скачать книгу бесплатно
– И ожог, и волдыри скоро пройдут. Если нужно, сделай холодный компресс, – говорит он, а затем переводит взгляд на мою грудь; я выдергиваю свои пальцы и прикрываю грудь обеими руками. – Где ты ее взяла?
– Взяла – что?
– Эту футболку.
– Одолжила у кое-кого, – отвечаю я. – Мой багаж потеряли.
Незнакомец хмурит брови, и его лоб прорезают более глубокие морщины.
– Ах, ты приехала сюда отдохнуть. Ну конечно, – произносит он так, словно своим визитом на Исабелу я нанесла ему личное оскорбление; в стране, основным источником дохода которой является туризм, подобное поведение сложно назвать теплым приемом. – Не хочется тебя расстраивать, но на острове объявлен двухнедельный карантин, и все закрыто, включая это место.
– Но ты-то здесь, – резонно замечаю я.
– Я здесь живу и просто возвращался к себе домой. И тебе бы тоже не мешало вернуться домой. Или ты не слышала о пандемии?
Его слова задевают меня за живое.
– Вообще-то, я слышала о пандемии, да. Мой парень делает все возможное, чтобы победить вирус. Он находится на передовой линии фронта, если хочешь знать.
– Ага, а ты решила привезти вирус к нам.
Как будто я Тифозная Мэри. Как будто я намеренно пытаюсь причинить людям вред, а не скрыться от опасности.
– Maldita turista[19 - Проклятая туристка! (исп.)], – бормочет незнакомец, – которую совершенно не волнуют последствия, лишь бы ничто не мешало ей хорошо провести время.
Я широко распахиваю глаза. Может, он и спас меня от ядовитого яблока, но быть засранцем при этом не перестал.
– Вообще-то, у меня нет ковида. Но знаешь, просто на всякий случай, мы можем соблюсти социальную дистанцию прямо сейчас, разойдясь по разным концам острова.
Я разворачиваюсь и ухожу. Боль в моей несчастной, покрытой волдырями руке, беспомощно повисшей вдоль тела, продолжает пульсировать. Я не оглядываюсь назад, чтобы проверить, смотрит он мне вслед или бредет к себе домой. Я не сбавляю шага, пока не оказываюсь у входа в Центр разведения гигантских черепах. Рядом с вывеской, на которую я обратила внимание в самом начале, я замечаю еще одну табличку с яблоком, перечеркнутым красным. «СUIDADO! LOS MANZANILLOS SON NATIVOS DE LAS GALAPAGOS. SOLAMENTE LAS TORTUGAS GIGANTES SON CAPACES DE DIGERIR ESTAS MANZANITAS VENENOSAS». И рядом на хорошем английском: «ОСТОРОЖНО! МАНЦИНЕЛЛОВЫЕ ДЕРЕВЬЯ, ПРОИЗРАСТАЮЩИЕ НА ГАЛАПАГОССКИХ ОСТРОВАХ, КРАЙНЕ ЯДОВИТЫ. ТОЛЬКО ГИГАНТСКИЕ ЧЕРЕПАХИ СПОСОБНЫ ПЕРЕВАРИВАТЬ ИХ ПЛОДЫ».
Я слышу приглушенное фырканье и, подняв глаза, вижу, что новый знакомый стоит в десяти футах от меня, скрестив руки на груди. Затем он поворачивается и уходит куда-то вглубь острова. Я провожаю его взглядом, пока темнота не поглощает мужчину целиком.
К тому времени, как я возвращаюсь в свою квартиру, на острове уже ночь. В отличие от большого города, где то тут, то там светится рекламный щит или витрина магазина, здесь царит полная, всеобъемлющая темнота. Я ориентируюсь по лунному свету, который отражается в океане, как пущенный по воде камешек. Добравшись наконец до небольшого пляжа перед моей квартирой, я снимаю кроссовки и захожу по щиколотку в воду, чтобы охладить обожженные пальцы в прибое. У меня урчит в животе.
