скачать книгу бесплатно
– А тебе-то до него что?
– А то, брат, что я у него работать буду! – сказал Петя. – Он теперь в Подмосковье строит, с отцом у них появились точки пересечения. И прикинь, отцу хватило мозгов ляпнуть, что я пианист. Ну у Михал Глебыча полный восторг. А-ха-ха! О-хо-хо! Что да как да где учился! Я, говорит, сам однажды чуть виолончелистом не стал! Бросай, мол, Петька, эту лабуду, я из тебя человека сделаю! Видишь, руку об его зубы ссадил! – и Петя кивнул на пластырь.
Слегка оторопев, я уставился на заклеенный кулак.
– Да не бойся. Все живы! Он меня позвал типа поговорить о будущей службе. Я, в общем, неплохо был подготовлен, папа меня натаскал. Ну наврал, конечно, с три короба. Обсудили. И вдруг Пажков говорит: я, Пётр Олегович, очень уважаю хорошую музыку и разбираюсь. Жалко, нет у меня в этом вопросе соратников – одни примитивные субъекты вокруг. Я, говорит, инструмент куплю нам в офис, будешь мне по праздникам и в будни слух услаждать! Ну я, естественно, подумал, он шутит. А потом чувствую: даже если это и шутка, она меня унижает! Отвечаю: нет, Михал Глебыч, вряд ли. Я вот так вот, ради услаждения, играть не люблю. А он давай со мной жалованье обсуждать, нолики накручивать! Сыплет бредовыми суммами и хихикает!
– Классические с тобой, Петрович, происходят сюжеты, – заметил я.
– Это точно! – кивнул Петя и, машинально взяв с пианино ручку, зубами снял колпачок. На подоконнике, я заметил, у него уже валялось три таких же, «съеденных» вдрызг. – Так вот, я зверею потихоньку, а он смеётся. Ты, говорит, Пётр Олегович, ну просто герой изящной словесности! Гордая невинность!
– А ты сразу и в зубы!
– Что значит сразу? А я что, по-твоему, должен терпеть, как всякая сволочь надо мной ржёт и по щеке треплет? Да мы так, самую малость… – остывая, прибавил Петя. – Его к тому же этим не проймёшь. Утёрся и кричит охраннику: мол, сфоткай меня с пораненным господином Вражиным! Будешь, говорит, у меня в архиве. Может, когда и дойдут до тебя руки.
– А сейчас чего звонил?
– Переживает, как рука, не нагноилась ли. А то, говорит, у меня слюна ядовитая. Смотри, говорит, лечись, а то чем играть мне будешь?
– Может, у него психическое заболевание? – спросил я.
Но Петя качнул головой и, неожиданно бодро на меня поглядев, произнёс:
– Да он на самом деле классный мужик! Наполеон! Забавный такой – мелкий, рыжий, и при этом мощь колоссальная! Личность, понимаешь? Не такой, как все. Хочу у него учиться.
– Как обзавестись ядовитой слюной? Ну вперёд!
Петя поднял крышку пианино, беззвучно тронул клавиши и, как и в прошлый раз, тут же закрыл. Сверху поставил локоть. Его карие глаза, упёршись в меня, стали угольными.
– Знаешь, у меня никогда не было денег. У тебя были. У меня – нет. Видал, на каком убожестве я езжу? За отцом донашиваю. Вместо всей этой нищей лирики давно надо было поставить цель. Просто взять и поставить.
Тут как-то долго, надсадно он посмотрел в окно на застроенный горизонт – как будто и правда решил водрузить свою цель на крышу дальней высотки.
В это время девочка лет пятнадцати, бледненькая, с гимназическими косами по плечам, глянула в кабинет и замерла, не решаясь войти.
– Наташ, чего забыла? – обернувшись, спросил Петя.
Девочка помедлила и, уронив неслышное «извините», отшатнулась в коридор. Дверь закрылась.
– Шантажистка! – сказал Петя, нахмурившись. – Музыку она бросит! Что я теперь, из-за таких всю жизнь свою молодую должен здесь промусолить?
Он мотнул головой и, решительно поднявшись, сгрёб с подоконника огрызки ручек, наушник и телефон. Оглядел кабинет – не забыл ли чего? Солнце в окне высветило на полу белый квадрат.
– Ну что, поехали? – сказал он бодро.
По периметру расчищенного двора лежал снежок, нападавший за праздники, и не было ни души – за исключением большого рыжего пса в колтунах. Увидев Петю, пёс подошёл и ткнулся носом в брючину.
