Люди сороковых годов

– Где барыня? – спросил он ту.

– В гостиной, – отвечала Марья, искоса посматривая на вошедшего за барином Ивана.

Вихров поспешно прошел в гостиную.

– Ах, вот это кто приехал! – воскликнула Клеопатра Петровна, увидя его.

Она, как увидел Вихров, играла в карты с Катишь Прыхиной и с каким-то молодым человеком очень маленького роста.

– Ни грязь, ни теснота, никакая мирская суета не удержали меня приехать к вам! – говорил Вихров, подходя и целуя ее руку.

– Еще бы вы не приехали, – сказала Клеопатра Петровна. – Это monsieur Цапкин, доктор наш! – отрекомендовала она Вихрову молодого человека. – Вихров! – прибавила она тому.

Павел сейчас же припомнил, что ему говорил Живин, и его немножко покоробило.

– Здравствуйте, Вихров! – сказала Павлу m-lle Прыхина совершенно дружественно и фамильярно: она обыкновенно со всеми мужчинами, которых знала душу и сердце, обращалась совершенно без церемонии, как будто бы и сама была мужчина.

– Хотите пристать к нам? – сказала Фатеева: они играли в преферанс.

– Сделайте одолжение, – отвечал Вихров.

– Monsieur Цапкин, сколько у вас? – спросила Фатеева, перегибаясь к нему на стол и смотря на его ремизы.

Тон голоса и манера m-me Фатеевой, с которой она это сделала, показались Вихрову как-то подозрительны.

– Сто сорок восемь-с, – отвечал доктор солидным и немножко даже мрачным голосом. Вихрову он показался в одно и то же время смешон и противен.

Начали играть. M-me Фатеева явно взмахивала иногда глазами на доктора, а тот на нее, в свою очередь, упорно уставлял на несколько минут свой взор.

Вихрова окончательно стало это выводить из терпения, и он почему-то всю злобу свою – впоследствии он очень раскаивался в этом, – всю свою злобу вздумал выместить на m-lle Прыхиной.

– А я вам поклон привез, – сказал он.

– От кого? – спросила та на первых порах совершенно спокойно.

– От Кергеля, – отвечал Вихров.

При этом Клеопатра Петровна и доктор даже с некоторым испугом взглянули на него и m-lle Прыхину.

– Очень благодарна, что вспомнил меня, – отвечала Прыхина, едва совладевая с собой и вся покраснев.

– Он мне читал стихи, которые когда-то писал к вам, – продолжал немилосердно Вихров.

– Он может писать мне стихи или не писать, – мне это все равно! – отвечала бедная девушка и затем, со слезами уже на глазах, обратилась к Фатеевой:

– Извини, ma chere, я не могу пока играть, – произнесла она и, чтобы совсем не разрыдаться, проворно вышла из гостиной.

– Зачем вы это ей сказали! – проговорила Клеопатра Петровна с укором Вихрову.

– Что такое сказал я? – спросил он, стараясь представить, что говорил без умыслу.

– А то, что этот негодяй ее погубил, а вы еще смеетесь над ней, – пояснила Фатеева.

– Женщина в таком положении может возбуждать только сожаление и участие, – произнес опять с важностью доктор.

– Разумеется, – согласилась с ним и Клеопатра Петровна.

«Как она спелась с этим господином!» – подумал Вихров.

– С большим бы удовольствием изъявил ей и мое участие и сожаление, если бы только знал это прежде, – проговорил он вслух.

– Ну, так знайте теперь и не говорите ей никогда больше об этом! – подтвердила Фатеева.

Катишь возвратилась; она умылась, поправила себе прическу и опять села играть; на Вихрова она заметно дулась.

– Ну, помиримтесь, – сказал он ей.

– Ни за что! Вы очень больно ужалили меня, – возразила Прыхина и затем сейчас же как бы совсем занялась игрой в карты.

Злоба в душе героя моего между тем все еще продолжалась, и он решился перенесть ее на доктора.

– Вы Московского университета? – спросил он.

– Московской академии, – отвечал тот.

– И здесь уездным врачом?

Доктор мотнул ему головой.

