Метаморфозы греха

– Извините за опоздание, можно войти? – скороговоркой проговорил Фалафель. В глазах его читалась высокомерность по отношению ко всему со всеми.

– Почему опять опаздываем? – спросила Валерия Алексеевна.

– По кочану и по капусте, – вызывающе бросил Витя. «Информатичка» его, откровенно говоря, бесила, как и сама информатика, причиной чего были «тройки», которые ему приходилось получать постоянно за списанные упражнения.

– Да от тебя же табаком несёт за километр. Как вам не стыдно? Минздрава на вас нет. Я Виктории Игоревне пожалуюсь! – последняя реплика прозвучала уж слишком по-детски даже для Валерии Алексеевны.

– Можете сразу матери пожаловаться, так надёжнее будет, – высокомерно и с вызовом в глазах продолжал дерзить предводитель провинившейся троицы.

– Там уже сами разберётесь, а Виктории Игоревне я непременно пожалуюсь. Садитесь, курильщики, – Валерии Алексеевне казалось, будто бы ей удалось сокрушить неприступную крепость самолюбования, невежества в наборе с пренебрежением всеми правилами этикета.

– Сесть мы всегда успеем, да, Игорь? Чё ржёшь, Воробьёва, у тебя зубы кривые, лучше вообще не открывай рот и не позорься, – выкинул туза Фалафель зубриле с первой парты, действительно хохотавшей во всю ширь кривого рта. Естественно, к нему попала информация о том, что Ксюша Воробьёва втайне испытывает к нему чувства, причём не омерзения, а вполне нежные, поэтому их попрание доставляло ему особое наслаждение. Вообще же так называемых «пай-девочек» в силу недостатка сильных впечатлений очень привлекает образ «плохого парня». И чем хуже, тем лучше. Вот и теперь Ксюша надулась как жаба, скрыв неровные ряды белоснежных истуканов. Однако где-то в глубине души ей льстило, что объект её симпатии обратил на неё внимание. Все трое расселись по местам, когда как Фалафель развалился на деревянном стуле и продолжил выступление, переводя внимание уже на Никодимова.

– Эй, каланча! Длинный! Дядя Стёпа! – Влад обернулся и с вопросительным взглядом уставился на звавшего его субъекта.

– Чего тебе, Витя?

– Чё ты сейчас делаешь?

– Пишу домашнюю задачу.

– Дома почему не написал?

– Мы её проверяем, умник.

– Немедленно прекратили перешёптываться! Влад, продолжай писать задачу, нечего тут со всякими время тратить, – подключилась Валерия Алексеевна.

– Со всякими да не со всякими! – завёлся Фалафель.

– А ну цыц там, или замаршируешь в коридор.

– Ладно, ладно. Будто бы мне больше всех надо, – подписал он вслух капитуляцию.

В то же время Никодимов закончил писать, отряхнул руки от меловой пыли и сел на место рядом с Ксюшей. Валерия Алексеевна оценила правильность составленного алгоритма и вызвала опоздавшего к доске. Витя с пренебрежением посмотрел на почти приказывавшую учительницу.

– Если не пойду, то чё?

– Не чокай мне, это раз, если не пойдёшь, то среди троек в колонке с твоими инициалами появится маленькая аккуратная двойка. Это два.

– Пусть за меня Надеждинский сходит.

– За тебя я могу максимум хорошие оценки получить, если тебе их кто-нибудь поставит, – вмешался в разговор ни к месту упомянутый.

– Надеждинский уже успел сегодня проявить свои способности, сейчас твоя очередь, – сказала Валерия Алексеевна с мотивом пресечь вольницу Фалафеля, но того сие лишь подзадорило.

– Чё, насосал, Надеждинский? – максимально мерзко изверг Витя, чем рассмешил присутствующих, даже Воробьёва скривилась в улыбке. Вообще же, чем непритязательнее были, не побоюсь этого слова, «шутки», и чем более мерзко они преподносились, тем задорнее лаял смех одноклассников.

– Не больше твоего, – брезгливо обронил Семён. Из комичного в сложившейся ситуации он находил только бесконечную самовлюблённость оппонента, всё же остальное вызывало у него закономерное омерзение.

– Насосал, – продолжил Фалафель гнуть кривую линию. В тот же момент Валерия Алексеевна стукнула кулачком по столу и вскрикнула:

– Ты идёшь к доске или нет? Нет? Два!

