скачать книгу бесплатно
Мы были курсантами
Эдуард Петрушко
Книга подготовлена к тридцатилетнему юбилею выпуска курсантов Высшего пограничного военно-политического ордена Октябрьской Революции Краснознамённого училища КГБ СССР имени К.Е. Ворошилова. Армейская жизнь описана в юмористическом формате и с жесткой правдивостью ежедневного военного быта. В трилогии показано становление мягкотелых юнцов, которые постепенно превращались в крепких мужчин и защитников Родины. Чтение вызовет массу воспоминаний и улыбок у тех, кто прошел суровую школу службы в Советской Армии.
Содержит нецензурную брань.
Эдуард Петрушко
Мы были курсантами
Кто битым жизнью был, тот большего добьется,
Пуд соли съевший, выше ценит мед,
Кто слезы лил, тот искренней смеется,
Кто умирал, тот знает, что живет.
Омар Хайям
Том 1. Первый курс – «приказано выжить»
Издав небольшое произведение «Курс молодого бойца», по своему дневнику написанное в гремучих и злобных лесах Ярославской области, я получил поддержку близких и незнакомых людей. Понимаю, что моя юность в кирзачах на первом курсе Высшего пограничного военно-политического ордена Октябрьской Революции Краснознамённого училища КГБ СССР имени К.Е. Ворошилова вызовет немало улыбок и воспоминаний у людей, кто прошел суровую армейскую школу.
Мы были молоды и беспечны, хотели любви и еды, но жизнь засунула нас в самую глубокую задницу. Вместо любви мы получали тантрический секс с сержантами, вместо еды – похлебку на комбижире и нескончаемый бег, словно мы были кенийскими спортсменами. Но мы не унывали, приобретали новых друзей и ссорились, учились выживать и убивать. Да, в военном училище именно этому и учат, смеясь над собой и происходящим.
Служба и учеба в пограничном училище – это нескончаемая увлекательная книга. Каждый день можно писать много страниц, ничего не выдумывая и не повторяясь. Вся наша жизнь состояла из забавных случаев и тяжелых испытаний, которые слепились в единый яркий пучок воспоминаний.
Из лысых наивных болванчиков мы постепенно превращались в мужчин, набирали вес, крепчали телом и духом, несмотря на жесточайшие физические нагрузки и незамысловатое питание. Наша кожа дубела, мы твердели, как камни, становясь более выдержанными и выносливыми. СССР полноценно готовило защитников дальних рубежей нашей Родины…
I
Вернувшись отощалыми, но закаленными воробьями с Полевого учебного центра (ПУЦ), во взводах провели окончательную пертурбацию, и я, к сожалению, был вырван из знакомого коллектива и переведен для прохождения дальнейшей службы и обучения в первый взвод в первое отделение 5 роты 3 батальона. В батальоне было три учебных роты, расположенных на одном этаже, причем у «средней» 6 роты не было своей оружейки и дневального поста, что для армии было нонсенсом.
Отделением командовал сержант Кургин, типичный русский парень, коренастый, со слегка конопатыми покатыми плечами. Кургин отпахал на границе почти два года и поэтому с нескрываемой ненавистью относился к поступившим с гражданки. Многие срочники приезжали в училище просто отдохнуть и закосить перед дембелем, скоротать месяцок в комфортной обстановке без флангов и ночных тревог. Однако некоторым из халявщиков удавалось поступить в училище, несмотря на провальные экзамены.