Я отступаю к небольшой каменной стене, которая отделяет внутренний двор от пляжа, и достаю свой телефон. Он лежит у меня на ладони, сияя, словно яркая звезда, в бесплодных попытках поймать сигнал.
«Я скучаю», – пишу я Финну, а затем стираю буквы одну за другой. Уж лучше не посылать никаких сообщений вообще, чем безуспешно пытаться отправить хоть что-то.
Если бы Финн был здесь, мы бы смеялись всю дорогу до нашего номера в отеле, обсуждая отравленные яблоки и грубость местных жителей.
Если бы Финн был здесь, он бы непременно поделился со мной протеиновым батончиком «Кайнд», который всегда берет с собой в самолет на всякий случай.
Если бы Финн был здесь, возможно, я уже носила бы на пальце помолвочное кольцо и готовилась бы проживать остаток своих дней, согласно тщательно составленному мной плану.
Но Финна здесь нет.
Путешествовать с соотечественником стоит только для того, чтобы он постоянно напоминал о доме, чтобы иметь причину уехать, когда, растворившись в огнях Парижа или в бескрайности пустыни, в голову потихоньку закрадывается мысль: «А не остаться ли здесь навсегда?»
Но, учитывая, что мой отель закрыт, я умираю с голоду, а на руке благодаря стараниям местного дерева-убийцы вскочили гигантские волдыри, причин остаться на Исабеле у меня почти нет. За исключением того факта, что я в самом прямом смысле слова не могу покинуть этот остров.
Я настолько вышла из своей зоны комфорта, что все, чего мне хочется, – это свернуться калачиком и заплакать. Я проскальзываю через раздвижные стеклянные двери в свою квартирку и включаю свет. На кухонном столе рядом с раковиной стоит тарелка, накрытая кухонным полотенцем. Даже находясь на другом конце комнаты, я слышу запах чего-то чрезвычайно вкусного. Стол начинает слегка пошатываться, когда я приподнимаю полотенце. На тарелке лежит что-то вроде кесадильи, фаршированной сыром, луком и помидорами. Я съедаю все шесть кусочков разом, даже не присев.
Потом я беру коробку с открытками туристической компании и ставлю ее на кухонный стол. На одной из открыток, достав ручку из рюкзака, я пишу корявым почерком: «GRACIAS», затем подписываюсь и босиком бреду к главному входу в дом. В окнах темно, поэтому я просовываю послание под входную дверь.
Вполне возможно, что на каждого злого засранца на этом острове найдется кто-то вроде Абуэлы.
Вернувшись в свою комнату, прежде чем раздеться, нырнуть в постель и заснуть под тихое бормотание вентилятора над головой, я подписываю вторую открытку – адресованную на этот раз Финну.
Дорогой Финн!
Писать друг другу письма уже немодно, но даже если этот остров – технологическая пустыня, почта-то тут должна работать, так ведь? Прежде всего, спешу заверить тебя, что со мной все в порядке – здесь нет и намека на вирус. Паромное сообщение прекращено на ближайшие две недели, скорее всего, именно для того, чтобы вирус сюда не добрался. Вряд ли отпуск будет соответствовать моим ожиданиям – туризм (и прочая торговля) здесь тоже прекращены. Но я, словно местная островитянка, снимаю комнату у одной милой старушки. Разве не круто?! Мне просто придется исследовать Исабелу самостоятельно, но это значит, что, когда мы вернемся сюда с тобой, нам не нужны будут ни гид, ни экскурсии, ведь я стану настоящим экспертом. ?
Здесь безумно красиво. Мне кажется, что ни один художник не смог бы передать черноту местных скал, сверкающих на солнце, или бирюзу воды. Все кажется каким-то… грубым и незавершенным. Игуаны свободно расхаживают по острову, словно они здесь хозяева. Я почти уверена, что их тут больше, чем людей.
