Линия жизни. Книга первая

Эх, эти проводы…

Сколько раз впоследствии я просыпался ночами, восстанавливал в памяти всё произошедшее, пытался найти объяснение нашему безобразному поведению и не находил. Двадцать девятого октября поздно вечером собрались у Рудака. Несмотря на то, что накануне договаривались посидеть чисто мужской компанией, Петя Жернов пришёл со своей боевой подругой Людмилой Растегаевой, а Вася Мирошниченко прибыл с двумя девицами: с одной из них – фигуристой рыжеволосой шатенкой – он близко дружил уже больше месяца, другая пришла за компанию. Всего собралось человек десять-двенадцать.

После обильного и продолжительного застолья отправились по домам. Рудак пошёл нас провожать.

В темноте все как-то незаметно разбрелись: Петя со своей зазнобой откатил в сторону, Вася с подругой ушли далеко вперёд. Отстали мы втроём: Валька, я и Гена Бабошин-Боша. Шли довольно шумно.

Подходя к Центру, на улице имени знаменитого террориста Каляева заметили впереди Ваську с его зазнобой, которая была прилично пьяна и всю дорогу висела на нём. Вдвоём они зашли в какой-то подъезд, к которому некоторое время спустя подошли и мы. Из-за двери доносились странные звуки: то ли стоны, то ли всхлипы. Все были довольно сильно пьяны, ситуация показалась нам забавной, мы с любопытством притаились у двери и стали слушать, ожидая, что будет дальше. Через некоторое время из подъезда выскочил Васька и ринулся в кусты, как выяснилось позже, спешил элементарно отлить. Заинтригованный его поспешным бегством Рудаков вошёл в неосвещённый подъезд. Там он увидел разложенную на ступеньках девицу. Её голые ноги тускло белели в темноте. Развернувшись, Валька вышел на улицу, а следом за ним выпала и Васькина зазноба. Её растрёпанный вид говорил сам за себя.

И тут случилось то, чего я впоследствии не смог объяснить ни адвокату, ни прокурору, ни самому себе… Не могу понять, что на меня нашло – какая-то злость, сродни той, что накатывала, когда я видел пьяных отца с мачехой – и я ударил её.

Кто-то попытался схватить за руку меня, кто-то – успокоить и удержать девушку; в этой суматохе она вырвалась и забежала в вестибюль расположенного поблизости общежития. А мы на автопилоте потопали дальше.

Немного погодя наша компания тоже разбрелась, остались только мы с Бошей, так как жили в одном районе, даже общежития стояли рядом.

Вот таким был наш последний вечер в Серове.

Рано утром все мы были арестованы, и нам троим: Ваське, Вальке и мне – было предъявлено обвинение в изнасиловании. Бошу не взяли, так как в поле зрения нашей потерпевшей он не попал. Его арестуют позднее – за драку – и осудят за хулиганство.

Забрали нас в течение ночи, притом, меня – под самое утро. Васю и Валентина потерпевшая назвала сразу, и за ними немедленно приехали. А вот со мной возникла незадача: девица смогла дать только описание. Среди особых примет указала зелёную олимпийку под пиджаком. Тогда один из дежурных воскликнул:

– Да я знаю, кто это! Поехали…

Незадолго до этого произошёл один курьёзный случай. Возвращаясь домой со стадиона, я увидел, как Якуш-Рыжий, воюет со своей зазнобой. Людмила, девица очень яркая и темпераментная, решительно тащит пьяного в стельку Якуша домой, а он, чем-то недовольный, вяло пытается отбиваться. Тогда она снимает с ноги туфлю и начинает охаживать Рыжего этой туфлей по башке. Я, конечно, как джентльмен вмешался, пытаясь их разнять, потому что понимал, что пьяный Якушев, не рассчитав, может ударить очень сильно, но тут подъехал милицейский ГАЗик, нас погрузили и увезли в отделение.

Выпустили всех быстро, даже пьяного Якуша отдали Людке на поруки – уж очень она просила, даже всю вину взяла на себя.

Вот тогда-то, пока писали объяснения и разбирались, кто виноват, а кто прав, я и засветился в своей зелёной олимпийке.