К какой категории относился сержант Кургин, не знаю, но в училище он поступил. Арифметика его ненависти к нам, желторотикам с гражданки, была понятна: мы все или почти все будем лейтенантами пограничных войск через четыре года. Однако у командиров отделения, сержантов, к этим годам добавляется еще полтора-два года срочной службы. А это кусок юности, отданный Родине в непростых условиях, и поэтому снисхождения от них мы не ждали. Особенно яро они отыгрывались на первых двух курсах, поэтому первый курс между собой мы называли «приказано выжить» …
Считалось, что дедовщины и неуставных взаимоотношений в училище не было. Ну, это как и куда посмотреть. Дедовщина в армии – дело давнее. Она появилась в войсках аж при Петре I. В то время солдаты служили по 25 лет и постоянно воевали. Более опытные военнослужащие обучали новобранцев выжить на войне, не выбирая способов и методов. Дедовщина трансформировалась и менялась, особенно была выражена в СССР в период, когда в армию начали призывать бывших уголовников и при изменении сроков службы. Тогда в один момент оказались служащие, призванные на 5 и на 3 года во флот и 4 и 2 года в сухопутные войска. Последствия понятные.
Да и нас не били бляхами по филейной части и не проводили «разъяснительные» беседы в каптерке, но фактически мы были тощими духами в «нулевых» хэбэшках, которые попали под пресс «официальной дедовщины».
Есть такая увлекательная книжечка, почти бестселлер, утвержденная Указом Президиума Верховного Совета СССР от 30 июля 1975 года, в которой собраны уставы Вооруженных Сил СССР: Внутренней службы, Дисциплинарный, Гарнизонной и караульной службы и Строевой устав. При умелом использовании многочисленных уставов жизнь курсанта можно превратить в испанскую инквизицию. Все зависело от того, какой подход у сержанта к уставу. У нашего сержанта подход был обстоятельный с элементами легкого садизма.
– Ну что, попрыгаем? – бывало, обращался к нам сержант, и мы готовились к тупым тренировкам.
Кургин мог вечерами нас дрессировать, как Куклачев, и мы бегали тощие коты между каптеркой и кубриком, переобуваясь из сапог в тапочки и обратно. Увлеченно и многократно одевались и раздевались в темноте, когда другие отделения уже спали. После бессмысленных тренировок сержант направлял «медлительных» в помощь дневальному драить очки и писсуары, как водится, с зубной щеткой. Вся жизнь казалась катастрофой. Я всматривался в глаза сержанта и пытался найти что-то человеческое, но они были бесцветные и тусклые. Наши отношения с сержантом были похожи на неудачное химическое соединение, похожее на отраву.
В такой жесткой уставной жизни мы приближались к заветной сентябрьской присяге, которая сулила нам долгожданное увольнение…
II
Присяга, помимо бонуса в виде увольнения, предполагала еще небольшой строевой марш «коробочкой». Взводные офицеры усердствовали перед руководством батальона и училища, проводя многочисленные и искрометные тренировки на плацу.
Наш взводный, старший лейтенант Литвиненко, высокого роста, с орлиным клювом, необычно худой, разговаривая с курсантом, он закладывал руки за спину, качался на каблуках и без всяких эмоций плевался словами сверху вниз. Мне казалось, что его короткие предложения всегда носили пренебрежительный характер. За это мы ему дали нелицеприятную кличку «Клюв».
Будучи высоким нескладным юношей, я особенно страдал на строевых занятиях. Крики взводного, похожие на карканье вороны, «Петрушко, выше ногу!», «Спину ровно!», запомнились на всю жизнь. Обливаясь потом, высоко подняв голову, я «тянул ногу», громко стуча по асфальту тяжелыми сапогами.
– У меня от строевой постоянно мозоли, – говорит курсант Басурин, рассматривая свои покрасневшие пальцы ног. – Как на парад готовимся, сил уже нет!
Но в санчасть никто с мозолями не шел, все хотели уйти в увольнение.
Неожиданная августовская жара нагревала асфальт до состояния раскаленной плиты, скручивала в трубочки листву, сушила горло и губы. Горячая пыль оседала на обмундировании и на лицах. После недели тренировок каждый шаг отдавался болью в ногах и голове. Казалось, что мы испытывали кислородное голодание. Почти все свободное время мы учили текст присяги и готовы были его рассказать при пробуждении ночью.
