «Я в страшной беде, пожалуйста, спаси меня прямо сейчас».

Элизабет очнулась на диване, разбуженная холодным сквозняком – мягкий плед уже не грел озябшие плечи, потому как сполз на пол и вовсю собирал пыль. Первые секунды казалось, что события прошлой ночи были лишь дурным сном, но скрипучие пружины дивана и опухшее лицо рушили слабую надежду. Перед глазами проносились образы – темная улица, пьяный Ройс и голубоглазый Морс. Называть последнего Человеком-с-каким-то-именем уже не получалось. Спасение шкуры – такая штука, которая как бы обязывает поменять отношение, взгляды, представление. Нет, он не стал нравиться сильнее. Просто теперь все было иначе. Теперь она была ему должна. И это страшно бесило.

Писать Рейчел не хотелось, но дюжина пропущенных звонков и пара десятков непрочитанных сообщений оказались сильнее. А когда в начале шестого по двери забарабанил маленький кулачок, осталось лишь повернуть ручку и устало пересказать события. Отвратительные. Грязные. И, по-честному, пугающие.

Теперь Рейч давилась черным кофе, потому что сливок в этом доме не водилось уже как две недели, и возмущенно трясла рыжей шевелюрой.

– Вот же ублюдок! Надо было сразу идти к копам, чтобы по свежим следам и все такое, – веснушки испуганно попрятались на красном от злости лице. – Сара из маркетинга, ну, ты знаешь, долговязая, говорила, что ее подруга так и сделала в прошлом году. И отсудила у урода почти двести штук. Хотя, таких вообще сажать надо.

Да, сажать. На кол. Милая наивная Рейч была в своем репертуаре.

– Дорогая, я просто хочу все забыть. Было и было, – она равнодушно стояла перед зеркалом, придирчиво оценивая новые джинсы. – И прошло.

– Эл, ты же понимаешь, что ты не последняя и будут еще, – забавная ярость резко отошла на второй план, и Рейчел посмотрела на отражение тяжелым взглядом. Разумным. Серьезным.

В этот миг она вспомнила, почему ни непутевые школьные годы, ни безбашенные студенческие семестры так и не смогли разрушить эту крепкую связь. За беспечностью и глупыми шутками Рейч скрывала острый ум и твердые взгляды на жизнь. Прямые. Правильные.

– Меня это не касается, – и все. Тема закрыта. Отгорожена высокой стеной, глубоким рвом и острыми кольями, да, теми самыми, на которых бы отлично смотрелся урод с камерой. – Достаточно.

– Как скажешь, милая, – вздохнула Рейчел и бессильно откинулась на спинку кресла, отставляя в сторону чашку. Она знала, когда нужно замолчать. – А что там этот твой Морс? – знала, но не замолкала.

– А что Морс? – устало обернулась она к подруге. – Большое человеческое ему спасибо.

– Брось, так не делается. – укоризненно пробормотала рыжая. – Купи ему хотя бы приличную бутылку.

– А если он не пьет? Вдруг он вообще из клуба анонимных алкоголиков? – привычно насмешливо повела она бровью. – Такое себе «спасибо» получится, как считаешь?

Но над словами подруги задумалась. Она действительно была ему должна. И, по-хорошему, не бутылку, а бар, потому что проверка даты на этикетке перцового баллончика подтвердила опасения – Ройса бы затхлая струя не остановила.

Отправив зевающую Рейч досыпать, натянула ботинки и со вздохом потопала к Ларри. Спускаясь по каменным ступенькам крыльца, невольно сжалась – а ведь все это действительно случилось. С ней. На пороге собственного дома.

– И куда же тебе столько, Элли? – удивленно бормотал румяный пекарь, набивая корзинку выпечкой.

– Думаешь, многовато? А вообще, как считаешь, сколько булочек бриошь скажут «спасибо за спасение от пьяного насильника»?

«А правда, сколько?», – насмешливо наблюдая за вытянувшимся лицом через стойку, размышляла она. Какой длины должен быть багет, чтобы они с Морсом стали квитами? Три? Пять метров? Если так, то Ларри понадобится печь побольше.

Аккуратно поставив под дверь 4В еще теплую ароматную корзинку, удовлетворено кивнула самой себе, заглянула вниз, проверить, не проснулась ли Рейчел, и, отхлебнув остатки остывшего кофе, тихо выскользнула за дверь, прикидывая, сколько порнографических снимков с ее лицом и не ее телом уже украшают прозрачные стенки рабочего аквариума.

Шум редакции стих в ту же секунду, как она толкнула стеклянную дверь. Все до единого обернулись в ее сторону, а затем поспешно уткнулись в свои мониторы. Наступившая тишина напомнила старые вестерны, где хороший и плохой парни стоят друг напротив друга, держа напряженные пальцы на кобуре, пока мимо пролетает высохшее перекати-поле. И даже обычно громкий Чейз, прикинувшись ветошью, изучал чистые листы.