Следя за высокоинтеллектуальной беседой двух юнцов, она, как только речь косвенно зашла о ней, за секунду достигла точки кипения. После минутной слабости ей пришлось хоть как-то занять учеников. Поэтому её рот изрёк условие задачи для написания новой программы и временно закрылся, покуда все заняли места за компьютерами и занялись своими делами. Кто-то ломал голову над задачей, когда как Витя вместе с Игорем листали ленту новостей в контакте одной небезызвестной соцсети. В силу природной ранимости уязвлённая женщина насупилась и искала повод, максимально подходящий для полного сокрушения обидчика. Искать долго не пришлось, ибо противник от природы получился умным и тактичным, поэтому выдал повод на блюдечке с голубой каёмкой. Валерия Алексеевна встала и взяла курс к месту, где сидели два товарища. Она подкралась к Фалафелю со спины и с вопросом: «чем это мы тут занимаемся?» огрела его ладонью по затылку. Тот растерянно повернул поврежденную маковку и, перебирая множество вариантов ответного манёвра, сумел выдать оригинальное: «вы чё творите тут?» Вокруг все захохотали пуще прежнего, и даже у Надеждинского вместе с пульсом подскочило настроение. Ему на миг показалось, будто в мире существует справедливость, и ветхозаветная формула «око за око» хоть когда-то в жизни с точностью исполнилась. Сейчас же несколько слов о причинах, питавших толерантность Семёна в отношениях с Фалафелем.

Многим казалось, словно Витя приходился Семёну другом, благодаря тому, что они якобы много общались между собой, а стычки в их системе координат назывались «дружескими подколами». Как мы упоминали выше, представляя персону «друга Надеждинского», Семён старался избегать присутствия такого друга, когда тот сам навязывался в «друзья». Причины, заставлявшие продолжать его общаться с таким «другом» заключались в следующем. Во-первых, Надеждинский не обладал физическими кондициями, которые позволили бы ему противостоять «другу» в случае разрыва. Во-вторых, после разрыва началась бы травля, от которой деться было б некуда, а менять класс или школу значило признать поражение и составить излишнюю честь собственному угнетателю. В-третьих, после разрыва пришлось бы перестать общаться с Игорем, Владом и Захаром, так как они бы не перестали общаться с Фалафелем. И в-четвёртых, последний считал Надеждинского другом детства, человеком, стерпящим все «подколы», и Семёну нравилось втайне обманывать этот образ. Он упивался производимым обманом, известным ему одному, правда, постоянное наличие своего названного «друга» утомляло его, высасывало жизненные соки. Если выразить всё отношение Семёна к Вите в одной фразе, то этой фразой будет: «держи друзей близко, а врагов ещё ближе».

Фалафель не мог стерпеть нанесённое ему оскорбление, но его любимый силовой вариант решения проблемы в сложившихся условиях не подходил. Ему не придумалось ничего лучше, как взять рюкзак и покинуть кабинет, обиженно хлопнув дверью. Все от души посмеялись и продолжили заниматься с задачей. В учебных хлопотах время приблизилось к звонку. Надеждинский вышел за порог с Игорем и Собакиным, обсуждая происшествие с искренним смехом на устах. Выходя из придатка большого коридора, они заметили предмет сарказма, сидящим на скамейке и водящим ковырялками по телефону. В свою очередь тот завидел приятелей и пошёл к ним навстречу.

– Ну вы видели, видели, Светка вообще охерела, побои раздаёт направо и налево, – запричитал Витя.

– Да, Малая походу берега совсем попутала, – посочувствовал Игорь. Собакин засмеялся, Надеждинский замолчал.

– Слушайте, может быть на турники сходим, на улице вроде распогодилось, – предложил Фалафель. Все согласились и двинулись в чём пришлось на улицу.

Территория школы не ограничивалась площадью самого здания. Во владения также входили подобие футбольного поля, представлявшего собой кривой эллипс метров сто в наибольшем из диаметров с песчаными дорожками по контуру, по которым из-за какого-то недоразумения бегали ученики. Футбольным же оно считалось благодаря наличию по противоположным концам ржавлённых голкиперских ворот. Если принять здание школы за центр, то от «стадиона», как называли жалкую пародию футбольного поля, по дуге вправо расположились два кривых турника. За зданием находилась неглубокая траншея, сама же траншея до краёв была завалена строительным мусором вроде осколков кафеля и остатков штукатурки. Чуть дальше взору во всём великолепии представало нечто вроде детской площадки, напоминавшей больше декорации из Сайлент Хилла, особенно в туман.