Присяга неизбежно приближалась. Со всей еще не распавшейся Родины начали подтягиваться родственники. Поразила мать Максимчука – женщина в возрасте, в сером платке и больших ботинках. Совсем небольшая, а привезла два мешка еды: сгущенка, колбаса домашняя, большой плиточный шоколад, ну и, конечно же, сало. Родители Кунгурова привезли апельсинов, восточных сладостей и настоящего шашлыка. Попытка передать в казарму вина была строго пресечена сержантами. Точнее, она и не состоялась, так как Кунгуров Валера отпрыгнул от предложенного родителями яркого бутыля, как антилопа от аллигатора.
– Нам этого нельзя, Устав запрещает! – испуганно шипел Валера на ухо отцу. Сержанты, сидевшие на КПП со своими родственниками, видевшие эту картину, громко смеялись.
В спальном помещении запахло, как в придорожной кафешке. За месяцы поступления и курса молодого бойца мы отвыкли от нормальной еды. Ели некрасиво и много, делая жесткие миксы: жареную курицу заедали конфетами, а сало запивали сгущенкой.
Почти у всех началась диарея – сортирные очки постоянно заняты. Незамысловатая канализация начала давать сбои: в туалете стояла вонь, как на свиноферме. Дневальные вешались, сержанты матерились. Но, выйдя из туалета, мы опять ели и … срали.
Наконец-то наступил день присяги. Солнце было огромно, точно взобралось выше, чтобы получше рассмотреть собравшихся на плацу. Мы были похожи на измученных тушканчиков, но предвкушали увольнение, веселились и делились планами. Торжественное принятие присяги, несмотря на все тяжести и лишения, придавало происходящему глубокое чувство патриотизма. Родители плакали, курсовые стояли с каменными лицами, начальник училища, как Брежнев, наблюдал за происходящим с трибуны в окружении почетных гостей. Мы же, выучив присягу на зубок, к своему стыду запинались и глотали слова от напряжения и волнения.
Со всех сторон раздавались священные слова: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю Присягу и торжественно клянусь…»
После принятия присяги мы прошли перед начальником училища и нашими родителями торжественным маршем, стуча сапогами по асфальту, словно пытаясь его проломить. Пролетела команда «Равнение направо». Мы дружно повернули головы в сторону трибуны, где нам отдавал честь генерал-майор Колосков. Мы вцепились в автоматы до белизны ладоней. Получилось неплохо.
Построив и проинструктировав в пятый раз, как вести себя при встрече с патрулями, строго-настрого запретив нам пить алкоголь, взводные раздали увольнительные, и мы счастливыми лысыми стрижами выпорхнули на улицу. После долгого затворничества хотелось петь и кричать.
Моих родителей на присяге не было. Люди они были военные, и отпуск им давался согласно графику, который они проводили в родной Н…ой области. О праздничном столе позаботились соседи, после чего я час лежал на кровати и не двигался, как объевшийся после зимней спячки медведь.
Опешив от свободы, переоделся в гражданку, собрал своих близких друзей и полетел в модное кафе «Молочка», которое находилось в Олимпийской деревне. Отплясав до ночи, мы, счастливые, вернулись домой, где все-таки выпили несколько бутылок вина. Увольнение быстрым приятным ветерком пролетело мимо, оставив приятную щемящую боль по гражданке.
III
После присяги мы стали полноценными военнослужащими со всеми вытекающими последствиями и ответственностью. Теперь за невыполнения приказа можно было сесть на губу, а при более серьезном преступлении – упечься в дисбат, о чем нам постоянно твердили сержанты.
Мы учили новый лексикон армии, начинали «шарить», не «тормозить». Не «залазить в залупу» и не «залетать». Кафе заменили на «чипок», нашей тюрьмой была «губа», а мы все стали «бойцами».
– Петрушко, «снимись с ручника»! – говорит сержант, смотря на то, как долго я наматываю портянки. Слова у него летят из глубины желудка с легким скрежетом. Как испуганная мышь, засовываю ногу в сапог и бегу на построение.