– Тоже вот – ещё один! – сказал Петя. – Надоел ты мне, Михалыч! Ну что ты меня караулишь! Я тебя утром кормил? Иди, гуляй! Вот видишь, чего творится? – обратился он ко мне. – Прямо оцепление выстроили – не сбежишь!
Мишка фыркнул и пошагал прочь, тряся шерстяными лохмотьями. А Петя обернулся на окна: в одном из них, перемешиваясь с работой флейтиста, гремел ручей фортепиано.
– Наташка Рахманинова чешет, – проговорил он, весь уходя в слух. – Куда ж она лепит! Там же лига!.. – и, вдруг опомнившись, быстро пошёл к обочине, где стоял мой вполне замызганный, как раз для поездки в деревню, джип.
8
Берём!
– Дашь порулить? – сказал он, усаживаясь на водительское место и поправляя зеркала. Я послушно сел справа. – А что мотоцикл? Накатался?
Вникая в чужую машину, Петя стартовал аккуратно. Впрочем, скоро вошёл во вкус и, свернув на трассу, принялся шнырять по рядам.
– Я себе тоже такую куплю. Или лучше, – сказал он, разгоняясь по крайней левой.
Я хотел возразить, что Майин доктор ездит на «ниве» и счастлив. Это во-первых. А во-вторых, даже за такую бессмыслицу, как хорошая тачка, иногда приходится заплатить всем. Но промолчал, пожалев Петину надежду на обновление.
По милости моего разгулявшегося друга мы летели как ненормальные – зимой, по скользкому «кольцу», под рёв тяжелого рока.
– А кстати, едем-то куда? – спросил он. – Колись, а то поворот проскочим!
Я подвернул звук и объяснил дорогу, а там, слово за слово, выложил всё, что успел нафантазировать о Старой Весне, включая и цель поездки. Нам с Петей предстояло определить, можно ли человеку, а именно мне, построить там дом и жить в нём с Майей и Лизкой, которых, конечно, верну.
– А на пенсию что, уже заработал? – завистливо спросил Петя.
– Нет, – сказал я. – Но это как-нибудь обустроится.
Под лекцию Пети о том, что на земле ничто не обустраивается «как-нибудь», а также иные споры и разговоры мы провели дорожное время. Наконец за поворотом лесного коридора открылись поля, холмы и по левую руку – стены монастыря. Над этими стенами, как столб пара, поднималась в синеву небес колокольня без колокола. Её очертания казались растёртыми по небу ластиком. Возникала мысль, что белый монастырь тает. Вот настанет оттепель – и он сойдёт вместе со снегом.
Когда мы проезжали мимо монастырских ворот, с обочины на шоссе выскочил парень и растопырил руки, собираясь принять нашу машину в объятия. Петя стукнул по тормозам. Тут же грузная женщина в белом халате налетела на парня, как куропатка на мышь, и поволокла прочь.
Слегка побелевший Петя сдал на обочину и, опустив форточку, прислушался к её воплям.
– И как расценивать этот знак? – спросил я.
– Ну что тебе сказать, – рассудил он. – Можно как «стой, не ходи», а можно – как то, что тебя встречают с распростёртыми объятиями… А ну подожди-ка! – перебил он сам себя и, высунувшись в форточку, пригляделся к табличке над воротами. – Да ты знаешь, что это такое? Психиатрический интернат! – и он со смешком обернулся ко мне. – Слушай, Костя, если ты купишь здесь участок, а потом сбрендишь – тебе тут будет недалеко.
От «монастыря-дурдома» до моей деревни в самом деле было два шага.
Мы остановились под холмом и вышли из машины. Дорожка в гору была расчищена, но не сегодня и не вчера. Проехать бы можно, однако с риском.
– Ну вот! – сказал я Пете, кивая немного вверх, на деревушку.
Старая Весна взошла на пригорок и скромно встала к лесу. А кто она, Старая Весна? Кучка домов? Нет, дома казались цыплятами, выпущенными на спину холма. Наверно, – решил я. – Старая Весна – это земля, лес. А дома только прилепились к ней, и она их пожалела.
– А дорога-то никакая! – заметил Петя, поднимаясь в горку. – Как ездить будешь?
Взобравшись, мы повернулись к долине. Под солнцем весь школьный Пушкин был виден нам: январский день, похожий на иконостас, начищенный к празднику.
– О-го! Да у вас тут Альпы! – сказал Петя, щурясь на солнышко. – Если Михал Глебыч увидит – держись. Влепит вам горнолыжный парк. Он как раз по вашему направлению сейчас шурует.