Квартет выдвинулся в сторону кривых металлоконструкций, с гордостью именуемых «турниками». Их возраст представлялось возможным определить подобно годовым кольцам по количеству слоёв нанесённой на них краски. За основу они взяли трубный прокат, нещадно шатавшийся, хоть и вкопанный на полметра в землю. Из-за данного обстоятельства выражение «шатать трубу» приобретало новый смысл и употреблялось для обозначения незатейливого процесса подтягивания. Первым к нему приступил Фалафель, сходу сделавший пять раз, продолжил Игорь, сделавший четыре с присущими ему кривляньями и криками, и закончил Надеждинский, сделавший кое-как два и потративший сразу все силы. Собакин подтягиваниями не занимался, максимум наблюдая со стороны, хотя когда-то его почти упрашивали, но дальше упрашиваний дело не пошло. Скоро на крыльце школы был замечен Чистоплюев, приближавшийся к спортсменам.

– Что, ребята, всё железо мнёте? – заносчиво начал он.

– Да. Ты тоже хочешь? – буркнул в ответ Фалафель. Заносчивость Михаила ему сходу не понравилась, из-за чего вопрос прозвучал довольно грубо. Чистоплюев потёр руки, пару раз присел, запрыгнул на перекладину и зараз подтянулся десять раз. Причём он истратил все силы, дыхание его сбилось, а лицо перекосилось в недовольной гримасе.

– Я мог бы и больше, да руки соскользнули, ладошки вспотели, – оправдывался, вернее, бахвалился Чистоплюев.

– Ну да, кто бы сомневался, – недоверчиво брякнул Витя.

Вдруг, откуда не возьмись, у торца здания послышались крики. Все обернулись и завидели Георгия «Жору» Каравайного с его свитой. Человек этот производил на всех порядочных людей чувство омерзения и вместе с тем страх, страх стать его жертвой. В глаза при взгляде на него первым бросались рыжие короткостриженые волосы и атлетичное телосложение. В целом, внешностью Жора напоминал того рыжего из «Бумера», только ростом вышел чуть пониже. С детства он вёл себя как законченная мразь, а именно: разводил знакомых и не очень на деньги, дразнил и издевался над теми, кто не мог ответить, устраивал «бойцовские клубы» с уличной шпаной и вообще жил, не обращая внимания на законы. Возможно, связывалось такое поведение с тем, что ещё в детстве он остался сиротой и нашёл приют у одной спесивой барышни. Упомянутая барышня работала на трёх работах и кормила трёх детей, чем кичилась перед всеми и чувствовала себя как минимум Принцессой Дианой. На воспитание детей у неё времени не хватало, из-за чего две особи мужского пола получились моральными уродами, когда дочь вопреки всему стала отличницей и фамильной гордостью. Всех окружающих за несколькими исключениями Каравайный почитал лохами, о чём кричали все его поступки. Надеждинский был его полным антиподом и в своё время натерпелся от него притеснений. Причём карательные акции проводились тогда вместе с Фалафелем, который в присутствии старшего товарища делался более кроток и молчалив, и если заговаривал, то подобострастным тоном. Однажды в классе седьмом он вякнул что-то против воли старшего, незамедлительно получив кулаком по челюсти. Далее имело место попытка травли – Витю подозвали старшеклассники и сказали нечто про его мать, после чего тот заплакал, несколько позже окончательно присмирев. Безусловно, травля в «прекрасные подростковые годы» черпает энергию в нереализованных амбициях и реализованных комплексах, когда в кровь выбрасывается беспримерное доселе количество тестостерона при прочих равных. Когда вместо серого вещества говорит вещество коричневое, играющее в голове и коим забрасывают «слабаков» с ног до головы. У Каравайного имелись счёты почти со всеми в провинциальном городе Ж. В девятом классе Жора предался разврату, пьянству, попробовал наркотики, начал разрабатывать граничащие с «уголовкой» финансовые комбинации и претворять их в жизнь. Попойки с аналогичными ему отбросами при прочих атрибутах маргинальной жизни стали отнимать всё больше времени, поэтому вскоре на школу его совсем не осталось. К сожалению, не окончательно. Раз или два в месяц Каравайный всё же приходил на два или три урока. Происходило «явление Христа народу» обычно после того, как его мачехе промывали мозг до дыр звонками и сообщениями в стиле: «почему Жорочка не ходит на уроки?» Остановимся на этом пункте подробнее.