Каждое утро начиналось с нездорового крика старшины 6 роты Ваграбельского ? «Рота подъем!», который, казалось, хотел нас напугать или оглушить. Сержанты шипят, как гуси, и торопят одеваться, чтобы как можно быстрее выгнать нас на плац, потому что последний взвод, вышедший на зарядку, потом дрючили. Самое странное в этой ситуации то, что даже если все будут метаться, как электровеники, то все равно на плацу кто-то окажется последним…
Два раза в неделю, во вторник и четверг, мы с утра бегали вокруг училища по 6 км. Нагрузка была серьезная: ответственный офицер бежал в кедах и задавал нешуточный темп батальону. Мы, еще не проснувшиеся, как нездоровые лошади, хрипели и старались не отставать, дабы не попасть под пинки сержантов.
Случалось так, что после утренней пробежки у нас по учебному расписанию было физо – бег по пересеченной местности 10 км, а после обеда можно было попасть на опять физо с той же пробежкой вокруг училища – 6 км. Итого за день 22 км. Всякий ропот, когда в занятиях происходила «беговая накладка», в корне пресекался сержантами, и мы носились, как дикие сайгаки, не понимая, как нам хватает сил на этот километраж…
После утренней зарядки – водные процедуры и подшивание подворотничков. Подшивание подворотничка – это целая традиция и ритуал. Сидим, сопим, пытаемся пришить кусок белой материи к ХБ. Самое трудное – правильно натянуть их на ворот гимнастерки, многие и после КМБ не научились нормально подшиваться.
– Что это за гусеница у вас, курсант Петрушко? – говорит командир отделения и срывает воротничок.
Сами сержанты подшиваются не тоненькими-тоненькими огрызками, а в четыре раза сложенным куском материи. У них получаются красивые «губастые» подворотнички.
Заправка кроватей поначалу похожа на выполнение сложного боевого задания. Матрас переворачивается для большей ровности, на него натягивается простынь, потом – темно-синее одеяло. Все необходимо натянуть, как струну. Одеяло отбиваем плашками – дощечка с ручкой, похожая на шпатель. Подушку кладем на своё место и теми же плашками придаем квадратную форму. Стучим деревяшками, как дятлы в лесу. Когда сержанту что– то не нравится, он просто срывает одеяло с кровати со словами:
– Неровно, тренируйся курсант! – и спокойно идет дальше. Ты выжигаешь взглядом его спину и опять берешься за плашку. Койки стоят в рядах, их необходимо выровнять и придать вид аккуратности – начинается выравнивание с помощью натянутой нитки. Процесс кропотливый, участвует все отделение.
Чистим сапоги. Они должны блестеть, как известное место у кота. Чистим одним и тем же, но у сержантов сапоги блестят лучше.
Утренний осмотр, сержанты ходят, заглядывают тебе во все места, словно собаки, вынюхивают недостатки. Поступает команда следовать на завтрак, идем через улицу на первый этаж столовой. 3-4 курсы принимают пищу на втором этаже и на улицу не выходят, идя в столовую через переход.
На завтраке старшина нашей роты, которому не нравится, как мы «неоднообразно» садимся за стол, командует несколько раз «Встать – сесть!!!» Старшина роты с неприятным лицом, Калашников, почти два года отпахавший на границе, никакого снисхождения к нам не имеет. Чувствительности в нем было не больше, чем в барабане. Наконец-то с ровным грохотом усаживаемся за столы: «Приступить к приему пищи!». Самое вкусное на завтраке – это пайка из кругляшка масла, хлеба и сахара. Хотя безвкусную кашу мы рубаем будь здоров.
Единственное место, где можно уединиться, это туалет. Сидишь на очке и читаешь, что написано на двери. Прямо не дверь, а стена откровений. В основном даются характеристики командирам – «сержант такой-то – сука» или человек с нетрадиционной половой ориентацией. Дверь туалета – это единственное место, где можно отыграться на сержантах. Многие пишут о том, сколько осталось дней до отпуска. «Как все задолбало!», «Мама, роди меня обратно!», «Остановите землю, я выйду!» и т. д.