После того, как меня поместили в камеру предварительного заключения – КПЗ – я забрался на нары и почти сразу уснул. В камере уже находились двое, но они не проявили большого любопытства к новому жильцу, только слегка приподняли головы и продолжили спать. Позже принесли завтрак – утреннюю баланду, но есть я не хотел и не мог.

Почему-то вместе с нами забрали и Петю Жернова, который даже близко к месту происшествия не подходил.

Днём начались допросы, с парней на экспертизу стянули трусы, правда, через некоторое время вернули все в дырах, видимо, брали образцы биоматериала. Меня почему-то обошли стороной. Через некоторое время мы уже знали, кто в какой камере сидит и очень удивлялись: что делает здесь Петя, которого даже на месте происшествия не было. Только ближе к вечеру следователь, разобравшись, отпустил его домой, вручив на прощание изрезанные трусы.

Оказалось, что Петюня, провожая свою девушку, тоже уговорил её в подъезде. И только после того, как она подтвердила этот факт, его отпустили. На прощание следователь Шлыков пробурчал:

– Что за команда у вас такая – трахаетесь по подъездам! Вам что, других помещений не хватает?

В ответ на это перепуганный Петя попросил прощения и дал честное благородное слово, что больше так делать не будет, так как на днях уходит служить в Советскую Армию.

А с нами начали проводить следственные действия. Вот только до сих пор не могу понять, почему меня, в отличие от моих друзей, не возили на место преступления, не брали никаких анализов с одежды, как будто знали наверняка, что искать там нечего.

После вызова к следователю, снятия показаний и оформления протокола возвратился в камеру, залез на нары и снова уснул. Так и проспал до следующего утра.

Днём в камере появился четвёртый член нашего небольшого преступного сообщества. Пожилой, невысокого роста. По повадке чувствовалось, что казённый дом гражданин посещает не впервой.

Окинув всех присутствующих оценивающим взглядом, он расположился на соседней шконке.

Вечером двум старожилам пришла охота поиграть со мной как с самым молодым в игры, которые особенно популярны в тюрьме, но о которых я, естественно, не имел ни малейшего представления. Почуяв в этом какой-то подвох – отказался. Тогда они попробовали меня заставить, но, получив отпор, угомонились.

Вовка-Монгол

Моему соседу явно понравилось, что я могу за себя постоять – мы разговорились. Звали его Володя Перевалов. Я рассказал новому знакомому о своих злоключениях, он подробно расспросил обо всех деталях дела, о том, что нам вменяет следствие.

– Да, Владик, тут малым сроком не отделаться: шьют вам групповуху. А вообще учти, что в большей степени всё решает следствие, даже не суд. А уж адвокаты – это вообще открытый вопрос, решают ли они хоть что-нибудь.

Вовка Монгол – такое было у него погоняло. На тот момент имел он уже семь ходок, то есть, сидел уже семь раз.

Родился Володя Перевалов в Серове, тогда это был Надеждинский завод. В школе сидел за одной партой с Анатолием Серовым. Вместе с ним в составе группы товарищей делал командный забег на лыжах по маршруту Надеждинский завод – Свердловск в честь очередного партийного праздника.

Вот такая судьба: один стал вором, а другой – лётчиком, героем Советского Союза, в честь которого и назвали впоследствии город Серов.

Свою кличку Монгол получил, когда этапом пришёл из Монголии – даже там, в голой степи, были лагеря – на Колыму. Это произошло в ту пору, когда все категории заключённых начали сортировать по режимам в зависимости от количества и тяжести преступлений. Монголу за его многолетние подвиги полагался особо строгий режим. Таких заключённых стали именовать «полосатики». Володя рассказал, как этапом пришёл на Колыму, как после бани получил новую форму. Водить полосатиков на работу полагалось только прикованными друг к другу.

– Когда нас первый раз повели на работу, – рассказывал Монгол, – нам встретилась бабка, которая гнала корову с пастбища. Бабка пала на спину и давай креститься, а корова развернулась, да как рванёт в лес…

Монгол растолковал, чем отличаются существующие сейчас в лагерях режимы, и неожиданно признался:

– Владик, если снова дадут особый, я жить не буду: вскрою вены или повешусь. Ты не представляешь, что это такое… Мне просто не выдержать, а мучить себя весь срок… Не смогу…

Ночью я внезапно проснулся и в тусклом свете, проникавшем в камеру через решётку над входной дверью, увидел, что мой сосед сидит на нарах, уставившись в одну точку. Заметив краем глаза, что я поднял голову, Монгол заговорил, словно продолжая начатую беседу:

– Я ведь, Владик, решил завязать полностью, – откровенничал он. – Надоело. Семь ходок. Больше двадцати лет по тюрьмам и лагерям. Здоровья нет. На свободе – ни одной родной души, а ведь у меня уже сын мог бы быть такой, как ты.