Для начала стоит обмолвиться, что сабж являлся предводителем, тёмным властелином и просто идейным вдохновителем некогда упомянутой школьной гоп-компании. О составе участников говорить смысла нет, ибо само упоминание о них сделает им слишком много чести. То есть того чего у них никогда не было и вряд ли уже будет. Компашка являлась постоянной головной болью для всех учащихся и учителей, и только с выпуском основных фигурантов, школяры вздохнули с облегчением. Ирина Петровна, будучи на посту директора, совместно с Викторией Игоревной пробовала наставить Жору на путь истинный, но после нескольких посылок их уважаемых персон на хуй энтузиазм постепенно сошëл на нет. Во всяком случае у Ирины Петровны. Виктория Игоревна продолжала двойную игру – то она всем говорила, какой её подопечный плохой, то при нём же говорила о любви как к родному. Сложно назвать обстоятельство, порождавшее к нему противоречивое отношение – боязнь оскорблений сабжа, биполярное расстройство личности или стокгольмский синдром. Одно можно сказать однозначно: кредит доверия к персоне Виктории Игоревны такое лицемерие рубило на корню. Лишь Татьяна Юрьевна подобно Макаренко умела разговаривать и с подобными людьми, никогда перед ними не тушуясь, и экстремальные ситуации вроде удара ублюдка по лицу переносила стоически.

Жора шёл с бутылкой пива и время от времени посасывал её содержимое. Свита плелась рядом и тоже прикладывалась к бутылке. Через несколько глотков они достигли место встречи со спортсменами.

– Здорово, бедолаги, – презрительно поздоровался без пяти минут уголовник с одноклассниками. Свита замолчала. Все по очереди пожали ему и слугам руку. Все, кроме Надеждинского, на которого назидательно не обратили внимания. В первое мгновение его задело, но чуть позже он принял дерзость за честь, потому как не хотел пожимать руку таким отъявленным мразям.

– Чё, качаетесь тут? В «лесенку» слабо? – взял «на слабо» Каравайный. Никто не хотел ударить в грязь лицом, посему все за исключением Семёна и Собакина согласились. Суть игры заключалась в том, что все делают одно подтягивание, затем два и далее в порядке арифметической прогрессии. Постепенно будут выбывать участники и кто останется последним, тот и победил. Нежданный гость запрыгнул на турник и без каких-либо усилий дотронулся подбородком до перекладины.

– Давай, Жора, уделай их всех! – завоняла группа поддержки. Надеждинский вместе с Собакиным сели на вкопанные рядышком автомобильные покрышки. Все по очереди делали то три, то четыре подтягивания.

– Эй, дебилы косолапые, да вы правильно делайте, а не как щас. Из вас только Витька правильно делает, – возмущался Каравайный, добивая бутылку и выкинув её в траву, – щас я поссу и уделаю вас всех, – он повернулся к зрителям и пустил струю так, что Надеждинский и Собакин еле успели увернуться. Цепных гиен чуть не разорвало от смеха и восторга, кто-то свистел, кто-то аплодировал. Наконец гнусный шабаш прервал звонок.

– Да похер на звонок, я всё равно доделаю, – и «Шерхан» не напрягаясь сделал семь раз, по окончании чего спрыгнул и поинтересовался:

– Слышь, Витька, чё щас за урок?

– Физра. Надо идти, ещё переодеться нужно, – промямлил Витька. Все неспешно двинулись ко входу. Как только они вошли, навстречу им вышли из столовой Настасья Филипповна и Никодимов.

– Привет, жопастая, – поприветствовал Ковалевскую юный джентльмен.

– Ну привет, кусок перекаченного мяса, – она приблизилась к нему и отвесила такую сочную пощёчину, что треск отразился от стен эхом. Удивились все, даже сама Настасья Филипповна.

– Неплохо, мать. Чё, качаешься? – раскрыла в удивлении рот жертва отрицательной селекции.

– Да, качаюсь.

– Продолжай дальше, у тебя неплохо получается.

И предводитель вместе со свитой и примкнувшими продолжил движение.

– Эй, Надеждинский, тебя я попрошу остаться, – все снова в удивлении остановились и с любопытством обернулись.