– Monsieur Цапкин так был добр, – вмешалась в разговор m-me Фатеева, – что во время болезни моего покойного мужа и потом, когда я сама сделалась больна, никогда не оставлял меня своими визитами, и я сохраню к нему за это благодарность на всю жизнь! – прибавила она уже с чувством и как-то порывисто собирая карты со стола.

Вихрова это еще более взбесило.

– Каким же бы образом молодой врач отказал в совете и в помощи такой милой и молодой даме, – это было бы даже неестественно, – проговорил он.

– Для врачей нет ни молодых, ни старых; они должны всем давать советы, – произнес серьезно доктор.

– Да, но это только нравственное правило, которое в жизни далеко не исполняется.

– Не знаю, – сказал доктор с усмешкой, – по крайней мере я в жизни исполнял это правило.

– Честь вам и слава за то! – произнес Вихров.

За ужином Клеопатра Петровна тоже была заметно внимательна к доктору и вряд ли даже относилась к нему не любезнее, чем к самому Павлу.

– Вы ничего, доктор, не кушаете, – говорила она, уставляя на него свои светлые глаза.

– О, нет, я уже ел довольно! – отвечал тот, заметно модничая и не теряя своей важности.

Когда после ужина стали расходиться, Вихров, по обыкновению, вошел в отводимый ему всегда кабинет и, к удивлению своему, увидел, что там же постлано было и доктору. Он очень хорошо понял, что это была штука со стороны Клеопатры Петровны, и страшно на нее рассердился. Сейчас же улегшись и отвернувшись к стене, чтобы только не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного в доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и, не стесняясь тем, что доктор явно не спал, надел на себя халат и вышел из кабинета; но куда было идти, – он решительно не знал, а потому направился, на всякий случай, в коридор, в котором была совершенная темнота, и только было сделал несколько шагов, как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за тем раздался крик:

– Ой, батюшки!.. Господи!.. Что это такое!?.

Оказалось, что Вихров попал ногой прямо в живот спавшей в коридоре горничной, и та, испугавшись, куда-то убежала. Он очень хорошо видел, что продолжать далее розыски было невозможно: он мог перебудить весь дом и все-таки не найти Клеопатры Петровны.

С самой искренней досадой в душе герой мой возвратился опять в кабинет и там увидел, что доктор не только не спал, но даже сидел на своей постели.

– Куда это вы ходили? – спросил он его явно встревоженным голосом.

– Куда надо было! – отвечал ему лаконически Вихров, снова ложась на постель и отвертываясь к стене; но потом он очень хорошо слышал, что доктор не спал почти всю ночь и, как кажется, стерег его.

Поутру Клеопатра Петровна предположила со всеми своими гостями ехать в церковь к обедне; запряжены были для этого четвероместные пошевни. Когда стали усаживаться, то так случилось, что против Клеопатры Петровны очутился не Вихров, а доктор. В прежнее время она никак бы не допустила этого сделать; кроме того, Вихров с большим неудовольствием видел, что в ухабах, когда сани очень опускались вниз, Клеопатра Петровна тоже наклонялась и опиралась на маленького доктора, который, в свою очередь, тоже с большим удовольствием подхватывал ее. В продолжение обедни Вихров неоднократно замечал бросаемые, конечно, украдкой, но весьма знаменательные взгляды между Клеопатрой Петровной и доктором, и когда поехали назад, то он почти оттолкнул доктора и сел против Клеопатры Петровны. Он старался поймать при этом своею ногою ее ножку и подавить ее; но ему тем же не ответили.

Все это, что мы рассказываем теперь с некоторою веселостью, в герое моем в то время производило нестерпимое мучение. Он в одно и то же время чувствовал презрение к Клеопатре Петровне за ее проделки и презрение к самому себе, что он мучился из-за подобной женщины; только некоторая привычка владеть собой дала ему возможность скрыть все это и быть, по возможности, не очень мрачным; но Клеопатра Петровна очень хорошо угадывала, что происходит у него на душе, и, как бы сжалившись над ним, она, наконец, оставила его в зале и проговорила:

– Вам сегодня приготовлено в другой комнате; приходите после ужина в чайную.

Слова эти несказанно обрадовали Вихрова. В одно мгновение он сделался весел, разговорчив. Ему всего приятнее было подумать, что в каких дураках останется теперь г-н доктор.