Лицо его дрогнуло:

– И какой впереди финиш?

Я молча вздохнул – а что тут ответишь: самого неизвестно, что ждёт.

– Как-то в компании познакомился с одной, – продолжал Монгол, – молодая, красивая. Проститутка. Сошлись быстро. Она девка хорошая, понимающая. Вот так повстречались сколько-то, я и говорю: «Знаешь, Нинка, я – вор, ты – проститутка. Давай бросим свои занятия и будем жить вместе». И знаешь, Владик, ведь всё получилось: комната у неё была, на работу устроились. Почти год жили душа в душу…– он вдруг ударил кулаком по доскам (ни матрасов, ни подушек в КПЗ не полагалось) – это Башмак, сука. Больше просто некому…

Вовку-Монгола обвиняли в краже велосипеда, а он подозревал, что кража эта – дело рук вора по кличке Башмак. В тот злополучный день они вместе пили водку, а потом Башмак куда-то слинял.

На следующий день, провожая меня в следственный изолятор Свердловска, Монгол рассказал, что такое «прописка» и как нужно себя вести, чтобы наиболее борзые обитатели камеры меня не «опустили», ибо последствия этого могли быть самые печальные.

СИЗО. СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР

В Свердловск в столыпинском вагоне – так назывался вагонзак – прибыли рано утром. Теперь, когда допросы окончились, мы ехали втроём в одном из отделений вагона. Сверив показания, обнаружили, как это ни странно, некоторые разночтения. Зная, что в Серов для уточнения нас привезут ещё не раз, договорились, как их нивелировать.

По приезде в следственный изолятор всех пассажиров вагона загнали в небольшой бокс, где продержали довольно продолжительное время, а затем повели в парикмахерскую, баню и на прожарку одежды. Ещё в Серове ко мне в КПЗ приезжала бедная моя бабуля, и хоть свиданку нам не дали, смогла передать необходимую одежду и забрать вещи, которые мне теперь долго ещё не понадобятся – это я уже осознал. Так сменил я гэдээровский костюмчик и туфли на телогрейку и кирзачи.

Васьки с нами уже не было: сразу по приезду в СИЗО его отделили и отправили в блок для несовершеннолетних, чтоб не набирался мудрости у старших товарищей по заточению.

В бане я обратил Валькино внимание на одного мужика. Со спины его можно было принять за юношу: рельефная мускулатура, ни капли жира; но когда поворачивался, становилось ясно, что лет ему не меньше семидесяти: всё лицо в морщинах и в обрамлении большой седой бороды.

После проведения гигиенических мероприятий: стрижки, помывки, прожарки – нас развели по камерам. Я вместе с этим стариком попал в камеру номер семьдесят семь; Валька, как потом выяснилось – в шестьдесят третью; а Васька, естественно, к малолеткам.

Мне досталось место на верхних нарах, а вот деду уступили место внизу. Дед был человеком очень интересным. Лезгин по национальности, он страшно любил играть в шашки, именно это обстоятельство нас в дальнейшем и сблизило. Я, за редким исключением, постоянно у него выигрывал, и надо было видеть, как он при этом горячился и проклинал всё на свете.

В СИЗО лезгин попал за изумруды. Оказывается, в течение стольких лет, сколько он себя помнил, дед перевозил драгоценные камни с Урала на Кавказ, где их гранили и контрабандой отправляли за границу. Связи здесь, на Урале, были давно отлажены, но его таки проследили и задержали с грузом при посадке в самолёт. « Я ещё при Сталине этим занимался! И вообще всю жизнь этим занимался! И выйду – снова буду этим заниматься!» – часто кипятился он.

В камере дед пробыл недолго, так как предназначалась она для первоходок – тех, кто был арестован впервые. Когда же следствие установило личность и послужной список нашего деда – а на это ушло несколько дней – его сразу же перевели вниз, в отделение для рецидивистов. Но я снова забегаю вперёд.