– Может, хватит уже, а? – облокотилась она на угол его стола, складывая на груди руки. – Ладно, эти. Но ты-то…

Коллега упорно продолжал смотреть в пустые редакционные бланки, всем своим видом игнорируя. Отгораживаясь. Прячась.

– Чейз, брось. Я же должна знать, что делать. Мне реветь в туалете или писать «по собственному»?

Ни первое, ни второе в планы, естественно, не входило. В план входило расколоть белобрысого, чтобы по пути в отдел фотографии решить, как бить ублюдка: по самолюбию – в пах, или по кошельку – в дорогие объективы.

Усилием воли отложив бумаги, Чейз наконец поднял на нее глаза. Обиженные, но не злые.

– Делай что хочешь, Стоун, – буркнул он и хотел было вновь отвернуться, но не выдержал. Он никогда выдерживал. – Но я бы ставил на увольнение. И не по собственному.

– Эй, да что такого этот хмырь наплел? – она шутливо стукнула его кулаком в плечо, но все же почувствовала, как в груди предательски зашевелилось беспокойство. – Что такого можно было придумать?

Репортер уже открыл рот, но был бесцеремонно прерван неприятной трелью – стационарный телефон на соседнем столе звонил впервые за много месяцев. Ее телефон. На ее столе.

В трубке тишина. Напряженная, давящая, а потом церковным набатом по ушам три быстрых слова. «Зайди ко мне».

– Он? – беззвучно спросил коллега, с ужасом глядя, как белеющие пальцы зажимают и крутят провод.

– Он, – напускная бравада развеялась окончательно, разлетевшись пылью. Потому что дело явно пахло керосином. – Кажется, мне хана.

По своему обыкновению Уиллис сидел, склонившись над широким столом, задумчиво листая макет будущего выпуска. Пальцы вертели кислотно-желтый маркер, зачеркивали, обводили, помечали. Внимательные глаза изучали каждую букву и строчку в поисках недостающих запятых и лишних пробелов. Она знала, что он слышит шорох шагов, видит длинную тень, чувствует аромат духов. Новых. Те, что дарил когда-то он, она больше не брала в руки.

Но нет, Уиллис не был бы собой без этой паузы. Той, что затягивается петлей на шее у безалаберных сотрудников, которых с завидной частотой он приглашал на эшафот. Таким же звонком.

Но неприятных стычек было довольно – все места по квоте вчера забрал урод Ройс. Не сегодня, Уиллис. Не сейчас.

– Вызывал? – без приветствий и улыбок. Так, как они общались последние месяцы на всех планерках. Скупые вопросы и короткие ответы, потому что иначе – никак.

– Сядь, – процедил сквозь зубы редактор, так и не оторвавшись от стола. – Будь добра.

В этот момент она могла поклясться, что слышит ход стрелки его наручных часов. Этот же звук бил по ушам полгода назад перед тем, как он взорвался: ударная волна сбила с ног, а клубы дыма отравили глаза. И вот опять. Та же тишина, которая приходит перед раскатом грома, наступает за миг до начала смертельной битвы, накрывает посреди ночи и не дает дышать. Бездушная стрелка на таймере атомной бомбы.

– Что-то не так со статьей? – подчеркнуто равнодушно прервала она молчание, все еще надеясь на просто рабочий разнос.

– Со статьей все в порядке, – наконец поднял глаза Джон. – А вот что не так с тобой?

– Тебе придется конкретизировать вопрос, – она подняла бровь, зная, что отсчет уже пошел.

Уиллис резко зажал пальцем маленькую кнопку на столе, и жалюзи послушно скрыли от посторонних глаз стеклянный кабинет. Бури не избежать. Она уже началась.

– Объясни мне, черт тебя дери, что ты творишь, Стоун? Хоть раз, мать твою, скажи правду! Потому что я не знаю, как существовать с тобой в одном мире. Что ты вообще за сука такая, а? – Уиллис вскочил и навис над столом, будто хотел перепрыгнуть через горы бумаг, протянуть руки и придушить ее. И, наверное, оно бы того стоило.

– Уиллис, ты о чем? – она попыталась вспомнить, где могла облажаться. Ни единой промашки за полгода.

Хотя, последняя ошибка с лихвой компенсировала все, что угодно. Даже скан задницы на первой полосе – мелочь в сравнении с тем, что она натворила.

– Ты сказала, что не создана для этого. Сказала, что не способна в принципе. Но не проходит и сраных полгода, а ты уже съезжаешься с каким-то недоноском. Выходит, – шеф уже давно перешел на крик, не обращая внимания ни на надрывающийся телефон, ни на ее окаменевшее лицо. – Выходит, мать твою, что не способна ты быть только со мной! Так, Стоун? Да? Отвечай, черт тебя дери, когда я спрашиваю!