После ужина горничная, в самом деле, ему показала другую комнату, отведенную для него, но он в ней очень недолго пробыл и отправился в чайную. Клеопатра Петровна сидела уже там и молча ему указала на место подле себя.

– Послушайте! – начала она. – Я позвала вас сюда… – тон ее показался Вихрову странным… – позвала, чтобы серьезно поговорить с вами.

– Что такое? – спросил ее Вихров как можно более простым образом и беря ее за руку.

Она не отнимала у него своей руки.

– Я хотела вам сказать, – продолжала Клеопатра Петровна, – как и прежде говорила, что мне невыносимо становится мое положение; я никуда не могу показаться, чтобы не видеть оскорбительных взглядов… Жениться на мне вы не хотите, так как считаете меня недостойною этой чести, и потому – что я такое теперь? – потерянная женщина, живущая в любовницах, и, кроме того, дела мои все запутаны; сама я ничего в них не смыслю, пройдет еще год, и я совсем нищей могу остаться, а потому я хочу теперь найти человека, который бы хоть сколько-нибудь поправил мою репутацию и, наконец, занялся бы с теплым участием и моим состоянием…

Вихров закусил губы при этом.

– Что же вы господина доктора для того выбираете? – спросил он.

– Может быть, и его! – сказала Фатеева.

Вихров несколько времени молчал. Он очень хорошо видел, что скажи он только Клеопатре Петровне, что женится на ней – и она прогнала бы от себя всех докторов на свете; но как было сказать это и как решиться на то, когда он знал, что он наверное ее разлюбит окончательно и, пожалуй, возненавидит даже; злоупотреблять же долее этой женщиной и оставлять ее своей любовницей ему казалось совестно и бесчеловечно.

– Ну, бог с вами, делайте, как знаете! – проговорил он.

При этих словах Клеопатра Петровна уже вздрогнула.

– И вам не тяжело это сказать мне? – спросила она.

– Очень тяжело, – отвечал он, – но другого ничего не могу придумать.

Клеопатра Петровна грустно усмехнулась.

– В таком случае – прощайте! – произнесла она.

Вихров ничего ей не сказал, а только посмотрел на нее. Затем они пожали друг у друга руку и, даже не поцеловавшись на прощанье, разошлись по своим комнатам. На другой день Клеопатра Петровна была с таким выражением в лице, что краше в гроб кладут, и все еще, по-видимому, надеялась, что Павел скажет ей что-нибудь в отраду; но он ничего не сказал и, не оставшись даже обедать, уехал домой.

XIV

Вечер у Захаревских

Описанное мною объяснение происходило, кажется, между двумя только лицами, но, тем не менее, об нем в весьма непродолжительном времени узнали весьма многие. Сначала сама Клеопатра Петровна не вытерпела от гнева и горя и рассказала все m-lle Прыхиной. Та, в свою очередь, по чувству дружбы своей, пришла в не меньший ее гнев, и когда приехала в город, то сейчас же отправилась к Захаревским. Юлия приняла ее сначала довольно сухо, но m-lle Прыхина, не откладывая ни минуты, начала рассказывать, во-первых, об отношениях Фатеевой к Вихрову, во-вторых, о том, какое последовало между ними объяснение. M-lle Юлия вдруг захохотала: «Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!» – почти до истерики хохотала, так что m-lle Прыхина уставила на нее свои глаза и начала сильно вбирать воздух своим огромным носом, что она всегда делала, когда чем-нибудь была очень удивлена или огорчена.

M-lle Юлия наконец остановилась смеяться.

– Так это она сама ему делала предложение, и он не принял его? – проговорила наконец она.

– Да, не принял, и поэтому подло и низко поступил.

– Почему же подло? Я полагаю, благоразумно! – сказала Юлия, поднимая немного вверх свои плечи.

– Соблазнить, изменить и бросить женщину – это, по-твоему, не подло? Вы, Юлия, еще молоды, и потому о многом еще не можете и судить!.. – И m-lle Прыхина приняла даже при этом несколько наставнический тон. – Вот, когда сами испытаете что-нибудь подобное в жизни, так и поймете, каково это перенести каждой женщине и девушке.

– Тут и судить нечего, – возразила Юлия, – если женщина сама делает предложение мужчине, то она должна ожидать, что, может быть, он его и не примет! Припомните княжну и Печорина, – как он с ней поступил!