* * *

Итак, я попал в камеру семьдесят семь. После ужина команда старожилов решила организовать мне «прописку» – точно так, как рассказывал Монгол. Особенно скакал и подзуживал остальных один выходец с «ридной Украины» с аристократической фамилией Потоцкий – до того мерзкий тип, что даже сейчас не могу вспоминать его без отвращения. Я, чтобы выиграть время до отбоя, сперва покочевряжился, а потом согласился поучаствовать в «спортивных играх и силовых упражнениях».

Первое: перетягивание. Двое садятся на пол лицом друг к другу, упираются ступнями и, держась руками за одну горизонтальную палку, тянут её каждый на себя. Выигрывает тот, кто оторвёт противника от пола. Для затравки новичку подставляют «слабых» соперников, которых он с лёгкостью побеждает. Когда же «чемпион», упиваясь своими победами, теряет бдительность, ему подсаживают по-настоящему сильного противника. Но всё веселье заключается в том, что под задницу проигравшему новичку подставляют таз с водой, куда он под звонкий хохот зрителей и плюхается, когда соперник резко отпускает палку. Естественно, про таз с водой новичок ничего не знает.

Вот именно этот фокус у массовиков-затейников и не пролез: как только я почувствовал, что соперник перетягивает и моя задница отрывается от пола – резко разжал руки. Напарник завалился на спину, а я обернулся и кивнул на приготовленный таз с водой:

− Переставьте так, чтоб я видел.

Хохмы не случилось, зрителей ждало разочарование…

А этот поганец всё никак не унимался, предлагая новые и новые забавы. Поди, натерпелся в своё время, и теперь душа требовала компенсации морального вреда. Он предлагал, а я с улыбкой рассказывал о тех подвохах, которые меня ожидают. Здесь уж на повестку встал вопрос сохранения и поддержания его авторитета. В голосах Потоцкого и его шестёрок появились истерические, злые нотки, но тут в «кормушку» прогремел голос вертухая: «Отбой!» Вот с этим шутить было нельзя: невыполнение команды могло привести в карцер. Все полезли на шконки. Вслед я услышал злое шипение хохла:

− Ничего, завтра мы с тобой разберёмся!

* * *

Ночь прошла тревожно: в голову лезли дурные мысли. Уснул только под утро. После подъёма и оправки, когда вся камера томилась в ожидании завтрака, открылась дверь, и – о, чудо – на пороге возник Женька Собянин. Тот самый Женька, с которым летом мы дрались в финале на первенство области среди юношей спортивного общества «Труд»! Камера радостно загудела, оказывается, он был здесь старожилом.

Ещё в начале осени промелькнула информация о том, что Женька с кем-то крепко подрался, но того, что по этому поводу он находится под следствием, мы не знали и особого значения происшедшему не придали.

Все старожилы включая плюгавого Потоцкого кинулись пожимать Женьке руку, а я стоял и растерянно смотрел на него. Только и смог вымолвить: – Женя…

Женька повернул голову и бросился ко мне. Мы обнялись, а в камере вдруг стало тихо, и даже хохол скромно отвёл глаза. Как я смог всё это увидеть и осознать буквально за доли секунды – не понимаю. Видимо, все чувства в тот момент были обострены до предела.

Женя только что приехал из Серова: его этапировали для подписания статьи двести первой об окончании следствия – теперь оставалось ждать вызова в суд.

– Я ещё в Серове узнал о ваших делах, – сказал он.

На душе стало спокойнее. Поговорили: он о своём деле, я – о нашем.

– Как прошла первая ночь? – спросил Женя.

Я рассказал о том, как меня хотели прописать. Он показал пальцем на хохла – я кивнул. Женя спокойно, с улыбкой подошёл к Потоцкому, что-то тихо сказал ему на ухо – у того от страха перекосилось лицо, а Женя, как всегда с улыбкой, вернулся ко мне:

– Пусть сейчас попробуют сунуться! Владька, мы вдвоём с тобой эту кодлу быстро причешем.

Больше о прописке никто не заикнулся, обещание разделаться со мной так и осталось обещанием. А через месяц старожилом стал уже я, и уже меня тепло приветствовали и жали руки после возвращения с этапа.