– Пошли отсюда, здесь слишком много любопытных, – они втроём с Никодимовым двинулись прочь от остановившихся. Те, в свою очередь, поспешили в раздевалку.

– Настасья Филипповна, я весь внимание, – ожидающе молвил Надеждинский, и они остановились подле лестницы на второй этаж.

– Значит так, Надеждинский, дело вот в чём. Ты на физру идёшь? – спросила Настасья Филипповна.

– На сегодня поход в обетованные земли я не планировал, – удивился вопросу Семён. Однако сделаем небольшое лирическое отступление.

С самого детства он возненавидел уроки физкультуры, почитая их пустой тратой жизни на фрикцию костей друг об друга. К физической культуре как таковой Надеждинский относился с равнодушием. Справедливости ради, всё же признавая за ней полезное воздействие на организм. Ненависть распространялась непосредственно на уроки. Соль проблемы заключалась в том, что учебная программа рассчитывалась на усреднённого человека, поэтому кому-то она давалась легко, а людям вроде него сквозь зубы. Поначалу он старался быть как все, однако постепенно осознал потребность в индивидуальном подходе. В первое время его жалели, скидывали норму, но с переходом в пятый класс и сменой учителя поблажки прекратились. И тогда Семён пытался преодолеть себя, и снова к нему пришло осознание простого факта, что выше головы не прыгнуть. Таким образом узник совести довёл себя к началу второй четверти девятого класса, когда полностью забросил физкультуру, проводя высвободившееся время в светских беседах с Настасьей Филипповной. Иногда к ним примыкали Никодимов и Чистоплюев, но всё чаще они коротали минуты ожидания вдвоём. Ещё одним обстоятельством, обеспечивавшим подобное времяпрепровождение, являлось участие Виктории Игоревны. С наступлением конца четверти или года, Виктория Игоревна совершала обход по коллегам дабы договориться насчёт оценок для нескольких человек. Этими несколькими человеками были: две зубрилы с первой парты, Настасья Филипповна и Надеждинский, то есть те, кто претендовал на красную корочку. Как ни трудно догадаться, последний из них вызывал наиболее ожесточённые споры, и у коего перманентно имелись проблемы с английским языком, географией и физкультурой. С первыми двумя дела решались проще, ибо под опекой у означенных аналогично имелись лица, лелеявшие мысль о красном аттестате. И которым как назло мешала химия Виктории Игоревны. А вот с физкультурой такой фокус не проходил по причине, во-первых, отсутствия данных лиц, и, во-вторых, на уроки английского и географии Надеждинский хотя бы ходил. В итоге он почти смирился с мыслью, что красной картонкой придётся пожертвовать, правда, надежды на красноречие Виктории Игоревны его всё же не покидали.

Меж тем трио успело подняться на второй этаж в тот самый коридор, в аппендиксе которого проходил урок информатики. В урочное время в нём как правило никто не заявлялся, поэтому на роль подполья он подходил на все восемьдесят процентов. Прогульщики опустились на скамейку, и Настасья Филипповна рассказала причину своей загадочности:

– Итак, Артемончик мой, смотри, чем мамочка сегодня будет тебя баловать, – она достала из сумки бутылёк с перекисью водорода.

– Это что, H2O2? – удивился ещё больше Надеждинский.

– Да, H2O2, она же перекись водорода, но непростая. Понюхай, и всё поймёшь, – он недоверчиво взял бутылёк и принюхался. Пахло отнюдь не перекисью.

– Это что, самогон? – удивление Семёна переступило все границы.

– Не просто самогон, а дедушкин первач. Меня вчера пригласили на дегустацию, и для тебя я смогла добыть пару капелек, – Надеждинский сглотнул слюну и тут же проявил скепсис:

– Закуска есть?

– Есть вот это, – Настасья Филипповна из сумки следом достала целлофановый пакетик с кусками свежего кокоса.

– Первач и кокос, чего ещё желать для счастья?

– Только чур я первая, – Настасья Филипповна взяла в правую руку бутылёк, – ну, Сёмга, давай за нас, за натуральных! – и сделала большой глоток. Её левая рука потянулась к кокосу, но собутыльник немедленно пресёк надругательство над обычаем, объяснив, что первую не закусывают. Тогда она взяла его за уши и занюхала сальными волосами.