– Тоже подло!.. – подхватила Прыхина.

Юлии, наконец, наскучило с ней болтать. Ее, кажется, гораздо более всех этих разговоров занимал сам m-r Вихров.

– Что он будет делать теперь, интересно, живя в деревне один-одинешенек? – спросила она как бы самое себя.

– Сочинять будет! Сочиненьями своими будет заниматься, – произнесла почти с ожесточением Прыхина.

– А он сочиняет? – спросила Юлия с вспыхнувшим взором.

– Да, как же! – отвечала Прыхина. – Но только я ничего хорошего не нахожу в его сочинениях.

– В каком же роде он пишет: стихами или прозой?

– Прозой! Роман сочинил, и как в этом случае мило поступил: есть там у него в Москве какая-то дрянная знакомая девчонка, он описал ту в романе и бог знает как расхвалил, да и читает Клеопаше, – приятно той было слушать это!

Про это Прыхиной рассказала Клеопатра Петровна, передавая ей разные обвинения против Вихрова.

– Я непременно поговорю с ним об его сочинениях, – продолжала опять больше сама с собою Юлия.

– И ничего интересного не услышишь, – заметила ей с насмешкой Прыхина, и затем, заметив, что все уже интересное для Юлии рассказала, она встала, простилась с ней и побежала еще к одной своей подружке, чтоб рассказать ей об этом же. Катишь каждою новостью любила поделиться со всеми своими приятельницами.

Юлия в тот же день за обедом рассказала отцу все, что передавала ей Прыхина.

Старик Захаревский усмехнулся только.

– Да не врет ли она, пожалуй! – заметил он с некоторой долей сомнения.

– Нет, не врет! – отвечала положительно дочь.

– Я бы, папочка, – сказала Юлия к концу обеда более обыкновенного ласковым голосом и когда сам Захаревский от выпитых им нескольких рюмок вина был в добром расположении духа, – я бы желала на той неделе вечер танцевальный устроить у нас.

– Можно! – сказал старик, опять сразу поняв намерение дочери.

– Только чтобы уж хорошенький был, папочка! Денег ты не изволь жалеть.

– Да уж что же делать, коли надо, – отвечал Захаревский, разводя руками.

Юлия подошла и нежно поцеловала его в голову, а затем ушла в свою комнату и задумалась: слова Прыхиной, что Вихров пишет, сильно на нее подействовали, и это подняло его еще выше в ее глазах. Если Мари в Москве учили профессора разным наукам и она читала в подлинниках «Божественную комедию» Данта и «Манфреда» Байрона, если Фатееву ничему не учили, как только мило держать себя, то m-lle Захаревская, можно сказать, сама себя образовала по русским журналам. Будучи от природы весьма неглупая девушка и вышедши из пансиона, где тоже больше учили ее мило держать себя, она начала читать все повести, все стихи, все критики и все ученые даже статьи. Во всем этом, разумеется, она многого не понимала, но, тем не менее, все это заметно возвысило понятия ее: выйти, например, замуж за какого-нибудь господина «анхвицера», как сама она выражалась для шутки, она уже не хотела, а всегда мечтала иметь мужем умного и образованного человека, а тут в лице Вихрова встретила еще и литератора. Чтобы заинтересовать его собой, она решилась употребить все средства. Вечер она желала, и желала, по преимуществу, для него устроить изящнейший. Буфет в столовой она сама убирала цветами и все фрукты и конфеты укладывала своими руками в вазы. Для помощи во всем этом, разумеется, призвана была и m-lle Прыхина, которая сейчас же принялась помогать самым энергическим образом и так расходилась при этом случае, что для украшения бала перечистила даже все образа в доме Захаревских, и, уча горничных, как надо мыть только что выставленные окна, она сама вскочила на подоконник и начала протирать стекла и так при этом далеко выставилась на улицу, что один проходящий мужик даже заметил ей:

– Поуберись, барынька, маленько в комнату, а то нехорошо!