Кстати, о людях, надеюсь, с тобой все в порядке. Меня жутко бесит, что я не могу слышать твой голос. Да, я скучаю даже по твоему фальшивому пению в д?ше.
С любовью, Диана
С самого раннего детства, с моего первого мольберта, стало понятно, что у меня есть какой-никакой талант. Мой отец всю жизнь имел дело с живописью – будь то потолочные фрески или гигантские холсты, – он занимался консервацией. Сам же он всегда говорил, что ничего не создает, а лишь воссоздает. Еще на первом курсе колледжа одну из моих работ отобрали для участия в студенческой выставке. Отец невероятно мной гордился. Он пришел на открытие выставки в своем лучшем костюме; впрочем, другого у него все равно не было.
Мама на выставку не пришла. Она вела репортаж о ходе гражданской войны в Сомали, находясь в самой гуще событий.
Отец изучал мою картину целых двадцать минут. Он рассматривал ее так подробно, словно ему сказали, что мир вот-вот станет черно-белым, и это его последний шанс увидеть цвет. Иногда он поднимал руку, будто хотел прикоснуться к раме, но всякий раз одергивал себя и опускал руку. Наконец он повернулся ко мне:
– Глаз у тебя острый, как у матери.
В следующем семестре вместо занятий живописью я выбрала историю искусств, курсы по медиа и бизнесу. Я не хотела, чтобы меня всю жизнь сравнивали с матерью, поскольку решила во что бы то ни стало быть совсем на нее не похожей. Если это означало освоить какую-то иную сферу в мире искусства, что ж, так тому и быть.
Я не удивилась, когда прошла отбор на летнюю стажировку в «Сотбис» перед последним курсом в колледже, потому что всю свою учебу я подстроила под то, чтобы стать участницей этой программы. В первый же день всех стажеров с одинаково горящими глазами собрали в одной огромной комнате. Я села рядом с чернокожим молодым человеком, который – в отличие от всех остальных, одетых в консервативные блейзеры и сшитые на заказ брюки, – был в фиолетовой шелковой рубашке и юбке-миди с принтом из огромных роз. Когда молодой человек поднял на меня глаза, я кивнула в сторону той части комнаты, где руководители различных отделов аукционного дома, выстроившись в линию, выкрикивали имена своих стажеров.
– Если бы я не хотел, чтобы люди на меня пялились, – прошептал мой сосед, – то надел бы что-нибудь попроще. Маккуин.
– Диана, – представилась я, протягивая руку.
– О, дорогуша, – улыбнулся молодой человек, – эту юбку создал дизайнер Александр Маккуин. – Затем он протянул мне унизанную кольцами руку, на ногтях блестел серебряный лак. – Я Родни. – Он оценивающе смерил меня взглядом, явно отметив про себя и чопорность моей одежды, и разумную высоту каблуков. – Мидлберийский колледж?
– Уильямс.
– Хм… – ответил он так, будто я могла ошибаться насчет колледжа, где проучилась три года. – Первое родео?
– Да. А у тебя?
– Второе, – сказал Родни. – Я уже был здесь прошлым летом. Они будут обращаться с тобой словно с трехногой хаски на Айдитароде, но я слышал, что в «Кристис» еще хуже. – Приподняв одну бровь, он поинтересовался: – Ты ведь знаешь, что тебя ждет, так? – (Я покачала головой.) – Помнишь Распределяющую шляпу в «Гарри Поттере»? Они назовут твое имя и твой отдел. Никаких переводов. – Он наклонился к моему уху и зашептал: – Я учусь на дизайнера в Род-Айлендской школе дизайна, и в прошлом году меня распределили в отдел по продаже изысканных вин. Вин! Я ни черта в них не разбираюсь! И ответ на твой вопрос – «нет», пить их не разрешается.
– Импрессионизм, – ответила я. – Я бы очень хотела работать в «Имп-мод».
– Тогда, вероятнее всего, тебя засунут в какой-нибудь отдел по исследованию космоса, – ухмыльнулся Родни.