– Твой черёд, Семка. Хотя дай я тебя лучше пощелкаю, – хозяйка самогона громко засмеялась, однако Никодимов поспешил её урезонить. Тогда же второй отличник принял пузырёк, выдохнул и выпил два глотка, сморщившись и занюхав кулаком.

– Добре, сынку, – втягивая воздух, похвалил «батька» собутыльницу. Приятный жар растёкся от глотки по пищеводу, в голову ударила кровь.

– Владислав, ваша очередь, – обратился Семён к наблюдавшему за распитием первача Никодимову.

– Я не пью.

– Правильно. Предлагаю выпить за трезвость, – произнося тост, он встал и поднял бутылёк аки Гэтсби из одноимённого фильма с Ди Каприо, скривив ту же довольную гримасу.

– Теперь вы, Настасья Филипповна, примите этот кубок как рыцарь короля Артура. За короля! – вырвалось у него изо рта, попутно перемалывавшего кокос. Лицо его приняло выражение, будто бы он целиком съел лимонную цедру.

– Всё-таки, Настасья Филипповна, кокос лучше нюхать, чем закусывать им самогон, – назидательно пустился проповедовал рыцарь короля Артура, будто бы сам был королём или как минимум волшебником Мерлином, который из свинца получил чистый спирт. Во время побудительных речей слева послышался стук женских каблуков.

– Настасья Филипповна, это мавры, пройдёмте в замок, будем держать осаду. Иначе нам будет полная Реконкиста, – заверил Надеждинский, указывая на мужской туалет. Они свернули поляну и затаились в мужском туалете. Прекрасная треть компании громко засмеялась, из-за чего Никодимову пришлось заткнуть ей рот ладонью.

– Лапы убери, чудовище, ты ещё не превратился в прекрасного принца, – негодовала представительница «слабого пола», отвешивая неслабые тумаки пленителю.

– Тихо, деточка, ты тоже далеко не принцесса.

– Да кто ты после того, как оскорбил женщину? – с ударением на каждый слог проговорила «женщина».

– Если не рожала, то не женщина, – продолжал дразниться Никодимов.

– Ладно, нерожавшая женщина, – передразнила тон пленителя особа нерожавшего пола.

В то же время в коридоре загремел стук каблуков, только в обратном направлении. Когда стук полностью затих, странная компания покинула убежище. Вместе с ней из сумрака воспряла духом ужасная вонь обоссаных полов. Не успела троица занять прежние позиции, как они вновь услышали стук, и из-за угла показалась Татьяна Юрьевна:

– Вот значит кто в туалете шумел. Я-то думала, опять канализация засорилась.

– Мы вас тоже рады видеть, – парировал Надеждинский.

– Почему не на уроке, архаровцы?

– Нас отправили в засаду на прогульщиков, так что мы технически выполняем задание партии, – отчитался начальник засады.

– Какой у вас сейчас урок?

– Физкультура, – громко икнула Настасья Филипповна.

– Пойду-ка я узнаю насчёт этой инициативы.

– Только вы идите сразу к Ирине Петровне, так как инициатива покамест секретная. И спрашивайте про антипрогулочный патруль, пароль берёза-217, – Настасья Филипповна еле сдержала смех.

– Теперь я точно пойду узнаю и про засаду, и про патруль, – Татьяна Юрьевна напоследок удивлённо оглянула компанию и пошла прочь.

– Почему берёза-217? – полюбопытствовала охмелевшая, хохоча в голос.

– Берёза – это сама Иришка, потому что у неё недавно появились какие-то чёрные пятна, а 217 – номер её кабинета, – все трое захохотали так, что из кабинета вышла учительница младших классов.

– Вы почему не на уроке? – стала возмущаться она.

– Мы в патруле, – усмехнулся начальник патруля.

– В каком это ещё патруле?

– В анти-про-гу-лоч-ном, – по слогам выговорила Настасья Филипповна.

– Класс и фамилии, быстро, – буквально приказала учительница.

– Тринадцатый «В», моя фамилия – Монте-Кристо, фамилия этого господина – Ришелье, прекрасную даму зовут Мария-Луиза.

– Хватит! Я иду к директору.

– Замечательно! Пароль – берёза-217, – ошарашенная ответами далеко немолодая женщина поспешила в указанном направлении.

– Сейчас же, господа и дама, прошу вас вернуться к поглощению C2H5OH. Итак, Настасья Филипповна… А почему я вас всё время называю Настасьей Филипповной? Давайте я буду называть вас Санчо Пансой.