По субботам водят в кино. Хронический недосып валит с ног, под бубнеж и мелькание на экране спим, как хомяки. Сержанты только и успевают давать лещей храпящим воинам.
Нам многого нельзя. Почти ничего нельзя. Нельзя садиться на кровать. Нельзя смотреть телевизор. Нельзя расстегивать подворотнички и засовывать руки в карманы. Порой не знаешь, куда их пристроить. Чтобы войти в бытовку, мы обязаны спросить разрешения у находящихся там сержантов.
IV
Списки наряда составляются на месяц по графику. Но можно залететь и вне очереди, что часто происходит на первых курсах. Как-то за месяц я умудрился схлопотать три наряда вне очереди. Вместе со своими «родными» я отбомбил шесть нарядов дневальным, два наряда по кухне и один караул. Под конец месяца я был похож на прошлогодний мухомор.
Заступающий наряд после обеда освобождается от всего и готовится к заступлению. Чистит форму, сапоги, бляхи и т.д. Час на сон, но спать днем не получается: в спальном помещении постоянно кто-то шарит, максимум проваливаешься в дрем. С 15.00 до 15.45 делаешь вид, что учишь уставы, получаешь штык, нож и идешь на развод, который проходит на плацу.
Дежурный по училищу подходит к каждому и делает осмотр. Ты, в свою очередь, представляешься "Дневальный 5-ой роты, курсант Огурцов". А он, гад, в ответ: "Обязанности дневального!". После доклада дежурный идет к следующему. Под барабан торжественным маршем идем мимо трибуны и следуем к местам службы.
После заступления дневальные делят туалет, казарму и учебную часть. Мне достается казарма – это 40 метров линолеума в длину и два – в ширину, плюс – крашеный пол по бокам, который ты будешь драить следующие сутки. Дежурный принимает оружейку, мы – свои объекты. Исследую линолеум на предмет наличия «чиркашей» от кирзачей, все чисто – принимаю.
Стою на тумбочке, как сурок, немею. Не на ней, конечно, стою, а рядом. На тумбочке стоит серый телефон, трубку которого ты должен взять при звонке даже парализованный. Одна из основных задач дневального: не прощелкать ротного или командира батальона, при входе которых ты кричишь, как потерпевший, «рота/батальон (в зависимости, кто зашел) смирно!!!». Чем громче кричишь, тем лучше служба. Над головой – вокзальные часы, рядом – стенд с инструкциями. Аскетика. Смотрю завистливо на Васильева, ему повезло – спит с двух до шести. Встанет за час до подъема.
Ночью может зайти дежурный по училищу или его зам. Пока сержант, дежурный по роте, кимарит в бытовке, ты должен не прозевать проверяющего и вызвать: «Дежурный по роте, на выход!».
Встав на тумбочку в три часа ночи, самое тяжелое время, очумелый, с красными глазами, начал залипать и шататься. Чтобы не заснуть и не грохнуться, схожу с тумбочки, т.е. с квадратного метра, обозначенного тем, что он на пять сантиметров поднят от пола. Начинаю ходить возле него. Осмелев, подошел к входу в роту и выглянул на лестницу, столкнувшись лицом к лицу с помощником дежурного по училищу, майором Конаковым, который бессовестно крался вдоль стенки, чтобы незамеченным выглянуть и понаблюдать за дневальным. Блин, взрослые люди, целый майор, а ведет себя, как сержант. Закричали оба – он от неожиданности, а я от страха. Далее последовала неловкая ситуация: приложив руку к головному убору, я пятился назад к тумбочке и заикался, помощник дежурного семенил за мной.
– Почему сошли с тумбочки, курсант? – спрашивает майор, поправляя пистолет. Мне стало страшно. Где дежурный? Спит, наверное, будите.