– Ну вот здесь где-нибудь и построюсь, – произнёс я небрежно, как если бы это был решенный вопрос.
– А крыша от красоты не поедет? Ты бы лучше посмотрел коттеджные посёлки. Знаешь, в сосенках, с коммуникациями. Чего ты с этой далью делать будешь?
– Не знаю, – сказал я. – Научусь. Освою.
Как согнутой ладонью заслоняют от ветра пламя свечи, так жизнь деревни была укрыта зимующим лесом. По целине Петя пробрался к его берёзово-еловому строю и, обняв два ствола, глянул.
Не знаю, что ему привиделось в запорошенной глубине древесной рамы, но смотрел он долго, затем обернулся и спросил с азартом:
– А если серьёзно: ты что вообще здесь планируешь? Дачку? Завалишься к Майе и скажешь: вот, я вам организовал летний отдых? Или как?
– Почему летний? Я же говорю, может, мы жить тут будем. Круглогодично! – сказал я. – Тут вон городишко рядом – пятнадцать кэмэ. Организую пекарню, буду печь выдающийся хлеб! Это, в конце концов, моя исконная профессия.
Петя слегка поднял брови, но повременил высмеивать меня, а вместо этого ещё раз оглядел снег поляны с проломленной в нём одинокой тропой.
– Петь, ну давай уже, не томи! Говори, чего не нравится! – поторопил я, теряя терпение.
Мне было важно его слово, потому что не раз уже на моём веку предсказанное им сбывалось. Петин отец убеждал сына заменить игру на рояле игрой на бирже, но Пете было плевать на курсы валют. Он любил угадывать счастье. «Ты, брат, не бери с меня примера. Женись, заводите ребёнка, когда поругаетесь – не расходитесь. Тебе этого нельзя». Примерно так он сказал, когда я в первый раз упомянул ему про мою новую знакомую, Майю.
И вот теперь оракул молчал, прислушиваясь к снегу, вытягивая из меня последние жилы терпения. Наконец черты его лица смягчились, Петя обернулся ко мне с улыбкой удовольствия.
– А знаешь, что? Берём! – заключил он и, подойдя, хлопнул меня по плечу. – Намаешься, но что с тобой делать!
Что брать в Старой Весне и как, я не знал, но Петя помог мне. Он сказал – надо сперва пообщаться с местными, посмотреть, что за люди, захочется ли мне вообще жить с ними по соседству. Серый дом с зелёной крышей, тот, что я назвал про себя «дворянской дачей», сразу приглянулся ему.
Мы пошли на дымок, и уже издали до нас долетел знакомый шум. Не веря своим ушам, мы переглянулись. Нет, в самом деле – фортепианная музыка! И, остановившись у забора, прислушались к вороху звуков. Инструмент гремел и выл. Чьи-то пальцы бегали с приличной скоростью, но как-то пьяно. Петя поморщился.
– Хороший немецкий инструмент раздолбали до неузнаваемости, – сказал он.
– Так постучись, настрой! – подзадорил я его. – Ты же любишь!
– Такое не настраивается, – возразил Петя и поглядел окрест, как если бы его вердикт относился ко всему пространству Старой Весны.
Каким-то безрадостным показался мне его взгляд.
– Слушай, – усмехнулся он, – а может, и мне засесть в лесу с раздолбанным роялем? Знаешь, как монахи отчитывают грехи человеческие – так вот засесть бы у вас в деревне и отчитать – по Баху от и до!
Нагнувшись, он черпнул снега, слепил в голых ладонях комок и со злым размахом швырнул в липу.
– Знаешь, брат, что меня во всём этом поражает? – сказал он, поправив намокший пластырь и нагибаясь за новым снежком. – Даже на такое вот примитивное «засесть в деревне» надо кучу денег. Просто кучу – дом построить, жить на что-то… Скажи мне, чем я занимался эти тридцать лет? – и он снова залупил в липу.
– По-моему, Петь, чем-то намного лучшим, чем я, например, – сказал я и собрался развить эту тему, как вдруг прямо у наших ног под калитку нырнула драная серая кошка. Взлетела на крыльцо и заскреблась.
Дверь отворилась. Мелькнуло девичье лицо в золотистом облаке, и сразу запахло масленицей – нагретой сковородой, блинами.
– Васька, ты где шлялась, бандитка! А ну иди греться! – пропел высокий голос, – и уже за смыкающейся дверью: – Николай, Васька пришла!