– Дурак мужик! – сказала ему вслед на это m-lle Прыхина. Ко всему этому усердию Катишь отчасти была подвинута и тем, что Юлия для этого бала сделала ей довольно значительные подарки: во-первых, бело-газовое платье и широчайшую голубую ленту для пояса и довольно еще свежие, раза два или три всего надеванные, цветы для головного убора. Забрав в охапку все подаренные ей Юлией сокровища, Катишь сейчас же побежала их примеривать на себя домой; для этого она заперлась в своей комнате и перед трюмо своим (на какие деньги и каким образом трюмо это было куплено, сказать трудно, но только трюмо было у нее); Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности. Походивши таким образом, она села, как бы утомившись от бальных танцев, и распустила зачем-то свой корсет, и в этом распущенном виде продолжала сидеть перед зеркалом и любоваться на себя; но негу таковую, впрочем, она не долго себе позволила: деятельная натура сейчас же заставила ее снова одеться, позвать свою горничную и приняться вместе с ней устраивать бальный наряд. Сделав это, она опять побежала к Захаревским. У нее уж новые планы и предположения явились для бала.

– А что Вихров, будет у вас на бале? – спросила она Юлию.

– Будет! – отвечала та.

– Ну, в таком случае я с ним поговорю! – произнесла она как-то знаменательно.

Юлии это было не совсем уж и приятно.

– Тебе бы лучше следовало с Кергелем поговорить! – немножко кольнула она ее.

– С Кергелем что говорить! За себя – нельзя, а за другую можно! – отвечала Прыхина и больше уже до самого бала не уходила от Захаревских; даже свой бальный наряд она стала надевать на себя у них, а вместе с тем наряжала и Юлию, вряд ли еще не с большим увлечением, чем самое себя. Часов в восемь вечера обе девицы вышли из своих комнат. Прыхина сейчас же взяла Юлию под руку и начала с ней ходить по зале. Гости сейчас же после того стали съезжаться. Услышав довольно сильный стук одного экипажа, Юлия, по какому-то предчувствию и пользуясь тем, что на дворе еще было довольно светло, взглянула в окно, – это в самом деле подъезжал Вихров на щегольских, еще покойным отцом его вскормленных и сберегаемых серых лошадях и в открытой коляске. У Юлии чувствительно замерло сердце. Вихров вошел и, прищурившись, начал осматривать зало и находившееся в ней общество. Прыхина при этом, несмотря на чувствуемое к нему предубеждение, не утерпела и проговорила Юлии:

– Посмотри, как он хорош собой, – чудо!

Вихров подошел и поклонился им.

Юлия приветливо и почти дружески встретила его пожатием руки, а m-lle Прыхина только поклонилась ему, и то с грустью и печалью в лице: укоряющею совестью хотела она представиться ему за Фатееву!

Пользуясь тем, что танцы еще не начинались, Юлия сейчас же, оставив Прыхину, начала ходить с Вихровым.

– Мне, monsieur Вихров, хотелось бы с вами поговорить об одной вещи, – сказала она.

– Сделайте одолжение, – отвечал он.

– О, этот разговор длинен будет; угодно вам сесть со мною, – продолжала она, указывая в гостиной на одно из кресел и сама садясь рядом с этим креслом.

Вихров сел на указанное ему место.

– Послушайте, – начала Юлия после маленького замешательства. – Мне сказывали, что вы пишете; правда это или нет?

Вихров нахмурился: ему досадно было, что слух об его писательстве начинает распространяться между всеми, но, с другой стороны, запереться в том ему показалось странно.

– Пишу, – отвечал он утвердительно.

– В каком духе?

При этом вопросе Вихров посмотрел Юлии в лицо.

– В духе Достоевского, может быть? – продолжала она.

– Нет, не в духе Достоевского, – проговорил Вихров.

– Его ужасно высоко ставит Белинский, – говорила Юлия.

– Талантлив, но скучен, – произнес Вихров.

– Да, я с вами согласна в этом; я едва дочитала его «Бедных людей», но все-таки славная вещь!

– Очень хорошая!

– А что, скажите, – продолжала Юлия: она хотела уж вполне блеснуть перед Вихровым своими литературными познаниями, – что такое сделалось с Гоголем? После этого великого произведения «Мертвые души» он вдруг начал какие-то письма писать к друзьям[120]. «Отечественные Записки» в неистовство приходят, и очень естественно: они так верили в его талант, так много возлагали на него надежд, вдруг он пишет, что мужиков надо сечь, и, наконец, какого-то пророка из себя хочет представить, всех поучает, что такое с ним?