Целый день между тумбочками заплывал по роте, как карась, бессмысленно разливая и стаскивая воду с линолеума. Дежурный по роте за ночной залет отыгрывался на мне по-полной. К сдаче дежурства мое тело онемело, пальцы распухли от постоянного выкручивания тяжелой тряпки. Хорошо, что не застрелил.
Позже учишься спать на тумбочке с открытыми глазами. Как-то ротный – майор Литвиненко, у него с взводным одинаковые фамилии, подошел к стоящему на тумбочке курсанту Охрименко и минуту смотрел в его открытые глаза. Потом Литвиненко ущипнул дневального за щеку, тот пискнул, как попавшая в лапы совы мышь, и чуть не потерял сознание от неожиданности происшедшего.
V
Началась осень, а с ней и наша помощь прозябающему сельскому хозяйству в сборе картофеля, морковки и капусты. Подмосковным совхозам помогал обычно первый и второй курс. При этом, выезды на поля были в выходные дни, за счет увольнений, которых мы после присяги не видели.
Подъем в 4 утра, долгая дорога в машинах на деревянных скамейках, от которых задницы превращались в деревянный орех. От тряски кружилась голова, мысли перемешивались, перетирались в бессмысленную сухую труху.
По прибытию следовал девятичасовой труд в физиологически сложной позе, связанной с вытягиванием овощей из мокрой жирной земли. Казалось, время замерло посреди бесконечного дня.
Все дружно возненавидели овощ, привезенный Петром I, буквально с первого выезда. По уши в грязи, с тяжелыми и с налипшей грязью сапогами, ползаешь по грядкам, как контуженная черепаха. Встал – выпрямишься больше, чем на минуту, – получаешь грозный рык сержанта.
Я старался – руки были в грязи, а заднее место – в мыле. Собрав за день какое-то космическое количество картошки и морковки, я был измучен, как бык на корриде. Однако на подведении итогов меня с еще несколькими курсантами назвали «часто отдыхающими» и зачислили чуть ли не в предатели. Я хотел что-то возразить и назвать количество собранных мною мешков, но сообразил, что спорить в армии бесполезно, и сглотнул горькую слюну.
Следуем обратно. Сажусь на ближайшую к выходу скамейку и сквозь щели в тенте смотрю на пробегающие вдоль трассы желтеющие деревья. Под калейдоскоп березок задумываюсь о справедливости в армии. Если ли она, вообще?
Справедливость, а точнее, везение в армии есть. Я это понял, когда на общем построении роты меня вывели из строя, как фотографа, заявившего о себе на Курсе молодого бойца, и спросили, готов ли я дальше освещать «общественную жизнь роты?». Я, как никогда, громко ответил: «Так точно!» и отправился получать реактивы.
Был немало удивлен, что из целой роты мне никто не составил здоровой конкуренции в фотоделе. Познания в фотографии ограничивались установлением выдержки и диафрагмы в фотоаппарате ФЭД и умением печатать среднего качества фотографии. Вот так из колхозника я превратился в «фотографа» с целым рядом привилегий и собственной лабораторией.
Во время очередного выезда на картошку я встал со всеми и почти строевым шагом пошел в фотолабораторию, как на боевое задание. Закрыв дверь, я сдвинул стулья и лег спать почти до обеда. Проснулся счастливый, как мартовский кот. Выспаться в армии много стоит! Но хотелось есть. О моем питании не позаботились, и я побрел на авось на первый этаж столовой, которая, естественно, была пустой. Несмело подойдя к дежурному по столовой, четверокурснику, длинному и сухопарому, сильному, как олень, пролепетал:
– Товарищ курсант, я фотограф, на картошку не взяли, озадачили партийно-политическими делами! – и скромно посмотрел на чистый пол столовой. Дежурный, почесав подбородок, ответил:
– Косишь, значит? Далеко пойдешь, фотограф! – но поесть дал, причем из своего запаса – жареной картошки и тушенки. Объевшись до полуобморока и поблагодарив доброго «дяденьку курсанта», побыстрее скрылся из столовой, куда мог прибыть гроза всего мира – дежурный по училищу. Дойдя до лаборатории, я опять провалился в безмятежный сон. Очнувшись через три часа, судорожно хватал воздух и начал проявлять две пленки с последнего марш-броска.