Петя вытянул шею, стремясь разглядеть явление. А я остро, всем телом почувствовал близость приюта. Почему-то мне подумалось, что в этом доме нам будут рады и даже напоят чаем.
Петя, забыв на время о своих претензиях к жизни, взялся за хлипкие колышки калитки и с любопытством уставился на окна.
– Петь, пойдём, неудобно, – сказал я.
– Да я вот думаю, может, правда инструмент им настроить? – улыбнулся Петя, выбираясь на дорогу. – Кстати, вот ты уже кое-что и знаешь о местных жителях! Милейшие интеллигенты. Даже интересно – чего их сюда занесло? А барышню видел? Рыжая! Прелесть, по-моему. Кошка Васька женского рода – «где ты шлялась». Значит, Василиса! Блины, цветочки. И совершенно лишний в данном контексте Николай. Но он нам не соперник. Мы его одолеем в честном бою! Шандарахнем Шуманом по роялю – и враг повержен! Как тебе такой расклад?
От Петиной шутки мне потеплело. Мы не станем громить Николая, а подружимся по-соседски, – решил я. Кошка Васька родит котят, одного возьмёт себе Лиза и устроит ему в мансарде нового дома гнездо.
– У них ещё ребёнок, сын, – вспомнил я детей со снегокатом.
– Да? – переспросил Петя разочарованно. – Ну тогда и бог с ними!
Мы пошли по тропке вдоль берегов свежего снега. Утихла музыка, блинный дух проводил нас до соседнего забора и отстал.
– Значит, слушай меня! – сказал Петя, видя мою задумчивость, и перечислил вопросы, которые необходимо будет прояснить перед покупкой. Можно ли протащить сюда из Отраднова, посёлка под горкой, газ? Найдутся ли желающие заасфальтировать со мною в складчину сто метров плохой дороги? Хватает ли местного электричества на то, чтобы вскипятить чайник, или надо самому тянуть «три фазы»?
Вопрос, продаётся ли здесь участок, не беспокоил Петю.
– А ты купи поляну у леса! – сказал он. – Сходи в инстанцию, поговори. Если это у них картофельные участки – может, и продадут. Я даже могу спросить у отца, он тебе даст юриста для консультации. Хочешь?
Я и не знал уже, чего хочу. Близость перемен оглушила меня. В состоянии удивлённой растерянности я сел за руль и на съезде с просёлка влетел в яму, припорошенную снежком. Через пару сотен метров машину повело. Я вылез – одно колесо спускало. На ободах мы доползли до городишка и, сдав машину в ближайший шиномонтаж, вышли курить на улицу.
В городке пахло Москвой – но мягче, прозрачней. Солнце сползло за крыши, ветер окреп.
– Слышишь! – вдруг сказал Петя и обернулся навстречу ветру.
Я прислушался – вдалеке скрипела невидимая железка. Её голос был звучный, какой-то старинный. Так в кино могут скрипеть корабельные снасти и дверь в погребок.
– Хорошо поёт, в ре мажоре! – заметил Петя и взглянул на меня с любопытством. – Пройдёмся?
Не торопясь, мы пошли по переулку на звук и вскоре увидели крохотный двухэтажный особнячок. Снег прилип к карнизу и свисал искрящимися наплывами, блестела на солнце голубая глазурь штукатурки с белыми облаками облуплин. Но главное – над козырьком крыльца качался флюгер – кованый крендель. Он сорвался с одной петли и не мог держать ветер. Его мотало. При этом когда он рвался вправо – нота была выше, чем та, что на обратном пути.
Пока мы любовались, дверь под флюгером распахнулась и на крыльцо вышел парень в пыльном свитере. Он нёс хлебный лоток – старый, из разбухшего дерева, с отмытыми добела бортами. На лотке были уложены, как пироги, народно-промысловые безделушки из глины – колокольчики, свистульки и прочее.
Аккуратно сойдя по ступеням, он задвинул ношу в стоящую на площадке «газель».
Загипнотизированный хлебным лотком, я спросил, что за товар он грузит.
– Дом народных ремёсел съезжает, – объяснил он.
– А лоток откуда?
– Тут булочная была, – сказал он, отряхивая ладони от глиняной пыли. – Давно.
Я мельком глянул на стоявшего поблизости Петю: его лицо выражало смесь иронии и восхищения Божьим промыслом.
– А теперь что планируется, не знаете? – не унимался я.
– Смотря кто новые хозяева.