И снова эта звенящая тишина. И ход часов на руке. Но вот по кабинету разнесся второй взрыв, и не тот, к которому можно приготовиться. Неожиданно для себя самой она рассмеялась. Расхохоталась до боли в животе и совсем не элегантных поросячьих визгов. Значит, вот как ублюдок решил ей отомстить. Без порнографических фото и похабных шуточек – одним коротким разговором за утренним кофе с болтливой ассистенткой Уиллиса.

Редактор все еще тяжело дышал, пытаясь унять бешеное сердце, под заливистый смех, пока, наконец, ситуация не дошла до той прекрасной абсурдной точки, когда смешно должно стать всем. Хорошо, что чувства юмора Уиллису было не занимать. И вот он, наконец, прыснул, невольно любуясь, как ее вновь складывает пополам от смеха.

– Мимо, да, Стоун? – наконец уже мирно спросил Джон, а в глазах, как когда-то давно, мелькнула теплая искорка, словно и не было этих мрачных месяцев.

– Мимо, Уиллис, мимо. – Все еще пытаясь отдышаться, хрипло ответила она.

– Значит, не съехалась? – Он выдохнул и расслабил плечи.

– Не съехалась. Не с кем. – Сдержать улыбку не получилось, хотя она и старалась.

– Не врешь? – Недоверчиво свел он брови, ища глазами подвох.

– Не вру, – успокоившись, ответила уже серьезнее. И сжала под столом кулак, решаясь. – Он просто сосед сверху. Но ты должен кое-что узнать.

Еще час назад она твердо намеревалась вычеркнуть страшный вечер на крыльце из памяти – не помнит, значит не было, а если не было, то и переживать не о чем. Но теперь, глядя на вновь темнеющего Уиллиса, понимала – урод все-таки ее поимел, потому что так гадко она не чувствовала себя очень давно.

– Значит, все-таки врешь, – мрачно решил он, опустившись в кресло.

– Я имею в виду не то, о чем ты думаешь, Джон. Я говорю о нашем мистере Ройсе. С ним пора что-то делать.

В памяти возникло укоризненное лицо Рейчел и ее «ты же понимаешь, что будут еще?». Ты права, дорогая. Ты как всегда права.

Спустя несколько минут Уиллис устало тер пальцами переносицу не в силах открыть глаза. О похождениях штатного фотографа ходили разные слухи, но всякий раз редакция предпочитала оставаться глухой, потому что грязные истории всегда касались кого-то другого, временного, нового, чужого. Сейчас все было иначе, потому что распоясавшийся говнюк полез к своим.

– Ты уверена, Эл? – еще раз переспросил он, втайне надеясь, что все это просто дурной сон. Потому что верить в то, что еще несколько часов она чуть было не распласталась под грязным уродом, не хотелось. Нынешняя, бывшая, любимая, ненавистная – это все еще была она.

– Нет, блин, не уверена, – огрызнулась Элизабет, нервно крутя в руках пачку ярких стикеров. – Пятьдесят на пятьдесят, Уиллис.

Да, Джонатан, тебе для любого заявления нужны стопроцентные обоснования. Заверенные экспертами, подкрепленные документами.

– Ладно-ладно, понял. Принял, – последний глубокий вдох и приговор. – Больше ты его не увидишь.

– Вот и славно, – кивнула она, подводя черту в неловкой беседе. – Все, ушла. Захочешь еще поорать – зови.

– Да пошла ты, Стоун, – найдя в себе силы на ироничный смешок, бросил он в удаляющуюся спину. – С тобой всегда одни проблемы.

А вот тут Уиллис не прав. Проблем с ней не было с самого первого дня, потому что она сама являлась одной большой ходячей бедой. Так они и познакомились. Сто лет назад, на какой-то важной пресс-конференции: он уже готовился вскинуть руку и задать свой тщательно выверенный провокационный вопрос, один из тех, что потом еще долго обсуждают в блогах и чатах, как вдруг по залу разнесся мелодичный голос. Вчерашняя студентка через ряд без спроса открыла рот и едва не довела несчастного мэра до инсульта, бесстрастно произнося прямые едкие слова. Те самые, что бывалый журналист по крупицам собирал заранее, анализируя, изучая, вникая в тему.

Об этом он рассказал ей когда-то давно.

Триумф был успешно упущен: на пьедестале, лениво закинув нога на ногу, уже восседала она – его личная катастрофа. На следующий день редактор, сгорая от злости пополам с любопытством, брезгливо открыл невзрачный сайт, для которого писала эта-чертова-девка, и едва не потерял дар речи: в потоке желтых сплетен и голословных заявлений яркими окнами вспыхивали они – серьезные и вдумчивые материалы, подписанные ее именем.