* * *

Семьдесят седьмая камера отметилась ещё и тем, что в ней дожидался суда один из братьев Коровиных – фигурант резонансного уголовного дела об убийстве еврейской семьи Ахинблит. Такого город не знал на протяжении многих лет: убито семь человек, среди которых – тринадцатилетний ребёнок. Руки жертв были связаны, а горла перерезаны. После того, как о происшедшем сообщила радиостанция «Голос Америки», дело взяли на особый контроль. Преступление было раскрыто спустя две недели благодаря старшему оперуполномоченному уголовного розыска управления милиции Свердловска старшему лейтенанту милиции Николаю Калимулину, точнее, его агентурным связям.Вскоре четверо участников преступления: братья Владимир и Георгий Коровины, Герман Патрушев и Арнольд Щеголев были задержаны и осуждены к высшей мере наказания. Выяснилось, что охотились преступники за деньгами, которые тесть хозяина дома Моисей Иткин собирал на синагогу. Денег бандиты не нашли, поскольку ранее власти города в строительстве синагоги отказали, и Иткин с согласия общины раздал собранные средства малоимущим.

Правда, зэковская версия несколько отличалась от официальной милицейской: деньги преступники не нашли, так как они находились в собачьей будке, а вот облигации трёхпроцентного займа прихватили – по ним убийц и обнаружили. Кроме того, в состав преступной группы входила женщина. Она получила максимальный срок, но осталась жива.

* * *

Восемь месяцев обживал я камеру номер семьдесят семь. Периодически нас вызывали на этап, везли в Серов, уточняли какие-то детали и привозили обратно. Связано это было с тем, что Васькина подруга начала менять показания, которые каждый раз были такие разноречивые, что следователю волей-неволей приходилось этапировать нас из следственного изолятора. В то время редкие встречи на этапах были для нас самыми радостными событиями: делились новостями собственной жизни и весточками, которые получали с воли. Письма в период производства следственных действий были строжайше запрещены, но Валькина подруга Ольга каким-то образом умудрялась переправлять ему записочки через вертухаев.

Вальке приходилось тяжелее всех: к моменту его заселения в камере сформировалась группа беспредельщиков, которые всячески пытались над ним издеваться. К счастью для Вальки, продлилось это недолго: вскоре был арестован один из лидеров уралмашевской шпаны Лёва Лившиц – личность, хорошо известная не только у себя на Уралмаше, но и в городе. Вот тут беспредельщикам пришёл кирдык: Валька и Лёва быстро сошлись, и все бывшие Валькины обидчики вдруг начали перед ним заискивать. А сошлись они на почве спорта. В те годы на Уралмаше было много классных боксёров: Виктор Паршинцев, Борис Сафин, Саша Глазырин и много-много других, с которыми, как потом оказалось, и Валька, и Лёва были знакомы и чисто по-спортивному дружны. Так в камере произошла смена власти.

Артист погорелого театра

Расскажу про ещё один очень забавный случай, который произошёл уже в нашем «общежитии». Однажды в камеру закинули мужичка значительно старше нас. Собой он был довольно хлипок, но по повадке чувствовалось, что далеко не прост, хоть и пытается прикинуться валенком. Звали его Петя Вершинин.

Спустя несколько дней нового соседа вызвали к следователю и повторно дактилоскопировали – сняли отпечатки пальцев. Вернулся Петя угрюмо-отрешённым. Было видно, что произошедшее очень ему не понравилось. А вот когда через несколько дней его вызвали в третий раз, Петя заявился обратно с отборным матом.

Оказалось, что когда-то, очень давно, наш сосед был осуждён за грабёж и отбывал свой срок в Воркуте. И вот он – уникальный случай: с Воркуты Петя бежал. Причём, как голубь на родную помойку, воротился в милый сердцу город Свердловск, в свой же Орджоникидзевский район, откуда его когда-то насильственно переселили в зону с менее благоприятным климатом. Правда, поселился Петя по другому адресу, где по поддельным документам спокойно проживал в течение нескольких лет; и мог бы прожить так ещё очень долго, если б снова не загремел за грабёж.

Отпечатки пальцев не переделаешь, а потому на следующий день Петюню с вещами перевели вниз – к рецидивистам.