– Или музыкальных инструментов, – улыбнулась я в ответ.
– Сумок. – Родни полез в свою сумку и вытащил из нее нечто, завернутое в фольгу. – Вот. – Он протянул мне кусок пирожного. – Утопи свои печали превентивно.
– С пирожным все кажется лучше, чем есть на самом деле, – сказала я, откусывая здоровенный кусок от протянутого мне лакомства.
– Особенно если в брауни есть травка.
Я поперхнулась, и Родни похлопал меня по спине.
– Диана О’Тул!
Услышав свое имя, я тут же вскочила со стула и громко ответила:
– Здесь!
– «Частные коллекции».
Я повернулась к Родни, который сунул мне в руку остаток брауни.
– Могли бы быть «Ковры и половые тряпки», – пробормотал он. – Только прожуй сначала.
Я так и не доела брауни, даже когда оказалась за стойкой регистрации, где мне было поручено отвечать на телефонные звонки и помогать посетителям ориентироваться в здании компании, которую я еще толком даже не знала. Отвечая на звонки, я изучала некрологи в «Нью-Йорк таймс», обводя красной ручкой имена богатых людей, поместья которых могли быть выставлены на аукцион. И вот как-то днем к моему столу подошел мужчина почти квадратных пропорций, держа в руках завернутую в ткань картину.
– Мне нужна Ева Сент-Клерк, – потребовал он.
– Я могу записать вас к ней на встречу, – предложила я.
– Боюсь, вы не понимаете, – продолжал настаивать посетитель. – Это Ван Гог.
Он тут же принялся разворачивать картину, и я затаила дыхание в предвкушении характерных мазков кисти и крупных цветовых блоков. Вместо этого я увидела перед собой акварель.
Ван Гог написал более сотни акварелей. Но в этой работе не было того буйства красок, которые заставили бы меня поверить в то, что передо мной действительно работа великого живописца. Подписи на ней тоже не было.
Впрочем, разумеется, ни мой отдел, ни я не занимались оценкой живописи.
«А что, если… – подумала я. – Что, если это мой шанс? Что, если мне суждено стать тем самым выдающимся стажером, который распознает неизвестного Ван Гога и станет легендой „Сотбиса“?»
– Минутку, – сказала я незнакомцу.
Схватив трубку, я тут же набрала номер Евы Сент-Клерк, которая в то время была старшим специалистом отдела продаж «Имп-мод». Я быстро назвала свое имя и едва приступила к описанию сути проблемы, как услышала в ответ:
– Боже мой, ради всего святого! – а затем гудки.
Спустя две минуты Ева Сент-Клерк появилась в дверях лифта.
– Мистер Дункан, – начала она ледяным тоном, – я уже говорила вам на прошлой неделе, и две, и три недели назад, мы не думаем, что это настоящий…
– Она думает иначе, – перебил ее мистер Дункан, тыча в меня пальцем.
Я уставилась на него широко распахнутыми глазами.
– Вовсе нет. – Я сделала особое ударение на последнем слове.
– Она, – Ева кивнула в мою сторону, – никто. И не имеет никакого права оценивать даже сэндвич с ветчиной, не то что произведение искусства.
Я перевела ошарашенный взгляд на Еву Сент-Клерк. И на эту женщину я собиралась работать? Возможно, мне удалось увернуться от пули.
Внезапно кто-то схватил меня за руку.
– Вставай!
Я была так поглощена разворачивающейся на моих глазах драмой, что даже не заметила, как мой тогдашний босс приблизился к стойке регистрации с противоположной стороны. Иеремия был старшим специалистом в отделе «Частные коллекции», и ему поручили занять меня хоть чем-то, например дать поиграть в администратора на ресепшене.
– Ты нужна нам прямо сейчас, – заявил он.