Вечером прибывает измученный батальон, и я вливаюсь в суровую жизнь подразделения. Взвод отмывался полчаса от грязи и пота. Построение на ужин. Сержант осматривал каждого курсанта внимательно и пристально, как будто перед ним стоял дьявол. Кургин так смотрел на мой нос, как будто хотел что-то разглядеть или увидеть пингвина.
– Нафотографировался, курсант? Устал, небось, пальчики онемели? – исходил какашками сержант, но поделать ничего не мог.
Стенгазеты, графики соревнований, таблицы, фотостенды в армии, а тем более, в политическом училище – вещь, без которой земля перестанет крутиться.
VI
Раз в неделю – баня. Баня – одно название. Никаких парилок с вениками в традиционном понятии там и в помине не было. Вдоль стен – узкие деревянные скамейки, над ними – металлические вешалки. Табуретки для раздевания, кафельный пол, как в больнице, противного серого цвета.
Баня была длинной душевой, с несколькими десятками кранов. Столы для стирки, уставленные свинцового цвета овальными тазиками с двумя ручками – шайками. Серые бруски мыла, измученные мочалки. Зрелище, конечно, печальное, да еще временами из кранов бьет почти кипяток, обжигая наши измученные худые задницы. Но мы смеялись, как дети, обливали друг друга холодной водой и отпускали пошлые шутки. Из-за пара видимость была не дальше вытянутой руки, каждый пытался ущипнуть товарища или дать дружеского леща, спрятавшись в клубящемся тумане. Сержанты благодушно смотрели на наши развлечения, натирая друг другу спины.
После бани мы меняем исподнее на чистое, но не твое, то же самое с постельным бельем. Сначала ощущения неприятные, потом привыкаешь.
Счастливых минут было мало. Большая часть жизни проходила в физических нагрузках, в частности, в беге. Тренировали нас, как овчарок, чтобы мы могли, помимо воплощения партийно-политических идей, быстро преодолевать многокилометровые фланги пограничных застав с целью задержания возможных нарушителей.
Ложимся вечером, еще не спим, болтаем, пока у сержантов хорошее настроение. Неожиданно командир третьего отделения младший сержант Сивченко говорит:
– Завтра с утра по тревоге побежим червонец, так что не шалейте, когда услышите команду. Что делать, знаете – одеваетесь, вооружаетесь и на плац.
– Десять километров? ? в ужасе переспрашивает кто-то.
? Для начала ? да. А потом побольше. Так что на втором курсе лошадям в глаза сможете смотреть на равных!
Раннее холодное утро. Автомат, подсумок с двумя магазинами, противогаз, саперная лопатка. На голове – неудобная и тяжеленная каска. Топот. Хрипы. Пот. Лопатка бьет по ногам, а по заднице методично лупит приклад автомата.
? Не растягиваться! ? дико орет взводный. Мы с шипением глотаем воздух и тарахтим обмундированием дальше.
Практически каждые выходные у нас были соревнования по бегу между взводами, ротами, батальонами. Любили мы соревноваться до одури. Особенно радовали забеги, приуроченные к многочисленным социалистическим праздникам. Чем масштабнее праздник, тем больше нам приходилось наматывать километров.
Помню 15-километровый кросс по пересеченной местности, приуроченный к 7 ноября.
? Кто покажет худший результат, подведет подразделение, увольнения не увидит год! ? стоял перед строем прямой, как шомпол, взводный «Клюв». Мы особо не расстраивались, так как в увольнение никто не ходил, за исключением случаев, если приезжали родные с далеких краев.