На этом Петины приключения не закончились. Как-то во время прогулки он вырвался из строя и по лестнице вбежал на смотровую площадку, где нёс службу охранник, наблюдающий за прогулочными двориками. Оттуда Петя рыбкой скользнул в один из отсеков, над которым не было натянуто сетки, и, мастерски завершив манёвр, разбил при падении голову. Всё вышеописанное он исполнил с большим артистизмом, на высоком художественном уровне, а посему сразу отъехал в больничку, где начал косить под придурка: «потерял» память, отвечал невпопад и – тому подобное.

Как выяснилось позже, наш бывший сокамерник поставил перед собой непростую задачу: пролезть в дурдом.

Принять такое решение может только суд.

И вот Петра Вершинина ведут в суд.

Некоторые дилетанты, пытаясь произвести нужное впечатление, суют за щеку мыло и с пеной у рта имитируют психический припадок. Не таков был наш Петя, натура творческая и, как я уже отмечал, артистическая. Накануне судебного заседания он тщательно подготовился: нажевал чёрного хлеба и сложил в штаны.

Перед моим мысленным взором так и стоит картинка.

– Встать, суд идёт!

Петя, с неподвижным лицом идиота, сидит, уставившись в одну точку, но вдруг словно прислушивается к чему-то внутри себя, ёрзает на лавке… Лицо его светлеет, оживляется… Петя запускает руку в штаны, достаёт оттуда нечто тёмное, бесформенное и начинает судорожно запихивать это в рот, давясь и размазывая по щекам.

Женщина-судья, переломившись пополам, с рвотными спазмами сползает под стол.

Аплодисменты!

Занавес!

Таким способом Петя и решил поставленную задачу: попал в дурку, откуда моментально бежал. Как ему это удалось, одному Богу известно.

Правда, бегал он недолго. Нужно отдать должное нашей доблестной милиции: в этот раз Петя пробыл на свободе считанные дни. Сколько ему дали с учётом неотбытого срока и всех последующих заслуг – не знаю, но, думаю, припомнили всё.

Встать. Суд идёт. Июнь 1965 года

В июне шестьдесят пятого года нас привезли в Серов на подписание статьи двести первой «Окончание следствия». Здесь же мы познакомились со своими адвокатами. Ваську должен был защищать самый опытный адвокат Серова – Шапиро. Вальку – один из лучших адвокатов Свердловска – Бейлин Михаил Романович. У бабули же хватило денег лишь на оплату услуг недавней выпускницы Свердловского юридического института Сидоровой Веры Максимовны.

Вера окончила институт с красным дипломом, вышла замуж – впоследствии её муж стал одним из руководителей Свердловской железной дороги – и вслед за ним приехала в Серов. Опыта у молодого специалиста практически не имелось, но человеком она была очень добросердечным и ответственным. Вера быстро прониклась сочувствием к моей бабуле, а та в ней просто души не чаяла.

Документы об окончании следствия мы подписывали с большим недоумением, потому что наша потерпевшая несколько раз меняла показания: обвиняла то одного, то другого; потом вдруг оправдывала того, кого обвиняла, а обвиняла того, кого раньше оправдывала – и так несколько раз. Мы понимали, что суду, если он действительно захочет, разобраться в такой каше будет непросто.

После подписания документов и беседы с адвокатами мы снова были этапированы в СИЗО: ждать вызова в суд. Наконец вызов был получен. С одной стороны, на душе было тревожно: что нас ждёт? С другой, любая определённость лучше любой неопределённости.

Мы уже знали, что вершить правосудие будет состав судейской коллегии под председательством Соболева Сергея Ивановича, по отзывам людей бывалых, судьи справедливого. А поддерживать обвинение должен Главный прокурор Серова Иванисов А.В. Вот тут нам предсказывали незавидную участь: Иванисов характеризовался как человек не столько жёсткий, сколько жестокий, не признающий милосердия по отношению к преступникам.

В один из тёплых июньских дней нас погрузили в воронок и привезли в Серовский городской суд. У здания суда машину встречала уйма народа: друзья, родственники и просто знакомые. Нас ввели в зал заседаний и разместили на скамье за загородкой. Ни клетки, ни наручников не было.

Начала процесса мы прождали не меньше часа; наконец, вышли судьи, но лишь за тем, чтобы объявить, что заседание откладывается ввиду неявки потерпевшей.