– Но кто будет…
– Мне все равно. – Иеремия тащил меня за собой, на ходу вводя в курс дела. Мы шли по бесконечным коридорам здания, напомнившим мне в тот момент туннели кроличьей норы. – Вандербильты выбирают между нами и «Кристис». Они собираются продавать свое имение. У нас аврал.
Иеремия распахнул дверь, ведущую в конференц-зал. Измотанная группа специалистов по продаже недвижимости подняла на нас глаза.
– Это стажер? – спросил один из них, словно заметив оазис в пустыне.
Меня подвели к компьютеру, стоявшему в углу зала, и велели вводить данные с сотен страниц заметок о предметах искусства, мебели и личных вещах владельцев имения. Пока я печатала, перепроверяя введенные мной данные по два раза и тщательно изучая огромный список имущества, группа позади меня придумывала различные доводы, которые могли бы убедить Вандербильтов выбрать «Сотбис» вместо «Кристис».
В течение нескольких дней я упорядочивала списки работ голландских мастеров, «роллс-ройсов» и позолоченных карет, слушая, как Иеремия и другие старшие специалисты выдают одну захватывающую идею для аукциона за другой. Войти в это помещение было все равно что получить удар током. Я наконец-то смогла убедиться, что эйфория от работы с произведением искусства не начинается и не заканчивается его созданием.
Вандербильты выбрали «Сотбис» за день до окончания моей стажировки. Было шампанское, громкие речи и аплодисменты в мою честь. Я, словно тягловая лошадь, трудилась ночами и выходными, таща на себе этот огромный груз.
Не важно, что Ева Сент-Клерк думала обо мне.
Я украла бутылку «Моёт», и мы с Родни распили ее в туалетной кабинке для людей с ограниченными возможностями. За то лето мы стали неразлучны. Его распределили в отдел исламского искусства, но Родни каким-то образом удалось убедить своего босса позволить ему пообщаться с командой дизайнеров, которая занималась оформлением залов и экспозиций для аукционов. По выходным мы бродили по Метрополитен-музею и Музею американского искусства Уитни, а также поставили перед собой задачу найти лучшие тосты с авокадо в городе. Я напоила Родни, после того как его бросил друг, послав эсэмэску. Родни же вытащил меня на распродажу остатков коллекций ведущих дизайнеров и заставил, как Золушку, переодеться в «Макс Мару» и «Ральфа Лорена», которые шли с огромными скидками.
– Выпьем за отдел по продаже изысканных вин, – сказала я, поднося бутылку к губам.
– Выпьем лучше за нас – будущих выпускников магистерской программы «Сотбиса» две тысячи тринадцатого, – возразил Родни.
Наш план состоял в том, чтобы вместе поступить на программу обучения в области арт-бизнеса, получить настоящую работу и захватить мир искусства.
Лично я также мечтала о том, чтобы Ева Сент-Клерк знала, кто я и на что способна.
Спустя девять лет и несколько повышений Ева Сент-Клерк отлично знает, кто я такая: протеже, заполучившая Тулуз-Лотрека Китоми Ито… и упустившая его.
На следующее утро, едва проснувшись, я замечаю высоко в небе распухший шар солнца, который жарит так, что становится больно дышать. Я натягиваю купальник, который благодаря какой-то сверхъестественной прозорливости мне хватило ума упаковать в рюкзак, хватаю полотенце и направляюсь к кромке океана, пританцовывая на горячем песке. Волдыри на моей руке превратились в болячки.
Вода, кажущаяся ледяной по сравнению с жарким воздухом, перехватывает дыхание. Однако я заставляю себя сделать глубокий вдох и бегу навстречу волнам. Сделав три длинных шага, я ныряю под воду. Вскоре я выныриваю на поверхность – от воды волосы слиплись и больше не лезут мне в глаза – и продолжаю плыть на спине с закрытыми глазами. Соль от воды стягивает кожу на щеках.
Как долго я могла бы оставаться на плаву, не зная, в какую сторону несет меня течение? Куда бы я в итоге приплыла?