Этим он поделился гораздо позже.

Уже спустя неделю он водил мисс Стоун по своим стеклянным владениям, знакомя с новыми коллегами, а еще через месяц с ужасом понял, что хочет видеть нахальное лицо не только на планерках, но и в своей постели. В основном, в постели. И потратил добрый год, мучительно проходя все круги ада от отрицания к принятию, а потом еще один – завоевывая, убеждая и умоляя.

В этом он ей так и не признался.

– Зато со мной не бывает скучно, – напоследок подмигнула она через плечо. Негодяйка. Разбила сердце, выкорчевала душу, еще и издевается.

А нечего было орать.

Остаток дня Элизабет отрешенно наблюдала, как по офису беспокойно сновали юристы, как с этажа на этаж носился злой и красный Уиллис, как у кулеров толпились корреспонденты, как по углам шушукались корректоры. Рассеянно вертя в руках карандаш, терпеливо отвечала на вопросы пришедших к обеду детективов из местного участка. Раз за разом. По кругу.

Обстоятельно. Спокойно. Равнодушно.

Отмечала краем глаза толпу пиарщиков, размахивающих руками за прозрачными стенками в дальнем конце коридора, а еще впервые ловила на себе сочувствующие взгляды. Раньше на нее так не смотрели. Осуждающе – постоянно, понимающе – реже. С сочувствием – никогда. Из стервы, разбившей сердце всеми любимому шефу, она превратилась в жертву. И неизвестно, что было хуже.

Ближе к вечеру из редакторского кабинета вылетел и сам виновник торжества: злобным вихрем пронесся мимо по коридору, зажав под мышкой крафтовую коробку с барахлом.

– Тебе это еще аукнется, тварь, – еле слышно прошипел он, поравнявшись с Элизабет, заранее вставшей у выхода чтобы попрощаться. Улыбнуться. Отсалютовать.

– Что-что, прости? – громко переспросила она, театрально приложив ладонь к уху. – Не расслышала.

Лицо Ройса меняло цвет быстрее, чем светофор за углом: гневно-красный, негодующее-желтый, злобно-зеленый. Такие ни один художник в свою палитру не взял бы ни за какие коврижки, но подонку они шли. Гад хотел процедить что-то еще, но крепкий полицейский, дышавший в спину, его пыл быстро поумерил. Да, Ройс, это тебе не слабая девушка на темной улице, так что вдохни поглубже и шагай уже.

Лишь когда сгорбленная спина скрылась за зеркальными дверьми лифта, она поняла, что еле стоит на трясущихся ногах. Она могла обмануть Чейза, Рейчел и даже внимательного Уиллиса, но себя не обманешь – было страшно. Видеть эти глаза, слышать этот голос, чувствовать несвежий запах изо рта у своего лица. Кошмар как, мать его, страшно.

Наконец, сумбурный и скверный день подошел к долгожданному концу. Хотелось вычеркнуть, выбросить, вырвать его, но к семи часам на ее столе появился букет цветов с сердечной запиской от владельца издания, между строк которой читалось «надеюсь, обойдемся без шума». Рядом удивленно вытаращил глазки-пуговки маленький плюшевый мишка от Чейза.

«Да, дружище, выбор утешительных подарков – не самая сильная твоя сторона», – думала она, выходя из редакторского аквариума в холодный февральский вечер, но набитое опилками недоразумение все же прихватила. Решила, что раз забыть не выйдет, будет стараться помнить не ужас слабости, а триумф силы. А любому триумфу нужен свой памятник, пусть и плюшевый.

Казалось, что этот день уже не способен удивить. Такие выдаются нечасто, но навсегда остаются в памяти, потому что под конец ты уже пуст, выпотрошен. И даже рухни сейчас НЛО с серыми человечками, на лице не отразится ни единой эмоции. Их просто нет – капитулировали из обессиленного разума, запрыгнули в легкие корабли и отправились в дальнее плаванье к теплым берегам.

Но у вселенной, видимо, были другие планы.

У стены ее ждал он – амбассадор черного. В своих идеально отглаженных брюках и безукоризненно прямом пальто. Светлую шею небрежно укрывал шерстяной шарф, а длинные пальцы прятались в матовой коже перчаток. Холодные голубые глаза равнодушно скользили над серой массой спешащих клерков, а правая нога лениво попирала гранитную стену.

– Добрый вечер, – и снова этот ровный голос, будто заранее записанный бездушным роботом.

– Что вы здесь делаете? – Выдала она вместо приветствия.

Ответь, что просто проходил мимо и решил прикорнуть у первой попавшейся стены. Ради всего святого, скажи, что ты здесь случайно. Сделай удивленное какая-неожиданная-встреча лицо. Ну же.