Вся эта тирада Юлии показалась Вихрову просто противною.

– Не знаю я этого совершенно-с, – ответил он ей довольно сухо.

«Не любит, видно, когда говорят о других: ну, будем говорить о нем!» – подумала Юлия и снова обратилась к Вихрову:

– А вы знаете что: я и об героине вашего романа слышала, это одна какая-то московская молодая девушка!

«Все уж разболтали ей», – подумал Вихров и решительно не находился, что ей отвечать. Он вообще был как-то грустен в этот день. Разрыв с Фатеевой мучил и волновал его.

К Юлии между тем подошел Кергель и пригласил ее на кадриль.

Она не могла отказать, но, отходя от Вихрова, мотнула ему головой и сказала:

– Мы когда-нибудь еще с вами об этом поговорим!

– Слушаю-с, – отвечал ей Вихров почти насмешливо.

Как только от него отошла Юлия, к нему сейчас же подошла и села на ее место Прыхина. О, Катишь сейчас ужасную штучку отпустила с Кергелем. Он подошел к ней и вдруг стал ее звать на кадриль. Катишь вся вспыхнула даже в лице.

– Pardon, monsieur, – сказала она ему на это, раскланиваясь с ним, – я с незнакомыми не танцую!

– Вы считаете меня незнакомым? – произнес Кергель, лукаво потупляя перед ней глаза.

– Совершенно незнакомым! – повторила она и ушла потом к Вихрову.

– Фу, ворона с места, а сокол на место, – проговорилась она, как и часто это с ней случалось.

– Вы, однако, себя-то соколом считаете, а mademoiselle Юлию вороной! – заметил ей Вихров.

– Тьфу, что я! – отплюнулась она. – Сокол с места, а ворона на место! – Затем она замолчала и начала грустно-насмешливо смотреть на Вихрова.

– Мужчины, мужчины! – произнесла она, наконец, покачав головой.

– Как мухи к нам льнут! – добавил Вихров.

– Хуже, а как змеи нас отравляют!.. В Перцове, значит, мы больше теперь с вами встречаться не будем?

– Отчего же? – спросил Вихров, вовсе не желая быть с ней откровенным.

– Оттого, что вам туда совестно будет приехать, – проговорила Катишь насмешливо-укоризненно и даже каким-то басом.

– Нет, ничего: я бессовестен, – возразил Вихров.

– Это я знаю, – подхватила Прыхина. – Она больна очень теперь! – прибавила она, махнув несколько в сторону своим носом, что почти всегда она делала, когда говорили что-нибудь значительное.

У Вихрова болезненно при этом поворотилось сердце, но он не подал тому и вида.

– Что ж, доктор у нее есть; вероятно, пользует ее.

– Разумеется, навещает; не без помощи же оставить ее одну, – произнесла ядовито-насмешливо Прыхина.

– Ну, поэтому все и идет как следует! – как-то больше пробормотал Вихров и хотел было отойти от Прыхиной.

– На два слова прошу еще остаться, – произнесла она почти повелительно.

Вихров, как ни скучно было это ему, остался на своем месте.

– Вы знаете, что такое доктор тут был, какую роль он играл? – спросила Прыхина.

– Я думаю, как все доктора-утешители, – проговорил Вихров.

– Он тут был только средство возбудить вашу ревность и привлечь вас этим – его обманывали и дурачили и хотели этим возвратить вашу любовь.

– Я знаю, что дружба ваша слишком велика к madame Фатеевой и вы способны в ней все оправдывать, – проговорил Вихров, в душе почти желавший поверить словам Прыхиной.

– Ах, боже мой! Я оправдываю! – воскликнула та. – Сделайте милость, когда я заметила эти ее отношения к доктору, я первая ее спросила, что такое это значит, и так же, как вам теперь говорю, я ей говорила, что это подло, и она мне образ сняла и клялась, что вот для чего, говорит, я это делаю!

– Ну, когда она сама вам говорила, так это не совсем еще достоверное доказательство, – сказал Вихров.

– Прекрасно, отлично! – воскликнула Прыхина. – Она теперь уж и лгунья у вас! Неблагодарные вы, неблагодарные мужчины! – Прыхина вероятно бы еще долго не отпустила Вихрова и стала его допытывать, но к нему подошел Живин.